Казя теперь труп

Ая эН (2024)

Случилось так, что юная (девятнадцати-с-половиной-летняя) и прекрасная Кассимира Павловна Володарь, будучи в самом расцвете сил, покинула наш мир… И, как ни удивительно, очутилась в мире потустороннем. Казя в шоке: оказывается, на Той стороне немало любопытного. Интересные собеседники, необычная топография и даже архитектура, множество довольно занятных и непривычных законов физики (и метафизики). То есть там вполне себе даже можно… э-э, не-жить. А еще оказывается, что на Той стороне происходят свои загадочные преступления, и есть свои темные личности, которые творят некие темные делишки. А юной, прекрасной и только-только освоившейся в посмертии Казе — что совсем не удивительно — вовсе не хочется сгинуть вторично.

Глава 2

Давайте устроим вечеринку

Шли они молча и недолго. Минуту-другую по центральной дороге, на развилке направо и еще минуту, и стоп.

— Теперь вниз, и там еще полстолька, — сказал Фёдр.

— Вниз в м-мо… могилу? — убитым голосом уточнила Казя.

— Можно через могилу, — кивнул Фёдр, — но зачем, если есть лестница?

Ничего похожего на лестницу рядом с ними не наблюдалось. Ограда слева, ограда справа, лужа, дуб.

— Чо смотришь, как живая? — с укором сказал Фёдр. — По-мертвяцки смотри.

— Как-как?

— По-трупьи. Ну… Не знаю, как объяснить. Лестница тут, прямо перед твоими кроссами. Видишь?

Казя вперилась в землю. Кроссовки она видела. Лужу перед ними тоже. Лестницу — нет.

— Шаг сделай.

Казя осторожно шагнула.

— Да не в лужу! А на ступеньку.

— Ы-ым?

— Ну, не по горизонтали шагай, а вниз, вниз. Дай-ка дорогу.

Казя подвинулась, прижалась к ограде. Прижалась по-человечьи, хотя могла бы провалиться сквозь прутья, уступить путь старику. Фёдр на ее глазах стал уходить под землю, сквозь лужу и опавшие листья. Вот уже по пояс исчез, вот по грудь.

— Мать твою на каяк… — пробормотала Казя.

— Что? Давай за мной.

— Я так не смогу, Фёдор Иваныч. Да и… И не хочу, если честно. Умерла так умерла, я все понимаю, но… Под землю все равно не хочется.

— Ну, как знаешь. Стой тут.

И здорож окончательно исчез.

Стоять столбом между оград Казя не собиралась. Она выбралась на дорожку, запомнила на всякий случай место и решила для начала просто пройтись. Надо найти других, попавших в аналогичную ситуацию. Попробовать выйти не через центральный вход, а иным способом. Вряд ли все кладбище огорожено, наверняка есть лазейки. Или, на крайняк, вернуться к своей могиле и сидеть там.

Который час, Казя не знала, но понимала, что скоро начнет темнеть. К этому моменту надо хотя бы сообразить, где провести ночь, если не удастся выбраться. Некоторое время она бродила бесцельно. На одной могилке нашла игрушки. Потопталась в нерешительности, затем взяла зайку. Отвела глаза, глянула: зайки задвоились. Один остался у нее в руках, второй, точно такой же, понуро сидел на мраморе, у фотографии девочки, имени которой Казя так и не разобрала.

— Отлично, — сказала она вслух. — Подушками и матрасом я обеспечена. Можно будет набрать побольше плюша и мягко устроиться. Лишь бы дождь не пошел. Еще бы плед найти и еду.

Есть пока не хотелось.

Казя прицепила зайца к поясу — он повис, как охотничий трофей, — и пошла дальше. В конце концов добрела до сетки, огораживающей территорию. Потрогала: сетка есть, пальцы сквозь нее проходят. Ну и отлично. Казя отыскала подходящее дерево, взобралась на ветку и спрыгнула на ту сторону. Вот она и на свободе! Теперь бегом в сторону трассы.

Ха! Ни бегом, ни кругом, ни в обход — никак! Гладкая невидимая стена высилась везде. Местами она отходила от сетки метра на три, местами — аж на пять-шесть. Иногда вплотную приближалась к ограждению. Лазеек не было.

Темнело.

Обратно перелезать не потребовалось: в одном месте две секции повалило на землю, по ним удалось спокойно пройти.

Поднялся ветер. Стайка птиц со скандалом устраивалась на ночлег.

Казя решила вернуться к своей могиле и пристроиться рядом с ней. Кажется, там недалеко валялись ящики. Можно посидеть на них, а если найти спички, то и разжечь костер. Казя всегда была мерзлячкой и не сомневалась в том, что сохранила эту особенность и после смерти.

Найти свою могилу удалось не сразу. Пришлось двигать к центральному входу и вспоминать, куда поворачивала процессия, когда несли гроб.

Около могилки ее ждал сюрприз: несколько человек, точнее несколько бывших человек, деловито опорожняли содержимое пластикового стаканчика в какую-то бутыль и кидали хлеб в пластиковый пакет с надписью «Сегодня я помог детям». Затем дружно отворачивались и повторяли процедуру. Если судить по наполненности пакета, хлебушка в нем набралось никак не меньше трех килограмм.

Казя хотела было сбежать, но ее заметили.

— Йоху!

— Задохля новенькая!

— Подваливай к нам!

— Давай, не тормози!

Казя попятилась, судорожно сглотнула, выдохнула и приблизилась:

— З-здр… здравствуйте!

Мертвяки дружно расхохотались. Молодой, красивый, хипстерского вида, в очках и полосатом шарфе, как у «Доктора Кто», ответил:

— И тебе сто лет не гнить! Кассимира?

— Ну да. Казя.

— Отлично. А я Лекс. Алексей Таганов. Будем знакомы. Запоминай: тетя Таня, Игнат Матвеич, Склеп Иваныч…

— Склеп?

— Это кличка. Я Иван Иванович. Но правнуки на моей могиле решили что-то вроде склепа соорудить, так что… Я не возражаю.

— А как ты им возразил бы? — резонно заметила тетя Таня.

— Я не возражаю против клички, — повторил не ей, а скорее Казе Иван Иванович. — Склеп так Склеп. Нормально.

Тете Тане на вид было не больше сорока, сорок пять от силы. Черное трикотажное платье подчеркивало прекрасную фигуру. Старила ее прическа: перманентная завивка, начесано все, лака столько, словно широкой кистью покрывали. Привет из восьмидесятых годов прошлого века.

Склеп Иваныч был сухоньким стариканом в строгом сером костюме. Вместо сорочки под пиджаком виднелся красный пуловер, а может футболка.

Игната Матвеича Казя пока не разглядела.

— Меня не представил, — заметил пятый мертвяк, толстячок-подросток.

— Это наш Маня! — сказал Лекс. — Прошу любить и жаловать.

— Маня — сокращенно, а полностью — Маньяк, — уточнил толстячок. — Я серийный убийца. Не пойманный. На мне восемнадцать изощренных убийств.

— Ой, всё! — скривилась тетя Таня. — Уже восемнадцать. Когда Лекс появился, было семнадцать. Обычных.

— Каких обычных?! — обиделся Маня. — Ну одного да, кирпичом. А того, кого ртутью, это обычное? Да было бы у меня все обычное, я бы тут с вами не зависал! Сами знаете, по нашим законам мне не как вам, в аду вечно не гореть. Год отмучился — и свободен!

Поймав удивленный Казин взгляд, Лекс пояснил:

— Маня — еврей. Он верит, что в течение года после смерти придется испытывать то, что ты причинил другим, а потом все грехи снимаются. Такие у них правила. Как по мне, так деби…

— Да шо ты понимаешь в наших правилах! — взбеленился Маня. — Да я…

— Стоп! — сказал Склеп Иваныч. — Стоп.

Все заткнулись. «Вот кто у них главный!» — поняла Казя.

— Сцепитесь потом, у нас сегодня вечеринка.

— Вечеринка?!

— Ну да. В честь тебя. Ты ж похоронилась? Похоронилась. Надо отметить. Тем более, есть чем угоститься.

— Надо бы еще водочки набрать, — подал голос Игнат Матвеич.

— Да хватит, — осадила его тетя Таня. — Там у нас еще сок апельсиновый, яйца, гамбургеры…

— Бенгальские огни! — добавил Маня, так по-детски добавил, мечтательно. — Давайте уже сегодня используем, такой повод!

Казю вдруг «улыбнуло и отпустило»: она не одна, тут есть сок и гамбургеры, веселая компания и вечеринки.

— Теперь вопрос: где будем праздновать? — сказал Склеп. — Логично, чтобы у новенькой. Но она явно еще не обустроилась.

— Не обустроилась, — подтвердила Казя.

— А у себя-то хоть уже была?

— В смысле? Н-н-н… Наверное, нет.

Все принялись спорить, обсуждать, как быть.

Казя помалкивала, помалкивала, затем, уловив нить, заявила:

— Я под землю не хочу. Боюсь.

Тетя Таня и маньяк Маня многозначительно переглянулись. Лекс посмотрел на Казю поверх очков. А Склеп Иваныч решил:

— Будем праздновать в моей склепе, на свежем воздухе.

Этот вариант Казю устраивал. Она хотела заметить, что «склеп» — мужского рода и правильнее было бы сказать «в моем склепе», но сдержала свой спонтанный филологический порыв. Мало ли какие тут правила, в этом мире!

Двинули к склепу.

Пока шли, совсем стемнело, и над центральной дорогой зажглись фонари. Если бы кто сказал Кассимире еще хоть неделю назад, что ее ждет вечеринка на кладбище, ночью и с мертвяками, она бы покрутила у виска пальцем. Однако же вот…

Склеп Склепа Иваныча оказался не склепом, а нелепой каменной постройкой из трех стен с небольшой крышей-навесом. На всех стенах — мраморные памятные доски. Чтобы Казе было лучше видно, кто-то поставил в боковую нишу карманный фонарик.

— Тут нас, родственничков, как бы пятнадцать уже, но настоящих гробов только четыре, остальные — урны с пеплом да земля, — пояснил Склеп Иваныч.

— Как — «земля»?

— Ты объясни, — приказал Склеп Лексу, — а мы пока сгоняем за продуктами.

Лекс принялся рассказывать о том, как люди берут горсть земли со старого захоронения, перевозят на новое место, подсыпают — и вроде как семья в сборе. Но Казе было не до его рассказа: на ее глазах новые знакомые один за другим лихо проваливались сквозь бетонно-мраморное покрытие и исчезали в глубине. Не успел последним нырнуть Игнат, как сбоку появилась, из земли же, тетя Таня с блюдом, полным совершенно одинаковых яблок. Следом нарисовался Маня с неким рогатым предметом — оказалось, это складной стол.

Вскоре стол был установлен, накрыт скатертью и украшен свечами.

— Свечей у нас — миллион! — похвастался Маня. — Тебе достаточно светло?

Казя кивнула:

— Вполне! А вам?

— А нам не нужно. Разве что для красоты. Тебе тоже потом не нужно будет. Тут кто как адаптируется. Кому месяц темно, кому неделю.

— Я полгода со смартфонами и свечами ходил, — признался Лекс. — А теть Таня уже на второй день спокойно обходилась без подсветки.

— У вас есть смартфоны?! — изумилась Казя. — И они работают?

Выяснилось, что как раз телефончиков полно, поскольку многие посетители оставляют их на скамейках или в карманах верхней одежды, пока убирают могилки. За это время гаджеты можно сдублить, а…

— Что сделать?

— Сдублить, ну, взять себе, отвести глаза, убедиться в том, что вещь продубливалась, и уйти. И пользоваться.

— Супер! — сказала Казя. — Пока зарядка не кончится…

— Да у нас даже зарядки есть. Правда, не под все модели… И заряжать сложно, приходится каждый раз здорожа Фёдра просить, а он жуть как не любит правила нарушать.

— Да какие там правила! — встрепенулся Маня. — Сам он придумал все эти правила!

— Чушь, не сам!

— Сам! Вот вспомни, как в марте он говорил…

— Погодите, — прервала спор Казя. — А можно мне воспользоваться каким-нибудь телефоном? Мне бы один звонок сделать. Я номер наизусть помню. У меня же есть право на один звонок?

Маня фыркнул, Игнат хрюкнул, Лекс вздохнул, Склеп Иваныч сказал:

— Связи нет. С Потустороньки в реальный мир не пробиться. Не дозвониться. Не достучаться. Ничего «не». Фотки даже не получаются. Только фонариком можно пользоваться, да нам ни к чему. А про связь забудь.

И, видя, как потухла, скисла новенькая, бодро продолжил:

— Давайте праздновать! Смотрите, что у меня есть!

И он извлек из-под полы серого своего пиджака бутылку красного вина. Неоткрытую.

— Вау! — обрадовался Маня. — Откуда?

— И молчал же! — всплеснула руками тетя Таня. — Я за штопором. А Казечке соку налейте пока, она несовершеннолетняя. Я все понимаю, правила мы и так постоянно нарушаем, но тут давайте уж не идти на открытый конфликт с Фёдром. А то напишет в Небесную Канцелярию.

И она нырнула, но не вниз, а сквозь стену склепа.

— Мне уже есть восемнадцать, честно! — возразила Казя. — Клянусь. Мне в декабре двадцать должно было стукнуть. Это на табличке напутали почему-то. На два года ошиблись.

Все замолчали.

— Тогда совсем странно… — пробормотал Лекс.

— Что странно?

— Нет ничего странного! — отрезал Склеп. — Давайте праздновать. У всех нÓлито?

Казе в изящную чайную чашку налили соку, в который Лекс, немного поколебавшись, добавил грамм двадцать водки. Чашка была — само совершенство, императорский фарфор. С какой могилы могли такое сдублить — неведомо.

— С прибытием на Потустороньку, дорогая Кассимира Павловна Володарь! — торжественно произнес Склеп Иванович.

— Пусть земля будет вам пухом! — добавил Маня и хихикнул.

— Ой, а пух-то, пух забыли! — всполошилась тетя Таня.

— Не забыли, у меня он, вот, — откликнулся Игнат Матвеевич, демонстрируя всем невзрачный туристический рюкзак с веревками вместо лямок.

— Ну, с прибытием! — Лекс поднял свой бокал — хрустальную чашу на ножке — и уточнил: — До дна и не чокаясь.

Выпили не чокаясь.

Казя осушила чашку, поставила ее на блюдечко (надо же, и блюдечко из того же сервиза!) и поискала, чем закусить. Стол отличался изобилием. Соленые огурчики, свежие помидоры, колбаска, чипсы…

— Оливье?!

— Свежайший! Тамаре Палне принесли, у нее не могила — кафе! — объяснила тетя Таня. — Мы к ней постоянно наведываемся. Я тебе потом покажу где.

Казе положили оливье, подлили соку.

— Ой, мне столько не съесть! — замахала руками Казя, увидев гору салата на своей тарелке.

Мертвяки рассмеялись. Оказалось, на том свете можно есть сколько угодно, без всякой меры. Кишок-то ни у кого нет.

— Как это нет?

— Так в морге при вскрытии первым делом все это удаляют!

Казе вдруг стало как-то… Мутно. Да, умерла. Но — фу-фу-фу, можно хотя бы за столом без всех этих противных подробностей? К счастью, разговор повернул в другое русло, и тема анатомических особенностей покойников осталась нераскрытой.

Пир продолжался, тосты шли один за другим, впрочем, никто не пьянел.

И бенгальские огни зажгли.

И воздушный шарик надули и лопнули.

И музыку с танцами в программу включили. Танцевать особо не танцевали, так, пару дергалок, кто во что горазд, и один медляк — Маня немедленно пригласил тетю Таню, а Лекс, конечно же, Казю. Казя никак не могла понять, Лекс — теплый или могильно-холодный? А сама она — теплая или уже нет? А вообще ночь — она какая, ветерок — какой?

Пока танцевали, Склеп и Игнат обновили стол, убрали грязную посуду, притащили сладости. В основном конфеты.

— Жаль, тортика нет, — посетовала тетя Таня.

— Как же нет, вон стоит! — Склеп мотнул головой в сторону дальней стены склепа. — Неси.

Тетя Таня вдруг взбунтовалась:

— Почему это я должна нести? Чего ты вообще командуешь? Не пойду. Пусть Маня идет.

— Ага, Маня то, Маня сё, а почему я? — проворчал Маня.

— А почему нет?

Казя присмотрелась: торт стоял на столике в двух шагах. Обычный такой торт, белый, кремовый. Кажется, «Киевский».

— Давайте я принесу! — вызвалась Казя.

— Ну принеси…

— Погоди, я тебе помогу, тяжелый же! — сказал Лекс.

Казя поднялась со скамьи и направилась к склепу, Лекс за ней. Свечи мерцали, сзади Склеп Иваныч командовал остальными: «Так, наливаем, под сладкое, ну же, дружно! Игнат, куда ты опять водку, давай наливку…»

— Осторожно, ступенька, — предупредил Лекс, подхватывая Казю под локоть. — И еще одна. Ты какой торт любишь, кстати? Я «Прагу», а ты?

— Я тоже «Прагу», но больше — «Три шоколада».

— О, да, я тоже! Как я про него забыл? Не поскользнись, тут лепестки роз…

— Ага, вижу!

— А ты пробовала настоящий австрийский этот… Как он называется…

— «Захер», что ли?

— Точно! Пробовала? В Австрии?

— Я в Австрии не бывала, но…

Казя и не заметила, как они спустились по каменным ступеням, щедро усыпанным розовыми лепестками, под землю.

— Где мы?!

Они стояли у торта. Торт возвышался на круглом высоком столике в центре огромного овального зала с колоннами по периметру. Тут было не очень светло и очень красиво. Как на старинных винтажных открытках.

Лекс по-прежнему придерживал ее под локоток. Все остальные неведомым образом нарисовались вокруг.

И здорож Фёдр с ними.

— Добро пожаловать на Потустороньку! — сказал Фёдр.

А маньяк Маня добавил:

— Пусть земля будет тебе пухом!

Игнат одним движением раскрыл рюкзак и из него полетел пух — белоснежный, невесомый. Летел и летел.

— Оу! — произнесла Казя и… расплакалась.