На войне и в плену

Белль Бойд

Гражданская война в США 1861-65 гг. была самым масштабным конфликтом в истории Соединенных Штатов и одним из самых значимых вооруженных противостояний в мировой истории. Общество разделилось на северян и южан, и каждый старался как мог помочь своему правительству. Кроме боевых действий существовал и военный шпионаж, в котором участвовали как мужчины, так и женщины. Некоторые из этих леди-шпионок оставили нам свои воспоминания. Одной из шпионок, работавшей на правительство Джеффа Дэвиса – если не самой выдающихся из всех – являлась Белль Бойд (1844 – 1900). Ее полное имя – Мария Изабелла Бойд. Семнадцатилетней пылкой девушкой она вступила в войну, и уже через год ее имя знала вся страна – и Север, и Юг. Она действовала смело и решительно, ее неоднократно арестовывали, она несколько раз подолгу сидела в тюрьме. В 1863 г. ее освободили, и она уехала в Англию, где и написала историю своей жизни. Кроме того, она включила в свою книгу дневник своего первого мужа – бывшего офицера-янки Сэмюэля Хардинджа, который, полюбив Белль, зачеркнул все, что связывало его с Севером, и жестоко расплатился за это. Эта невероятная женщина стреляла, флиртовала, скакала на лошади, но кроме того, еще была потрясающе отважной и весьма неглупой. Читатель, безусловно, начав читать ее интереснейшую, изобилующую впечатляющими подробностями книгу, не сумеет остановиться, не прочтя ее до конца.

ГЛАВА I

Мой дом. — Беглый взгляд на Вашингтон.

Надеюсь, мои английские читатели, которые так сильно любят свои домашние очаги, простят изгнаннице, если она начнет рассказ о своих приключениях с краткой реминисценции ее далекой родине:

«Loved to the last, whatever intervenes

Between us and our childhood’s sympathy,

Which still reverts to what first caught the eye.» ^[6]

Нет места на свете прекраснее долины Шенандоа и нет, вернее не было, другого такого приятного и мирного селения, как Мартинсберг, где я родилась в 1844 году.

Все прелести, которые благодаря фантазии Голдсмита процветали в ирландской деревушке в период ее процветания, были воплощены и в моем родном городе. Но, — увы! Мартинсберг постигла более жестокая судьба, чем «прекрасный Оберн». Он, по крайней мере, до сих пор живет в поэме, и будет жить, пока живет английский язык, а Мартинсбергу суждено было стать первой и прекраснейшей жертвой, принесенной на алтарь свободы конфедератов, но из его руин не появилось такого поэта, который бы сумел увековечить его имя.

Пока в Америке был мир и Союз штатов сохранял свое единство, в окрестностях Мартинсберга появилось множество красивых усадеб, что свидетельствовало о том, что с тех пор, когда железнодорожная компания «Балтимор и Огайо» вложила массу денег в строительство нескольких машиностроительных заводов, город стал значимым населенным пунктом. Однако вложенные средства компании не окупились. Строительство еще продолжалось, но их судьба была уже предрешена. Они были уничтожены — только так можно было поступить, чтобы эти заводы не достались наступающим янки — бесстрашным героем, истинным апостолом Свободы, «Каменной Стеной» Джексоном.

Читатель, я должна снова вернуться к моему дому, который так скоро стал добычей интервентов и грабителей.

Представьте себе теплый солнечный день и миленький двухэтажный домик, утопающий в цветах роз и жимолости. Неподалеку протекает широкий, чистый и быстрый ручей, а в напоенном ароматами воздухе Юга покачивают своими ветвями обрамляющие его берега серебристые клены.

Даже здесь, в Лондоне, несмотря на огромную пропасть времени и пространства, отделяющих меня от родины, я еле сдерживаю слезы, когда вспоминаю сладкие дни моего детства. В минуты глубоких размышлений я часто спрашиваю себя, точнее, думаю: «А думали ли когда-нибудь мои английские читатели о той жестокой судьбе, которая постигла многих из их прямых потомков, чьим единственным преступлением была любовь к свободе, от которой не смогли отказаться Отцы Пилигримы, покинувшие родной остров? Неужели они не испытывают никакой жалости или сочувствия к нам — несчастным и обездоленным конфедератам? Способны ли они хотя бы на миг представить себе, чтобы они чувствовали, если бы знали, что по всей их стране в каждой дворянской усадьбе, фермерском поместье или лачуге ремесленника бесчинствуют разнузданные солдаты агрессора, или полыхают пожарища? Какие чувства могли бы испытывать граждане Лондона при виде костров штурмующей их город армии?

«Say with what eye along the distant down

Would flying burghers mark the blazing town —

How view the column of ascending flames

Shake his red shadow o’er the startled Thames.» ^[7]

В последнее время было много написано о роскоши наших южных усадеб, ныне многих из них уже нет, а те, что остались уже не такие, как прежде, и я могу уверенно утверждать, что даже английские дома сейчас, в самом деле, более удобны и комфортны, чем наши, однако, наш уровень гостеприимства никогда не был превзойден.

Мое детство было таким же, как и у любого счастливого ребенка, я купалась в любви и ласке своих отца и матери, со мною рядом были мои братья и сестры. О печальных обстоятельствах, при которых умер мой отец, будет рассказано ниже. Где сейчас моя мама, я не знаю — она, без сомнения, тоже ничего обо мне не знает. И только Бог знает, где находятся в настоящее время мои братья и сестры.

Но я продолжаю. Думаю, что никто не станет со мной спорить, если я скажу, что нет в мире более приятного общества, чем в Вирджинии. В этом отношении Мартинсбергу повезло особенно — там жили самых лучшие и респектабельные семьи «Старого Доминиона» — под респектабельностью я имею в виду, как их репутацию, так и древность происхождения — их предками были Фэйрфаксы и Уоррингтоны, чьи имена обрели бессмертие благодаря перу м-ра Теккерея.

По тамошней традиции, когда мне исполнилось двенадцать, меня отправили в Маунт Вашингтон Колледж, которым тогда руководил м-р Стейли — о нем я всегда вспоминаю с чувством глубокой благодарности. В шестнадцать лет предполагалось, что мое образование завершено, и я совершила свой entrée ^[8] в мир Вашингтона, переполняемая надеждами и чувством бессознательной радости, свойственной моему возрасту. Тогда я даже предполагать не могла, как скоро моя молодость будет «разрушена бедствием» — худшим из тех, что могут постигнуть любого человека — бедствием гражданской войны.

Англичане настолько хорошо знают Вашингтон, что мне не нужно делать отступления, чтобы описать этот город, его оживленность и увеселения. Я познакомилась с ним зимой 1860-61 гг. — этот сезон был воистину блестящим. Залы Сената и Конгресса еженощно наполнялись нашими талантливейшими ораторами и государственными деятелями; аристократические салоны были заполнены до отказа, театры ломились от зрителей, и тогда в последний раз дочерей Севера и Юга соединили дружеские сестринские узы.

Я склонна думать, что в то время Вашингтон был очень похож на Париж незадолго до 1789 года, когда признаки грандиозной революции еще скрывались под спокойной и лживой поверхностью. Уподобившись парижанам той памятной эпохи, мы либо намеренно, либо безрассудно не замечали знамений времени; мы ели и пили, мы обедали и танцевали, мы приезжали и уезжали, мы женились и выходили замуж, совершенно не думая о том, какой вулкан кипит под нашими ногами.

Кто мог представить себе, каким будет конец и результат нашей революции, если учесть, что последствия того взрыва, разразившегося семьдесят пять лет назад в Европе, охватившего ее огнем и сбросившего царей с их тронов, хоть и частично, но ощущаются даже сегодня? Сколько тысяч наших сыновей пали, сражаясь с нашими угнетателями, не желающими признать, что наша свобода — это наше право, и они властны распоряжаться ей! Сколько несчастных женщин и детей погибло страшной смертью, а сколько было таких, которым пришлось искать спасения в чужих краях, бежать от врагов, тяжелой рукой стремившиеся сковать нас — врагов, которые не могли понять истинной сути памятного аксиомы ирландского оратора, и признать, что дух Свободы вездесущ и непреодолим!

Примечания

6

«Им лик земли от ранних лет — один.

А детства сон, что б нам ни затемняло,-

Все ищет взор, что детский взор пленяло».

(Байрон Дж. Остров. Песнь вторая. Пер. Вяч. Иванова). — Прим. перев.

7

«Скажи, как взглянет твой народ уничиженный

На пышный город свой, со всех сторон зажженный

И возносящий вверх над Темзой устрашенной

Могучий столб огня?»

(Байрон Дж. Проклятие Минервы. Пер. Н.В.Гербеля). — Прим. перев.

8

Entrée (франц.) — вхождение, вход, появление. — Прим. перев.