Холод

Богдан Кайметов, 2023

Когда наступает зима и всё вокруг погрузилось в смерть, то сложнее всего распознать, что смерть погрузилась в тебя.

Вся курсовая снова была перечёркана красной ручкой. Страниц 15 предстояло перепечатывать — «Если не накосячу с интервалами и этот ебучий принтер снова не начнет мозги ебать то, наверное, получится, не перепечатывая…». И почему-то снова, как и вчера, ровно в это же время, показалось, что все вот именно это уже было, но только в то же время, но днем ранее… «Ебаный, а, опять сегодня не спать из-за этой хуйни…». И снова Рома понял, что он уже выхватывал из опухшей памяти точно такие же слова, но вчера. Может быть даже и позавчера, но объёма памяти почему-то перестало хватать, чтобы дотянуться до дня, который был"до перед вчерашним днем». Маленький город, в котором Рома прожил 19 лет от роду, был затянут сухой прозрачной зимой, как задеревенелой паутиной затянут в сарае чердак. Такой же бледной точкой на карте девятиэтажного города стоял его технарь. Из деревянной скрипучей двери которого, снова как по зажеванному сценарию кассетной пленки, в прорезающий февральский мороз, заворачивая в два заворота пакет с надписью “Nevia” внутри которого сжалась на морозе его многострадальная курсовая, выходил Ромка. Странная херня, из-за этой новой боли, он перестал носить перчатки, что купила мама на той неделе. Отвлекаясь на маму: Как единственного сына, та всегда безмерно и порой жертвенно его любила, а теперь, после того как умер батя и у нее то и остался только Ромка любимый, то вообще тряслась как над котенком. Так что, пользуясь своим любовным абсолютом, было не проблемно стрельнуть у мамы пару соток на пивас в пятницу или по палтосу с обедов откладывать на покурить. Ничего такого особенного, но если вдруг перчаточки или ботиночки прохудились, то мама Роме не жалела денежку. Единственный сыночка, все знают или видели таких персонажей, что тут говорить. Потому, вернемся к шерстяным перчаткам и что в нутри них, в какой-то один из этих затянувшихся последних дней, начали трескаться пальцы. Раньше Рома такого не замечал. Ну к слову, зима нынче и правда какая-то жесткая и сухая была, будто резала своим воздухом все, что не было плотно спрятано. Потому трескавшаяся кожа пальцев, не успев закрыть своими попытками нарастить кожуру омертвевшей ткани на трещины, сдиралась по новой, покрываясь кровавыми коростами и снова отваливалась при любых попытках натянуть на ладони что-то шерстяное. Ебучие ворсинки перчаток начинали путаться в сухих растрескавшихся пальцах, резали их и сдирали на живую клочки омертвевшей кожи. Вчера… Или позавчера, Рома, вновь выйдя на улицу, после очередного «курсового» перечеркивания его несчастной папки с распечатками, попытался было замерзшие ладони в перчатки. Попытался, но тут же дернувшись от боли, запихал перчатки по карманам куртки. «Пиздец, че то нездоровая хуйня какая то, наверно от нервов» — Подумал Ромка, когда оставшиеся колючки старой кожи, вмёрзшей во внутреннюю подкладку перчаток, с резкой болью прорезали свежие кровавые трещины. «Надо крем хоть что ли какой купить, а то это уже пиздец»… И с этими мыслями, зажав подмышкой куртки пакет и сунув руки в карманы, он рванул к пешеходному переходу…

Последние вот несколько этих дней он, почему-то, шел до дома пешком. Через парк, потом по ледяному бульвару, мимо здания, в котором работал когда-то отец и наконец по самой мучительной части этой прогулки-длинному мосту через замерзшую реку. Но оно все равно стоило того… Он любил при любом случае, на самом то деле, пройтись по этому маршруту. Будь то обветренная зима или льющая осень. Просто как можно подольше идти одному, как можно дольше без всех. Как можно дольше, воткнув в наушниках любимые песни «рем дигги» и «триады». В последние же дни, опять-таки то ли эти, что вчера, то ли те уже, что были позавчера, Ромкин маршрут начал максимально путаться. То вдруг он оказывался в противоположной стороне города, возле машиностроительного завода, а то вдруг тащился, зажав курсовую под курткой, вообще где-то по вантовому мосту, дорога через который была такой же ледяной, как и через тот мост, но при этом в два раза длиннее. Ромыч и сам не понимал, как так происходило, но себя он оправдывал тем, что его доконала работа над курсачем и тем самым он максимально пытался отдалить возвращение домой, где снова всю ночь предстояло сидеть у компа и исправлять перечеркнутые страницы. Потому в последние дни потерянного этим дням счета, он возвращался домой из технаря только в поздней темноте. В темноте прошмыгивал в свою комнату, в темноте, на протяжении ночи, пытался что-то проделать с курсовой. Утром, ещё затемно уходил в технарь. Мало что успевало происходить в «затемно», потому что в «засветло» (простите за такое словоплюйство) хер что зимой успеешь. Всё в «затемно», дома то и не бываешь, пока светло. А и как-то не выходило в последние два (или три) дня вернуться засветло. Как-то уводила дорога. Вчера вроде? Да, ведь вчера точно, он вообще вышел с перечеркнутой курсовой вроде даже в обед. Рванул к переходу… Да и после перехода, включал плеер и шел не пойми куда, подпевая “Пышет паром на улицах пар из ртов, дышат старым и хмурятся районы ветров, холод пустых глаз, холод пустых фраз, я замерз я замерз я пас я пас…” И вот он уже где-то вдоль стены машиностроительного. Еще запомнилось, как из стены торчала тонкая труба и из нее валил пар, типа будто из хвоста ракеты. Только дым тут же валится вниз и казалось этот пар тяжелее самого воздуха и самого мороза. Падает, как если бы падал мгновенно замерзая, едва выплевываясь из этой трубы… “Пышет паром на улицах пар изо ртов, дышат старым и хмурятся районы ветров…” Как никогда подходил припев диггиного"холода"в эти моменты. Пару раз, была мысль сесть на троллейбус, но почему-то было крепкое осознание того, что торопиться то ли не надо, то ли нет пока смысла. Нет, даже не то что нет смысла, а скорее даже, торопиться и приходить домой засветло, было чем-то типа вне правил. Вне тех странных правил, что появились у Ромки в голове за вот эти, чёрт их уже знает два или три дня.

На пальцы сегодня уже даже не хотелось смотреть, что бы не портить настроение, что создавала песня дигги. Хотя нет. Отчаяние текста, звучащего в наушниках, наоборот как-то приближало Рому к замерзшему, потерянному унынию, что было в этой в сотый раз звучащей на повторе песне в наушниках. Потому, завернувшуюся в стружки кожу на покрасневшей обветренной кости ладоней, Рома воспринял скорее, как некий видеоряд к треку из наушников. Аккуратно всунув ужасающие голые выморозки кистей в карманы и зажав подмышкой снова перечеркнутую папку с курсовой, он перешел тот самый переход у скрипучей двери первого корпуса и направился куда-то. Куда-то, пока не стемнеет. Таким было правило, видимо.

Конец ознакомительного фрагмента.