Николай Михайлович Карамзин

А.В. Старчевский, 1849

Первая подробная биография H. М. Карамзина, вышедшая в свет в 1849 г., была написана молодым литератором и начинающим ученым А. В. Старчевским. Основным источником исследования стали, по признанию автора, сами сочинения Карамзина, утверждавшего, что «творец всегда изображается в творении, и часто против своей воли». Для Старчевского Карамзин – образец нравственного человека и сознательного гражданина, выразившего свое кредо в письме А. И. Тургеневу такими словами: «Делайте что и как можете, только любите добро; а что есть добро – спрашивайте у совести. Быть статс-секретарем, министром или автором: все одно!» Первая биография Карамзина не утратила значения и сегодня. Современный читатель узнает из нее многое не только о самом герое, но и о том, какое место занимал он в интеллектуальной жизни поколения середины XIX в.

Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России» (2012–2018 годы)

Печатается по изданию:

Старчевский А.

Николай Михайлович Карамзин. СПб., 1849

Возвращение к читателю

Николая Михайловича Карамзина еще при жизни называли великим. Успех, признание публики пришли к нему на заре литературной деятельности. Первые же публикации молодого писателя в начале 1790-х годов в издававшемся им «Московском журнале», прежде всего, «Письма русского путешественника», сентименталистские повести «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь», стали для читающей России откровением, вызвали восторги и споры, а самого автора выдвинули в центр общественного внимания. Последующее десятилетие российской словесности прошло под звездой Карамзина. «Лиодор», «Остров Борнгольм», «Юлия», «Марфа-посадница или покорение Новагорода», «Рыцарь нашего времени» — эти, а также многочисленные другие произведения в прозе и стихах, выходившие в альманахах «Аглая», «Аониды», в сборнике «Мои безделки», в журнале «Вестник Европы» и отдельными изданиями, жадно читались и перечитывались, горячо обсуждались в обеих столицах и провинции. Карамзин был не просто модным светским писателем, пленявшим публику, особенно дам и молодежь, изысканностью стиля, увлекательными сюжетами и выразительными образами. Он воспитывал нового читателя, приобщал его духу Просвещения, открывал ему новый, почти неисследованный литературой и простирающийся далеко за пределы классического канона мир — мир искренних человеческих чувств, личных переживаний, неординарных вольных мыслей, высказанных языком современности, мир внутренней свободы, ограниченной лишь совестью и долгом. Противник политических революций, видевший залог нравственного прогресса в просвещенном самодержавии, Карамзин сам стал революционером российской словесности. Не случайно ревнители старины так яростно ополчились на него. Тем сильнее возрастала преданность сторонников обновления своему кумиру. По замечанию Ю. М. Лотмана: «Русская литература знала писателей более великих, чем Карамзин, знала более мощные таланты и более жгучие страницы, но по воздействию на читателя своей эпохи Карамзин стоит в первом ряду, по влиянию на культуру времени, в котором он действовал, он выдержит сравнение с любыми, самыми блестящими именами». Добавим, что в числе этих «блистательных имен» золотого века русской литературы — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Достоевский, Тургенев… Все они так или иначе восприняли творческое наследие автора «Бедной Лизы».

Даже после того как в 1803 году Карамзин неожиданно для читателей прекратил публичную литературную деятельность, о нем не забывали. Его произведения оставались по-прежнему популярны. От Карамзина ждали открытий на новом поприще — официального историографа. Выдающийся историк М. П. Погодин вспоминал, с каким благоговением он, еще гимназист, глазел на своего кумира, случайно встретив его в Оружейной палате Кремля. Выход в 1818 году первых томов «Истории государства Российского» стал подлинной сенсацией не только в культурной, но и общественно-политической жизни страны. По свидетельству А. С. Пушкина «несколько времени ни о чем ином не говорили». Труд Карамзина воспринимался как научный и патриотический подвиг. «Карамзин — это Кутузов двенадцатого года: он спас Россию от нашествия забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как многие узнали о том в двенадцатом году» — писал позднее П. А. Вяземский, поэт, воспитанник историографа. Общеизвестно высказывание А. С. Пушкина о том, что «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом». Воздействие карамзинской «Истории» на формирование российского национального самосознания признавали и современники, и потомки. Лучшие русские люди нескольких поколений могли бы сказать и говорили словами Достоевского: «Я возрос на Карамзине». Те же, кто были близки к высшей власти, знали, что историографу доверяли свои мысли и чувства, к его мнению прислушивались император, царствующая семья, государственные мужи, находя в нем образец честности, прямодушия и гражданской ответственности.

Прижизненное общественное почитание Карамзина переросло после его кончины в настоящий культ, поддерживаемый к тому же официальной властью. Покушение на него воспринималось чуть ли не как святотатство и опасное вольнодумство. Любой культ предполагает составление жития объекта поклонения, а рациональное осмысление феномена требует биографического исследования. Идея жизнеописания Карамзина, казалось, витала в воздухе. Ею еще студентом грезил М. П. Погодин. После смерти Карамзина он решил взяться за этот труд, «если не вздумает сам Вяземский». Князь-поэт Петр Андреевич Вяземский действительно собирал материалы для развернутой биографии своего родственника и наставника. Карамзина надолго пережили И. И. Дмитриев, А. С. Пушкин, В. А. Жуковский, А. И. Тургенев… Кому, как не им, близко знавшим и высоко ценившим великого современника, было подробно и основательно описать его жизнь? Но в печати появлялись лишь отдельные, не претендующие на полноту и научный анализ, статьи и воспоминания. Прошло много лет, прежде чем очевидная и актуальная идея нашла свое скромное воплощение.

Честь стать первым настоящим биографом Карамзина выпала никому почти не известному и никогда не видевшему своего героя молодому литератору и начинающему ученому, по происхождению поляку, а по вероисповеданию католику Адальберту-Вейтеху Викентьевичу Старчевскому. Сегодня это имя практически забыто. Его игнорирует большинство даже подробных энциклопедий и справочников, хотя человек этот был подлинным энциклопедистом. Современникам же он стал известен прежде всего как журналист, издатель и лингвист.

Родился А. В. Старчевский в 1818 году в селении Ивки близ городка Богуславля Киевской губернии. Его семья принадлежала к Волынскому дворянству Российской империи, а предки были шляхтичами Сандомирского воеводства Речи Посполитой. Польское восстание 1831 года и его подавление сказались на судьбе юноши. Каневское католическое училище отцов базиликан, где он учился, было закрыто. Старчевский продолжил образование в Первой киевской гимназии. В 1836 году он поступил в Университет Святого Владимира в Киеве на юридический факультет. В следующем году молодой амбициозный провинциал решился искать счастья в столице империи. Он — студент юрфака Санкт-

Петербургского университета — зарабатывает на жизнь в частном пансионе, готовя учеников к поступлению в Корпус путей сообщения. В 1840 году Старчевский совершил большое путешествие по Европе, от Любека до Неаполя, посетил раскопки Помпей, Геркуланума и Стабий. Едва вернувшись в Петербург, он принимает приглашение вновь выехать за границу, уже в качестве домашнего учителя детей русского посла в Берлине барона П. К. Мейендорфа. Место было выгодное материально и давало много времени для ученых занятий в области истории и юриспруденции. Старчевский слушает лекции в Берлинском университете, работает в библиотеках и архивах нескольких европейских стран. «Я не знал вообще ни летом, ни зимой, ни гуляний, ни театров, ни других развлечений» — вспоминал он впоследствии. Плодом этой работы стал солидный труд «Сказания иностранных писателей XVI века о России», вышедший в 1841 году на латинском языке и вобравший в себя важные источники по русской истории из европейских собраний. Этот труд удостоился одобрения великого Александра Гумбольдта, а представители Турции даже предложили автору подготовить подобную публикацию об Османской империи. По совету Мейендорфа Старчевский отказался от выгодного предложения, дабы не вызвать подозрений будто он, поляк, готов служить «и нашим, и вашим». «Сказания» заметили и в России. Автор, еще студент, был избран членом-корреспондентом Археографической комиссии, а министр народного просвещения С. С. Уваров выделил средства на издание второго тома. Успех окрылил молодого ученого, удвоил его энергию. Он выявляет в Берлинской публичной библиотеке и издает 360 портретов славянских деятелей с биографиями. Однако цензура не дала разрешение на ввоз книги в Россию. Такая же судьба постигла «Карманную книжку русских законов, необходимых знать каждому русскому», составленную Старчевским в 1842 году. За короткий срок трудолюбивый студент успел также перевести на французский язык русский коммерческий устав, составить извлечения из российского законодательства о правах иностранцев. В Берлине Старчевский познакомился с Александром Ивановичем Тургеневым, просвещенным государственным деятелем, собирателем исторических источников, некогда членом литературного сообщества «Арзамас» и одним из близких к Карамзину людей. Они сотрудничают в составлении каталога русских и иностранных материалов по истории России из архивов и библиотек Западной Европы, который так и не был издан.

По возвращении в Петербург судьба свела Старчевского с людьми, некогда составлявшими «ближний круг» Карамзина, ревнителями его памяти. Он разбирает архив и библиотеку князя П. А. Вяземского. По просьбе поэта 26-летний полиглот Старчевский дает уроки славянских языков — польского, чешского, сербского, 30-летнему сыну покойного историографа Андрею Николаевичу Карамзину, составляет грамматику десяти славянских наречий. «Об этом времени я всегда буду вспоминать как о лучшем в моей молодости», — писал он на склоне лет. Старчевский мечтал «посвятить жизнь изучению русской истории». Но в николаевском Петербурге незнатному провинциалу-поляку без высоких связей было нелегко сделать ученую карьеру. Попытки получить место в Археографической комиссии, в Петербургской римско-католической академии, в Румянцевском музее, добиться командировки за границу для разыскания исторических рукописей потерпели неудачу. Правда, Вяземский похлопотал за молодого человека перед К. С. Сербиновичем, некогда входившим в близкое окружение Карамзина, а теперь важного чиновника, наставника, редактора «Журнала Министерства народного просвещения». Старчевский стал сотрудником этого издания «по исторической критике, славянской этнографии и филологии». Он по-прежнему много пишет. В «Финском Вестнике» появляется его работа «Литература русской истории с Нестора до Карамзина» В «Журнале Министерства народного просвещения» он публикует очерк «О заслугах, оказанных государственным канцлером Николаем Петровичем Румянцевым отечественной истории», не утративший своего научного значения и сегодня.

В 1845 году А. В. Старчевский задумывается о биографии Карамзина. Идею подали автору университетские товарищи — братья А. Н. и В. Н. Майковы. Она казалась очевидной и плодотворной. «Тогда еще ничего не было сделано для жизнеописания нашего историографа — вспоминал позднее Старчевский — “Похвальное слово Карамзину” Иванчина-Писарева и слово Погодина по поводу открытия симбирского памятника Карамзину представляли плохой материал для его биографии, в них — одни лишь бесконечные восхваления, пышные и напыщенные фразы, но фактов — никаких». Источниковая база оказалась едва ли не главной проблемой и для Старчевского. Ему были доступны лишь те немногочисленные и разрозненные материалы — письма, воспоминания, официальные документы, что публиковались в ряде периодических изданий. Не смог автор в полной мере воспользоваться и своим общением с людьми, знавшими Карамзина. Они, очевидно, не спешили доверяться молодому малоизвестному литератору не из своего круга. И, видимо, не случайны сетования Старчевского в его работе на замкнутость семейного и общественного быта в России. С Вяземским, «благородным, добрым, но злопамятным», и вовсе вышел разлад. (Тот ревниво относился к памяти своего воспитателя, сам хотел писать его подробную биографию, но так и не написал.) Тем не менее, что-то почерпнуть из рассказов родных и близких историографа, например А. Н. Карамзина, А. И. Тургенева, Старчевскому, вероятно, удалось. Основным же источником исследования стали, по признанию автора, сами сочинения Карамзина, утверждавшего: «Творец всегда изображается в творении, и часто против своей воли».

Биографический очерк потребовал нескольких месяцев напряженной работы Старчевского, и его «до того увлекла личность Карамзина, что готов был за него, как говорится, кровь проливать, так как тогда уже у него появилось много недоброжелателей в новом поколении писателей». Для автора судьба его героя — незнатного дворянина из провинции, воспитавшего самого себя на высоких началах и сумевшего столь многого достигнуть в литературе, исторической науке и в целом в служении обществу, несомненно, должна была служить вдохновляющим примером.

В своем сочинении Старчевский мимоходом замечает: «Истинно великие люди никогда не могут иметь других историй и жизнеописаний, кроме панегириков». Однако перед нами вовсе не пустое, напыщенное и несправедливое славословие, как часто понимается этот литературный жанр. Это скорее панегирик в его изначальном древнем смысле — похвала герою, основанная на реальных фактах его биографии, свидетельствующих о его качествах и заслугах перед обществом. Несмотря на неполноту источников, Старчевскому удалось, хотя и с неизбежными ошибками, восстановить хронологию жизни Карамзина, выявить основные даты, события и обстоятельства. Это позволило рассматривать личность героя в ее развитии и в историческом контексте. Вывод Старчевского о том, что «главное и самое важное значение Карамзина в русской литературе состоит в том, что он первый стал действовать вследствие убеждения, действовать сознательно», прямо перекликается с высказыванием П. Я. Чаадаева о талантливом человеке, который «сотворил себя писателем», и оценками современных исследователей, в частности, Ю. М. Лотмана.

Конечно, в первой развернутой биографии историографа есть немало пробелов, обусловленных недостатком и качеством источников, опасениями автора нанести ущерб образу героя и естественной в условиях николаевского режима самоцензурой. У Старчевского мы ничего не узнаем, например, о масонских связях Карамзина, о его взаимоотношениях с членами декабристских тайных обществ, не прочитаем такого его признания: «Не требую ни конституции, ни представителей, но по чувствам останусь республиканцем и притом верным подданным царя русского». Герой биографии предстает убежденным сторонником и пропагандистом просвещенного самодержавия. По словам Старчевского, в «Похвальном слове Екатерине II» Карамзин «истолковал русским их призвание и целыми страницами доказал своим соотечественникам, что всё, стоившее другим народам величайших жертв, приобретенное только вследствие сильных преобразований и переворотов, у нас мирно истекает от Верховной Власти. Он доказал, что равенство и свобода французов, купленные потоками крови, дарованы русским их мудрою Императрицей…» Автор биографии подмечает эволюцию взглядов Карамзина на исторический путь России. Если в «Письмах русского путешественника» решительно утверждается: «Все национальное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами», то в «Записке о древней и новой России» и «Истории государства Российского» акцент делается на историческую самобытность и народность, а преобразования Петра I подвергаются критике за радикализм и подражание Европе.

Впрочем, общественно-политических воззрений своего героя биограф касается весьма осторожно и в духе официальной доктрины. Гораздо больше его занимает Карамзин-литератор и Карамзин-историограф. «Он один сделал для России то, чего в других местах не могли бы сделать целые ученые и литературные общества, и это главная причина необыкновенной его народности», — пишет Старчевский. Подчеркивая исключительность роли Карамзина в становлении отечественной литературы и истории, биограф вольно или невольно принижает наследие предыдущих эпох. Карамзин возникает словно из ничего в пустынном и тусклом культурном пространстве. Он действует планомерно, как сознательный преобразователь — впитывает достижения просвещенной Европы, реформирует язык, делая его общепонятным, создает средство распространения новаций — журнал и «пытается написать оригинальную русскую повесть, почерпывая для нее материалы и характеры из русского быта» с задачей «освобождения русского слова от рабского подражания». Старчевский особо подчеркивает народность Карамзина, имея в виду его значение для подъема национального самосознания России. Именно в этом состоит величие и бессмертие «Истории государства Российского».

Восхищаясь своим героем, биограф вовсе не считает его творчество эталоном на все времена. Для него «Бедная Лиза» и другие карамзинские повести с их абстрактными персонажами и обстоятельствами, с подражанием европейским образцам — важнейший, но давно пройденный этап развития русской словесности, чтение, в основном, чувствительных уездных барышень и особых поклонников писателя. Старчевский высоко оценивает Карамзина как литературно-театрального критика и публициста, но скептически отзывается о его поэтических произведениях, считая их лишенными подлинного вдохновения. Защищая «Историю государства Российского» от расхожих упреков в отступлении от строгой научности, в «литературности», автор указывает на карамзинский труд как на основу, отправную точку для сведения современной «критико-философской истории».

Но, пожалуй, главное, что хотел и смог донести биограф до читателя — это преклонение перед личностью своего героя. Для Старчевского Карамзин — образец нравственного человека и сознательного гражданина, выразившего свое кредо в письме А. И. Тургеневу такими словами: «Делайте что и как можете, только любите добро; а что есть добро — спрашивайте у совести. Быть статс-секретарем, министром или автором: все одно!»

Первая подробная биография Карамзина не снискала лавров ее создателю. Вяземский, которому Старчевский передал с Андреем Карамзиным фрагмент рукописи, отозвался иронично-раздраженными замечаниями, в которых явно сквозила авторская ревность. А. А. Краевский, редактор либерального «Современника», в котором предполагалась публикация биографии, отверг ее, сочтя «уклончивой и недостаточно прогрессивной».

Она вышла лишь спустя два с лишним года в журнале «Библиотека для чтения». В 1849 году появилось отдельное издание. Большого отклика у публики труд Старчевского не вызвал. Карамзин воспринимался читателем 1840-х годов фигурой из прошлого, на которое настоящее искони привыкло смотреть свысока. Впоследствии, когда интерес к родоначальнику новой русской словесности и великому историографу стал расти, исследователи продвинулись значительно дальше Старчевского, но лишь немногие из них считали уместным признавать его приоритет в важных выводах и даже упоминать о нем. Первая биография Карамзина не утратила значения и сегодня. Современный читатель узнает из нее многое не только о самом герое, но и о том, какое место занимал он в интеллектуальной жизни поколения середины XIX века.

Что же касается судьбы автора, то Старчевский так и не смог в полной мере реализовать свои научные амбиции. В 1848–1853 годах под его редакцией издавался 12-томный «Справочный энциклопедический словарь», первый на русском языке, доведенный до конца. Больше преуспел Старчевский на ниве журналистики. С 1849 года он вместе с Сенковским редактирует журнал «Библиотека для чтения»; в 1856 году преобразует «Сын Отечества» в дешевую ежедневную газету с огромным по тому времени 20-тысячным тиражом, приносившую большую прибыль. Старчевский приобретает в Петербурге бывший дом архитектора Монферрана с богатыми художественными и археологическими коллекциями и даже кроватью королевы Марии-Антуанетты, затем еще один — где до переезда в Москву помещался Румянцевский музей. Однако удержать богатство журналист не смог, влез в долги и роскошную движимость и недвижимость пришлось распродавать. В дальнейшем Старчевский редактировал и «Северную Пчелу», и «Современность», и «Улей», и «Эхо», и «Родину» — уже без прежнего коммерческого успеха.

Даровитый лингвист, знаток многих языков Адальберт Викентьевич стал широко известен многочисленными изданиями словарей и разговорников. Это и «Наши соседи» (44 языка), и «Переводчик-проводник по окраинам России» (26 языков), и «Кавказский толмач» (27 языков), и «Русский морской толмач во всех партах Европы, Азии и Северной Америки» (50 языков) и др. На склоне лет в журнале «Исторический Вестник» А. В. Старчевский опубликовал свои мемуары «Воспоминания старого литератора» — основной источник для его биографии. Умер Адальберт Викеньевич в 1901 году.

Сегодня своей книгой «Николай Михайлович Карамзин» он возвращается к современному читателю.

Б. В. Арсеньев

Андрею Николаевичу КАРАМЗИНУ,

старшему сыну историографа

посвящает автор

Изучив тщательно все вышедшее из-под пера Карамзина, спешим поделиться с читателем своими наблюдениями. Представляя картину духовной деятельности этого писателя, мы передаем здесь искреннюю исповедь его души, выражая каждую его мысль, чувство, мнение, по возможности собственными же его словами. Единственное наше желание — доставить другим то невыразимое удовольствие, которое испытывали мы сами при чтении произведений историографа.

В этом биографическом очерке читатель найдет возможно полную картину жизни Карамзина.

Мы старались излагать жизнь Карамзина так, чтобы нас понял каждый русский. Нет сомнения, что у нас будут историки, которые прольют новый свет на древнюю

Русь, дадут новый вид и колорит фактам, извлекут новые философские выводы, доставят новое наслаждение уму, но только Карамзин, один Карамзин заставил биться русское сердце при чтении его повествования о прошедшей судьбе Отечества.

Карамзин — колосс нашей литературы.

Карамзин был человек просвещенный, образованный, благонамеренный, человек редких свойств, писатель народный, патриот, и имя его всегда останется священным для неиспорченного русского сердца.

Предлагаемый труд, при всех наших усилиях не чужд и недостатков, свойственных всем делам человека; недостатки эти заметят и исправят верные стражи науки — наши беспристрастные критики.

А. С.