В родную землю

А. И. Самохин, 2021

Трудное возвращение на Родину из постсоветского пространства. Жизнь выдалась нелёгкая, трудная. Две войны пережил ветеран труда. В детстве и в старости. Но родная земля приняла к себе. Грустно и горько на закате жизни.

Старушка на локте встревоженно приподнялась с постели, вглядываясь в дверь. Я, спавший очень чутко, тоже зашевелился и с трудом открыл глаза, чтобы посмотреть, что случилось. Маме было уже девяносто лет и у неё могло и давление подскочить, и склероз мог зашуметь в голове. Да мало ли чего, просто могло стать плохо старому человеку. Последние годы, по веской причине, она жила больше со мной чем с сестрой, и я уже научился быть всегда начеку.

Старушка оглянулась на меня, не увидев ничего ожидаемого у дверей.

–Слышишь? Стучат, надо идти на работу!

Опять ей снится работа, в который раз за эти годы она так подскакивает, потом встаёт и начинает одеваться. В этот раз мне понятно, что происходит, но я всё равно не могу её остановить и успокоить. Без слухового аппарата она практически глухая и не может услышать моих слов. То, что она не может слышать и стук в дверь, она уже временами не понимает. Склероз и давление ведут своё безжалостное наступление на человеческий разум и мне временами приходится тяжело.

Это очень меня расстраивает, но в тоже время имеет и ряд плюсов. Она перестала спрашивать, почему ей не выплатили деньги на день победы, как труженику тыла. Этот случай конечно огорчителен, но он уже не так критичен, как это было бы в Луганской республике. Ведь теперь, после получения гражданства и переезда на Родину, ей назначили пенсию, на которую уже можно было пытаться прожить.

На несчастном, объятом войной Донбассе, выплачивали ежемесячные суммы в несколько раз меньше, но там и это было спасением. В самый острый период военных действий, летом четырнадцатого, почти год пенсионеры не получали совсем ничего, ни от кого. Кто перебивался подаянием, некоторые ходили обедать раз в сутки в церковь. Многие исхудали очень сильно, а некоторые не выдержали лишений и из-за блокады отошли в мир иной, в своих квартирках, не имея родственников, которые могли бы помочь. Страшная вещь война, время, когда к людям возвращается эпоха варварства и очень трудно в таких условиях остаться человеком.

Мама ветеран труда, работала всю свою жизнь с тех пор как стала подростком в начале сороковых прошлого века. На её детство пришлась Великая Отечественная война. Отец с братьями ушёл воевать и в деревне остались почти одни бабы с детьми. На их плечи лёг тяжёлый крестьянский труд. Фронту и стране остро был необходим хлеб, мясо, молоко и маленькая Лида с двенадцати лет ездила на конных сеялках, боронила пашню, жала серпом рожь и пшеницу.

Поразил меня в самое сердце эпизод её трудовой эпопеи, между делом рассказанный мамой. Я не всё понимаю в технологии переработки молока, но видимо молоко на переработку или на отправку дальше в город, принимали только свежее. Поэтому маленькая Лида возила бидоны молока в телеге из своей деревни в соседнюю, на пункт приёма их сельской продукции. Но поскольку урожай вечерней дойки поспевал уже затемно, то и возить приходилось практически ночью, через лес. А леса в тех краях таёжные, полно зверья, да и дезертиры, прятавшиеся от войны в чащобе, пошаливали.

Я бывал в тех местах и скажу я вам, что и днём в яркий солнечный день там бывает не по себе, в этих безлюдных лесных массивах, на песчаных просёлочных дорогах. А дорога представляет собой две колеи в густой траве и мхах среди великанов сосен и елей. Мама потом удивлялась что ей разрешали одной ездить ночью по лесу. Но тогда маленькая девочка бесстрашно пускалась в такие путешествия.

Единственный случай, когда она пережила не самые приятные минуты, произошёл в так называемую «оводницу". Это такой период лета, когда овода становятся многочисленными и как тучи комаров преследуют путника. Кто не знает, что такое овод, расскажу. Это громадная муха, которая кусается как пиранья. Я, когда иду через лес в такой сезон, непрерывно обмахиваюсь веткой с листьями, потому что стоит на минуту опустить руки и хоть беги от злобных тварей.

Так вот, овода заели лошадь, запряжённую в телегу, и та ринулась ночью в кусты, чтобы согнать с морды злобных насекомых, выедавших глаза. Упряжь слетела с лошадёнки и маленькая Лида среди ночи еле управилась со взбешённым животным. Едва сумела в темноте опять запрячь тягловую скотину и это среди жуткого ночного леса!

Это сейчас просто всё выглядит, а когда ваша лошадь вдруг шарахается среди ночи в лес, очень даже просто потерять самообладание даже взрослому вооружённому мужику. Ведь лошадь могла учуять волков или медведя. Это уже потом всё разложишь по полочкам, дома, когда захлопнешь за собой дверь и оставишь мрачную темноту за спиной. Тогда всё сопоставишь и поймёшь в чём было дело, облегчённо вздохнёшь и поблагодаришь господа за спасение, а в такой острый момент у человека сердце останавливается от ужаса.

Электричества в деревне не было, керосиновые лампы и керогазы были роскошью, многие жили при свете лучины. Первый трактор, приехавший на поля, был дивом дивным, одевались очень бедно. В семье мамы умерли две грудные девочки и мальчик дошкольник Арсен, за детьми присматривать было некому, родители от зари до зари были на работе. Мама помнит, как отец сколотил во дворе гробик, положил туда сестрёнку и под мышкой понёс на кладбище.

Над их головами иногда пролетали самолёты с крестами на крыльях, и деревенский тракторист однажды едва спасся, забравшись под трактор от надумавшего угостить его свинцовой очередью немецкого лётчика. Вологодская область рядом с Ленинградской и фронт был не так уж и далеко, но слава богу так немца сюда и не пустили отец с братьями.

Отец мамы так и остался навсегда в Ленинграде на Пискарёвском кладбище, старший лейтенант Василий Васильевич погиб в тысяча девятьсот сорок четвёртом году при прорыве блокады, смертельно сжимавшей в стальном и огненном кольце несгибаемый город. Осталась моя бабушка вдовой с тремя детьми.

Когда я бываю в подмосковном городе Пушкино, то всегда иду к мемориалу погибшим в войне. Там я подолгу стою у памятника вдове с маленькими детьми, бронзовая скульптура, одиноко стоящая среди гранитных плит с тысячами фамилий горожан, не вернувшихся с войны. Нет для меня более пронзительного памятника.

Конец ознакомительного фрагмента.