Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил

Бенджамин Стивенсон, 2022

Каждый в семье Каннингем кого-нибудь да убил, а некоторые – даже не один раз. Убил ли кого-нибудь Эрнест Каннингем, главный герой книги? Да. Конечно. На затерянном в горах лыжном курорте семья Каннингем собирается в полном составе, чтобы встретить вышедшего из тюрьмы Майкла, попавшего туда из-за показаний, которые дал его родной брат Эрнест. И когда в снегу находят тело убитого человека, подозрение, естественно, падает на Майкла. И Эрнест, чтобы избавиться от чувства вины, принимается за расследование… Однако по мере появления новых трупов его начинают терзать сомнения. А что, если кто-то другой из их преступной семейки решил вспомнить прошлое? Роман «Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил» – блестящая смесь классического и современного иронического детектива, в лучших традициях Агаты Кристи и фильма «Достать ножи». Впервые на русском языке!

Моя сводная сестра

Глава 2

До моей личной истории мы еще доберемся, но сперва я должен рассказать вам еще кое о ком. Убил бы того, кто придумал, что воссоединение нашей семьи должно произойти на горнолыжном курорте.

Обычно я решительно отвергаю любые приглашения, к которым прилагается Excel. Но тетя Кэтрин — спец по излишне тщательной подготовке ко всему, и в присланном ею электронном письме приглашение на воссоединение семьи Каннингем-Гарсия завершалось анимированной пиксельной снежинкой и списком лиц, присутствие которых обязательно. В семейных кругах я хорошо известен как мастер отговорок — не то чтобы кто-то действительно был против моего отсутствия на подобных мероприятиях в последние три года, — в моем репертуаре появлялись то заболевшее животное, то разбитая машина, то рукопись, требующая немедленного завершения.

На этот раз Кэтрин не принимала отказов. Приглашение обещало веселые выходные в уединении, где мы все сможем наверстать упущенное. Она выделила жирным шрифтом слова «мы все» и «обязательно». И хотя «мы все» не имело в виду конкретно меня, я знал, что́ это означало, а следовательно, собирался поехать. Кроме того, в промежутках между заполнением таблицы, где нужно было указать, есть ли у меня аллергия на что-нибудь, каков размер моей обуви, какой стейк я люблю, какой номер у моей машины, я позволил себе пофантазировать об одетой в снежные шапки деревушке и выходных, радующих бревенчатыми домиками и треском горящих в очагах дров.

Вместо этого у меня от холода разболелись колени, и я на час опоздал на ланч.

Я не предвидел, что дорогу никто не расчистит. День стоял ясный, неяркое солнце слегка подтопило укатанный снег, и шины моей «хонды-цивик» стали проскальзывать, так что пришлось вернуться по своим следам к подножию горы и по баснословной цене взять в аренду цепи, а потом стоять на коленях в снежной каше и, упираясь плечом в корпус машины, с большой натугой надевать их на колеса, сбивая с носа сопли, которые мигом превращались в ледяные сталактиты. Я так и торчал бы там, если бы женщина со шноркелем^[1] не подъехала на «лендровере» и с легкой укоризной не подала мне руку помощи. Снова получив возможность двигаться, я то и дело поглядывал на часы, стрелки на которых неуклонно ползли вперед, и разрывался между желанием прогреть машину и необходимостью разморозить стекла с помощью кондиционера, но дергался я напрасно: на мне теперь были цепи, и я не мог ехать быстрее сорока. Насколько опаздываю, я знал точно благодаря присланной Кэтрин таблице с расписанием.

Наконец я увидел поворот и пирамиду из камней с указателем: «Горный курорт „Небесный приют“!», призывавшим ехать направо. Я мысленно добавил: «Спасайся, кто может». По-моему, неплохой совет, учитывая грядущую встречу Каннингемов. Поделиться шуткой было не с кем, но, наверное, она понравилась бы Эрин, так что она рассмеялась у меня в голове, и я приписал эту заслугу себе. Я понимаю, это мило, что наши имена — Эрни и Эрин — анаграммы. Когда нас раньше спрашивали, как мы познакомились, мы отвечали: «По алфавиту». Знаю, это безвкусица.

Правда гораздо более незамысловата: нас связало то, что мы выросли в семьях с родителем-одиночкой. В момент знакомства Эрин рассказала мне, что ее мать умерла от рака, когда сама она была еще маленькой, и ее вырастил отец. О своем я сообщу вам позже. Но Эрин о нем уже знала, когда мы встретились, дурную славу легко загуглить.

У поворота стояло приземистое здание, похожее на пивную, о чем свидетельствовала табличка со скупой надписью: «ПИВО!», сделанная фасадной краской. К стене прислонялись ряды лыж. В таких заведениях вы, скорее, будете от жажды лизать оконные стекла, чем купите себе какой-нибудь напиток, а шеф-поваром там служит микроволновка. Но я все равно мысленно взял на заметку эту халупу как потенциальное убежище. В конце концов, выходные посвящены воссоединению семьи. Я ожидал, что состоится серия приемов пищи, которые из тактических соображений будут происходить в разных обособленных помещениях. А значит, нелишне иметь дополнительные варианты.

О! Между прочим, Эрин вовсе не умерла. Я понимаю, прозвучавший намек на былую страсть подталкивает к мысли, что позже я расскажу, что она была мертва все это время, поскольку такое зачастую происходит в подобных книгах, но не в этой. Эрин приедет в горы на следующий день. Мы даже формально еще женаты. К тому же номера страниц не совпадают.

Вскоре после поворота я заметил, что больше не еду в гору, а наоборот, спускаюсь. Еще немного, и вот я уже вырвался из-под покрова деревьев и оказался на перевале, с которого открывался восхитительный вид на долину, где разместился «Небесный приют». Разрекламированный как самый высокогорный курорт в Австралии — по-моему, это все равно что хвастаться тем, что ты самый высокий жокей в мире, — он мог предоставить туристам возможность сыграть в гольф на поле с девятью лунками, выдолбленными прямо в горном склоне, порыбачить в кишащем форелью озере и покататься по нему на лодке, уютно посидеть у огонька, оживиться (что бы это ни значило), получить доступ к соседнему лыжному курорту (подъемник, разумеется, в стоимость не включен) и даже к частной вертолетной площадке. Я цитирую рекламный буклет, потому что ночью валил густой снег и все — от дороги, расстилавшейся передо мной, до поля для гольфа, на прохождение которого теперь потребовалось бы четыреста ударов, и плоской тундры в паре сотен метров вниз по склону от гостевого дома, которую я принял за озеро, — было засыпано свежей белой пудрой. Долина выглядела одновременно плоской и рельефной, маленькой и бесконечной.

Я мягко покатился вниз, не чуя беды. Белизна имеет привычку нарушать восприятие глубины, и если бы не небольшая коллекция полузасыпанных снегом домишек в самом низу для сопоставления масштабов, я мог бы вообще не заметить крутизны склона, пока давить на тормоза не стало бы бесполезно, и я слетел бы вниз, где оказался бы совсем мертвым и успел бы как раз к ланчу.

В центре курорта стоял многоэтажный гостевой дом с колоннами при входе, выкрашенный в ярко-желтый цвет, чтобы выделяться на фоне гор. Он пыхал дымом из кирпичной трубы, которая напоминала приставленную к боковой стене удочку, а его крыша — воплощенная мечта рекламщика — была засыпана толстым слоем снега. В пяти рядах окон некоторые светились мягким желтым светом, как в адвент-календаре. Перед гостевым домом выстроилась дюжина шале — два ряда по шесть, — их рифленые металлические крыши опускались до самой земли под теми же углами, что и склон горы, из фасадных окон во всю стену от пола до потолка открывался беспрепятственный вид на главную вершину. Для меня был забронирован один из этих акульих зубов. Но который из них шестой, мое место назначения согласно путевому листу Кэтрин? Не зная этого точно, я подкатил к парковке сбоку от гостевого дома, где стояли несколько машин.

Некоторые я узнал: внедорожник «мерседес» моего отчима, у которого сзади на стекле висела фальшивая наклейка «Малыш на борту», он, видите ли, считает, что так его реже останавливают копы на дороге; «вольво»-универсал тети Кэтрин, уже присыпанный снегом, потому что она приехала днем раньше; машина Люси [МАРКА МАШИНЫ УДАЛЕНА], сливающаяся со снегом, много раз выложенная в Instagram и расхваленная как «награда за труд». «Лендровер» моей спасительницы тоже был здесь — а как же иначе; в таких книгах он должен иметь номерной знак «M33T-QT». Автомобиль я опознал по огромному пластиковому шноркелю.

Кэтрин пересекла парковку прежде, чем я вышел из машины, она слегка прихрамывала — результат автомобильной аварии, в которую она попала, когда ей было немногим больше двадцати. Тетя Кэтрин подходила под словарное определение понятия «сестра-малышка» для моего отца, разрыв в возрасте между ними так велик, что, когда моя мать после тридцати произвела на свет нас, мальчиков Каннингемов, я был ближе по годам к своей тетке, чем моя мать — к своей невестке. Так что, пока я рос, Кэтрин казалась мне молодой, энергичной и веселой. Она привозила нам подарки и забавляла фантастическими историями. Думаю, она была популярна, так как на семейных барбекю в ее отсутствие все говорили о ней. Однако с возрастом приходит понимание, и теперь мне ясна разница между популярностью и тем, чтобы быть предметом для разговоров. Все изменилось из-за мокрой дороги и автобусной остановки. Во время аварии ей здорово переломало кости и помяло ногу, но это же привело ее в порядок. Теперь вам нужно знать о Кэтрин только то, что ее любимые фразы — это «Не поздновато ли?» и «Ответ на мое предыдущее письмо».

На ней был ярко-синий термокостюм под пухлым жилетом «Норт фейс», водоотталкивающие штаны и туристские ботинки, на вид жесткие, как зачерствелый хлеб. Все безупречно чистое и новехонькое, будто только что с витрины. Можно подумать, она вошла в магазин товаров для путешествий, указала на манекен и сказала: «Мне вот это». Ее супруг Эндрю Милло (мы называем его Энди) шел за ней следом, но держал дистанцию и вид имел жалкий, будучи одет совсем не по погоде — в джинсы и кожаную куртку. Он, похоже, проторчал немало времени в том же туристском магазине, поглядывая на наручные часы. Не взяв ни сумку, ни куртку, я поспешил наперерез тете Кэтрин, решив, что пусть лучше меня отхлещет холодный ветер, чем ее язык.

— Мы поели, — только и сказала она, что, вероятно, должно было сойти одновременно за упрек и наказание.

— Кэтрин, прости. После Джиндабайна мне было никак не заехать в гору. Снегу навалило. — Я указал на цепи на колесах. — К счастью, мне помогли надеть их.

— Ты что, не посмотрел прогноз погоды перед выездом? — Голос тетки прозвучал недоверчиво, мол, неужели можно совершить такое предательство по отношению к пунктуальности и здравому смыслу, не говоря уже о погоде?! Я признался, что не посмотрел. — Но ты должен был учесть это.

Я согласился, что должен был.

Кэтрин задвигала нижней челюстью. Я достаточно хорошо знал ее, чтобы понимать: она хочет сказать последнее слово, а потому молчал.

— Ну хорошо, — наконец выдала моя тетка и припечатала ледяной поцелуй к моей щеке. Я никогда не знал, как реагировать на приветствие щека в щеку, но решил последовать совету родственницы и учесть погоду, то есть штормовое настроение, а потому огласил воздух мяуканьем рядом с ее лицом. Она вложила мне в руку ключи и сказала: — Наш номер не был готов вчера, так что ты теперь в четвертом. Сейчас все в столовой. Рада тебя видеть.

Кэтрин направилась обратно в гостевой дом. Я не успел даже завести с ней какой-нибудь пустячный разговор, но Энди ждал этого момента и пошел рядом, подставив мне плечо в виде небрежно брошенного «привет», вместо того чтобы вынуть кулаки из карманов и протянуть руку. Холод пронизывал меня насквозь, но теперь я был принужден общаться, а моя куртка продолжала томиться в машине. Ветер был жесток; он находил каждую щелку в моей одежде, влезал под нее и ощупывал меня сверху донизу, будто я должен ему денег.

— Извини за это, — начал Энди. — Не принимай ее всерьез.

В этом весь Энди — хочет одновременно быть своим в доску и защитить жену. Он из тех парней, которые на вечеринке все время говорят: «Да, дорогая», а когда она уходит в туалет, качают головой и добавляют: «Пфф, женщины, да?» Нос у Энди красный, но трудно судить, от алкоголя или от холода, очки слегка запотели. Короткая, угольно-черная козлиная бородка сидит на его лице так, будто взята взаймы у мужчины помоложе; Энди немного за пятьдесят.

— Я не исполнял танец вызывания дождя вчера вечером, просто чтобы позлить ее, — сказал я.

— Знаю, приятель. Это непростой уик-энд для всех. И ты не смейся над ней из-за того, что она пытается немного облегчить нашу участь. — Энди замолчал. — Да ладно, не беда, это не помешает нам пропустить по паре пива.

— Я не смеялся над ней. Просто опоздал. — На крыльце я увидел свою сводную сестру Софию, она курила сигарету и при нашем приближении подняла брови, как бы предупреждая: «Внутри еще хуже».

Энди несколько шагов молчал, а потом, хотя я внутренне молил его не делать этого, втянул в себя воздух и сказал:

— Да, но… — (И я решил: нет более печального зрелища, чем мужчина, который пытается вступиться за женщину, которая сама способна за себя постоять.) — Она столько провозилась с этими приглашениями, и не стоило тебе смеяться над ее таблицами.

— Я ничего не говорил.

— Не сейчас. Когда отвечал на письмо. В графу «Аллергии» ты вписал: «Таблицы».

— О! — произнес я.

София услышала нас и усмехнулась, при этом из носа у нее вылетели две струйки дыма. Эрин, которая не умерла, это тоже понравилось бы. Энди не стоило произносить вслух то, что я написал в колонке «Ближайший родственник» («Это воссоединение семьи, поэтому все, кроме Эвеланш»)^[2], чтобы я почувствовал себя настоящим занудой.

— Я не буду принимать ее всерьез, — добавил я.

Энди улыбнулся, обрадованный, что его супружеские добродетели, пусть и не слишком искренние, были отмечены галочкой.

Он ушел в дом, жестами показав, что закажет мне какую-нибудь выпивку, дабы наш мальчишеский сговор не остался втуне, а я притормозил на крыльце поздороваться с Софией. Будучи родом из Эквадора, из кипучего Гуаякиля, она ненавидела холод, и я увидел у нее на шее под пальто по крайней мере три воротника. Голова Софии была похожа на бутон цветка, торчащий из кольца чашелистиков. Даже тепло одетая, она обхватывала себя одной рукой за талию, чтобы было теплее. Я знал, что лучше ее приспособлен к холоду, так как не раз принимал ледяные ванны (забавный факт: низкие температуры, похоже, повышают мужскую фертильность), но не хотел разговаривать с ней долго: холод буравил меня. Она предложила мне сигарету, хотя знала, что я не курю; просто ей всегда нравилось это делать. Я отмахнулся от дыма.

— Неплохое начало, — насмешливо произнесла София.

— Заводи друзей быстро — вот мой принцип.

— Рада, что ты наконец приехал. Я ждала тебя как спасителя — знала, что ты разрядишь обстановку. Вот.

Она протянула мне небольшую квадратную карточку с напечатанной на ней решеткой. Внутри каждой клетки была короткая фраза, имевшая отношение к одному из членов семьи: «Марсело орет на официанта»; «Люси пытается что-нибудь продать». Я заметил свое имя: «Эрнест что-нибудь испортит» — в средней левой колонке.

— Семейное лото? — спросил я, прочтя заголовок: «Воссоединение».

— Решила, это будет забавно. Сделала карточки только для нас с тобой. — София подняла вверх свою, и я увидел, что на ней одна из клеток уже перечеркнута крест-накрест. — Все остальные такие кислые. — Моя сестра сморщила нос.

Я выхватил у нее из руки карточку. Определения на ней отличались от тех, что на моей, но имелось несколько общих событий. Грамматические выверты повсюду, случайные прописные буквы для эмфазы, абсурдные скобки, отсутствие точек. Одни дефиниции были более язвительными, другие менее. На меня можно положиться в том, что я опоздаю, а Марсело непременно примется отчитывать персонал отеля, но в нижнем правом квадрате значилось: «Лавина». Я посмотрел на свою карточку, в том же месте было написано: «Сломанная кость (ИЛИ Кто-то умирает)» с нелепой здесь улыбающейся рожицей. В квадрате, который София уже зачеркнула, стояло: «Эрнест опоздает».

— Нечестно. — Я вернул ей карточку.

— Ты лучше догоняй нас. Пошли?

Я кивнул. София закончила курить и щелчком отправила окурок с крыльца в сугроб. На фоне пушистой свежей белизны он смотрелся вызывающе неуместным. Сестра с унылым видом глянула на меня, потом лениво спустилась с крыльца, нагнулась, подняла окурок и положила его в карман.

— Знаешь, — сказала она, заводя меня в дом, — тебе придется быть милым, если хочешь остаться живым после этих выходных.

Клянусь Богом, она на самом деле так сказала! И даже подмигнула мне. Как будто рассказывала интригующую историю.

Глава 3

Сам гостевой дом представлял собой охотничий домик, замаскированный под отель «Риц»: на всех поверхностях из полированного дерева, перилах и дверных ручках имелся какой-нибудь резной акцент, вкрученные в настенные бра электрические лампочки в форме цветов из матового стекла источали мягкий свет, а в холле был расстелен красный ковер, который дополняла подвешенная к крыше и низко опущенная люстра, мерцавшая на уровне галереи второго этажа. На самом деле выше талии все было достаточно элегантно, чтобы загладить впечатление, которое оставляла изгвазданная снегом нижняя половина: гостиничный эквивалент видеозвонка без штанов, но в рубашке с галстуком. Ковры, истоптанные ботинками, стряхивавшими налипший снег, лежали поверх вспученных досок пола, которые скрипели так, будто их плохо приколотили, а сшитые из кусков дорожки и наскоро заделанные мышиные норы свидетельствовали, что этим зданием управляют под девизом: легче все исправить на скорую руку, чем тащить в горы хорошего мастера. Не говоря уже о сырости. Все здание пахло, как моя машина, оставленная под грозовым ливнем с открытым люком на крыше. Высота добавляет несколько звезд к рейтингу отеля, этот имел две, а пытался наскрести на четыре, но все же обладал неким уютным шармом.

К моменту моего появления в столовой, где все сидели за десертом, разговор выдохся, и меня встретила симфония клацающих по тарелкам ложечек. Моя мать Одри, занимавшая место во главе стола, смерила меня холодным взглядом. У нее седые, как рыболовная леска, волосы, скрученные в узел, и шрам над правым глазом. Она замялась — вероятно, гадала, я это или мой брат (мы оба давненько с ней не виделись), — а потом отодвинула стул, с грохотом положив столовые приборы. Эту технику прекращения спора я помню с детства.

Марсело, мой отчим, сидел слева от нее. Это крепко сбитый лысый мужик с характерной складкой на загривке, которую, как я всегда думал, ему приходится чистить зубной нитью, чтоб не зарастала плесенью. Он опустил тяжелую длань на запястье Одри. Не беря под контроль, нет. Я вовсе не хочу неправильно интерпретировать личную жизнь матери или провоцировать вас на любые предвзятые суждения об отчиме. Видите ли, Марсело всегда носил на руке выпущенные в конце 1980-х платиновые президентские часы «Ролекс». Когда я из любопытства загуглил их, то узнал, что они имели сногсшибательную цену и, оказывается, весили почти полкило, а значит, все, что Марсело делал правой рукой, было в буквальном смысле слова весомым. Рекламное объявление об этих часах, как я помню, звучало до смешного напыщенно: «Фамильная реликвия должна быть достаточно весомой для истории». Марсело носил на руке «Ролекс», сколько я его помню. Что говорило: мне эта реликвия в наследство не достанется. Каким бы глупым ни был процитированный выше рекламный слоган, он все-таки выглядел лучше, чем некоторые другие тексты того же рода, попадавшиеся мне на глаза, например: «Выдержит погружение на триста метров. Пуленепробиваемое стекло. Безопасность на уровне банковского хранилища». Можно подумать, миллионеры в свободное время только и делают, что подрабатывают инструкторами по подводному плаванию!

— Я закончила, — сказала Одри, со стуком стряхивая руку Марсело.

Ее тарелка была все еще наполовину полной.

— О, повзрослей уже! — фыркнула София, занимая место рядом с Люси, моей невесткой, которую, как вы, наверное, помните, упоминал в первой главе Майкл и которая сидела напротив Марсело.

Люси явно почистила перышки для этого уик-энда: светлые волосы недавно подстрижены в стиле боб, а из-под ворота только что купленного вязаного кардигана торчит несрезанный ярлычок. Не знаю, осмелела София из-за присутствия Люси в качестве щита или просто не заметила близости моей матери к режущим предметам, но такие ремарки для кровного родственника самоубийственны. Однако погибла лишь решимость моей матери выйти из-за стола. Одри со скрипом опустилась на место.

Одри и Кэтрин составляли пунктуальную часть семьи. Я тихо пристроился рядом с Софией перед накрытой серебристым куполом тарелкой. Оказалось, кто-то приберег для меня порцию основного блюда — кусок говядины, приготовленной по спецификации электронной таблицы, и Кэтрин, вероятно, некоторое время взирала на металлический клош сверкающим взглядом, так как еда под ним была еще чуть теплой. Рядом с Люси тоже стояла дополнительная тарелка, — видимо, невестка умыкнула мою закуску, и я терялся в догадках: была Люси так сильно голодна или это продуманный жест?

Вам нужно кое-что знать про меня: я люблю рассматривать вещи тщательно. Всегда хочу видеть обе стороны медали.

— Ну, — начал Энди и хлопнул в ладоши, пытаясь растопить лед; столь глупую попытку мог совершить только человек, вошедший в семью по браку. — Как вам это местечко, а? Все уже побывали на крыше? Я слышал, там есть джакузи. И оттуда можно сделать первый удар. Консьерж сказал, что тому, кто попадет в метеостанцию, дадут сотню баксов. Кто хочет попробовать?

Он попытался отыскать в своих соседях энтузиазм и уставился на Марсело, одетого и правда, скорее, для игры в гольф, чем для прогулки в снегах: на нем был клетчатый вязаный жилет, и даже я понимал, что он хлопковый, а не шерстяной, то есть это чистая жажда смерти при таких сырости и холоде. Хотя я и подвергся молчаливому осуждению со стороны женщины со шноркелем и полным приводом, но, по крайней мере, прихватил с собой теплую флисовую куртку.

— Эрн? — продолжил Энди, оглядывая стол.

Кэтрин, сидевшая между ним и Марсело, тихонько ткнула его локтем. Разговаривать с врагом было запрещено.

Все ели молча, но я знал, что каждый за этим столом разделяет мои мысли: чья бы ни была идея — устроить этот уик-энд на день раньше, когда все мы знали, что тот, ради кого мы приехали, появится здесь только завтра, так вот, человек этот заслуживает того, чтобы быть привязанным к салазкам и спущенным с горы.

Многое можно узнать о людях по их способности справляться с неловким молчанием, по тому, переносят они его спокойно или прерывают. Кажется, наименьшим терпением отличаются те, кто стал частью семьи по браку, так как следующей попыталась завести разговор Люси.

Расскажу вам о ней немного. Люси владеет независимым онлайн-бизнесом, иными словами, периодически теряет деньги в Интернете. Она Владелица Малого Бизнеса в том же смысле, в каком Энди — феминист, то есть заявляет об этом громко, часто и одна верит тому, что говорит.

Не стану называть компанию, так как не хочу подвергнуться судебному преследованию, но помню, что какое-то время назад Люси повысили до вице-заместителя регионального президента или что-то в этом роде, вместе с десятью тысячами других людей. Надуманный титул, если, конечно, не относить его к ее собственному порочному умению втравливать друзей в покупку ненужных вещей, а в этом Люси и правда большой специалист, не хуже президента. Именно поэтому она стала обладательницей машины, которую я видел перед отелем. Согласно постам в Instagram, четырехколесная лошадка была получена в награду за участие в какой-то специальной программе. Я-то знал, что на самом деле тачка эта просто взята в лизинг, а подарком являлась только ежемесячная выплата под строжайшим условием, что в случае нарушения договора вся «бесплатная» часть сделки аннулируется и владелец остается с кредитом под очень высокий процент, то есть машина досталась Люси бесплатно, пока этот период не закончится.

Я не сомневался, что моя невестка уже нарушила какие-нибудь пункты договора и платит за тачку из своего кармана. Но в том-то и ключ ко всему: никогда не позволяйте реальности затмевать образ успеха. Один мой приятель, автодилер, как-то сказал мне, что ему пришлось ввести запрет на фотографирование рядом с автомобилями для определенного типа женщин, которые изображали, будто вправе помещать в Интернете посты о «приобретении дорогой машины». Дамочки убывали в ярости, лязгая своими прокуренными хетчбэками с гигантскими красными бантами на задних сиденьях, которые так и остались невостребованными. Вот почему, как вы теперь понимаете, я отредактировал марку машины Люси, такие автомобили специфически привязаны к одной определенной компании.

Люси прибегает к риторике — называет свое занятие бизнесом и напрягается всякий раз, как кто-нибудь произносит то самое слово. Из уважения к родственнице я тоже не буду его использовать. Скажу только, что их строили египтяне.

Пытаясь соответствовать требованиям семьи, Эрин послушно посещала «вечеринки» Люси и покупала самые дешевые товары из тех, которые та втюхивала в том месяце. По возвращении домой моя супруга печатала счет с названием ресторана и ценой, кратной тому, насколько скучным или утомительным было сборище, и оставляла его на моей подушке. Это называлось «Налоговый вычет за родственные связи»: подкручиватель для ресниц $15; цена ґ 3 (стоимость урока по макияжу); > 1 часа, сверхурочные ґ 1,5 = $ 52,50. Красота по-итальянски.

— Все добрались сюда нормально? Я попала в скоростную ловушку — двести двадцать долларов за превышение на каких-то семь миль в час. Просто обхохочешься, — сказала Люси.

Облегчение оттого, что это не продажный заход, было почти осязаемым, хотя фраза невестки не оправдала утверждение из моей карточки семейного лото («Люси попытается что-нибудь ПРОДАТЬ»).

— Государственные доходы нужно повышать, — поддержал разговор Марсело. — На дорогах дополнительные полицейские патрули ловят туристов, а местных отпускают. Вот почему и ограничение скорости — сорок миль в час. На таких дорогах должно быть семьдесят, но вас хотят вывести из терпения.

— По-твоему, тут есть повод для суда? — с надеждой спросила Люси.

— Ни малейшего. — Едва ли Марсело намеренно демонстрировал отсутствие интереса, пусть честное, но столь холодное, что от него заледенел весь стол.

— Все уже побывали в своих шале? Они милые. — Теперь беседу попыталась завести Кэтрин. — Мы провели здесь ночь, и утром виды просто… — Она оборвала себя, будто в мире нет таких слов, которые могли бы описать одновременно красоту восхода и ее умение находить горные виды по сходной цене.

— Я не думал, что нам придется ходить от отеля до наших номеров, — медленно произнес Марсело.

— Поверь мне, это гораздо лучше комнат здесь, — кинулась защищаться Кэтрин, будто владела акциями этого курорта. — Кроме того, я хотела, чтобы у него было пространство. Понимаешь? Где разложиться. Приятный вид. А не какая-то тесная комнатенка размером не больше…

— Вряд ли ему будет до этого дело, если есть свежее постельное белье и холодное пиво, — заметила Люси.

— Это не значит, что мы не можем поселиться в главном здании, — проворчал Марсело.

— Нам дали скидку на аренду шести шале, не забыл?

— Это может покрыть твой штраф за скорость. — Я не мог устоять и подколол Люси, но одна лишь София озарила меня вспышкой улыбки, остальные проигнорировали.

Марсело запустил руку в карман и выудил оттуда бумажник.

— Сколько тебе нужно, чтобы поменять для меня комнату?

— Ты справишься с прогулкой, папа, — сказала София. — Я буду таскать тебя на закорках, если хочешь.

Это наконец вызвало у него кривую усмешку.

— Я ранен, — театрально простонал мой отчим, хватаясь за правое плечо.

София, хирург, года три назад собственноручно восстанавливала ему плечевой сустав, и он давно был вылечен. Марсело явно прибеднялся. Как бы то ни было, а он выглядит вполне здоровым, когда отвешивает мне удар в тридцать второй главе.

Обычно хирургам не позволяют оперировать членов семьи. Но Марсело привык добиваться желаемого и настоял на том, что доверится только рукам дочери. Нюх больничного начальства на потенциальных богатых жертвователей, по иронии, закрыл ему же глаза на нарушение правил, когда речь зашла о строительстве крыла Гарсия в офтальмологическом центре.

— Уймись, старик, — пошутила София, накалывая на вилку кусок мяса. — Я слышала, у тебя первоклассный хирург.

Возмущение Марсело было столь же наигранным. Он схватился за сердце, будто его пронзили стрелой, а мог бы с тем же успехом взвалить дочь себе на плечо и закружить на месте. Мог бы, если бы, конечно, его плечо не было так тяжело «ранено». Взаимная приязнь отца и дочери была почти осязаемой. Марсело — кровный отец только Софии, и, хотя он хорошо относился к Майклу и ко мне (после женитьбы на моей матери было очевидно, что ему очень нравится растить мальчиков), София навсегда останется его маленькой девочкой. Пуленепробиваемый адвокатский фасад Марсело рушился, когда он паясничал, чтобы рассмешить ее, как делают отцы.

— Или мы можем угнать снегоход, — предложил Энди, разнежившийся в этом оазисе разговора. — Я видел парочку припаркованных снаружи и спросил, сдают ли их в аренду. Управляющий ответил, что они только для хозяйственных целей. Может, удастся подмазать ему колеса. — Он потер большим пальцем указательный и средний.

— Тебе сколько годиков, двенадцать? — съязвила Кэтрин.

— Дорогая, я просто подумал, что это было бы весело.

— Весело — это прекрасные виды, атмосфера и компания, а не спа, удары по мячам для гольфа с крыши и гонки за смертью.

— А по-моему, звучит заманчиво, — встрял я, и Кэтрин подогрела мою еду еще одним пылающим взором.

— Спасибо, Эрн… — начал было Энди, но Одри оборвала его громким кашлем. Он обернулся к ней. — Что? Мы все собираемся притворяться, будто его здесь нет? — Он сказал это, притворяясь, что меня здесь нет.

— Эндрю!.. — предостерегающе громыхнула Кэтрин.

— Да ладно! Когда вы в последний раз виделись?

Большая ошибка, Энди. Нам всем известен ответ на этот вопрос.

Моя мать огласила его:

— На суде.

Вдруг я снова оказываюсь на месте свидетеля, слушаю прокурора, который держит одну руку в кармане, а в другой сжимает огрызок лазерной указки и водит огоньком по залу, будто присяжные — это кошки. Что-то утверждая, он тычет красной точкой в фотографии затянутой паутиной поляны, которая мне до сих пор иногда снится, с наложенными поверх стрелочками, линиями и цветными прямоугольниками. Я отвечаю на вопрос, когда моя мать вдруг встает и выходит, в голове у меня только одна мысль: почему в судебных залах упорно ставят самые высокие, тяжелые и громко хлопающие деревянные двери из всех, какие только бывают. Что-нибудь более сдержанное лучше соответствовало бы обстановке, но архитектор, видимо, по ночам подрабатывал сценаристом в Голливуде и пожелал усилить драматический эффект входов и выходов. Правда, я думаю об этих чертовых шумных дверях только для того, чтобы не смотреть на брата, сидящего на скамье подсудимых.

Вы внимательный читатель и, вероятно, уже заметили, что за семейным обеденным столом есть пара пустых мест. Я успел сообщить вам, что Эрин приедет завтра утром. Единственный ребенок Кэтрин — известная по происшествию с сэндвичем с арахисовым маслом Эми — не появится, потому что живет в Италии, а важность этого воссоединения семьи не превышает длительность пяти-семичасовой поездки на автомобиле. Но вы не должны удивляться и тому, что в этой сцене отсутствует Майкл. Вероятно, виной тому я.

Итак, теперь вам известны несколько вещей: почему моя мать отказывается разговаривать со мной; почему моего брата пока нет здесь; почему ему хочется иметь свежее постельное белье и холодное пиво; почему я не мог придумать какой-нибудь обычный предлог, чтобы не приезжать на этот уик-энд; почему Люси принарядилась; почему Кэтрин выделила на приглашении слова «все мы».

Прошло три с половиной года с тех пор, как я стоял на коленях в паутине и смотрел, как мой брат убивает умирающего человека. Три года с тех пор, как моя мать вышла из зала суда, пока я объяснял присяжным, как он это делал. И меньше чем через двадцать четыре часа Майкл прибудет в «Небесный приют» свободным человеком.

Глава 4

С момента похорон со сложенным флагом, зловеще возлежавшим поверх гроба, и скамьями, заполненными полицейскими в белых перчатках и мундирах с отполированными золотыми пуговицами, я знал, каково это — чувствовать себя изгоем. Похороны полицейского демонстрируют лучшие и худшие стороны братства. Одним они предоставляют место и повод для гордости — я видел полицейского, который, держа шестиугольную фуражку на локте, открыл швейцарский армейский нож и вырезал на гробе знак бесконечности, вечной связи, — а других заставляют погрузиться в себя. Помню спор в вестибюле между двумя семьями покойного — по крови и браку и по синей форме, — каждая настаивала, что знает, что лучше: кремация или похороны. Борьба была бесполезной, в конце концов победила кровь, и тело похоронили. С точки зрения закона это имело смысл, но я также видел копов, которые сидели в патрульных машинах и, вероятно, вели разговоры в духе «если я умру», как солдаты, которые кладут в нагрудные карманы письма друзей. И как тут рассудить, кто прав?

Похороны были суетливые, больше похожие на кипящую жизнью съемочную площадку, чем на благоговейное прощание в церкви. Людское внимание — фотографы перед входом, вращающиеся, как на шарнирах, головы и косые взгляды, шокированный шепот: «Боже, вон там его дети!» — все это научило меня, что есть разница, когда за тобой наблюдают и когда видят. В значительной степени это односторонний вуайеризм — «его дети», он формирует вокруг тебя пузырь, запирает в нем. Помню, я смотрел на взбитые сливки, капавшие с маминого безупречного черного платья, когда мы выходили из церкви, и вдруг с абсолютной уверенностью ребенка понял две вещи. Отец умер. И мы вместе в этом пузыре.

Быть матерью двоих мальчиков, растущих без отца, — это немалый подвиг. Одри приходилось менять обличья: тюремный надзиратель, раздраженный сокамерник, берущий взятки охранник и сострадательный полицейский, который наблюдает за условно-досрочно освобожденными, — все в одном лице. Марсело, до того как завел собственную корпоративную фирму и начал виться вокруг, был адвокатом отца. Я решил, что ему жаль маму. Они с отцом, наверное, дружили. Не воображайте себе мужчину в белой майке с дрелью в руках (Марсело вешал полки всего один раз, причем они оказались под таким углом, что мама стала жаловаться на морскую болезнь); он просто приносил чековую книжку и расплачивался. Вскоре протянутая нам рука помощи превратилась в предложение руки и сердца. Когда Марсело вызвался стать маминым мужем, таща за собой свою маленькую дочь, мама повела нас с братом есть бургеры и спросила, хотим ли мы, чтобы они стали частью нашего пузыря. Меня убедил сам факт, что она задала этот вопрос. Майкл поинтересовался, богат ли предполагаемый отчим, и заказал себе чизбургер. Пока мы росли, случались дни, когда мы ополчались на мать, как часто бывает с подростками; иногда бунт по поводу пяти минут видеоигры растаптывает пятнадцать лет любви и заботы. Но не важно, как часто хлопали двери или раздавались крики, мы всегда — всегда — были втроем и вместе противостояли миру. Даже тетя Кэтрин вступала в наш круг только одной ногой и, вероятно, лишь потому, что была сестрой отца. Мать же неизменно подставляла плечо и ожидала, что мы будем поддерживать друг друга прежде и превыше всего.

Даже закона, очевидно.

Отчасти я понимал, почему она покинула зал суда: я прошел сквозь стенку нашего пузыря и встал на чужую сторону.

Понимаю, вы, вероятно, думаете, что три года — маловато за убийство, и вы отчасти правы. Парня этого — его звали Алан Холтон, если вам интересно, — пристрелили, и трудно было доказать, пуля или Майкл больше повинны в его смерти. Да, Майкл задел Алана своей машиной, когда тот, шатаясь, вывалился на дорогу после выстрела, и да, Майкл совершил ужасную ошибку, когда не отвез его прямиком в больницу, но у него был безукоризненный защитник в лице Марсело Гарсия (известного партнерством в корпоративной юридической фирме «Гарсия и Бродбридж», теперь одной из крупнейших в стране, и отказом пройти сорок метров по снегу), который мощно оперся на печально известную «карьеру» Алана как рецидивиста, двусмысленность неучтенного стрелка и пистолет, который так и не нашли.

Само присутствие Марсело на процессе по делу об убийстве ошеломляло и, полагаю, смешало все карты парню с лазерной указкой, но это не укрепило бы в достаточной мере позицию защиты. Марсело заявил, что в сложившихся обстоятельствах от Майкла нельзя было ожидать рациональных действий. Хотя подсудимый не исполнил свою обязанность позаботиться об Алане (это важно, так как в Австралии ваш гражданский долг помогать другим людям материализуется только тогда, когда вы реально начинаете помогать кому-то, что я узнал в ходе процесса), посадив его в свою машину, но не доставив туда, где раненому оказали бы медицинскую помощь, он при этом опасался за свою жизнь, Ваша честь, так как не знал, находится ли где-то поблизости стрелок, не нападет ли он на него и не станет ли преследовать. Так что, не вдаваясь в подробности, приговор был: три года тюрьмы.

Дача показаний против брата дорого обошлась мне, и к моменту, когда были наконец обговорены все детали — торг о сроке тюремного заключения шел за закрытыми дверями кабинета судьи, — это уже не имело значения. Не раз в своей жизни я совершал необдуманные поступки, не самым лучшим было и согласие на приглашение Энди выпить в баре после ланча, но я все еще не решил, было ли выступление в суде одним из моих неправильных поступков. Разумеется, лучше бы я научился жить, держа язык за зубами, но я поневоле узнал, каково это — говорить открыто, и не уверен, что хуже. Я с радостью сказал бы вам, что дал показания, считая это делом совести. Но правда состоит в том, что за глухим рычанием Майкла: «Он просто перестал дышать» — скрывалось нечто другое. Можно использовать здесь какое-нибудь клише вроде: «Я не узнавал своего брата», но в действительности все было наоборот. Я чувствовал, что он настоящий Каннингем. Видел его без прикрас. И если в нем таился такой грозный рык, у него были такие плечи, такие руки, которыми он выдавливал жизнь из другого человека, значит и во мне это тоже есть? Мне хотелось заблокировать эту часть себя. И я обратился в полицию. Надеялся, что мама найдет в себе силы понять, почему я так поступил. И рассчитывал, что, когда наступит завтра, во мне самом они тоже найдутся.

Признаюсь, меня немного пошатывало, когда я, скрипя снегом, топал в свое шале. Энди пришел в полный восторг от перспективы выпить с кем-то и охотно променял на нее верность супруге, так что я развлекал его, а он платил за выпивку.

Дядя Энди — специалист по газонам. Он выращивает траву нужной длины и качества на крикетных и футбольных полях. Это до ужаса скучный человек, живущий в невообразимо скучном браке, что, как мне всегда казалось, есть путь к доброй ссоре.

Я привез чемодан на колесиках с выдвижной ручкой, удобный в аэропорту, но не слишком подходящий для горной местности, хотя мне удавалось кое-как тащить его, по-заячьи скачущего, то приподнимая с земли, то опуская, вместе с повешенной на плечо спортивной сумкой. Был еще ранний вечер, но горы начали покрываться мраком, как только солнце зашло за главную вершину, и, несмотря на тепло нескольких кружек пива, бултыхавшихся у меня внутри, я немедленно ощутил перемену. Кажется, такое происходит на Марсе, там лишь только стемнеет, как по щелчку включается мороз. Энди после выпивки собирался пойти проверить джакузи, и я мысленно пожелал, чтобы он передумал, в противном случае персоналу придется выдалбливать его оттуда.

Несмотря на холод, когда я дотащил наконец свой багаж до утопающего в снегу шале, меня пробил пот. Снегу было до бедер, но работники курорта разгребли лопатами каньон до моей двери, по пути его расширял мой чемодан. Застекленный фасад дома был укрыт навесом, так что снежные наносы на окнах не мешали обзору.

Возясь с ключами, я приметил краем глаза записку, воткнутую веточкой в снежный сугроб у двери. Я подобрал ее. Для письма был использован черный фломастер, и слова начали растекаться, как кровь, оттого что бумага промокла, это вызывало гадливое чувство.

Холодильник сдох. Копай.

В правом нижнем углу стояла заглавная буква «С»: София. Я нагнулся и рукой смахнул шапку с сугроба, обнажив серебристые верхушки шести закопанных для меня банок пива. После суда над Майклом София осталась единственной, кто поддерживал со мной отношения. Я осознал, насколько суровому семейному остракизму подвергся, когда даже Люси перестала присылать мне электронные письма с приглашениями на свои «бесплатные семинары». Но София меня не оставила. Может быть, потому, что, как и я, была аутсайдером. Отец внедрил ее в новую семью, в новой стране. Я говорю «внедрил», однако никто не взбирается по лестнице корпоративного права, уделяя при этом достаточное внимание детям, умиляясь им, души в них не чая, как Марсело, когда был рядом, так что на самом деле я имею в виду «зашвырнул». И хотя София не могла пожаловаться, что ее плохо приняли, думаю, она всегда ощущала этот наш невидимый пузырь. После того как суд уравнял шансы, мы превратились из сердечно привязанных друг к другу брата и сестры в искренних друзей. Вот почему она пригласила меня, и только меня, сыграть с ней в семейное лото.

Я снова присыпал снегом пиво, радуясь, что здесь, в горах, сохранилось хоть немного тепла для меня, и вошел в дом. Пространство внутри шале не было никак разделено, из-за уклона крыши создавалось странное впечатление потери равновесия, как на корабле. Довольно противное ощущение неустойчивости искупалось панорамным видом: первая деталь на этом курорте, которая оказалась такой, как описано в рекламе. Я не слишком горд и готов похлопать свою тетушку по спине, говоря, мол, да, вид и впрямь захватывающий. Особенно когда пальцы последних лучей солнца сомкнулись в кулак над горной грядой и длинная тень пика сползала вниз по склону.

Крыша со стороны остекленного фасада была больше трех метров высотой, ее наклонный скат, лежащий на каркасе из деревянных брусьев, похожем на грудную клетку, тянулся вдоль всего шале, накрывал зону отдыха с диваном, телевизором, большим ковром и чугунным камином. Вероятно, кровля опускалась до уровня снежного покрова, а не до земли, потому что я с удивлением обнаружил сзади стену, уставленную шкафами с кухонными принадлежностями, и кубический альков ванной, где практичность снова взяла верх: наклонные души были еще одной уступкой видам. Где-то на трети длины дома располагалась лестница на чердак со спальней. Персонал заранее включил отопление — камин, вероятно, был декоративным, так как не был растоплен, — и кожа у меня покрылась мурашками, пока я привыкал к температуре внутри дома, войдя в него с улицы. Запах сырости, царивший в большом гостевом доме, сменился дубовым, пепельным, похоже исходившим от свечи с надписью: «Деревенский очаг».

Я оставил свой чемодан на колесиках посреди комнаты и засовывал спортивную сумку в один из шкафов, когда зазвонил стоявший рядом с телевизором телефон. На нем имелся маленький номер 4. Клавиатуры не было, только колонка кнопок для быстрого набора и маленьких огоньков с номерами шале и одним с подписью: «Консьерж». Сейчас горел пятый огонек. Это был Марсело.

— Одри неважно себя чувствует. — Он сказал Одри, а не «твоя мать». — Мы вечером закажем еду в номер. Увидимся за завтраком.

Пропустить семейный обед — это мне очень даже подходило; за ланчем я израсходовал бóльшую часть припасенного на выходные терпения. Я достал тепловатую бутылку воды из холодильника, который и правда сдох, София не ошиблась, и отвернул крышечку, потому как читал где-то, что день, проведенный в снегу, вызывает более сильное обезвоживание, чем день на пляже. Потом я сходил за одной из закопанных банок пива, завалился на диван и не успел заметить, как уснул.

Проснулся я от стука в дверь. А как иначе. Вы ведь уже читали такие книги. Испытал момент паники, потому что иногда мне снится — ладно, вспоминается — удушье, и, только я вырвался из оков сна, огромное окно и ощущение пространства вызвали у меня мысль, что я уснул на улице. Горный кряж встречался с черным небом под невероятным сиянием звезд, не замутненных ни городским смогом, ни облаками. Ветер снаружи издавал звуки, похожие на стоны, срывал с крыши плевки снега и вихрем уносил их в небо. Ближе ко мне горы были тускло освещены галогеновым прожектором, включенным для ночных лыжников в соседней долине, а на склоне лежали костлявые пальцы теней от деревьев с голыми ветвями. Температура продолжала снижаться, холод пытался змеей заползать в дом; я как будто ощущал дыхание стекла, с которым сталкивался нагретый отоплением воздух.

Протерев глаза, я заставил себя подняться и поплелся к двери. Открыл.

На пороге стояла София, сложив руки на груди; в ее черных, спутанных ветром волосах блестели снежинки.

— Ну? — сказала она. — Ты привез деньги?

Глава 5

Ладно, послушайте. Вот в чем дело. Я вас не обманывал. Майкл попросил меня забрать деньги.

Когда он привез меня обратно домой тем утром — я молча сидел на месте пассажира и снимал липкие нити паутины с рукавов, — то сказал, что, вероятно, будет безопаснее, если я пока подержу их у себя. Ясно, что привело его к такой мысли: Алан либо забрал их, либо должен был кому-то передать, и что-то пошло не так. Имел ли Майкл отношение к той части, где «что-то пошло не так», я не представлял, но, если кому-то помогли облегчиться на несколько сот тысяч, эти люди, вероятно, захотят вернуть утраченное. Я был прокладкой — подушкой безопасности — на случай, если стрелок видел машину Майкла. Если, конечно, он вообще был, этот стрелок.

Я взял сумку с молчаливым пониманием. Вероятно, Майкл намекал, что заплатит мне за услуги, но я едва различал его слова, в моей голове звучало лишь подводное эхо, которое сопровождало движения губ брата. В немом оцепенении я вошел в дом, бросил сумку на кровать, потом меня вырвало, и я позвонил в полицию.

Через двадцать минут я в наручниках сидел на заднем сиденье полицейской машины и показывал двум зевающим детективам дорогу к поляне. Я знаю, сперва они не восприняли меня всерьез, так как попутно заехали в «Макдоналдс», торгующий навынос, а я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь давал свидетельские показания об убийстве в очереди за бургером. Это было до того, как все пошло вразнос. До того, как завыли сирены «скорых», появились фургоны теленовостей и даже вертолет приземлился посреди поля. До того, как появились обзоры на тему убийства и даже более популярные редакторские колонки, посвященные затянутым паутиной полянам (природная аномалия, спровоцированная пауками, переселившимися на новое место в связи с затоплением старого). До того, как меня поместили в камеру для допросов, детективы стали совать мне под нос фотографии и, жарко дыша едой из «Макдоналдса», говорить, что Майкл меня кинул и мне остается только признаться.

Когда меня отпустили, продержав, вероятно, максимум возможного времени, я узнал, что Майкл вообще ничего не сказал. Они просто проверяли, не вру ли я во спасение собственной шкуры. Меня подбросили до дома. Я спросил, не хотят ли они по дороге заглянуть в «KFC», так как я не тороплюсь. Оказалось, им трудно угодить.

Только оказавшись дома и увидев сумку, стоящую на том же месте, где она была оставлена, я понял, что забыл рассказать им о деньгах.

Клянусь, я не сомневался, что полицейские обыскали дом. Сперва я был целиком сосредоточен на Алане и попытках вспомнить нужный поворот, сколько было времени, когда брат забрал меня из дома, когда вернул и когда просил ждать в машине. А потом я подумал, что деньги уже у них и в конце концов меня об этом спросят, но никто не спросил. И вдруг наступает следующий день, я подписываю листок бумаги, подтверждая, что там все верно и точно, а о деньгах так и не упомянул. И Майкл тоже — он ведь, наверное, не знал, что это я сдал его. Тут я подумал, может, он считает, что я по-прежнему на его стороне и храню их для него. И вот я уже на месте свидетеля, а о деньгах никто не заикнулся; ни Майкл, ни Марсело не вспоминают о них, чтобы припереть меня к стенке во время суда, а я наполовину готов к этому и понимаю, что давно упустил момент, когда можно было упомянуть о деньгах и не подставиться, в результате их существование так и осталось тайной. Судья выносит вердикт, я возвращаюсь домой, а сумка все еще там, но мир изменился. Мой брат в тюрьме, а у меня есть мошна с двумястами шестьюдесятью семью тысячами долларов. Теперь я сам точно знаю, сколько их, у меня было время подсчитать.

Вот еще одна причина, по которой я не мог пропустить этот уик-энд. Свой план я изложил Софии несколько недель назад и собирался завтра отдать сумку Майклу. Мне это не представлялось извинением, потому что я не сделал ничего плохого, но, может, возврат денег был своего рода приношением. Не оливковой ветвью, но определенно чем-то зеленым (по крайней мере, метафорически, потому что там есть и не сотенные купюры). И почти все в целости и сохранности. Какой же я хороший брат.

— Они все тут? — спросила София, глядя на лежавшую перед ней на диване выпотрошенную сумку. Она нагнулась, вместо того чтобы сесть, и не решалась потрогать деньги.

— Бо́льшая часть, — признался я.

— Бо́льшая часть?

— Ну… случались неотложные траты. Три года прошло. Я не знаю, считал ли он их.

— Ты говорил, что он считал.

— Вероятно, он их пересчитал, — согласился я. — Но, может, не помнит точно.

— Знаешь, чем бы я занималась три года в тюрьме, подозревая, что брат украл у меня сумку с деньгами? Я бы думала об этом каждый день. О каждом центе.

— Полагаю, он считает, что я потратил их все, так что обрадуется тому, что получит…

–…бо́льшую часть…

–…бо́льшую часть обратно.

София преувеличенно шумно вздохнула, усилив эффект трепетом губ, и отошла к окну, постучала пальцем по стеклу и мгновение полюбовалась горами.

— Зачем ты взял их? — спросила она, вдруг посерьезнев.

София насквозь видела всю ту ложь, которую я лил фонтанами, убеждая самого себя, что деньги остались у меня случайно, так как я упустил момент, когда можно было о них упомянуть… так как был слишком смущен… думал, это усложнит дело. Она видела: тут кроется что-то еще. Простая жадность? Едва ли. Я не ожидал, что завтра Майкл заключит меня в объятия и разделит со мной наличные, но я солгал бы (а обещал этого не делать), если бы не сказал, что в течение трех лет испытывал некое умиротворение, памятуя о лежащей в глубине моего шкафа сумке с деньгами, особенно в свете всего произошедшего с Эрин. Это были деньги, имея которые можно в любой момент встать и уйти. Это были деньги на случай, если все пойдет прахом. Это были деньги, чтобы начать сначала. Я не хотел их, но радовался, что они там лежат.

— Я их не брал, — завел я свою обычную песню. — Они у меня оказались.

София разочарованно нахмурилась. Она понимала, что мои оправдания хорошо отрепетированы.

Правда была такова: этим утром перед выездом из дома я взял две пачки банкнот и сунул их в бельевой ящик. Правда состояла в том, что, пока Марсело не вмешался в дело, я считал, что Майкл отправится в места не столь отдаленные на гораздо более долгий срок и деньги ему будут не нужны. Правда в том, что я не потратил больше исключительно и только потому, что не знал, откуда эти деньги и можно ли их отследить. В противном случае я, по крайней мере, положил бы их на счет и тратил проценты. Правда в том, что я до сих пор не решил, отдам ли завтра деньги Майклу.

Я привез их на случай, если он спросит. А Софии сказал о своем намерении для усиления ответственности, чтобы не дать себе пойти на попятную.

У людей, которые решились на что-то, бывает такой особенный вид. Внешне ничего не меняется, но вы ощущаете это шестым чувством, вроде как мурашки бегут по шее под чужим недобрым взглядом. И вот это произошло. Атомы в воздухе сместились. София приняла решение.

— А если я скажу тебе, что мне нужна часть этих денег? — вдруг выдала она.

Зазвонил телефон, напугав нас. Еще бы. Вы ведь читали такие книги. Загорелась маленькая цифра 2. И после двух звонков погасла. Я не успел даже руку протянуть, чтобы ответить. Посмотрел, сколько времени. Четверть двенадцатого. Если вы следите за нумерацией страниц, то понимаете: только что кто-то умер. Но я об этом пока не узнал.

— Подумай о моих словах, — сказала София, и я сообразил, что она ждет от меня реакции.

— Сколько тебе нужно?

— Может, пятьдесят. — Она пожевала губу, взяла из сумки пару пачек, покачала на руке, будто взвешивая, и добавила: — Тысяч.

Как будто я мог подумать, что она пришла ко мне посреди ночи за пятьюдесятью долларами.

— Майкл знает, что деньги у меня.

— Он знает, что оставил их у тебя, а не что они у тебя есть. — София явно отрепетировала эти слова, иначе ее аргументы не загрузились бы в комнату так же гладко, как мои оправдания. — Ты можешь сказать, что деньги забрала полиция. Ты можешь сказать, что пожертвовал их. Или вообще сжег.

Тут самое время притвориться, что сам я не обдумывал такие варианты, но я этого не сделаю. Я заслуживаю доверия, помните?

— Что у тебя случилось? — спросил я, подумав про себя, что есть люди побогаче и находящиеся в лучших отношениях с законом, к которым она могла бы обратиться, например ее отец.

И пятьдесят тысяч — это, конечно, большая сумма, но София — хирург, владелица недвижимости: если ей нужны пятьдесят тысяч долларов (она сказала «может, пятьдесят», и, на мой взгляд, это означало, что нужно именно столько), значит такое количество денег требуется, чтобы залатать дыру между тем, что она может раздобыть сама, и необходимой общей суммой. И ей нужны наличные. То есть деньги надо достать быстро, тихо и неофициально. София, похоже, провалилась в более глубокую яму, чем хотела показать.

— Мне не нужна помощь. Мне просто нужны деньги.

— Они не мои.

— И не его тоже.

— Мы можем поговорить об этом завтра?

София положила деньги, но я видел, что она роется в своих ментальных заметках — проверяет, все ли сказала, что собиралась, как будто сидела на собеседовании для приема на работу и ей задали вопрос, которого все боятся: «Итак, есть ли у вас какие-нибудь вопросы к нам?» Вероятно, София решила, что использовала все самые убедительные доводы, потому что подошла к двери и открыла ее. Внутрь ворвался ледяной вихрь.

— Просто посмотри, как они обращаются с тобой. И ты до сих пор считаешь себя в долгу перед ними? Когда-нибудь ты поймешь, что семья — это не про то, чья кровь течет у тебя в венах, а про то, за кого ты готов пролить свою.

София сунула руки в карманы и шагнула в ночь.

Я вернулся к дивану и в легком ступоре посмотрел на деньги, пытаясь проанализировать только что разыгравшуюся сцену.

«Права ли моя сестра?» — задался вопросом я. Хотя мои родные всеми силами старались исключить меня из семьи, я до сих пор чувствовал себя обязанным им. Не потому ли я здесь? Это был слишком сложный вопрос после чрезмерного количества пива и в опасной близости к полуночи. Поэтому я бросил самокопание, взял телефон и позвонил во второе шале.

— Алло? — К моему удивлению, в трубке раздался голос Софии. — Эрн?

— О, привет, София. — Я проверил огоньки на аппарате, точно ли набрал двойку. Может быть, я неправильно определил, какой глазок мигал на нем прежде? София не могла звонить мне и одновременно находиться в моем шале. — Прости, я только хотел проверить, что ты благополучно добралась. Уже ночь и вообще. Не хотелось бы, чтобы ты провалилась в расселину и пропустила воссоединение семьи.

— Ты называешь это воссоединением семьи? Семь человек? — София засмеялась, и в трубке затрещало. — Пфф! Белые люди.

Я попытался поддержать ее веселье, но в голове промелькнула мысль: «Мы с ней притворяемся нормальными?» Отчего я мигом напрягся и вместо смеха лишь сдавленно хмыкнул.

— Ладно, Эрн, — сказала София. — Спасибо, что побеспокоился обо мне. Обещай, что подумаешь.

Обещать было ни к чему — ни о чем другом я не мог и думать, — но пообещал. Мы пожелали друг другу «спокойной ночи», и я повесил трубку. Допил пиво, оставил шторы незадернутыми ради восхода и забрался на чердак. Там улегся на бок и стал смотреть на острые вершины гор, врезающиеся в бескрайнее небо, чувствуя себя очень маленьким. Я задумался: чем сейчас занимаются мои родственники? София находится, как и я, на середине горного склона и думает о сумке с деньгами; Эрин — в каком-нибудь мотеле с чесучими простынями на полпути сюда, думает бог знает о чем; а Майкл в последний раз глядит на то же самое небо сквозь тюремное окно, может быть размышляя о том, что бы он хотел сделать со мной.

Я задремал, недальновидно надеясь, что завтра все устаканится.

Глава 6

Проснувшись, я увидел непрерывный поток пуховых курток, шествующих мимо моих окон. Похоже, они направлялись к небольшой толпе, собравшейся в нескольких сотнях метров выше по склону, на заснеженном поле для гольфа. Человек тридцать. Рядом с этим сборищем, визжа мотором, промчался снегоход. Кто-то, находившийся еще выше на горе, махал руками. Я не мог понять, значит это «скорее сюда» или «не приближайтесь». Сигнальная ракета змеей взвилась в воздух, оставляя за собой светящийся след, и лопнула высоко в небе, на заснеженной земле отразилось ее красное свечение.

Свет хорошо распространяется по снегу, и, когда вспышка погасла, я заметил, что снег все еще мерцает: не просто красный, а смешанный с синим. Не пульсирующий, не мигающий, отражающий набор цветных огней, которые, должно быть, были у гостевого дома.

Полиция.

Съезжая вниз по перилам лестницы со своего чердака, как пожарный, я обжег руки и начал быстро засовывать деньги в сумку. К счастью, внимание прохожих было приковано к горе, и мне удалось собрать все деньги, спрятать сумку в шкаф и натянуть брюки прежде, чем кто-нибудь заметил то, чего замечать не следует. Наскоро завершив свой туалет, я распахнул дверь и увидел идущего мимо единственного в горах человека в джинсах.

— Энди! — окликнул я из дверей дядюшку, запрыгивая в левый ботинок. Он остановился, обернулся, махнул мне рукой, подождал. Я торопливо заковылял к нему по снегу. Мы находились в достаточно разреженном воздухе, так что я быстро запыхался. Мое дыхание затуманило пространство между нами и очки Энди. — Что происходит?

— Какой-то бедолага.

Он указал рукой на склон и пошел дальше. Его любопытный, а не испуганный вид ответил на мой вопрос прежде, чем я успел спросить: кто-то из наших? Я пошел в ногу с Энди, радуясь, что вчера вечером невзначай позвонил Софии и узнал, что она вернулась в свое шале. Застрять снаружи на всю ночь — это наверняка закончилось бы гибелью, даже при вчерашней тихой погоде. Я поежился. Не хотелось бы так окончить свои дни.

В снегу на спине лежал мертвый мужчина с почерневшими, обмороженными щеками. Он был полностью одет — черная лыжная куртка, черные перчатки, ботинки, — только лицо открыто, и на секунду в моей голове вспыхнуло воспоминание о другой темной груде посреди белой поляны. Я отбросил эту мысль, глядя поверх плеча стоявшего впереди меня мужчины. Вокруг собрались десятка два зевак, обещание драмы выкурило людей из гостиничных номеров, как ос.

Впереди нас стоял полицейский примерно моего возраста, может быть чуть помоложе, одетый в шапочку с ушами и куртку с шерстяным воротником, он пытался отогнать людей. Честно говоря, этот парень выглядел сильно взволнованным и как будто не соображал, что делает. Энди подошел к Кэтрин, которая опередила нас, хотя это происшествие в ее расписании не значилось. Казалось, все, не сговариваясь, сошлись на том, что десять метров — это достаточное расстояние, чтобы сохранить место преступления в неприкосновенности, и сам собой сформировался полукруг. Ночью снег почти не шел, так что и труп, и дорожки ведущих к нему вверх по склону следов были хорошо видны.

Из этих следов три пары направлялись вверх и только одна вниз. Обратная дорожка была неровной, кое-где рядом с отпечатками ног виднелись отпечатки помельче: я решил, что нашедший труп человек, в панике возвращаясь за подмогой, заваливался на спуске и упирался в снег рукой то здесь, то там. Вторая из дорожек следов, идущих вверх, была прямой и четкой. Я решил, что эти отпечатки принадлежат копу, который сейчас рядом с телом.

Третья пара ног сперва двигалась вверх по склону, как и остальные. Но потом следы начинали петлять: взад-вперед, вверх-вниз в пределах нескольких квадратных метров. Как будто кто-то попал в невидимую ловушку и рикошетом отскакивал от стенок. Эти следы заканчивались у трупа. Обратной дорожки не было.

Люди вокруг меня тихо переговаривались, вытаскивали телефоны, делали фото, снимали видео. Никто, похоже, не расстроился. Не было ни утешающих рук, ни ртов, прикрытых в грациозном шоке одной рукой. Казалось, все были увлечены тем же, что и я: смотрели на тело из интеллектуального любопытства. Может быть, оттого, что этот человек замерз, он ощущался скорее частью гор, чем настоящим человеком, который полсуток назад еще дышал. Сцена была занимательная, но нестрашная. Никто не кричал, не проталкивался мимо нас, не бежал вверх по склону, утопая в снегу, чтобы добраться до своего родного человека. «Неужели его никто не знает?» — мысленно недоумевал я.

— Здесь есть врач?

Полицейский оставил попытки разогнать толпу. Он повторил вопрос, вглядываясь в людей и демонстрируя, что уровень его наблюдательности находится на нижнем краю шкалы, ранжированной от «С завязанными глазами» до «Как Шерлок». Мы находились на престижном горном курорте в пик сезона, половина из этих чертовых туристов — врачи.

Я заметил Софию, стоявшую напротив меня в полукруге. Она подняла руку.

Кэтрин наклонилась к Энди, шепнула что-то ему на ухо и покачала головой.

Полисмен подозвал к себе Софию, повел ее в обход следов. Сперва они остановились в нескольких метрах от тела, София указала на мертвого мужчину, полицейский кивнул, и она опустилась на колени рядом с покойником. Взяла в руки его голову и наклонила ее сперва в одну сторону, затем в другую. Разлепила губы мертвеца. Расстегнула его куртку и засунула под нее руки. Махнула рукой полицейскому, и тот встал на колени рядом с ней, нерешительно позволяя Софии провести его руками по телу так же, как это сделала она. Когда София посчитала, что показала полицейскому достаточно, то застегнула на трупе куртку и встала. Ее короткий разговор с копом унес ввысь порыв ветра. Я увидел задумчивую серую тучу, пробивавшую себе путь над гребнем гор.

— Эрни, Энди! — позвала София, загребая руками воздух. — Поднимайтесь сюда!

Я глянул на полицейского, ожидая одобрения, и тот повторил жест Софии. Мы с Энди старательно обошли стороной оставленные на снегу следы, но вверх по склону их вело все больше. Выйдя из толпы зевак, я почувствовал, что ветер набирает силу. Щеки у меня горели. Когда мы добрели до нужного места, я не мог заставить себя глянуть вниз и вместо этого сосредоточился на Софии, а та задумчиво смотрела на труп.

— Нам нужно перенести тело! — прокричал полицейский, перекрывая голосом вой ветра. — Убрать его с глаз. Я видел гараж по пути сюда. Там достаточно холодно.

Мы с Энди кивнули. Полисмен указал на склон.

— Нам нужно идти вверх, — София взмахнула руками, очерчивая широкий круг, — вот так. Чтобы сохранить следы!

Она хотела нести труп в обход, хотя шел снег и это было почти бессмысленно. То есть ее волновала не только переноска тела, она, в отличие от полицейского, считала, что это место преступления. Коп не собирался ползать вокруг и все фотографировать, а, вероятно, рассчитывал на снимки любопытных туристов, то есть должен был радоваться, что не разогнал нас всех.

По молчаливому уговору мы с Энди, стоявшие в ногах трупа, взяли его за лодыжки, а София и коп — за запястья. Мы старались, как могли, держать его на весу, но пока телепались вниз, по колени увязая в снегу, голова покойника то и дело откидывалась назад и прорезала борозду в свежей пороше. Труп не был таким уж тяжелым, но мы едва управлялись с ним. Чтобы ухватиться покрепче, я зацепил пальцами верхний край ботинка. Он был жесткий, с усиленным носком. София шла задом, пытаясь прижимать запястье трупа к груди, а коп повернулся лицом к ветру, держа руки за спиной на высоте пояса. Энди пыхтел рядом со мной. На середине спуска он повернулся ко мне, и я увидел, что челюсти у него сжаты в мрачной решимости; в бороде искрилась застывшая на морозе слюна.

Он заметил мой взгляд.

— Ты в порядке, приятель? Нужен перерыв?

Я покачал головой и не сказал: «Я в порядке. Мне было не впервой делать это».

Глава 7

Стеллаж из деревянных поддонов в сарае для технического обслуживания послужил столом прозектора. Вокруг нас на нескольких скамьях были разложены инструменты, на полу стоял снегоход с вытащенными наружу внутренностями, у дальней стены рядом со стопкой шин расположились несколько генераторов, на гвоздях висели снегоступы, похожие на теннисные ракетки, разных форм и размеров. Отопление отсутствовало, тонкие металлические стены и бетонный пол создавали ощущение, что ты находишься в холодильнике. Все это было похоже на импровизированный морг. Одно из преимуществ сильного холода — отсутствие трупного запаха.

Мы положили тело на стеллаж из поддонов. Они были немного маловаты, руки и ноги покойника свесились с краев. Дав себе небольшой отдых, мы стояли, тяжело дыша. Я старался не смотреть на обесцвеченное лицо мужчины. Про обморожения я читал — почерневшие конечности, отваливающиеся носы, пальцы, — но никогда не видел этого своими глазами. Полицейский наконец решил сделать несколько снимков. Энди тер большой палец ноги об икру. София дрожала, она сложила кисти лодочкой, поднесла ко рту и дула на них, но потом вспомнила, что недавно несла труп, и свесила руки по бокам. Полицейский закончил съемку и повернулся к нам.

— Спасибо, ребята, — сказал он. София выкатила глаза, напоминая копу, что она тоже волокла труп с горы. Он запнулся о свои следующие слова, но не исправился, а попер дальше: — Обычно тела не перемещают, но надвигается снегопад, и я не хочу, чтобы потом пришлось его откапывать.

Коп был на несколько дюймов выше меня, может, из-за ботинок на толстой подошве, и на несколько килограммов тяжелее, может, из-за теплой куртки, если не принимать в расчет его полные щеки. Кобуры с пистолетом у него на бедре не было. Не знаю, почему я это заметил, просто заметил, и все. Глаза у него были темно-зеленые, ресницы заиндевели. Ясно, что это утро взбудоражило его, взгляд полицейского блуждал по сараю, пока наконец не остановился на трупе, что, казалось, совершенно прекратило в голове служителя порядка всякий мыслительный процесс.

— Я Эрни, — произнес я, пытаясь вывести копа из ступора. — Эрнест Каннингем. Это Эндрю Милло. С Софией вы уже знакомы. Тоже Каннингем, дефис Гарсия.

— Гарсия дефис Каннингем, — с улыбкой поправила меня сестра.

— Давайте, дефис, уберемся отсюда к чертовой матери, — сказал Энди, который все время пребывал в неподвижности, как и коп, тупо уставившись на тело. — Мне от этого как-то не по себе.

— Ох! — Полицейский вдруг вспомнил о нашем присутствии. — Дариус. Офицер Кроуфорд, вообще-то, но можно Дариус. Формальности оставим для уровня моря. — Он протянул руку для приветствия.

Я указал на его запястье, где на манжете виднелось темное пятно. На другом рукаве было такое же — метка от перетаскивания тела.

— У вас на куртке кровь, офицер Кроуфорд, — сказал я, уклоняясь от рукопожатия.

Каннингемы не верят в панибратство с правоохранителями.

Кроуфорд побледнел. Посмотрел на свои запястья и тяжело задышал.

— Что с вами? — спросил я.

— Я… гм… не имел дела с таким.

— С мертвыми телами?

— С убийствами, — встряла София.

— Ну, возможно, но давайте пока хранить это в секрете.

Кроуфорд слабо улыбнулся. На снегу он казался туповатым, но вблизи выглядел еще хуже. При виде крови его не только затошнило, он к тому же понял, что по уши увяз в этой истории.

Энди, глядя на Софию, вопросительно произнес одними губами: «Убийство?» Даже в его мимике отчетливо слышался скептический тон. София торжественно кивнула.

— Наверное, я должен спросить, знаете ли вы этого человека? Вы можете опознать его? — продолжил Кроуфорд.

— Это допрос? — поинтересовался я. Я провел слишком много часов за прозрачным зеркальным стеклом, чтобы отвечать на вопросы, не зная, кто их задает и зачем. — Почему бы вам не спросить, кто нашел тело?

Кроуфорд покачал головой:

— Я пока пытаюсь выяснить, знаете ли вы его. Я добрался сюда первым из Джинди, но скоро появятся настоящие детективы, которые составят список подозреваемых и все такое. Но я должен понять: он жил здесь, в отеле, или пришел через перевал. Может, это заблудившийся любитель ночных катаний на лыжах.

— На нем нет лыж, — сказала София.

Я заметил, что она очень бледна — белая, как лежавший на земле снег.

— Да, я понимаю. Сделайте мне одолжение, присмотритесь к нему. — Кроуфорд показал нам на своем телефоне снимок лица покойника крупным планом. Оно было почти целиком черное, включая губы. — Никого не напоминает?

Мы все трое помотали головой. Я не только не узнал этого человека, но и при внимательном рассмотрении понял, что состояние его лица, скорее всего, вовсе не вызвано обморожением. София вдруг вскинула вверх руку и выбежала за дверь. Мы в смятении смотрели ей вслед, пока ветром до нас не донесло отчетливый звук блевания. Мы с Энди стояли и пытались сообразить: если догнать ее, это пойдет на пользу или только смутит бедняжку, а потому оба застыли в нерешительности.

Я задержусь здесь, чтобы упомянуть: мне известно о пристрастии некоторых авторов делать рвоту у женщины непременным признаком беременности. Те же писатели считают тошноту единственным индикатором вынашивания ребенка, не говоря уже об их убеждении, что рвота вылетает изо рта у женщины через несколько часов после удобного для развития сюжета зачатия. Под некоторыми авторами я разумею мужчин. Я вовсе не собираюсь указывать вам, на какие подсказки обращать внимание, но София не беременна, договорились? Ей позволено вывернуться наизнанку просто так, по собственному желанию.

— Хорошо, — сказал Кроуфорд Энди и мне. Он выглядел довольным нашей реакцией на фотографию, похоже, считал свои обязанности по расследованию исполненными и даже как будто стал немного легче дышать, невзирая на близость трупа. — Думаю, пока это все. — Он подошел к скамейкам, покопался на них и нашел открытый латунный замок с ключом. Мы вышли за полицейским наружу, он со скрипом закрыл дверь сарая и завозился с замком. — Я бы сказал вам, никуда не уезжайте…

–…но не можете, — закончил вместо него я.

— Эрнест уже сталкивался с этим, — добавила София, появляясь из-за сарая и вытирая рот. — С трупами, — робко пояснила она. — Но легче от этого не становится.

Кроуфорд тяжело вздохнул. Похоже, он устал. Про себя я заклеймил его как деревенского копа, который бо́льшую часть карьеры просидел в кабинете, закинув ноги на стол, или выписывал туристам вроде Люси штрафы за превышение скорости. Он испытывал, скорее, раздражение и досаду, оттого что привычное течение дня нарушено, труп его, похоже, совсем не интересовал.

— Хорошо. Я уже позвонил куда надо. Вы, как я понимаю, ждете еще одного гостя?

— Какое отношение это имеет к делу? — спросил я.

— Просто черчу палочки у «t» и расставляю точки над «i». Я буду в гостевом доме, если понадоблюсь; надеюсь, скоро тут появятся детективы. Это зависит от снегопада и движения на дорогах. — Он с сомнением поглядел на хмурое небо и щелкнул замком.

— Убийство? — причитал Энди, пока мы шли вниз с горы. Толпа на склоне рассосалась, но в разных частях курорта торчали люди, наблюдавшие с разных точек, как мы заносим тело в сарай. Хорошо, что там нет окон, а то к ним прилипли бы обледеневшие лбы. — Этот парень явно провел ночь на улице и замерз. Ты, вообще-то, уже не врач и зачем-то ввязываешься в это дело, говоришь копу про убийство?

Я не знал, что София больше не практикует. Интересно, не о том ли шепнула Кэтрин на ухо Энди, когда моя сестра подняла руку в ответ на вопрос офицера Кроуфорда. Интересно, не потому ли ей нужны пятьдесят тысяч долларов. Я посмотрел на Софию. Если Энди намеревался поддеть ее, обидные слова отскочили от моей сестрицы. Выражение лица ничуть не изменилось. Она и бровью не повела.

— Кровь? — размышлял я вслух, пытаясь для себя разобраться в случившемся. — У офицера Кроуфорда кровь на рукавах, потому что он нес тело. Если этот парень умер оттого, что провел ночь на морозе, откуда взялась кровь? Ты говоришь, на него напали?

— У него лицо почернело от обморожения, — возразил Энди. — Что ты, черт возьми, сказала этому копу?!

Девиз нашей семьи: «Non fueris locutus est scriptor vigilum Cunningham». В переводе с латыни это означает: «Каннингемы не разговаривают с копами». Я не изъясняюсь на латыни и не стыжусь признаться, что загуглил это. Энди был оскорблен от лица Кэтрин сотрудничеством Софии с полицией. «От лица» было типичной для Энди позицией. Его второе имя должно было быть Прокси — Посредник.

— Кровь из раны на шее. Ты нес его за ноги, так что не мог хорошенько разглядеть. И лицо у него не обморожено, а испачкано пеплом, — сказала София.

— Пеплом? От угля? Здесь? — удивился я.

— У него горло забито пеплом, пепел налип на язык. При вскрытии его найдут и в легких, я уверена. Это никак не объяснить. Если бы не тот факт, что на теле нет ни одного ожога и оно найдено в снегу без признаков таяния, я бы сказала, что причина смерти очевидна.

— Просвети нас. — Энди слова Софии явно не убедили.

— Он погиб при пожаре.

Глава 8

Я не думаю, что люди будут сильно убиваться по поводу моей кончины — так, поговорят за завтраком. Мы ели вместе со всеми гостями курорта — для вчерашнего ланча Кэтрин заказала отдельный зал, — и в столовой велись оживленные разговоры. Их обрывки долетали до меня, пока я пробирался между деревянными лавками: «…совсем замороженный!»; «В прошлом году я тоже застрял на восьмой лунке, хотя обошлось не так ужасно, как у этого парня, может быть, ему стоит поработать над подсечкой»; «Говорят, он даже не жил здесь?»; «Я теперь глаз не спущу с Джейсона и Холли».

Встав в очередь, я прошаркал вдоль раздачи и наполнил свою тарелку. К бекону никто не прикасался, — очевидно, обитатели гостиницы не желали смириться со своей смертностью и избегали насыщенных жиров. Нагрузившись пищей, я присоединился к своим — сел рядом с Люси напротив Софии. И в результате оказался чересчур близко к матери, но посчитал, что, оставив между нами пустое место и устроившись по другую сторону от Энди и Кэтрин, я слишком нарочито подчеркнул бы свое отчуждение. Случившееся с мужчиной на горе обсуждали за всеми столами, и по-моему, это давало Софии прекрасную возможность изложить свою версию убийства, но она была необыкновенно тиха, сидела, опустив голову, и возила еду по тарелке, вместо того чтобы есть. Поэтому мне пришлось слушать, как Марсело мягко защищается от последних улетных инвестиционных предложений Люси, какой-то маразматической схемы, настолько многоуровневой, что для ее одоления без лифта не обойтись. Раньше я посмеивался над Люси, пока не понял, что компании вроде той, в лапах которой она оказалась, охотятся за женщинами, используя в качестве оружия феминистские идеалы — независимость как финансовую, так и профессиональную, — чтобы сформировать у них ощущение собственной важности. Люси, муж которой сидел в тюрьме, была превосходной мишенью, чтобы подсадить ее на фальшивый успех.

Марсело, к его чести, спокойно выдерживал атаку этого Босса-Бэби, ожидая, когда она выдохнется.

— Рад, что тебе приятно быть причастной к какому-то делу, но не теряй чувства реальности. Как с той машиной, которую тебе подарили. — Марсело не удержался, чтобы слегка не поддеть невестку. — Я слышал, условия довольно суровые — ты можешь остаться с весьма высокой платой за аренду.

— Я отдаю себе отчет в том, что делаю, — пропыхтела Люси. — Мы, вообще-то, расплатились за нее вперед. — Последние слова она произнесла гордо, но Марсело ей явно не поверил. На этом Люси умолкла.

Окинув взглядом комнату, я увидел офицера Кроуфорда: он сидел один у окна и смотрел на пик. Ждал появления настоящих детективов, чтобы отправиться восвояси? Не знаю. В столовой горел весь свет, но с таким набычившимся небом атмосфера могла сойти за ранний вечер. Может быть, Кроуфорд наблюдал за дорогой и беспокоился, как бы ему не застрять здесь, наверху. Я сообразил, что с его места ему наверняка виден сарай для технического обслуживания, он не спускал с него глаз. И я немного устыдился, что не отдал этому парню должное. Вероятно, он прорабатывал выдвинутую Софией версию. Я тоже обдумывал ее слова, вспоминал следы на снегу, как они метались по этой маленькой площадке, будто в невидимой клетке. Теперь я знал, что видел последние движения горящего человека. Отчаянный танец, броски взад-вперед, не разбирая направления, пока его поглощало пламя. И все же ни капли подтаявшего снега.

— Все, что я хочу сказать, — с энтузиазмом начал Энди, обращаясь к Кэтрин и прерывая мои мысли, — это то, что теперь мы знаем по биткойнам, куда нужно направить внимание. Речь идет не об удвоении или утроении, как с обычными акциями. Это совершенно меняет условия игры.

София вынула из кармана листок бумаги, размашисто поставила на нем крестик и подмигнула мне. Я вспомнил, что совсем не слежу за своей карточкой семейного лото. Отметить галочкой торговые подкаты Люси я не мог, так как она говорила с Марсело, а не со мной. А вот зачеркнуть нижнюю правую клетку (Сломанная кость ИЛИ Кто-то умирает) право имел, но решил, что это недостойно. По крайней мере, делать это на глазах у других людей, выиграть-то я хотел.

Посреди стола высилась пирамида из круассанов. Энди потянулся за одним, но Кэтрин шлепнула его по руке.

— Я мыл руки, — жалобно проверещал он.

— Некоторые вещи не смываются. — Кэтрин взяла булочку салфеткой и плюхнула на тарелку мужа.

Энди надулся и взял в руки нож с вилкой.

— Не волнуйся. Он доберется сюда до пурги, — сказал Марсело Одри, но наш стол так изголодался по разговору, что все навострили уши, почуяв возможность беседы. Даже я.

— Мы остаемся? — спросила Люси.

— Думаешь, они закрывают курорт всякий раз, как кто-нибудь врежется в дерево на спуске с самого крутого склона? — Марсело как ни в чем не бывало покачал головой. — Люди гибнут, оказавшись на природе. Не обладая необходимыми навыками и знаниями… Если не уважаешь горы, чего тут ждать? — Он пожал плечами с убежденностью человека, который не сомневается: если он успешен в чем-то одном, удача гарантирована ему во всем.

Я видел, как Марсело устроил скандал и орал на паренька за стойкой бара по поводу пены на кружке с латте. Если он не уважает баристу, разве он может уважать горы? Сомневаюсь.

— Плата не возвращается, — вставила Кэтрин между глотками апельсинового сока и бросила взгляд на Софию, будто та больше других была склонна возражать. — Мы остаемся.

— А какой смысл уезжать? — завершил свою мысль Марсело. — Если теперь мы яснее осознаем опасности.

Мы с Энди оба посмотрели на Софию. Я из любопытства, как она отреагирует; Энди, скорее, с вызовом. Моя сестра чиркнула вилкой по тарелке, но не подняла глаз.

— Майкл не захочет появляться в месте, где полно копов, которые задают вопросы о каком-то мертвеце, — высказалась Люси.

— У них не будет никаких причин задавать ему вопросы, — заявил Марсело. — Прошлой ночью он находился в двухстах километрах отсюда.

— Думаю, просто это нехорошо — напоминать ему о…

— Майкл сам решит. Когда приедет сюда, — раздался твердый голос Одри.

Она могла по праву матери положить конец этому спору. Мы остаемся. Точка. Это не обсуждается.

— А что, если это Черный Язык? — наконец произнесла София; Энди удивленно фыркнул и осыпал стол хлопьями от круассана. — Знаете, самая распространенная причина смерти при пожаре — это не ожоги, а удушье. Огонь забирает слишком много кислорода из воздуха.

— Не за завтраком, милая, — сказал Марсело.

— Немного драматично, — проговорил Энди, закашлявшись и стуча себя кулаком по груди, чтобы проглотить откушенный кусок.

— А что такое Черный Язык? — хором спросили мы с Люси.

— Просвети нас по поводу текущих событий, а? — подключился Энди, пронзая воображаемым кинжалом воздух, как псих.

— Я серьезно, — сказала София. — Энди, тебе я уже говорила на улице, есть кое-что странное в…

— Не втягивай меня в это, — отозвался Энди.

— Эрн?

— Я тебе верю, но мне было плохо видно.

— На Эрнеста я бы не стала полагаться — у него есть привычка вонзать нож в спину.

— Люси, перестань, — умоляющим тоном произнесла София. — Слушай. Из того, что я читала, могу сказать…

— Маленькая мисс, желающая стать героем, поставила диагноз, да? И мы должны верить тебе? — Голос Кэтрин был таким злобным, что я даже удивился. В особенности тому, какой упор она сделала на слове «верить». — Ты видела тело — сколько? Минуту, может быть, две?

— Я несла этого чертова мертвеца с горы. Поверьте мне. Тут дело нечисто. Офицер Кроуфорд будет спокойно ждать и надеяться на скорый приезд начальства, потому что, думаю, он не осознает, с чем столкнулся.

В детективах обычно встречаются два типа копов: Единственная Надежда и Последнее Прибежище. В данный момент единственной надеждой Дариуса Кроуфорда было стать Последним Прибежищем. Я не был готов полагаться на него больше, чем на пальцы подрывника. София, очевидно, оценивала его так же.

— Ты хоть сама-то себя слышишь? — Теперь уже Кэтрин открыто насмехалась над ней. Буквально как в школьном кафетерии. Если бы у Кэтрин было шоколадное молоко, она могла бы сейчас вылить его Софии на голову. — Ты не пьяна?

Энди мог понадобиться прием Геймлиха, если он и дальше будет давиться своим круассаном. Марсело, шокированный замечанием Кэтрин, резко вдохнул. Я же совсем не удивился, с момента аварии моя тетка и капли спиртного в рот не брала, ее оскорбляло все, кроме абсолютной трезвости.

— А ты разве вызвалась помочь? — вступил в разговор я, пусть София видит, что хоть кто-то на ее стороне.

Я не собирался расспрашивать сестру за столом, так как это могло спровоцировать полноценную перебранку, но мне было любопытно узнать поподробнее о том, что это за Черный Язык.

Кэтрин ответила мне, обращаясь напрямую к Софии через стол:

— Просто я решила, что он просит помощи настоящих врачей, а не отстраненных от работы.

Заметьте, только полчаса назад, глядя на тело, я узнал, что хирургическая карьера Софии, похоже, потерпела крах, и до сих пор не разобрался, в чем тут дело. Я решил, что это кризис среднего возраста, карьерная встряска. Но Кэтрин обвиняла. Те же слова она, вероятно, прошептала Энди в толпе зевак.

София вспыхнула. Встала, и на секунду я подумал, что она сейчас бросится через стол на тетку и день у офицера Кроуфорда выдастся еще более кипучий, но вместо этого София сложила салфетку, бросила ее на тарелку и, прежде чем уйти, многозначительно заявила:

— Я все еще зарегистрирована.

— Обязательно было затевать это? — зашипел я на Кэтрин, когда сестра удалилась за пределы слышимости.

— Удивительно, что она не сказала тебе. Я думала, вы с ней спелись в последнее время. А то как же.

— Не сказала мне о чем?

— На нее подали в суд. — Кэтрин усмехнулась, а я сразу вспомнил про «может, пятьдесят». — Семья человека, умершего у нее на столе.

Энди за спиной жены изобразил, что пьет из бутылки. Теперь я понял, отчего Кэтрин с такой язвительностью обвиняла Софию в пьянстве. И подумал о шести банках пива, закопанных в снег у меня под дверью. Моя сестра любила выпить, но я никогда не замечал, чтобы она перебирала с алкоголем. Неужели София совершила ошибку? Почему она не сказала мне?

Я обратился к Марсело:

— Если на Софию подали в суд, ты защитишь ее?

Он посмотрел на Кэтрин почти с мольбой, но, встретившись с ее тяжелым взглядом, покачал головой и резко сказал:

— Она сама виновата.

Я подумал, что это совсем не похоже на Марсело; по-моему, София всегда была его маленькой принцессой.

— Ты взялся защищать Майкла в деле об убийстве, а родную дочь отказываешься?

— Майкл свое отсидел, — встряла Люси. — Не без твоего участия.

— Ты все еще защищаешь его! — выпалил я с большей горячностью, чем рассчитывал.

Потому что я распалялся, да, но злился вовсе не на Люси. Нам с ней следовало объединиться, по крайней мере в этом, но моя невестка явно решила, что лучше зароет голову в песок и переложит свой гнев на козла отпущения (меня), вместо того чтобы разбираться с настоящей проблемой — распадом ее брака.

Одри воспользовалась одним из своих обычных приемов — резко встала из-за стола, чтобы утихомирить нас. Все были вынуждены разойтись. Но я не угомонился. Моя злость не прошла. Кроуфорд с любопытством наблюдал за нашей семейкой, — вероятно, мы говорили громче, чем следовало. Интересно, знал ли он, что мы — Каннингемы, читай: автоматически подозреваемые. Ему известно, что мы ждем Майкла, значит, вероятно, и кто мы, он тоже в курсе.

— Не могу поверить, что эти слова приходится говорить именно мне, но неужели мы и правда собираемся каждый раз пулей вылетать из-за стола? Разве мы не способны провести вместе спокойно хоть полминуты? Это же воссоединение. Не пора ли нам начать типа воссоединяться?

Не знаю, почему я сказал это. Может, встреча с мертвецом так повлияла на меня, да и уход Софии напомнил об остракизме, которому я сам подвергался последние три года. Может быть, я решил наконец излить на кого-нибудь свою злость. Или съел слишком много бекона.

Если горящий человек не может растопить снег, то ярость моей матери, когда она впервые за эти выходные обратилась ко мне напрямик, точно могла бы.

— Воссоединение начнется, когда приедет мой сын.

Примечания

1

Шноркель — у автомобиля: впускная труба двигателя, выведенная на уровень крыши или выше, что позволяет транспортному средству преодолевать водные преграды. — Здесь и далее примеч. перев.

2

Эвеланш (англ. Avalanche) — букв. лавина; используется как женское имя.