Основы психологии С. Л. Рубинштейна. Философское обоснование развития

А. Н. Славская, 2015

В книге осуществлен анализ этапов научного творчества Сергея Леонидовича Рубинштейна. Исследование показало, что переход от ранней философско-антропологической концепции к методологии наук, а затем к психологии и в конце жизни возвращение к философской парадигме человека в мире означал реализацию первоначального замысла ученого. Он ставил своей целью доказать истинность и эффективность своей исходной философской системы сначала для методологии научного познания, затем для построения основ психологической науки и далее для подтверждения и развития своей философской парадигмы. Задача С. Л. Рубинштейна, реализованная им на научном и организационном уровнях, состояла в интеграции отечественной психологии – объединении различных концепций отечественных философов и психологов, создании психологического сообщества, координации деятельности ведущих психологических центров и включении психологии в систему академической науки.

Глава I. Ранняя концепция философской антропологии и онтологии C. Л. Рубинштейна как основание методологии точных, социальных и гуманитарных наук

1. Философская антропология в онтологической концепции С. Л. Рубинштейна 1910–1920-х годов

Борьба идеалистического и материалистического философского мировоззрения привела к утверждению последнего в связи с марксовой концепцией и революцией. Значимость, «первичность» бытия была доказана жизненной необходимостью производственных, экономических отношений, капитала, а психологическая реальность бытия общества — трудом индивидов, классовой борьбой людей за власть и капитал. Одновременно с этой победой, реализованной в Советском Союзе, оказались изничтоженными связанные с идеализмом ценности духовности, нравственности, все то, что философски отстаивалось Гегелем, Кантом, Спинозой, а личность превратилась (по словам Маркса) в жертву истории.

Попытки вывести на сцену человека не только как производительную силу, «придаток своего труда» не удались ни философской антропологии, ни экзистенциализму в силу абстрактности рассмотрения, отрыва друг от друга его разных качеств. Они не осуществили интеграцию его бытия и духа, сознания, не смогли найти то его место в жизни, бытии, которое позволило бы восстановить его конкретную целостность.

Материалистическое направление философии, опиравшееся и на метафизическое, и на научное мышление, на представления точных наук, в силу отличия их от гуманитарных и при определенной разобщенности не могло привести к представлению о целостности бытия, тем более — охватить синтезом или обобщением его многообразие. Невозможной представлялась идея включения в бытие человека. Целостность, к которой тяготела философская мысль была присуща только сознанию, душе, а последние относились к сфере абстракций идеализма. Все это служило непреодолимым препятствием к тому, чтобы ввести человека в бытие в качестве демиурга начала, интегрирующего дух и материю, представить его бытие и сознание как целостность. Для этого необходимо было преодолеть сложившееся веками противопоставление сознания и бытия в идеализме и материализме. Нужно было сломать эту вековую, ставшую уже аксиомой конструкцию философии, причем сломать сразу в нескольких звеньях: на место сознания поставить человека, определить сознание как свойство, качество человека, а затем предложить противоположную парадигму — их единства. Иными словами, рассуждая в материалистических формулах, нужно было не только заменить сознание человеком, но и представить все уравнение в другом качестве вместо противоположности — единстве их составляющих, целостности человека.

Но для этого было необходимо и еще одно преобразование — превращение человека из безжизненной абстракции в бытийствующего, существующего, живущего и мыслящего, т. е. обладающего и реальностью, и идеальностью своего бытия. Попытки философии жизни и позднейшего экзистенциализма ввести категорию жизни в состав философских категорий, сделать ее предметом философского анализа терялись в поисках ее «единиц», качеств или сводили жизнь к существованию, обладающему лишь некими признаками человеческого (свобода, выбор и т. д.) или определяли жизнь только как противоположность смерти (бытие — небытию) и т. д. Именно поэтому центральными категориями экзистенциализма оказались жизнь и смерть, а не человек и его бытие в бытии вселенной, природы.

Чтобы заменить противостояние сознания и бытия единством человека и бытия, было необходимо раскрыть качество бытия человека так, чтобы оно включалось в бытие в целом. Таковы были проблемы, осознанные С. Л. Рубинштейном, едва перешагнувшим порог своего двадцатилетия, находившегося в духовной и философской атмосфере Марбургской школы со всеми присущими ей противоречиями^[6]. С одной стороны, эпигонство по отношению к высокой классике (Кант, Гегель), с другой, поиски соединения — опоры философии на науку, единого метода точного и гуманитарного знания, номотетического и идеографического подходов, с третьей, при непонимании политэкономии марксизма принятие его гуманизма (Г. Коген). Рубинштейн вплотную сталкивается с противоречиями и философско-научного мировоззрения эпохи — полифоничностью, множественностью, стремлением к конкретности, с одной стороны, и тяготением к синтезу, единству, целостности, с другой.

Сознавая необходимость их разрешения, он и осуществляет свое философское открытие. Несомненно, что наиболее трудным, при нахождении в стенах Марбургской школы, стремящейся возродить на новой основе учение Канта, оказалось преодоление его положения о бытии как внешней данности объекта, о внешности соотношения познания и объекта.

С. Л. Рубинштейн «встраивает» бытие человека «внутрь» бытия, в целом — всей Вселенной. Но человек включается им в бытие не в качестве еще одного рядоположенного другим объекта. Реализация человеком своей особой позиции в бытии осуществляется им как субъектом, проникающим своим познанием в сущность объекта («внутрь»), преобразующим, внедряющимся своим действием в объективную действительность, воздействующим на другого человека, усиливая, поддерживая сущность последнего. Основные идеи, объединенные в целостную систему философской антропологии, разработанную на принципиально новой онтологической основе, С. Л. Рубинштейн формулирует в работе, условно обозначенной «Ранние рукописи», относящейся к периоду 1910–1920-х годов: марбургского и постмарбургского — одесского этапа становления его как философа^[7].

С. Л. Рубинштейн пишет:

«1) Отношение мое к человеку (щедрость, искренность) — вот это не что иное, как „раскрепощение“ бытия другого человека в результате не отчуждения, а соучастия; в результате моего отношения он не сводится к совокупности отношений, а обретает бытие в себе.

2) Мое действие: его внутреннее содержание (курсив мой. — А. С.) образует то отношение, которым формируется и тот, на которого оно направлено, и я сам.

3) Природа людских отношений и чувств (любовь).

Бытие объекта этого воздействия и отношения, его преобразование и изменение, когда, вызывая в моем действии его данность, я реализую его сущность.

4) Когда объектом моего воздействия становится другой человек, задача в том, чтобы через мое воздействие на него, преодолевающее его отчужденность, негативную независимость при всех отношениях данности, вызвать его к самостоятельному бытию; для этого нужно, ломая и в условиях его существования, и в нем самом то, что искажает его человеческую сущность, таким образом утверждать его бытие. Это то бытие, в котором осуществляется его собственная сущность, но он обретает ее через меня (и в какой-то мере я — через него)^[8].

5) Бытие субъекта: оно в этом действии не только проявляется, но и формируется; сама сущность его не только реализуется, не только формируется и развивается, но и изменяется (искажается или поднимается на высшую ступень). Расхождение (и схождение) сущности и ее осуществления раскрывается через действие субъекта (курсив мой. — А. С.) в виде долженствования, которое реализуется волей человека, поскольку она общественная воля.

Принцип усиления моим действием бытия другого субъекта по существу аналогичен идеальному отношению познания к объекту. Подлинность бытия объекта — не в его внешней данности и независимости в этом смысле от познания, а в закономерности, „обоснованности“ субъектом его содержания. Поэтому, когда познание взрывает независимость от субъекта, внешнюю данность объекта, он (объект) в этом процессе познания, проникающего в свой предмет, не теряет, а обретает свое подлинное бытие. Таким образом теория познания и теория действия исходят из того же принципа (курсив мой. — А. С.). К тому же сам процесс познания своими истоками и результатами включается в процесс действия» (Абульханова, 1989, с. 19–20)^[9].

Кроме этой рукописи, своеобразной «аннотацией» Рубинштейна всей своей философской концепции является статья 1922 г. «Принцип творческой самодеятельности».

Итак, уже в своей самой ранней работе С. Л. Рубинштейн раскрывает категорию человека как субъекта в триаде его отношений с бытием — этического, познавательного, деятельностного, т. е. отношений к другому человеку, к объекту познания и деятельности как преобразующее бытие отношение. Последовательность рассмотрения этих отношений начинается не с познания, а именно с этического отношения.

Во-первых, это навеяно идеями Марбургской школы, прежде всего Г. Когена. Идеи рубинштейновской философской системы в скрытом виде заключены и в его статье, посвященной Г. Когену в ее собственно философской и этической части. Последний, развивая кантовский нравственный императив и принцип автономии в этике, создает концепцию этического социализма. Подробный анализ этой концепции и ее критическая интерпретация дается в специальной статье С. Л. Рубинштейна «О философской системе Г. Когена», написанной позднее.

Во-вторых, Рубинштейн разрабатывает онтологическую концепцию. В ней он сразу реализует монистический подход к человеку как субъекту. Триада же его отношений, кроме того, начинается с этической проблемы, потому что в этической концепции Когена отсутствует главное — характер отношения к другому человеку, а именно любовь как деятельностное позитивное поддержание, усиление его сущности. Если Коген в конце концов сближает субъекта с юридическим лицом, а его деяние — с правовым, то Рубинштейн не только не обедняет этическое, сводя его к законодательному праву, но наполняет его нравственно позитивным — помогающим другому действием, заботой о достижении другим своей истинной сущности.

Критика Когена в подробном развернутом виде представлена Рубинштейном в статье «О философской системе Г. Когена», посвященной проблемам познания, логики, научного познания и этики^[10]. Коген, согласно Рубинштейну, ставит своей задачей возрождение кантовской системы, но, кроме ее решения, он восстанавливает «основные мотивы идеалистических систем послекантовской философии, особенно… фихтевской и гегелевской, вплоть до фихтевского понятия порождения» (Рубинштейн, 2003б, с. 431–432).

Не воспроизводя всех сложнейших ходов рубинштейновской мысли, содержащих критику когеновской системы познания, сводящейся к тезису о порождении мыслью содержания бытия, отметим лишь те основные понятия, которые С. Л. Рубинштейн, вскрывая их приемлемую когеновскую трактовку, впоследствии сам разрабатывает в собственной концепции. Это понятие «конструктивности» самого содержания мысли, соотношения понятий «логика» и «онтология», а также — главное — соотношение понятий «логика» и «наука». Последнее чрезвычайно важно в плане раскрытия логики развития концепции С. Л. Рубинштейна: он строит не замкнутую в себе философскую систему познания, поскольку ему не удается вскрыть адекватное соотношение познания и бытия, а рассматривает последнее, отправляясь от познания, которое осуществляется наукой (всеми науками, которые неслучайно привлекали его внимание, не акцентируя их различий как гуманитарных, точных и социальных), а акцентируя непосредственность их выхода в действительность, бытие в его многообразии. Здесь лежит ключ к пониманию исследовательской логики всего дальнейшего научного пути С. Л. Рубинштейна: опоры на психологию как научную основу доказательности своей философской системы. Это положение он формулирует как свой вывод из критической интерпретации когеновской теории. Он пишет: «Лишь в систематическом единстве познания, лишь в единстве логики и науки обосновывается познание в науке и научность всего познания» (там же, с. 442).

Вторая часть статьи посвящена критическому анализу этической системы Г. Когена. Очевидно, что обращение С. Л. Рубинштейна к этическим проблемам началось гораздо раньше, и не только в период освоения идей Марбургской школы в студенческий период, а еще в юношеском возрасте при его осмыслении идей российской философии, идей Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, российского экзистенциализма. Но в данной статье — при неприятии когеновской этической парадигмы — прежде всего осуществляемого Когеном сближение этики и права, этики и закона, Рубинштейн, считая эпицентром этического самого человека, субъекта, опять-таки и в своей этике (о чем свидетельствует далее приводимое нами содержание его «ранних рукописей» и статья «Принцип творческой самодеятельности», 1922) использует термины, понятия, присущие когеновской этике. Это понятия «субъект», его «нравственные поступки» и «нравственные деяния», «свобода». Но в отличие от формализованной, т. е. построенной на сближении этики и закона, когеновской концепции, Рубинштейн формулирует здесь свою позицию: «Этический субъект самоопределяется, и, самоопределяясь, он впервые осуществляется в своих деяниях. Но этическое деяние человека предполагает другого человека как другой этический субъект. Потому что этическое деяние существует только в отношении к человеку как к личности (курсив мой. — А. С.)… Деяние есть лишь в отношении человека к человеку, и в отношении человека к человеку есть только деяние. Итак, деяние предполагает другого человека. Но субъект для своего самоопределения и самоосуществления предполагает деяние…Самооопределение делает абсолютно очевидным, что этический субъект не есть изолированный индивидуум, это был бы абстрактный индивидуум, т. е. абстракция, а не индивидуум. Я не существую без другого, я и другой сопринадлежны» (Рубинштейн, 2003б, с. 446–447). Эту идею С. Л. Рубинштейн излагает в своем последнем труде «Человек и мир», раскрывая ее конкретно в отношении человека к «ближнему» и «дальнему». Но здесь присутствует и другая — более общая идея, которая не найдет своего развития и даже воспроизведения в последнем труде, — идея о том, что этический субъект самоопределяется в своих отношениях не только к другому, но к людям, «к человечеству как совокупности и единству всех людей» (там же). В статье о Когене это единство раскрывается в религиозном монотеизме — единстве человечества как единство Бога, что было, по-видимому, неприемлемо для мировоззрения С. Л. Рубинштейна, как и когеновская идея социализма, построенного на этической основе. В «Человеке и мире» в разделе «Этика и политика» он прямо пишет, вероятно уже не рассчитывая на то, что этот его труд увидит свет, что идеология социализма бесчеловечна, т. е. она отрицает всякое этическое основание. Однако, кроме этих мировоззренческих категорий и суждений, в данной статье есть еще одно — более конкретное понятие, которое затем выйдет в круг идей о единстве этики и психологии, проблем воспитания. Это понятие „задачи“, которую «каждый субъект в каждом деянии должен разрешить вновь» (Рубинштейн, 2003б). И это понятие, будучи обобщено, войдет и в определение субъекта не как представляющего собой нравственное совершенство, а как человека, постоянно решающего широкий круг жизненных задач (К. А. Абульханова)^[11].

Не менее существенно в рубинштейновском понимании его определение этического как деяния субъектом добра, а не просто как созерцательного отношения к другому человеку. Здесь важны и действенность этического отношения субъекта, и одновременно связь с деятельностью как таковой. Затем она выступает как самостоятельная категория во взаимодействии субъекта с миром. Рубинштейн не умозрительно утверждает их единство, а раскрывая онтологию этического и всех остальных отношений и проявлений субъекта.

Первоначально — в ранних рукописях — С. Л. Рубинштейн включает в этическое и эстетическое отношение (к другому человеку), понимая его красоту как совершенство, совершенность сущего. Он пишет: «Эстетическое — первый пласт в построении совершенного сущего. Красота — его (сущего. — А. С.) совершенство в организации физико-душевного, которое, как и совершенство в душевно-духовной области — добро, есть совершенство организации. В нем выражается основная его онтологическая закладка и структура, повадки, темп и ритм и архитектоника пластики человеческого существа… Красота — абсолютная завершенность бытийности» (Абульханова, 1989, с. 23, см. сноску 9; курсив мой. — А. С.). Соединяя нравственное и эстетическое отношение, Рубинштейн пишет: «Нравственное деяние не обозначает пользу или счастье человека, оно должно дать бытие человеку. Любовь есть созерцание и утверждение совершенства» (там же).

В этом небольшом отрывке Рубинштейн своим слогом, обозначая проблемы жизни, формулирует глубочайшую философскую идею. Казалось бы, он пишет о человеческом общении, о любви к другому человеку — о чувстве. За этим чувством, за поверхностью или глубиной человеческих отношений он выводит на свет главное — их реальность. В отношениях субъекта к другому человеку он видит не лежащую на поверхности их обыденность: субъект способен реально изменить другого человека. Не просто осудить или одобрить его, не просто поддержать или повлиять. В жизни часто обсуждается вопрос: можно ли и нужно ли изменить другого? Здесь же — не изменить (как ты считаешь нужным), а постичь сущность другого своим отношением, своей любовью укрепить лучшее в человеке, усилить его сущность. Здесь видна прямая аналогия с деятельностью, которая не идеально, а реально изменяет действительность. Но за этим деянием по отношению к другому человеку раскрывается фундаментальнейшая мысль: все — и человек, и его деятельность, и его отношение к другому — реальность. Философски это означает утверждение онтологии, объективности человека как субъекта.

«Поступки мои, — пишет он далее, — и выражающееся в них мое отношение к другим людям (составляющим их внутреннее содержание) ставят других людей в новые условия и новые отношения ко мне (другим людям) — таким опосредственным образом обуславливают изменение жизни, деятельности и отношений других людей, через эту изменяемую их деятельность происходит дальнейшее формирование людей… При этом в формировании как моем, так и другого человека, в процессе моего воздействия на него и его мной обусловленных деяний речь идет о диалектике сущности и ее осуществления (причем в процессе своего осуществления сущность не только осуществляется, но и изменяется: то искажается, то переходит на другую — высшую — ступень, в более совершенную сущность)… Любовь — когда человек в своей индивидуальности становится для меня завершенной реальностью, перестает быть только частью среды, одним из элементов или определенных величин мира, а выделяется как самостоятельная реальность, как завершенное совершенное в себе бытие» (там же, с. 23–24; курсив мой. — А. С.).

Таким образом, уже на самом первом, самом раннем этапе своего творчества Рубинштейн создает совершенно новую онтологическую концепцию. Она противостоит абсолютизации сознания, духа как неких, говоря современным языком, виртуальностей, существующих в отрыве от человека. Ядром его концепции является субъект — деятельный и этически действенно относящийся к другому человеку. Это новая интерпретация философской антропологии, традиционно раздробившей человека на отдельные качества и, главное, лишающей его собственного бытия и способности реализовать в бытии себя, свою сущность и сущность другого.

Много лет спустя совместно с Е. В. Гордиенко мы провели исследование (под руководством К. А. Абульхановой) так называемых экспектаций, т. е. личностных ожиданий отношений со стороны других людей, представлений о том, как относятся ко мне (к данной личности) родители, дети, друзья и т. д. Эти представления, конечно, у многих отличались от того, как реально относились ко мне эти люди. Это были мысли, т. е. идеальные представления об их отношениях, но не реальность последних. Одни типы личностей предпочитали относиться к другим в соответствии с этими своими представлениями, не затрудняя себя выяснением реального отношения — иногда простого, иногда сложного, иногда дружелюбного, заботливого, иногда негативного, завистливого, иногда равнодушного — их отношения к себе на самом деле. И тогда фактически сами относились к ним как бы «с закрытыми глазами»: их представления расходились с реалиями отношений других. Но задайся они вопросом — как соотносятся друг с другом их мысли об отношении к ним и реальные отношения, они имели бы возможность понять и сущность, характер каждого человека (что он скрывает в своем отношении, чего добивается, что оно ему дает и т. д.). И только так, опосредованно, через осознание соотношения идеального и реального, можно, по-видимому, построить свое отношение к другому человеку, стремясь к идеалу, намеченному Рубинштейном.

Философски здесь речь идет о сущности и ее деятельном осуществлении субъектом в отношении к другому человеку.

Если недавно, еще находясь под некоторым влиянием Г. Когена, Рубинштейн подчеркивал качество необходимости, присущее этическому отношению как универсально-всеобщему, общественно-законодательному (по Когену), а не активности, то позднее акцент ставится на творческой сущности субъекта, воплощающейся в категории «самодеятельности». Соответствует новому взгляду и название опубликованной в 1922 г. статьи «Принцип творческой самодеятельности. К философским основам современной педагогики». В ней Рубинштейн кратко излагает проспект ранее уже раскрытой философской антропологической концепции. Философские концепции человека — философская антропология — давали разорванное представление, отрывали объект исследования от жизни, бытия. Рубинштейн не только ставит человека на его земную основу, не только включает его в бытие в целом (обозначая его понятием «онтология»). Он рассматривает описанные выше отношения человека как реальные, жизненные, онтологические. Так он соединяет онтологию как учение о бытии в целом и философскую антропологию — учение о бытии человека, который живет, реально относится к людям, действует. В этом заключается его специфическое человеческое бытие. Для его характеристики он преимущественно пользуется не столько понятием онтологического, сколько — объективного. Одновременно он конкретизирует понятие субъекта.

Если в ранних рукописях Рубинштейна в центре стоит проблема человека как субъекта в его отношениях к действительности, то в данной статье^[12], продолжая отстаивать эту концепцию и глубже раскрывая смысл категории субъекта, он ставит акцент на другую зависимость. Здесь речь идет об исходящих от субъекта деяниях и отношениях к миру, и одновременно в данной статье он подчеркивает и обратную зависимость: влияние его деяний на субъекта. «Но если субъект лишь проявляется в своих деяниях, — пишет он, — а не ими также сам созидается, то этим предполагается, что субъект есть нечто готовое, данное до и вне своих деяний и, значит, независимо от них» (Рубинштейн, 1922, с. 153). Итак, во-первых, Рубинштейн выступает против того, чтобы оторвать от личности ее деяния — ее действия. Во-вторых, он продолжает «видеть в деяниях только проявления субъекта, — отрицать обратное воздействие их на него — значит, разрушать единство личности… Итак, субъект в своих деяниях, в актах своей творческой самодеятельности не только обнаруживается и проявляется; он в них создается и определяется» (там же). Говоря о субъекте, он видит его воплощение в личности большого художника — творца, работающего над своим творением. «В творчестве созидается и сам творец» (там же, с. 154; курсив мой. — А. С.). В данной философско-психолого-педагогической работе речь идет о субъекте, его деятельности, о личности, ее проявлениях в действиях и о ее развитии.

Категория субъекта в данной статье включила и направление исходящей от субъекта активности, проявляющейся в деятельности, познании, этическом отношении, и обратное направление — к субъекту — влияние осуществляемой им деятельности (и других отношений) на его развитие. Добавим, что деятельность влияет и на его последующую активность. Рубинштейн обозначил ее как творческую самодеятельность. При этом подразумевается, что субъекта развивает: 1) сама осуществляемая (организуемая) им деятельность; 2) творческий процесс ее осуществления; 3) ее результат — измененная этой деятельностью действительность (это потребует и нового познания и дальнейшей деятельности); 4) удовлетворение субъекта этим результатом как подтверждение его способности. Казалось бы, здесь ставятся сугубо философские вопросы — о субъекте и — крупным планом — о его деятельности. (Напомним, что в «Ранних рукописях» на первом плане было раскрытие этического отношения к другому человеку.) Сам субъект действует творчески, и такая деятельность, в свою очередь, развивает не только его способность, но и его самого как творца. Таким образом, С. Л. Рубинштейн последовательно и непрерывно — от одного труда к другому — рассматривает субъекта через его отношения: сначала этическое к другому человеку, затем — деятельное. В этой же статье он ищет путь, подступ к третьему — познавательному отношению. Почему — в последнюю очередь? Понять нетрудно: идеалистическая гносеология все свела к познанию, поглотила и субъекта, и его деятельность, и в конечном итоге познаваемый объект. В связи с этим важен онтологический подход к раскрытию объективности познания.

Вся статья, как следует из подзаголовка, как будто в основном посвящена проблемам педагогики, а по существу и проблемам познания, т. е. передачи знания, и проблемам воспитания как совершенствования человека. Проблемам педагогики Рубинштейн в этот период и теоретически, и практически уделяет основное внимание в связи с задачами организации высшей школы в Одессе. Он обращается к проблеме познания в аспекте обучения и способа усвоения знаний. Ссылаясь на Платона, он пишет: «Знание не сообщается как бы переливанием из одного сосуда в другой, учиться — значит самому у себя находить, овладевать своим собственным познанием» (там же, с. 148). Можно сказать, обнаруживается конкретный субъект познания. Далее учение мыслится как совместное исследование (познание): «вместо догматического сообщения и догматической рецепции готовых результатов — совместное прохождение того пути, открытия и исследования, который к ним приводит» (там же). Эту же мысль он сформулировал в статье, обобщающей педагогические работы своего учителя Г. Когена. Рубинштейн назвал искусством организации обучения процесс совместного познания под руководством наставника, прохождения всего хода его мысли (та совместность познания, которую умел организовать Коген). Здесь имеется в виду двоякого рода совместность — учение как прохождение учащимся совместно с наставником процесса познания (а не усвоение готовой мысли) и совместное мышление преподавателя и слушателей^[13].

Стоит обратить внимание на то, каким конкретным способом представляет здесь Рубинштейн абстракцию познания. Он включает его в конкретную реальность педагогического процесса. А в этой реальности он рассуждает не об усвоении знаний, а именно о процессе познания, осуществляемом субъектом — слушателями, автором и педагогом. Все эти связи он сумел увидеть и раскрыть, рассматривая педагогическое искусство своего учителя. Таким образом, во-первых, познание здесь уже связано с субъектами. Во-вторых, Коген так умел построить процесс учения, что учащиеся получали не готовые результаты авторской мысли, а совместно с ним воспроизводили ход его мысли, т. е. познание осуществлялось как процесс. В-третьих, обучая при этом своих студентов умению думать, мыслить, он проходил весь путь авторской мысли совместно с ними. Познание здесь связано и с особыми отношениями субъектов в его процессе.

И на основе этой конкретизации Рубинштейн формулирует альтернативу всей созерцательной, рецептивной (термин Рубинштейна) позитивистской теории познания, в которой «объективность знания полагается в независимости его предмета от познания» (добавим: и от его субъекта). Можно сказать, что объективность истины не в независимости от познающего субъекта, а в результате раскрытия им в процессе познания сущности объекта, поскольку она не совпадает с его эмпирической данностью. Необходимо преобразование субъектом объекта в процессе его познания. «Система, в основу которой было положено пассивное восприятие готовых результатов, копирование данных образов, — продолжает Рубинштейн, — одна лишь бездеятельная и бесплодная рецептивность, должна быть заменена системой, основа и цель которой — развитие творческой самодеятельности» (там же). И далее: «На основе творческой самодеятельности субъекта стремится современная педагогика построить процесс и всю систему образования» (там же).

Рубинштейн утверждает творческий характер любого познания — осуществляется ли оно ученым или его учениками, он пишет, что человек «не только объект воспитания, но и субъект, у которого происходит внутренняя работа над тем, что он воспринимает». Нетрудно увидеть, что здесь слово «работа» означает «деятельность», тем самым деятельность сближается с познанием, а мысленное, идеальное, в свою очередь, онтологизируется. Итак, основная идея статьи — субъект деятельности, ее творческий характер и развитие ее творца. Деятельность осуществляется и субъектами — студентами совместно с наставником, и учителем, проходящими процесс познания, совместного мышления. Здесь дается и критика рецептивности традиционной дидактики, отрицающей и мысль, познание, происходящие в процессе обучения, и их самих как субъектов. Так Рубинштейн наметил путь к еще более детальному анализу познания, уже как научного, в цикле статей 1920-х годов. Поскольку первый круг идей этой статьи непосредственно примыкает к нескольким другим неопубликованным статьям, посвященным проблемам познания, научного познания, знания, науки, мы проанализируем их ниже. Тем более что, согласно примечанию Рубинштейна, данная статья и несколько неопубликованных составляли главы одной книги.

Как отмечает К. А. Абульханова в комментариях к 3-му изданию фундаментального труда «Основы общей психологии», развитие впервые раскрывается с диалектико-материалистических позиций в совершенно новом качестве — не как поступательное линейное, где каждая последующая стадия следует из предыдущей, но носящая характер одновременного обратного воздействия последующего действия, но не только на предыдущее, а на самого субъекта этого действия. Как мы увидим далее, это понимание развития Рубинштейн сближает с понятием функционирования^[14], рассматривая самореализацию в деятельности как функционирование некой системы, в которой личность становится субъектом. Заметим, что позднее, в связи с его обращением к марксову понятию труда и его собственной, опирающейся на идеи 1920-х годов трактовке, С. Л. Рубинштейн поднялся к более философскому и обобщенному понятию деятельности. Последнее имплицитно предполагало и то, что не всякая деятельность развивает личность, т. е. превращает ее в субъекта. Однако это ограничение, связанное с социальной конкретизацией философской проблемы, отнюдь не снимает принципиального положения Рубинштейна, что в деятельности возможно развитие личности. Разумеется, для дальнейшей его теоретико-эмпирической конкретизации требуется выявление того, при каких условиях, способах, виде деятельности, какая личность способна в ней развиваться.

Здесь в единстве представлены проблемы: субъекта деятельности, развития и личности — все те принципы, которые в будущем Рубинштейн разовьет как отдельные звенья своей целостной и одновременно разветвленной концепции. Очень важно отметить именно внутреннюю взаимосвязь идей С. Л. Рубинштейна, представленных в этой небольшой программной статье. А также то, что проблемы познания переключены в контекст задач педагогики (чтобы доказать активность познания и совместность субъектов познания). В число важнейших из них входят и задачи воспитания, прежде всего морального, нравственного, этического (так протягивается нить к проблеме этических отношений субъекта в «Ранних рукописях»). Личность же выступает и как субъект познания, и как субъект воспитания, и как субъект этический в своих нравственных деяниях, и как субъект творческой самодеятельности.

Позже Рубинштейн ввел в психологию как основополагающий методологический принцип единства сознания и деятельности. Здесь же проявляется общий философский принцип субъекта в более конкретных отношениях — этического, познания, деятельности. Поскольку впоследствии «уравнение» методологического принципа включало только связь сознания и деятельности, но не субъекта, можно предположить, что последний сохранился как имплицитный (как уже само собой разумеющийся) в трактовке этой связи. Ведь уже на основе анализа работ 1920-х годов видно, что Рубинштейн доказал: не сознание является демиургом, субъектом, а в этом качестве выступает человек, обладающий сознанием. Однако понятие сознания не является одним из ведущих в 1920-х годах, таким оно становится в единстве с деятельностью в последующие периоды — в 1930-е, 1940-е, 1950-е годы: в 1930-е и 1940-е оно включается в принцип единства сознания и деятельности; в 1950-е годы входит в заглавие монографии «Бытие и сознание» (1957).

Как соотносил С. Л. Рубинштейн понятия сознания и познания? Очевидно, что употребление первого исходило из философской (прежде всего, гегелевской традиции). Идею замкнутого в себе, объясняемого из себя самого сознания разрабатывал и Э. Гуссерль, принадлежавший к Марбургской школе, которая сводила все к субъективности. Рубинштейн выдвинул принцип субъекта, который определяется онтологически (объективно) как альтернатива субъекту сознания. Однако в 1920-х годах на первом плане его исследования оказывается познание, причем познание, как мы увидим, скорее, не как чисто философская гносеологическая проблема, а как проблема мышления, метода и методологии познания. В поисках метода Рубинштейн отталкивается и от идей Марбургской школы, и от своего желания доказать не фиктивную феноменологическую роль познания, а его «работу», т. е. своего рода субъектно-деятельную сущность.

2. Философское и научное определение познания и методологии наук в концепции 1920-х годов

Анализируя ранний период творчества С. Л. Рубинштейна, мы первоначально исходили, прежде всего, из рассмотрения его внутренней логики и содержания («в себе»), лишь кратко обозначая его роль для последующего — психологического этапа.

К. А. Абульханова провела сопоставление «Ранних рукописей» (1910–1920-х годов) с содержанием последней рукописи, изданной ею в виде монографии «Человек и мир», и доказала принципиальное единство ранней и поздней философской концепции: в этом сопоставлении она охватила преимущественно основное ядро концепции Рубинштейна — человека, субъекта в его отношениях к миру и специфике собственного бытия — жизни.

Мы отмечали, что в «Ранних рукописях» меньше внимания уделяется анализу гносеологического отношения субъекта, его познанию. Это объясняется той задачей, которую ставил перед собой Рубинштейн как первоочередной — реализовать онтологический принцип в философской антропологии. Возможно, тогда ему еще не столь явственно представлялось соотношение гносеологического и онтологического, каким оно показано в труде «Человек и мир» (первая часть которого целиком посвящена гносеологическим проблемам).

Однако с этих позиций обращает на себя внимание то, что в статьях 1920-х годов (в отличие от «Ранних рукописей») проблема познания обсуждается очень детально. Исходя из этого, мы и ставим вопрос: были ли статьи 1920-х годов, посвященные гносеологическим проблемам, «прологом» первой части «Человека и мира», или они имели другую направленность, служили другим целям. Если они были «прологом» к монографии «Человек и мир», то почему Рубинштейн не осуществил (как в этой последней монографии) подобного синтеза гносеологических проблем статей 1920-х годов с концепцией субъекта статьи «Принцип творческой самодеятельности» того же периода. Почему последняя оказалась как бы стоящей особняком в ряду других, хотя Рубинштейн прямо указывал, что это главы одной книги. И, наконец, вопрос: если статья «Принцип творческой самодеятельности» с очевидностью является предпосылкой развития проблемы деятельности в 1930-е годы (в качестве принципа единства сознания и деятельности), то для чего служат предпосылкой статьи 1920-х годов, посвященные гносеологической проблематике. (Или между ними и проблемами гносеологии в «Человеке и мире» лежит водораздел — «психологическая эпоха» 1930–1940-х годов?) Поиску ответов на эти вопросы и посвящено наше дальнейшее обращение к раннему периоду творчества С. Л. Рубинштейна.

Исследование проблем познания открывается статьей «Наука и действительность» (к основам точного знания) с пометкой «8 авторских листов»^[15] и представляет собой проспект книги, составленной уже после защиты докторской диссертации в Марбурге по возвращении в Одессу. Ее задачу Рубинштейн формулирует так: «…дать работу, посвященную изложению структуры точного знания (математики и естествознания) и отношения его к действительности» (с. 20; курсив мой. — А. С.). Важно отметить, что в непосредственно примыкающих к этой статье работах (даже небольших фрагментах): «Заметки по методологии истории и общественных наук», «Размышления о науке», «Программа по логике» — он обсуждает не чисто гносеологические проблемы (и связывает их уже не с усвоением знаний в процессе совместного мышления), а проблемы научного познания, соотношение типов знания в разных науках, развития наук и научных понятий. Рубинштейна интересует путь — метод познания. Этот круг проблем можно определить не столько как гносеологический, сколько как логико-научный или научно-методологический способ научного познания, осмысления познания как методологии науки, как методологии ряда наук. Обобщая достижения точных наук (физики, геометрии и т. д.) и сравнивая последние с социальными науками (в основном — с концепцией К. Маркса и А. Эйнштейна, в известной степени — с идеями Г. Когена), Рубинштейн рассматривает методологию науки как методологию ряда наук. В этой группе статей исследуется своего рода операциональная «технология», конструктивные особенности и возможности методологии — метод, способ конструирования научных систем через раскрытие специфических для них отношений. В этом классе статей эксплицитно представлена методология научного познания. Здесь гносеологическая проблематика рассматривается не в философском плане как чисто познавательная (как в первом разделе книги «Человек и мир»), а более конкретно как проблематика научного познания — его методология. Это определялось и тем, что проблемы научного познания, как известно, были центральными в Марбургской школе — в ее поисках синтеза гуманитарного и точного знания, соотношения номотетического и идеографического.

Сложность поставленной и решавшейся Рубинштейном задачи определяется ее двойственностью. Во-первых, смело было предложить новое философское понимание гносеологического отношения, интерпретируя его как познание субъекта в порядке альтернативы и кантовскому, и когеновскому (как ученику и продолжателю Канта). Во-вторых, сложно было использовать те данные современных наук, которые могли бы подтвердить правоту и справедливость такой интерпретации гносеологии. В-третьих, с этих позиций надо было преодолеть кантианское и неокантианское понимание познания как научного. Наконец, в-четвертых, для того, чтобы противопоставить свое определение познания ложной субъективистской трактовке познания вообще и научного в особенности, надо было развить и доказать новое понимание сущности научного познания. На первый взгляд, интерпретация познания как научного познания и знания не представлялась собственным следующим логическим шагом в развитии концепции самого Рубинштейна, она, казалось, скорее была навязана с влиянием Марбургской научной школы.

Но тогда было бы логичнее и начать свой творческий путь с развития идей своих маститых учителей Г. Когена и П. Наторпа, лишь постепенно вырабатывая к ним свое отношение. Но, как мы видели, С. Л. Рубинштейн начинает с другого — с разработки собственной целостной философско-антропологической онтологической концепции, что свидетельствует о его выходе в более широкий историко-философский контекст, о его знаниях и истории, и современной ему философии. Он выбрал другой масштаб и уровень постановки проблемы.

Уже решив задачу создания новых философских основ в «Ранних рукописях», он ставит своей дальнейшей специальной целью найти путь и способ не столько конкретизации, сколько реорганизации своей философской системы специально для решения методологических и научных проблем. Он, как энциклопедически образованный, т. е. досконально знакомый и с проблемами современной физики, математики, химии, социологии и психологии, философ видел развертывающееся на его глазах противоречие взаимодействия и взаимовлияния развития наук и философских теорий. Используя достижения и видя кризисы современных наук (физики, психологии), он, опираясь на их достижения (принцип целостности, гештальта в психологии, теорию относительности Эйнштейна, политэкономию Маркса как научную систему и т. д.), одновременно интерпретирует их для преодоления кризисов и обеспечения конструктивности научного познания.

Задача, поставленная С. Л. Рубинштейном, — поиск обоснования перехода от проблем познания в философии к познанию в конкретных науках — объясняет науковедчески-методологическую проблематику и смысл цикла его статей 1920-х годов и одновременно их роль как основания последующего периода 1930-х годов.

Прослеживая историческую логику творчества С. Л. Рубинштейна, мы предполагаем, что он не просто и не случайно перешел от фундаментальной общефилософской проблемы гносеологии к частной на ее фоне проблеме научного познания. Методология наук, по его убеждению, была тем самым переходным мостом, т. е. способом и методом перехода от абстрактно-философского уровня к конкретно-научному.

Методология, по определению К. А. Абульхановой, представляет собой метод, транслирующий, т. е. интерпретирующий, реорганизирующий философскую концепцию так, чтобы она содействовала тому, как ставить и решать проблемы конкретных наук. Таким образом, в понятии методологии диалектически «снимается» (согласно гегелевскому понятию «снятия») дифференциация философской теории и метода и устанавливается их единство, которое осуществляется путем интерпретации. Методологически реинтерпретация (П. Рикёр, В. А. Кольцова) раскрывает ложность философских положений, обнаруживая в них неадекватно установленные связи. Она предъявляет доказательство иного конструктивного способа связей элементов системы познания, открывающее путь к его эвристическому осуществлению в науке.

Впервые С. Л. Рубинштейн в этих статьях рассматривает проблемы методологии науки и приводит философское и одновременно науковедческое различение знания и науки, выявляет соотношение идеального понятийно-логического и действительного объекта исследования, дает определение путей преодоления эмпиризма познания, определение развития познания, он прослеживает способы установления им связей понятий и категорий. При анализе наиболее перспективных областей современного ему знания (прежде всего, теории относительности) Рубинштейн выявлял его философско-методологические характеристики, которые подтверждали бы и его определение сущности метода при решении задач конкретных наук, и одновременно критерии самой науки. Он ставил задачу проанализировать проблемы собственно логики науки, подразумевая при этом не формальные логические законы, а способы установления наукой таких конкретных сфер (объектов) и таких задач исследования, которые для них действительно правомерны, являются необходимыми и достаточными, потому что ведут к открытию новых закономерностей, т. е. содержательных научных проблем, а не только оформлению готовых результатов. Центральной для него является дилемма, с одной стороны, универсальность, определенность формул науки и потому их неизменность как знаний, безотносительность и к познавательному процессу, и к получению нового в процессе познания, с другой — развитие познания, получение знаний о новом, а тем самым невозможность целиком опираться на универсальные готовые логические формулы.

Другой ключевой проблемой становится анализ соотношения точных и гуманитарных наук в контексте поиска Марбургской неокантианской школой единого метода. Этот круг идей разрабатывается в статьях: «Заметки по методологии истории и общественных наук», «Размышления о науке», «Наука и действительность», из которых последняя представляет два варианта проспекта книги, над которой работал в эти годы С. Л. Рубинштейн, и ее краткое содержание.

В первой же главе — в статье «Наука и действительность» — он ставит проблему объективности научного познания «в отличие от субъективности нашего знания», которая обеспечивается, как он это доказывает, методологически. Под объективностью он имеет в виду принцип целостности и завершенности системы. Свое доказательство он формулирует так: «Наука определяется как система, в которой каждый элемент определен своим отношением к другим элементам системы. Конструктивность самого содержания знания выражается в том, что элементы его определяются своим отношением друг к другу. Необходимо изменять не „точку зрения“ на данное содержание, а трансформировать само содержание, как делал Эйнштейн (меняя самые законы), а не как Мах (меняя только существующую на них точку зрения)».

В статье «Наука и действительность» это определение раскрывается через множество проблем, которые и стали впоследствии предметом осмысления С. Л. Рубинштейна. Если речь идет о системе знания, то это, согласно современной терминологии, уже совокупность идеальных объектов, т. е. теоретических, понятийных, категориальных, в которых объекты самой действительности уже преобразованы. Но чтобы эта система не была чисто абстрактной, умозрительной, как говорит Маркс, представляясь иногда даже априорной конструкцией, первоначально наука должна идти не от изучения действительности в ее непосредственной данности, а от такого целенаправленного восприятия эмпирических явлений, которые уже гипотетически преобразованы так, что в понятиях и тем более в связях, отношениях между ними будет в будущем найдено нечто закономерное. Иными словами, восприятие уже должно быть исследованием, опирающимся на гипотезу, в свою очередь определяющую метод восприятия. Теория подтверждается экспериментом, но он же должен привести к теории.

«Однако, какая теория, будучи сама по себе интеллигибельной, обладала бы вечной ценностью. Если бы она была истинной не по ее наблюдаемым следствиям, а только „с точки зрения ее внутренней сущности“, то дальнейший опыт не мог бы внести никаких изменений в нашу веру в ее истинность» (Франк, 1960, с. 99). Это суждение высказано известным специалистом по физике и математике, который, так же как С. Л. Рубинштейн, хотя и с иных позиций, сомневался в конструктивности внутренней сущности самой по себе теории. Фактически приведенное определение системы науки относится скорее к объектам ее изучения, когда действительно ученым удается в результате многочисленных исследований установить целостность некоторого объекта — человеческого организма и т. д. Но тогда эта целостность должна доказываться совокупностью разных исследовательских процедур — и теоретических, и разнообразных эмпирических, — которые не укладываются в целостную и тем более константную систему. У структуры науки нет аналогии с самой действительностью, ее объектами, хотя она их объявляет фактами. Для осмысления этой проблемы С. Л. Рубинштейн обратился к анализу теорий Г. Когена, Н. Н. Ланге и Э. Шпрангера. Рубинштейн обращается к понятию системы, которое в качестве центрального много позже и в совершенно иной интерпретации было разработано Б. Ф. Ломовым в созданном им системном подходе (Ломов, 1984). Понятие системы исторически возникло до Рубинштейна и до ломовского системного подхода, важно, что именно его привлечение наметило пути решения и самой гносеологической проблемы, и проблемы методологии

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

В биографиях С. Л. Рубинштейна, опубликованных его непосредственными учениками К. А. Абульхановой и А. В. Брушлинским, а также украинским психологом В. А. Роменцом, изучавшим одесский архив С. Л. Рубинштейна, и автором настоящей книги, изучавшим ранний период творчества С. Л. Рубинштейна 1910–1920-х годов (по московскому архиву, хранящемуся в Государственной Ленинской библиотеке), отмечаются факты первого этапа его жизненного пути: отказ царя на прошение С. Л. Рубинштейна разрешить ему поступить в Московский университет (это было запрещено лицам еврейского происхождения), а также нежелание самого Сергея Леонидовича поступить в Одесский университет, который он в своих дневниках называет «кулачьим», и отъезд в Германию, где он, слушая лекции в Берлинском, Фрейсбургском, Марбургском университетах, получил свое образование. Его учителями и наставниками становятся «патеры» Марбургской школы Г. Коген и П. Наторп. В 1914 г. он защищает и публикует свою докторскую диссертацию на тему «Eine Studie zum Probleme der Methode». Уже в ней он вступает в полемику с основными канонами Марбургской школы (Абульханова, Славская, 2010).

7

1. Эта работа, изложенная в 4 объемных тетрадях, расшифрована К. А. Абульхановой только частично и опубликована. Большая часть работы до сих пор не расшифрована (и не опубликована) в силу ряда трудностей. Однако К. А. Абульханова, зная способность своего учителя излагать целостную систему, справедливо представила этот текст как емкое изложение всей концепции. По этой причине мы при цитировании опираемся на текст С. Л. Рубинштейна, опубликованный К. А. Абульхановой (Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки. Воспоминания. Материалы, 1989. С. 19–20).

8

2. На полях: «Отсюда развитие педагогики иного стиля: формирование человека через отношение к нему, воздействие на него».

9

В статье К. А. Абульхановой в сборнике «Сергей Леонидович Рубинштейн. Очерки. Воспоминания. Материалы» (М., 1989) впервые цитируются отрывки из ранних философских рукописей С. Л. Рубинштейна. К их числу относится отрывок на с. 27–28.

10

Детальный анализ этой статьи, проделанный при работе с архивом, представлен в дипломной работе автора.

11

Завершая анализ статьи Рубинштейна «О философской системе Г. Когена» (В кн.: Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. М. — Спб. — Нижний Новгород и др., 2003. С. 428–451), можно добавить несколько слов в связи с нашей с О. Н. Бередихиной дискуссией о дате ее написания и публикации. Я, впервые ознакомив философско-психологическое сообщество с этой статьей в 1989 г. в коллективной монографии «Применение концепции С. Л. Рубинштейна в разработке вопросов общей психологии» (1989), высказала предположение, что статья написана к 80-летнему юбилею Г. Когена, который родился в 1842 г., т. е. в 1922 г., ссылаясь и на то, что в том же году была опубликована и статья М. И. Кагана «Герман Коген», явно приуроченная к этому юбилею. О. Н. Бредихина же полагает, что статья была написана в 1918 г., когда не стало Когена, и приурочена к его кончине. В соответствии с этим Бредихина самостоятельно, значительно опережая академическое издание, публикует статью Когена в «Историко-философском ежегоднике» 1994 г. Сегодня представляется, что продолжение этой дискуссии бесполезно, поэтому уже в 1997 г. при публикации этой статьи в книге С. Л. Рубинштейна «Человек и мир» мы не стали отвечать на соображения Бредихиной. Но, зная достаточно детально обстановку в Одессе в 1918 г. (см.: Абульханова, Славская, 2010), трудно предположить, что С. Л. Рубинштейн в этот период мог столь глубоко, детально писать о концепции Г. Когена. Даже если допустить, что он мог написать статью, несвоевременно было в разгар революции публиковать ее. Близость идей и понятий статьи о Когене со статьей 1922 г. и оптимистичность в воссоздании образов своих первых и любимых наставников — Н. Н. Ланге и Г. Когена — свидетельствуют о том, что, скорее всего, все три статьи — «Принцип творческой самодеятельности», «О философской системе Г. Когена» и некролог на смерть Н. Н. Ланге — написаны в 1922 г. как своеобразная трилогия, в центре которой — концепция С. Л. Рубинштейна «Принцип творческой самодеятельности», критическим контекстом которой служат психологическая концепция Н. Н. Ланге и философская концепция Г. Когена.

12

В Примечании к статье он пишет: «Размышления об объективности, приводимые в этой небольшой, случайного происхождения, статье, заимствованы мной из главы II „Идея знания“ моей работы. Заимствования эти представляют из себя краткие, но местами текстуальные выдержки. Я поэтому считаю нужным здесь оговорить, хотя и не знаю, когда мне представиться возможность эту работу напечатать» (Рубинштейн, 1922, с. 154).

13

Опираясь на употребляемое здесь С. Л. Рубинштейном понятие совместности применительно к познанию (учению), А. Л. Журавлев экстраполировал его на определение деятельности, которая долгое время в психологии рассматривалась только как индивидуальная.

14

Принципиально отличным от понятия функции в функциональной психологии.

15

ГБЛ, ф. 642, картон 2, 5.