Мастер и Воланд

Артур Самари, 2021

До сих пор много споров о романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Одни считают, за образом Воланда скрывается Сталин. Другие видят Ленина, а третьи просто называют его мистическим романом о Зле. А что кроется за образами Понтия Пилата и Иешуа, то тут еще сложнее. Роман Артура Самари «Мастер и Воланд» посвящен именно этой теме. О том, как Булгаков писал «Мастер и Маргарита» и какой смысл вложил в это бессмертное произведение. А также трагической судьбе автора, которая воедино слилась с романом.

Иногда Воланд возвращается,

Если хорошие люди молчат.

Так говорил Эдмунд Бёрк.

ЗАМЫСЕЛ

Москва, 1929 год. Минуло уже одиннадцать лет, как большевики совершили в России государственный переворот и захватили власть. Уже позади гражданская война, которая унесла сотни тысяч жизней, хотя от разрухи страна до сих пор не оправилась. Чтобы прокормить город, большевики отбирают у крестьян зерно. В селах начинается массовый голод. Кто не отдает, тех под конвоем в товарных поездах ссылают в Сибирь. В лагерях заключенные живут в деревянных бараках, спят на нарах. В крае вечного холода их заставляют рубить леса — и не важно, мужчины это или женщины, юноши или старики.

Однако в самой Москве живется не столь плохо, как в провинциях. В столице люди посещают театры, кино, издаются газеты, книги. И с каждым годом новая власть крепнет: растет армия и количество чекистов НКВД (спецслужба). Тем не менее, интеллигенция живет тайной надеждой, что однажды усталый народ восстанет и сметет власть коммунистов.

В этот летний день, как обычно по утрам, корреспондент газеты «Гудок» Булгаков спешил на работу. В руке — старый кожаный портфель, который достался ему от отца, профессора богословия в Киеве. Михаил был средних лет, голубоглазый, в широких серых брюках и светло-желтой рубашке. Так как время было утреннее, то улица Маркса была оживленной, а по дороге неслись редкие автомобили чиновников и трамваи с громкими сигналами. Вдруг сзади Михаил услышал выкрики людей и резко обернулся, как и другие люди, и застыл на месте. В их сторону двигалась колона молодых рабочих: парни и девушки с транспарантами и плакатами. А впереди не спеша двигался грузовик, на борту которого спереди был укреплен большой цветной плакат. На нем изображена Дева Мария с большим животом — беременная, и под ним — синим цветом надпись: «Блудница!» Там же у двух бортов стояли две девушки-комсомолки, правда, одетые, словно Дева Мария: на голове — белый капюшон, а тело укрыто голубой накидкой. Время от времени девушки раскрывали свой балахон, и прохожие замечали их обнаженные тела с темным пятном на лобках. При этом девушки улыбались, как это делают проститутки.

На тротуаре потрясенные люди не могли поверить своим глазам. Хотя им было известно, что большевики объявили войну церкви, так как идеи христианства не соответствуют коммунистической морали. И всё же причина была в другом — в одном государстве не могут существовать две морали. Отныне место учителя Иисуса Христа должен занять вождь коммунистов Ленин, который скончался пять лет назад. И народ обязан жить по его принципам, по идеологии коммунистов. «Так они укрепляли свою власть», — сказал вслух Булгаков, и рядом стоящий интеллигент — в пенсне, в черном костюме и шляпе — сплюнул в сторону комсомольцев:

— Ироды, совсем не ведают, что творят, все человеческие качества утеряли.

Рядом стоящая барышня средних лет, в шляпке с вуалью тоже возмутилась:

— Это же просто вакханалия! Наверно, грядет эпоха сатаны, — и спешно зашагала прочь, не желая видеть столь гнусную картину.

— Вот и дожили до такой дикости, — произнес Михаил и закурил сигарету.

Однако на тротуаре были и другие голоса. Это веселые возгласы молодых рабочих парней, у которых сверкали глаза от увиденных «живых» лобков. «Вот это по-нашему! Да здравствует свобода!»

Хотя за последние годы журналист Михаил Булгаков видел много безобразий со стороны новой власти, но это никак не укладывалось в голове. Столь безрассудное святотатство потрясло Михаила до глубины души, и он с отвращением проводил эту веселую колонну. За грузовиком двигалась колонна воодушевленных комсомольцев в серых куртках, на груди — красные значки, а у девушек на головке — алые платки. Символ коммунистов — цвет крови. В толпе несли еще один большой плакат, где был изображен Иисус Христос с глупой улыбкой на лице, и внизу надпись: «Мошенник!». При этом они выкрикивали лозунги: «Долой Иисуса — мошенника! Нет Бога, нет религии! Смерть попам — обманщикам народа!»

Булгаков шагал дальше, нервно куря сигарету. Эта сцена слишком встревожила его. Хотя Михаил был неверующим человеком, но почитал моральные принципы христианства. В этой религии ему нравились идеи общечеловеческих ценностей, как «не убий», «не желай чужого имущества», «любовь к ближнему». С приходом власти коммунистов всё это стало уходить из жизни России. Подобные бичевания церкви начались еще год назад. Стали заколачивать двери церквей, сажать в тюрьмы священников; иных расстреливали — за ними по ночам приезжали чекисты на автомобилях и увозили. Больше они домой не возвращались. Просто исчезали. А совсем недавно взорвали два больших храма. Булгаков, как журналист, был там и видел, как рабочие на грузовиках увозят обломки храма. Люди стали бояться ходить в церковь и молились дома.

В раздумье Булгаков не заметил, как очутился у своей редакции. Это трехэтажное желтого цвета здание, где краска местами осыпалась. Здесь были редакции разных газет и журналов. На первом этаже находилась его редакция «Гудок». Взволнованный, он вошел прямо в кабинет редактора Остроумова — лет пятидесяти, с широкой лысиной. Сев напротив, он начал рассказывать об увиденном на улице Маркса, где комсомольцы глумились над верой православных людей. И, закончив, твердо заявил:

— Николай Ефимович, позволь, я напишу на эту тему фельетон, уже молчать невозможно, до чего дошли коммунисты. Разве это мыслимо: Дева Мария — это проститутка, блудница. В России уже ничего святого не осталось.

— Без всякого сомнения, это просто безобразие, даже хулиганство. Но оно исходит «сверху». Я уже не раз говорил тебе и другим: я не могу идти против партии. Они не простят мне этого. Раньше нас защищали товарищи Каменев, Зиновьев — более образованные люди, однако Сталин оказался сильнее и смог их сместить со своих постов в правительстве. Теперь у них мелкие должности. А со Сталиным нужно быть осторожным. Хоть он улыбается всем, но опасен и хитер, ведь даже с могучим Троцким сумел расправиться и сослать его в ссылку в далекий Казахстан. А ведь в первые годы революции авторитет Троцкого был выше, чем у Ленина. Теперь вся власть в руках Сталина, он — наш бог.

— Какой бог, он просто тиран, как все они.

— Ладно, я даю тебе добро на этот фельетон, но пиши об этих безобразиях мягко, как будто ты сомневаешься, это хорошо или плохо. Прикинься эдаким наивным журналистом. Иначе мы не сможем напечатать. Я не хочу, чтоб нашу редакцию закрыли, как и другие, которые не прислушивались к советам товарищей из партии. Я не хочу, чтоб моя семья осталась без куска хлеба и голодала. Мы все в таком положении. Ты — тоже. У меня хоть жена имеет работу, а твоя — чем она занята, как и многие люди, сидит на барахолке?

— Но если нет острых статей, то газету не будут покупать.

— Согласен с тобой, но у нас нет выбора. Сталин — очень опасный человек. Два дня назад я виделся с писателем Пильняком, он мне рассказал удивительную историю. Он уверяет, что Сталин решением Политбюро настоял, чтобы командующему Фрунзе сделали операцию по удалению язвы желудка, хотя тот был против. Как тебе известно, он умер на операционном столе. Теперь и армия в руках Сталина, не говоря про НКВД.

— Меня внутренние дела коммунистов мало интересуют. Чем больше они убьют друг друга, тем лучше.

— Ты не прав, когда в партии было коллективное руководство, мы могли слегка критиковать, иногда говорить правду, а теперь этого почти нет. Сталин стал единоличным правителем. Еще есть надежда на Бухарина и Рыкова, которые еще могут с ним спорить, хотя они тоже побаиваются его.

И тут в кабинет с шумом вошли два молодых корреспондента, и редактор, не договорив, резко сменил тему:

— Я думаю, в этом вопросе товарищ Сталин в чем-то прав.

— В чем прав Сталин? — спросил один из корреспондентов с широкой улыбкой.

— В вопросах религии.

— Помилуйте, Николай Ефимович, что вы говорите, они даже арестовывали архимандрита Тихона, потому что он не согласен с политикой коммунистов.

Другой сотрудник добавил:

— А взрывы храмов? Они даже это засняли на кино.

— Значит, коммунисты уверены, что действуют правильно, — сказал редактор, — у них свое видение, свои убеждения.

Тут Михаил пояснил:

— Христианство — это не идеология, это нравственные проповеди о добре, о любви к ближнему. Почему коммунисты так ненавидят религию? Они хотят завладеть душами людей, а религия им мешает. Поэтому они обливают ее грязью.

— Может, и так, — сказал редактор, — давайте работать. Итак, Михаил, у тебя есть тема, занимайся. А вы, двое, куда собираетесь?

Булгаков покинул кабинет. Выйдя из здания с портфелем, он кинулся догнать антирелигиозную колонну комсомольцев, чтобы описать весь ход этого шествия. Затем он побывал на месте сноса еще одного храма XVII века, там была груда развалин. Старики и старушки стояли рядом и плакали. Они рассказывали Михаилу, как в этой церкви крестили их, а также их родителей и бабушек.

Когда настало обеденное время, журналист зашел в дешевую столовую, которая прежде была рестораном, с богатой лепкой на стенах и потолке, покрытую золотой краской. Там Михаил заказал тарелку борща без мяса и два куска серого хлеба.

Оттуда он зашагал в сторону Патриархии, чтобы взять интервью у какого-нибудь важного сановника. Во дворе огромного храма «Христа Спасителя» Михаил застал помощника архимандрита Тихона, старика лет семидесяти, в черном одеянии, без головного убора и длинной светлой бородой. Он давал указания двух молодым монахиням. Как только те ушли, он обратился к старцу. Тот согласился ответить на вопросы корреспондента.

— А вы не будете записывать? — спросил священник.

— У меня хорошая память.

— В таком случае, погуляем между соснами, дубами. Нынче столь тревожное время для нас, что я забыл, когда гулял тут.

— Ваша светлость, я хочу сразу предупредить, что из нашей беседы мы не всё сможем опубликовать: наш редактор опасается за газету.

— Я понимаю Вас, хотя то, что Вы осмелились явиться к нам, уже хорошо.

Около часа они вели беседу, и в конце помощник Тихона спросил:

— Я заметил, что Вы маловерующий человек, хотя к вере относитесь уважительно.

— Раньше я был атеистом, но нынче я стал чувствовать, что Россия без христианских заповедей погибнет. Хотя в загробную жизнь я не верю.

— Вы не верите, потому что оттуда еще никто не возвращался. Надо помнить, что вторая часть нашей жизни, то есть продолжение, — это духовная форма нашего бытия.

В конце беседы отец Вениамин произнес фразу, которая запала в душу Михаила:

— Если большевики отказываются от Иисуса, то ему на смену явится Сатана. Это место пусто не бывает, он тоже борется за души людей. И Сатана также будет делать добро, иначе он не сможет вести народ за собой, хотя истинные его цели — это черные дела.

ЛУНА

Ближе к вечеру Булгаков вернулся домой. Он вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. Дверь открыла жена Люся — в розовом халате, с улыбкой. Он вошел в темный коридор коммунальной квартиры, в конце которой находились общая кухня и ванная на четыре семьи. До переворота эта квартира была собственностью профессора медицины, но затем коммунисты стали отбирать жилье у состоятельных граждан и делить между рабочими, так как именно этот класс являлся опорой власти. Так, старому профессору Бирс с его женой оставили лишь одну комнату. Старики радовались лишь одному — что их дети успели сбежать в Германию. Вскоре профессор умер, и вдова осталась одна. Другие комнаты достались работнице фабрики — Варваре с пятилетней дочкой, которую мать брала собой на работу, а также две комнаты — семье милиционера с женой и сынишкой. И год назад освободившуюся комнату отдали корреспонденту Булгакову. Как оказалось, ранее эту жилплощадь занимал доцент университета Муравьев — историк, который был уволен за свои антисоветские взгляды и лишился квартиры. Когда Булгаков узнал об этом, то попросил своего редактора подыскать ему другую комнату. Остроумов возмутился: «Разве ты не знаешь, с каким трудом досталась тебе эта комната? Или забыл, где жил до этого?»

Как только супруги Булгаковы зашли к себе, он сразу бросил портфель на пол, заключил Люси в объятия и припал к ее губам. А она начала расстегивать пуговицы на его рубашке, затем скинула со своих плеч халат и молча, с лукавым взглядом, повела мужа к кровати. «Сегодня я хочу по-парижски», — сказала супруга по-французски, словно девица легкого поведения, и села на тело мужа.

— Только прошу, тише, — напомнил муж, и, как обычно, жена ответила:

— Это не в моей власти, — не знаю, как получится на этот раз.

— Ах ты, распутница! — тихо засмеялся Михаил.

— Да, я такая, — в шутливом тоне ответила она, — не зря я жила во Франции.

— Это ты у Мопассана научилась?

— Не успела, его уже не было в живых.

И оба тихо рассмеялись.

Вскоре на кухне Люси с двумя женщинами уже готовили еду. У каждого — свой примус. Сначала они лили туда керосин через воронку и начинали качать воздух, когда огонь вспыхивал. Уже затем ставили на него кастрюлю с водой и опускали туда картошку и морковь. Когда Варвара приготовила кашу и ушла к себе с кастрюлей, госпожа Бирс тихо заговорила:

— Вы знаете, у меня пропало серебряное кольцо с дорогим камнем, я забыла его в ванной комнате, а когда вернулась, то там не оказалось. Мне думается, это дело рук Варвары или жены милиционера. Как мне быть?

Не успела Люси открыть рот, как за спиной услышала злобный голос Варвары, которая стояла в дверях.

— У вас, бывших буржуев, во всем виноваты мы — пролетарии. Это вы говорите от злости, что нынче власть в наших руках. Эту историю с кольцом, я уверена, придумала это злая Баба-яга, чтобы нас очернить — мол, смотрите, какие они воришки. Мы — простой народ, нам дорогие украшения не нужны. Поняла?

— Я не желаю с Вами говорить, я разговариваю с Люси, а не с Вами.

— До революции вы глядели на нас с презрением, и теперь не можете привыкнуть, что мы управляем вами, бывшими капиталистами.

— Мой муж был профессором, а не капиталистом. И, самое главное: сначала вы научитесь как следует убирать за собой унитаз, а затем будете управлять страной.

— Сама ты вонючка, — с визгом произнесла работница, — таких, как ты, надо в тюрьму сажать, от вас нет никакой пользы.

И тут Люси прервала их ссору:

— Милые соседи, ну хватит, всё-таки живете под одной крышей, в одной стране. Не надо обижаться из-за мелочей. Всё, забудьте свои обиды.

За год жизни в этой коммуналке Люси научилась их успокаивать, иногда делая мелкие подарки соседям, тем самым располагая их к себе.

Когда Люси вернулась в свою комнату, Михаил сидел за столом и писал фельетон об увиденном. Жена поставила кастрюлю на розовую скатерть и разлила суп по тарелкам. За обедом муж рассказал о шествии на улице Маркса — блудная Мария, обнаженные комсомолки с черными лобками.

— О Господи, что творится, коммунисты совсем голову потеряли. Как можно, ведь тысячу лет это были наши святыни… Я не совсем верующая, и всё же так нельзя. Хотя в поведении этих комсомолок нет ничего странного. Сама Коллонтай — вождь пролетарских женщин — вот что пишет: теперь женщины свободны и сами решают, с кем спать сегодня и завтра. А брак надо отменить как отжившее, это капиталисты придумали. Главное в жизни — служить партии коммунистов.

— Это еще ничего! Вот что она сказала на одном из женских собраний: «Вот, к примеру, я беременна — и не знаю, от кого. И это не важно — это пережиток прошлого». Совсем с ума сошла со своей любовью к партии.

— Сегодня, после увиденного, тема религии стала для меня очень важной. Если из нашей жизни исчезнут заповеди Христа и заменят их коммунистическими проповедями, то для России наступят черные дни. Как жить без добра, без любви друг к другу?

— Ты стал слишком пессимистичным, ведь у коммунистов тоже есть мораль добра, любви.

— Да, есть. Церковь призывает любить людей. А наша власть заявляет, высшая ценность — это любить идеи Ленина. Заметь, даже не своих близких, родных людей, а быть преданным лишь партии. Я считаю, что без Иисуса Христа нам нельзя. Особенно сейчас, когда народ разделен на два лагеря: пролетарский и интеллигенцию, и в своих речах коммунисты так и стравливают рабочих против нас. И всё это — когда у многих нет работы, люди злые, экономика слаба, кругом бедность.

— И это говоришь ты, почти неверующий человек?

— Мое мнение начинает меняться. То, что увидел сегодня, меня потрясло. До сих пор не могу прийти в себя. Всё думаю, как написать свой фельетон, чтоб выставить на обзор гнусные дела коммунистов и комсомольцев и при этом лишь слегка задеть власть. Иначе редактор не пропустит, он предупредил меня.

— Ну, насколько я знаю, ты мастер на такие хитрости, — улыбнулась жена, убирая посуда со стола.

— Пока мне это удается, но мои фельетоны начинают всё больше раздражат власть.

— Будь осторожен, если ты останешься без работы, то мы окажемся на улице и помрем с голоду.

— Это и сдерживает нас, газетчиков, писателей, писать правду жизни, хотя вокруг столько безобразия, а мы лишь намеками пишем. А ведь об этом надо кричать на всех углах.

— Ой, давай не будем говорить о политике — это опасно, и я устала… Лучше — о театре, о литературе. Да, как у тебя продвигается твой роман «Белая гвардия»?

— Почти закончил, но вот вопрос, смогу ли его издать, ведь тема запретная. Коммунисты не хотят вспоминать о прежней жизни, когда людям жилось гораздо лучше, но у них ностальгия. Вот этим я и хочу воспользоваться. В душе мы все мечтаем вернуться в прошлое, даже рабочий класс, не говоря о крестьянах, которые голодают в своих селах.

— Говорят, в деревнях уже умирают люди. Как такое возможно? — и жена села рядом.

— Коммунисты уже какой год отбирают у них зерно подчистую, теперь им нечего сажать, да и на еду не хватает. Этим хлебом город кормят и еще продают за границу. Главное для них — чтобы город не взбунтовался, а с бунтующими крестьянами Красная Армия легко справляется. Однако если крестьянство объединится, то оно одолеет власть большевиков.

— Какой год об этом мечтает интеллигенция, но не происходит. С каждым годом надежды тают. Я очень жалею, что поверила советской пропаганде о светлой жизни и вернулась в Россию. К нам туда приезжали деятели советской культуры и заверяли, что в России всё хорошо, как прежде. Мы верили этим подлым людишкам, которые оказались просто пропагандистами. Даже заверяли, что если нам не понравится, в тот же день сможем вернуться в Париж. Это оказалось ловушкой.

— Я удивляюсь, как вы могли клюнуть на такое? Коммунистам очень не нравилось, что вы за рубежом ругаете Советскую власть, а ведь они мечтают о кредитах в Европе, Америке для строительства новых заводов. Иначе страну ждет бунт, а значит, захват власти народом.

— Ладно, я пойду на кухню мыть посуду. Вроде мы не хотели говорить о политике… Только одно расстройство.

Когда Люси вернулась из кухни, муж писал на желтых листах. Жена легла на кровать и раскрыла книгу Золя. И тут она вспомнила:

— Ты знаешь, сейчас на кухне Люба готовила в кастрюле курицу, такой вкусный запах, аж слюнки потекли. Наверно, муж у кого-то отнял, ведь он милиционер.

— Вот когда издам свою книгу, то и на нашем столе будут и курица, и мясо.

— Скорее бы этот день настал! Вся надежда — на твой роман.

За окном стало темно, и Михаил зажег лампу на столе. Спустя час Люси заснула, книга лежала у ее лица. Закончив черновой вариант фельетона, Булгаков отложил листы в сторону, налил в чашку чая и продолжал свои размышления о религии. Он вспомнил разговор с отцом Вениамином, то есть его слова: «Если отказаться от Иисуса, то его место сразу займет дьявол, ибо это место пусто не бывает».

Затем с чашкой Михаил подошел к открытому окну. На улице стояла темень, и лишь слабый свет — в окнах людей, словно в этом черном дьявольском просторе лишь свет лампы в домах говорил о том, что там еще теплится божья искра. «Если коммунисты изгнали Иисуса, то нынче Россией управляет Сатана, — заключил Булгаков, — и его имя — Иосиф Сталин? Значит, нами управляет Сатана, диктатор. Тогда куда же девался Иисус с идеей о добре? Он исчез? Нет! Дело в том, что тьма не может существовать без света». И тут Михаил обратил свой взор на светящуюся Луну в темном небе. «Вот где сейчас обитает Иисус, хоть далеко от нас, и всё же светит, хотя его лучи слабо греют сердца людей. Но он дает нам надежду, как луч света в темном царстве. Да, сегодня его власть совсем слаба, и балом правит Сатана. Эту мысль мне следует донести до людей, чтобы они поняли, кто на самом деле управляет ими. Любой диктатор — это Сатана, и единственная его цель — удержаться у власти как можно дольше. Безграничная власть позволяет ему грабить страну и карать своих противников — честных людей, которые хотят изгнать зло».

Такая философская мысль так захватила его сознание и душу, что он решил написать роман на эту тему и тем самым раскрыть людям глаза. Если Россией управляет Сатана, но такая страна обречена, у нее не может быть светлого будущего, как обещают коммунисты. Людям не следует отворачиваться от церкви, от Иисуса. Тогда Сатана станет еще сильнее, и изгнать его будет крайне трудно. «Каждый честный человек, если таковым себя считает, должен хоть как-то бороться против Зла. И этот роман — моя борьба за будущее России». Эта мысль сильно взволновала писателя, автора повести «Собачье сердце». Еще час он стоял у окна, разглядывая то тьму, то Луну.

Внезапно из соседней комнаты донеслись женский крик и плач ребенка. Михаил вздрогнул и глянул на жену, которая вмиг открыла глаза.

— Это Люба, опять муж явился со службы пьяным и бьет ее, — сказал Булгаков. — Как это надоело, может быть, поговорить мне с ним?

— Ты уже один раз это сделал, и он чуть не посадил тебя в тюрьму. Ты хочешь, чтобы в этот раз милиционер тебя точно посадил?

Женский плач и брань ее мужа — стражника порядка — длились минут пять. Оба супруга сидели за столом и читали книгу, заткнув уши ватой. После всё стихло.

— Наконец-то, — легко вздохнула жена, — давай спать, хотя какой тут сон, — и снова принялась за свою книгу.

Вскоре жена легла спать, Михаил снова вернулся к окну и уставился на темень и Луну. Возникшая мысль об Иисусе, о Сатане, о Сталине не давала ему покоя. Так длилось более часа. Так возник замысел будущего романа. Затем он резко вернулся к столу, взял из стопки бумагу и спешно записал: «Роман. “Явление Воланда в Россию”». Первую главу он назвал «У Патриарших прудов». И стал писать: «Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке». Затем он задумался, и возник образ второго героя, и его тоже описал. Эти люди были ему знакомы: один — пожилой редактор, другой — молодой поэт из рабочих. Писалось легко и свободно, хотя автор еще не знал, какой будет следующая глава и чем завершится весь роман.

Когда Михаил закончил первую главу, то стальное перо опустил в пенал, устало открыл крышку серебряных часов и глянул на циферблат. Время близилось к четырем утра. Затем он бесшумно залез под одеяло жены и не заметил, как заснул.

Обычно Люси просыпалась поздно. Увидев спящего мужа, она тихо поднялась с кровати, накинула на плечи халат и подошла к столу. Там лежали исписанные синими чернилами листы. Было ясно: муж работал до глубокой ночи. Вообще, он любил работать по ночам в тиши, когда квартира замирала. Правда, бывало, что сосед сверху, молодой слесарь с женой, устраивали гулянку, и тогда гармошка гремела до полуночи, сотрясая потолок. В такие часы Михаил и Люси отправлялись в гости к друзьям.

Михаил проснулся ближе к полудню, на столе его уже ждала тарелка манной каши. Жена пила чай. Миша сел рядом и произнес со сверкающими глазами:

— Вчера ночью меня озарила идея написать роман о дьяволе, который решил посетить нас, Россию.

— А что, вполне разумно, если раньше мы молились Иисусу, то теперь станем поклоняться дьяволу. Довольно интересный замысел, мне нравится.

— Я рад, что мой замысел понравился тебе.

Михаил хотел сказать еще о Сталине, который предстанет в его романе в образе Сатаны, но почему-то воздержался. Такая мысль была слишком опасной. Если о ней узнают в НКВД, то тюрьмы ему не миновать. Он доверял жене, и всё же… пока не стоит говорить. Когда Люси со своим бывшим мужем — публицистом и другими писателями, журналистами вернулись в Россию, то гуляли смутные слухи, что они как-то связаны с НКВД. Ведь именно это ведомство организовало их возвращение домой. Михаил верил Люси, иначе бы не женился на ней. «Возможно, другие имели связь с чекистами, но не она», — говорил он себе. «Будет лучше, — решил Булгаков, — если об истинном замысле романа никто не будет знать, пусть читатели сами догадаются. Сам сюжет должен привести их к этой мысли. Задача очень сложная».

— Я очень надеюсь, что этот роман принесет тебе славу, деньги. Мы купим свой дом, будем к себе приглашать известных людей, а летом отдыхать на берегу Чёрного моря. Это моя мечта!

— А для меня самое главное — я брошу свою работу в газете, и дома в своем кабинете, в тишине буду писать свои произведения. Есть уверенность, что с этим романом у меня всё получится, если коммунисты не станут мешать. Только это пугает меня.

— Избегай острых сцен, диалогов, если даже важно для тебя. И вообще, у тебя богатая фантазия, пиши про любовь, детективы, фантастику — люди любят такое, это быстрее принесет тебе славу, деньги.

— Деньги всем нужны, но я не хочу дешевую временную славу.

— Ты хочешь стать Достоевским, Толстым?

— Да, хочу писать, как они.

На это жена засмеялась, а Михаил ответил:

— Я знаю, ты не веришь в это, и все же я стану настоящим писателем, как наши классики.

— А мы это сейчас проверим. Я вижу, ты уже написал одну главу, ну-ка, прочитай, как тебе известно, во Франции я работала в литературной редакции и способна оценить текст.

— Ладно, только убери со стола кастрюлю и тарелку.

Ему хотелось узнать, догадается ли жена, что в образе дьявола по имени Воланд скрывается Сталин.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Михаил взял в руки лист и стал читать. Вдруг остановился и сказал:

— Название первой главы нужно изменить, пусть она будет называться «Никогда не разговаривайте с неизвестными». Тем самым я хочу намекнуть читателю, что в советской стране опасно говорить с незнакомыми людьми, кто знает, может быть, это агент НКВД, а ты ему сболтнешь лишнее — скажешь что-то плохое о правительстве. И тем более — с иностранцем, которых считают шпионами.

— То есть тонкий намек на нашу жизнь.

Писатель продолжил чтение и описал первых героев — редактора Берлиоза и пролетарского поэта Бездомного. Далее местность — это Патриаршие пруды — и погоду — невыносимую жару. И тут Михаил пояснил жене:

— Дьявол является во время небывалой жары. А почему людей не оказалось на Патриарших прудах — они боятся дьявола, — и чуть не выскочило слово «Сталин», — поэтому все скрылись. Никто не хочет встречи с Сатаной.

Далее Михаил рассказал, что Берлиоз заказал поэту Бездомному антирелигиозную поэму об Иисусе, и писатель тем самым намекнул, что в стране идет борьба против Бога. И в первых рядах этой борьбы должна быть пролетарская молодежь. Но вот беда — они малообразованны и пишут очень плохо. И ко всему — поэт Бездомный, который написал об Иисусе целую поэму, совсем мало знает о своем герое.

И тут Люси усмехнулась:

— Это очень забавная фраза: «Полное незнание вопроса, по которому Бездомный собирался писать». Ты здорово задел.

Булгаков продолжил читать: «И редактор, человек весьма образованный, был вынужден прочитать поэту целую лекцию, всячески доказывая, что Иисус не существовал, а то в поэме Бездомного пророк получился как живой».

— Какая сволочь этот Берлиоз, он умышлено толкает этого пролетария ненавидеть пророка.

— Ты верно заметила, сами рабочие не додумаются до такой гнусности. Всё это делает наша продажная интеллигенция, которая служит коммунистам. Тем самым она укрепляет их власть, за это получая приличные гонорары и почти бесплатное питание в ресторанах типа МАССОЛИТа.

— Читай дальше, это интересно.

Когда Булгаков описал внешность Воланда, жена сразу насторожилась:

— Это образ Сталина, ведь тот низкого роста?

— Нет! Да, Сталин низок, но не хромает, и у него нет золотых зубов.

Михаил сделал хитрый ход — лишь вначале указал на сходство со Сталиным и далее привел другие черты, которые не свойственны вождю. Однако первые приметы — это низкий рост — запомнятся сильнее, чем последующие, — решил про себя писатель.

— А трость у иностранца — с черным набалдашником в виде головы пуделя — ты это взял у Фауста? Там Сатана ходил с такой тростью.

— Очень верно заметила. Так и есть.

Затем Берлиоз называет этого незнакомца «немцем», а молодой поэт — «англичанином». Редактор был более образован и знал, что именно немцы помогли коммунистам деньгами, и те совершили переворот в своей стране. Для чего? Чтобы свалить Россию, которая входила в блок Антанта — противник Германии. Булгаков помнил, как в 1917 году оппозиционные газеты называли Ленина предателем, немецким шпионом.

Михаил стал читать дальше, и оказалось, что Сатана Воланд говорит с акцентом. И жена встревожилась:

— Сталин тоже говорит с акцентом?

— Но я же вначале сказал, что он немец.

Люси кивнула головой. И едва муж прочитал еще абзац, как снова заговорила:

— Мне понравился этот отрывок, где Бездомный, как всякий наш пролетарий, презирает иностранцев. Так оно и есть, коммунисты все свои неудачи в политике валят не на себя, а на врагов — капиталистов, иностранцев, шпионов. «Это они мешают нам жить, потому мы бедны». И простой народ верит.

— Как не верить, если каждый божий день кормят народ такими баснями. Даже Фома неверующий и тот поверил бы.

Михаил продолжил: «“Нет, он не англичанин…” — подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: “Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!” — и опять нахмурился». И тут Люси остановила его:

— Подожди, если Воланд так хорошо говорит по-русски, выходит, это наш человек? Это намек на какую-то личность?

— Нет, это просто дьявол, он может легко перевоплощаться. Да и ты думаешь, у нас нет своих дьяволов? Это обобщенный герой.

Едва писатель дочитал слова поэта Бездомного: «“Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки!” — совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич», как Люси сказала:

— В нашей жизни такое становится обычным делом, если твои взгляды не нравятся коммунистам. Уже десяток профессоров сослали в Сибирь, не говоря о том, что двести ученых — цвет науки — еще при Ленине посадили на пароход и выслали за границу. Наверно, в душе эти ученые благодарят Ленина, иначе сейчас оказались бы в Соловках. Ты думаешь, редактор или цензор пропустит такое? Ведь они дотошно читают каждое предложение. Да и Воланд у тебя согласен с политикой коммунистов и чуть не кричит: «Именно, ему там самое место». Он случайно не член партии?

Булгакову хотелось крикнуть: «Ведь это же Сталин! Потому так говорит».

Муж и жена тихо засмеялись. И автор пояснил:

— Ведь это дьявол, его дело — творить зло, под маской добра. Если цензор уберет эти слова — пусть. От этого роман сильно не пострадает.

Михаил взял новый лист и стал читать о том, как Воланд вмешался в разговор редактора и поэта. И был удивлен, узнав, что они атеисты, как и многие россияне. Тогда встал вопрос: «Коль Бога нет, то кто управляет человеком?» — «Сам же человек управляет своей судьбой». — Воланд возразил: «Порой человек бывает внезапно смертен, так что же получается, если он хозяин судьбы, то сам себе устроил смерть? Или кто-то другой?» — «Если считать, что была случайность, скажем, кирпич упал на голову…» На что Сатана возразил, что кирпич сам по себе не может упасть, если кто-нибудь не толкнет его. То есть с умыслом. И далее Воланд предсказал, что Берлиоз умрет не своей смертью, а ему комсомолка Аннушка отрежет голову. А поэту Бездомному — что тот окажется в психушке. Так и случилось. Берлиоз направился к турникету, чтобы перейти трамвайную линию, и там очутился под колесами трамвая.

Увлеченная сюжетом, за всё это время Люси не задала ни одного вопроса. Лишь после гибели редактора она тяжело вздохнула и принялась рассуждать о случившемся:

— Интересно и таинственно. У меня вопрос. Так кто же управляет нашей судьбой, если не мы? Если из России изгнали Иисуса? Выходит, Сталин решает наши судьбы? Так и есть! Теперь не мы — хозяева своей судьбы. Он стал хозяином. Только он и его люди могут бросить кирпич нам на голову.

Булгакову опять хотелось сказать: «Да, ты права, это Сталин в образе Воланда», но вместо этого ответил:

— Нет, это не Сталин. Если мы изгнали Бога, то на смену явился дьявол. Это будет мистическое произведение — фантастика. Об этом я буду всем говорить, чтобы чекисты не подумали, что речь идет о вожде коммунистов.

— Я не поняла, если Воланд — дьявол, то зачем ему доказывать существование Иисуса, какой ему интерес, ведь это его враг?

— Видишь ли, если мы отрицаем Бога, то и Сатаны не существует. Это свет и тьма, и друг без друга они не могут существовать. Потому Воланд так усердно спорит с ними, что Христос — это не вымысел, так же, как и Воланд-Сатана.

— Из-за этого Воланд разозлился на редактора и решил доказать, кто в России — хозяин страны. И это он поручил Аннушке разлить масло, и преданная комсомолка выполнила волю своего вождя? Опять получается — Сталин.

— Выкинь из головы Сталина, — это всё дьявол, это — полуфантастический роман. Дьявол хотел доказать, что отныне страной управляет он. И после казни Берлиоза, то есть отсечения ему головы — самого важного места у образованного человека, — лишь тогда поэт Бездомный поверил в существование Сатаны. Дьявол сам не казнит, он это делает чужими руками.

— А комсомольцы служат дьяволу. Мне вспомнилось, как на судах над неугодными людьми часто активисты кричат в зале: «Смерть врагам народа!» И после судья выносит смертный приговор. Значит, прокуроры, которые невинных людей посылают на смерть, тоже дьяволы?

— Нет, они трусливые бесы, которые служат Сатане.

Едва Михаил прочитал фразу Воланда «Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев?» — И опять передернуло Берлиоза: «Откуда же сумасшедший знает о существовании Киевского дяди?», как Люси сказала:

— Я знаю, что ты имел в виду: чекисты шпионят за гражданами и собирают на них досье.

Михаил улыбнулся, похвалив жену:

— До чего же ты умная.

— Здесь много ума не надо. А эти двое — говорящий кот и Коровьев — в клетчатом костюме, словно клоун — кто они?

— Это близкое окружение дьявола, они исполняют волю хозяина. Тоже темные личности.

Булгаков под ними подразумевал конкретных личностей из окружения Сталина, но от жены скрыл. Кот — это был Молотов, а в клетчатом — Каганович, старые партийцы, их за глаза называли холуями Сталина.

— Люси, обрати внимание на этот диалог между Берлиозом и Воландом о существовании Иисуса: «А не надо никаких точек зрения! — ответил странный профессор, — просто он существовал, и больше ничего». — «Но требуется же какое-нибудь доказательство…» — начал Берлиоз. — «И доказательств никаких не требуется, — ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал». Так с нами — с интеллигенцией — разговаривают коммунисты. Заявляя, что Ленинская теория о социализме верна и не нужно никаких доказательств, никаких точек зрения, никаких партий.

— Я не обратила на это внимания.

Дочитав первую главу, муж спросил:

— Ну, как?

— Начало интересное… Надеюсь, цензура пропустит, ведь это же мистическое произведение, хотя события кажутся реальными.

— Дальше будет более фантастично, и это усыпит бдительность цензоров. Всем говори, что муж пишет о дьяволе: то ли мистику, то ли фантастику.

ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ

Только Михаил вернулся домой, как за окном услышал голос госпожи Бирс. Он выглянул на улицу. Под окном стояли две старушки, в коричневой шляпе и черной вуали. Они говорили о политике.

— Я уже устала ждать, — жаловалась Бирс, — когда придут наши и прогонят коммунистов.

— Быстрей бы это случилось, хоть напоследок пожить бы в свободной России.

Такие опасные речи насторожили писателя, и он тихо предупредить соседку:

— Мадам Бирс, будьте осторожны, Вас могут подслушивать. У наших стен есть уши.

— Мне всё равно: без прежней России жизнь потеряла смысл.

— Поверьте мне, они не пощадят даже Ваш возраст.

Такие слова вразумили, и старушки сменили тему, заговорив о прежней жизни, словно с этой жизнью их уже давно ничего не связывало. А Михаил устроился за столом и начал писать вчерашний фельетон, пока на кухне жена с другими соседками на примусе жарили лук и картошку. Люси старалась со всеми женщина вести беседу, чтобы не возникало ссоры, порой из-за пустяка. Когда жена вернулась в комнату с кастрюлей, вместе стали ужинать, и Михаил рассказал о городских новостях. Затем за чашкой чая Люси попросила его прочитать новую главу романа, которую он сочинил за ночь. Она называлась «Погоня» — о том, как Бездомный гнался за Воландом и его свитой. После того как Воланд отправил редактора на казнь, поэту стало ясно, что это был Сатана, а значит, он может много бед принести народу, который ни о чем не догадывается. Как патриот Бездомный решил задержать Воланда и сдать его в милицию, таким образом спасти страну от Сталина, то есть от дьявола. Однако тот с дружками словно растворились среди людей, домов и коммуналок. В конце концов погоня привела поэта к Москве-реке. И тут поэту стало ясно: дьявол скрылся на другой стороне. Тогда он переплыл холодную реку и оказался у ворот. Он стал стучаться, но два охранника остановили его.

— Ты хотел сказать, что Воланд живет за Москвой-рекой, но ведь там Кремль, там живет Сталин.

Писатель был озадачен, так как допустил прямой намек. И всё-таки он не хотел сознаваться и объяснил ей так:

— Ты опять про Сталина, это же Сатана, он просто укрылся за кремлевской стеной, но там не живет.

— Но у меня сложилось впечатление, что Воланд со свитой там живет.

— Если так, то это место я изменю. Скажем, поэт поплыл по реке, но вернулся из-за холодной воды.

— Так будет лучше.

— А зачем Бездомный нацепил на грудь старую иконку? — спросила и сама же ответила: — Икона — это символ веры, то есть пролетарский поэт снова стал верующим человеком, когда узнал Истину.

— Да, именно так, это против Сатаны. Победить зло может только добро, а добрые идеи, которые стали этикой цивилизованного мира, нам заповедовал философ Иисус. В иконе «Образ Божьего Милосердия». Без него Россия погибнет, так как мораль коммунистов идет против природы человека. Пока не знаю, о чем дальше писать, как будет развиваться сюжет, буду думать, не знаю, когда придет новое озарение.

— Хоть смутно, но замысел твой ясен. Ну, что ж, будем ждать. А пока чем займешься?

— Я должен закончить «Белую гвардию» и предложить театру. Говорят, так легче пробиться к читателям.

ТЕАТР

Завершив роман «Белая гвардия», Булгаков все исписанные листы сложил в папку, и с портфелем в руке зашагал по улице в крупное издательство «Социализм». Михаил остановился возле бывшего особняка Рябушкина — в стиле барокко, который был отобран у банкира и передан издательству. Главный редактор Берлизов, из бывших интеллигентов, принял писателя тепло и указал на стул напротив. Ему было приятнее иметь дело с авторами из интеллигенции, чем с малообразованными пролетариями. Михаил знал его по статьям в газете «Известия», где тот развивал идеи социалистического реализма. Доказывая, что это подлинная литература и другой не может быть. Это было требование коммунистов. Хотя такая работа было противно его душе, но Берлизов аккуратно выполнял ее, чтобы прокормить свою семью. Таким образом, многие выживали. Едва глянув на название романа, редактор сразу сморщился.

— Это роман о белогвардейцах? — воскликнул он и снял круглые очки. — Вы, случайно, не больны?

— Позвольте объяснить: да, это о них, но в конце мои герои понимают, что сражаться бесполезно, потому что народ идет за коммунистами. А значит, в этой борьбе они правы. Конец таков.

Редактор задумался и произнес:

— Если это так, то вы меня успокоили, и всё же сама тема: белогвардейцы — враги коммунистов… Нет, такое я не могу опубликовать. Да и цензура не пропустит… Как такая тема могла в голову вам прийти, всё-таки Вы в газете работаете и прекрасно знаете, что можно, а что нельзя писать. Может, Вы напишете какую-нибудь повесть о Красной Армии, о рабочем классе в борьбе за социализм. Партия от нас этого требует. С Вашим талантом для Вас это пустяк. Я до сих пор в подробностях помню Ваше «Собачье сердце» — это шедевр, жаль, что запретили повесть. Итак, что Вы скажите о моем предложении — книгу о социализме? За нее вы получите приличный гонорар и не будет жить бедно.

— Увольте, таких писак и без меня хватает.

— Верно заметили, но вот беда в том, что писать интересно могут лишь единицы. Остальные приносят мне столь ужасные вещи, что после первой страницы меня начинает тошнить. Что касается «Белой гвардии»… Одно лишь упоминания о белой гвардии их, там наверху, бросит в дрожь. В других редакциях Вам дадут такой же ответ, хотя можете обратиться к Ангарскому, он упрямый человек, не боится потерять работу. А над моим предложением Вам стоит еще раз подумать. Смотрите, как живет Пильняк — свой автомобиль, даже в Америку съездил. Такое даже во сне не приснится.

Булгаков молча покинул кабинет. Таких людей он не любил. Из редакции «Социализм» Михаил прямо зашагал на улицу Энгельса, и спустя полчаса он вошел в кабинет редактора и протянул папку с рукописью. Седоволосый, с белыми усами редактор также с удивлением глянул в лицо автору и молча, с интересом принялся читать. И после двух страниц поднял голову:

— Пишете грамотно, слог приятный. Расскажите о сюжете и замысле романа, хотя название пугает меня.

Булгаков вкратце изложил суть произведения. Ангарский задумался и произнес:

— Интересную тему выбрали, никто не осмелился писать о белогвардейцах. Я уверен, читателей это очень заинтересует, многие люди живут с ностальгией. Но как отнесутся коммунисты? Скорее всего, цензура не пропустит, хотя концовку Вы сделали в духе коммунистов. Как бы подыграли властям или это сделали искренне?

— Вы же сами знаете, зачем спрашивать.

— В самом деле, — улыбнулся редактор, достал из кармана круглые часы на серебряной цепочке и глянул на циферблат. — Вы извините, но мне пора, опять зовут на собрание, как они надоели, не дают работать. Давайте поговорим по дороге.

Булгаков последовал за ним, и в темном коридоре редактор продолжил:

— По тому, что Вы изложили, сюжет Вашего романа мне понравился — очень теплая обстановка, хотя и тема войны. Вот мой совет: будет лучше, если Вы предложите ее Большому театру. Там есть сильные режиссеры, как Станиславский, Немирович-Данченко, эти люди имеют вес среди коммунистов и могут себе позволить некоторые вольности. А когда там получите признание, то нам легче будет опубликовать эту книгу. К сожалению, жизнь у нас стала такой гадкой, что приходится нам хитрить, иначе при этом режиме не выжить.

Они вышли на улицу, день был теплый — синее небо, хотя дул легкий ветерок. У дороги Ангарский махнул рукой, и к ним подкатил фаэтон.

— Вам в какую сторону, Вас подвести?

Молодой писатель зашагал по тротуару с портфелем в руке. Он был доволен: хоть какая-то надежда появилась.

Вечером за ужином Михаил рассказал о своем разговоре с Ангарским, который пришелся ему по душе. «Это настоящий интеллигент. Хотя он выпускает научную литературу, но тема моего романа понравилась ему, и он готов издать. Этот человек показался мне смелым, он бережет свою совесть.

На другой день Булгаков уже находился у здания Большого театра. Он передал свою рукопись секретарю, и ему сказали явиться через две недели.

— Мне очень хочется, чтобы рукопись попала в руки Станиславского, потому что тема романа непростая, и нужно дочитать его до конца.

В ответ молодой секретарь пояснил, что сначала с рукописью знакомится редакционная коллегия, и если ее одобрят, только тогда роман окажется на столе главного режиссера Станиславского.

Когда Булгаков спустя три недели снова вернулся в театр, то в большой комнате за столом собрались три человека средних лет. Автор сел напротив, и в их глазах заметил живой интерес к «Белой гвардии». На душе стало как-то тепло — значит, его роман им по душе. Они спрашивали о работе в газете, когда вошел Станиславский — седой худощавый старик в пенсне. С улыбкой на лице он протянул руку писателю. Михаил был взволнован и сразу поднялся со стула.

— Мы ознакомились с вашим «опасным» произведением — нам понравилось, хотя кое-какие места нужно смягчить. Да, и название следует изменить: слишком резкое для слуха коммунистов. Одним словом, это достойное произведение. И еще: хорошо, что в романе нет сцены войны «белых» с «красными». Всё происходит в одной квартире, где собрались белые офицеры в канун Нового года. Вроде мирная сцена. Если начало им не понравится, то конец вполне удовлетворит их. Хочу сразу предупредить: я не уверен, что нам позволят показать его, но мы будем бороться.

Случилось так, как предсказал главный режиссер ведущего театра. Минуло полгода, а цензура так и не дала «добро». Тогда Станиславский встретился с министром культуры Луначарским и попросил его помочь. Однако тот не мог отменить решения цензуры, а обратиться с этим вопросом к Сталину он не мог из-за страха пред вождем. Тогда он зашел в кабинет к Рыкову, который был вторым человеком после Сталина и получил добро. Такэта повесть под названием «Дни Турбиных» вышла на сцене Большого театра. Московская публика встретила ее восторженно, как глоток свежего воздуха. Вся интеллигенция потянулась в театр — билеты купить было сложно — а за ними и рабочий класс. Вся Москва только и говорила об этой пьесе. То была ностальгия о потерянной России, и словно они очутились в том «золотом» времени. И никто из них не обратил внимания на концовку, где герои — белогвардейцы смирились с новой властью. Когда занавес опускался, публика громко аплодировала и просила автора на сцену. Так родилась новая литературная звезда. Когда этот оглушительный успех дошел до Сталина и его окружения, те тоже решили посетить Большой театр.

Однако советская критика встретила эту пьесу враждебно, в штыки. Почти все главные газеты эту пьесу назвали белогвардейской, враждебной, а автора — скрытым врагом Советской власти. Такие обвинения были опасны, так как на этом основании чекисты могли завести уголовное дело на писателя. Однако Булгаков надеялся, что громкая слава спасет его от тюрьмы.

Когда Сталин со своими людьми в темно-зеленых кителях появился в ложе, все зрители стали поглядывать наверх. Затем раздались жидкие хлопки, но публика не поддержала их. Это задело нового вождя, и в груди вспыхнула злоба, а впрочем, он быстро успокоился, так как знал настроение интеллигенции. Сталин продолжал улыбаться, гладя свои пышные усы. В зале свет стал тусклым, зато сцена с декорацией — гостиная комнаты с дорогой мебелью и новогодней елкой — ярко осветилась. И по залу плыла классическая музыка.

Все смотрели пьесу затаив дыхание, лица зрителей светились, словно они сами очутились в той эпохе, хотя после госпереворота минуло всего девять лет. Сталин обратил на это внимание, сверху разглядывая лица людей, которые не любили его. И первым желанием было запретить пьесу. Но после раздумий вождь успокоился.

Когда на сцену опустились массивные бордовые шторы, публика с восторгом стала аплодировать. Актеры в красивой военной форме царской армии предстали пред зрителями. Между ними стоял счастливый седой Станиславский в пенсне. Было такое ощущение: всё это происходит в прежней России. Из зала стали кричать: «Автора! Автора!» Волнуясь, Булгаков вышел на сцену и стал с краю, но главный режиссер позвал его к себе. Сталин и его окружение тоже поднялись. Люди не хотели покидать зал, ведь на улице их ждала голодная Советская Россия. И тут Булгаков увидел улыбающегося вождя, который сдержанно хлопал. Внешне он имел лицо доброго человека.

Так в сорок лет Булгаков стал знаменитым автором. Он получил признание не только среди интеллигенции, но и среди образованного рабочего класса. К Булгакову пришла не только слава, но и большие гонорары. Теперь появилась уверенность, что он сможет купить отдельную квартиру и в тиши будет писать новые романы и пьесы, а лето проводить на берегу Чёрного моря.

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

Когда Сталин со своей свитой — Молотовым и Кагановичем, а также маршалом Ворошиловым вернулись в Кремль на черных автомобилях, в гостином зале их ждал ужин из разных деликатесов и лучшие водка и вина. За столом говорили обо всем, даже о женщинах, и порой рассказывали непристойные анекдоты. Каждый старался угодить вождю. Каганович был шутником, мог развеселить кого угодно, а Молотов был в словах сдержан, зато начитан и мог дать хорошие советы. Он мог работать сутками, сидя за столом, и не зря Ленин назвал его «каменной жопой».

Спустя два часа товарищи разъехались по домам, а Сталин вернулся в свой кабинет. Как обычно, он ложился поздно и просыпался ближе к полудню. Вождь уселся за массивный черный стол, раскрыл папку и стал читать различные документы и донесения. Одна из бумаг очень заинтересовала его. Она поступила от Ягоды — начальника НКВД. «Дорогой Иосиф Виссарионович, мои сотрудники (чекисты) получили сведения от надежных агентов, что писатель Булгаков уже два года как пишет роман о дьяволе. Есть подозрения, что это политический роман, так как в образе дьявола скрыт образ не то Ленина, не то Сталина. Мы установили за ним наблюдение. О том, что писатель плохо относится к рабоче-крестьянской власти, он этого не скрывает в беседе со своими друзьями». Прочитав это, Сталин написал снизу: «Пока его не трогать, продолжать наблюдение. Меня интересует его роман о дьяволе. Сталин». Это донесение взволновало генсека: когда известный писатель пишет о тебе роман и представляет тебя в образе дьявола — это слишком опасно. Ему было известно, что художественное произведение оказывает на людей сильное воздействие, и таким тебя запомнят в истории. Сталин закурил трубку. Затем стал ходить по комнате, говоря себе: «Неужели этот подлец смеет поднять руку на меня? Может, расстрелять его, объявив врагом народа?» Он ходил по комнате в слегка скрипучих сапогах, выпуская клубы дыма. Вдруг остановился у картины на стене, где были изображены лес и голубая река. «Нет, пока трогать нельзя, иначе интеллигенция сделает его своим символом, как мученика Христоса. Тем более его имя сейчас гремит. Да и пока нет достоверных сведений, обо мне ли роман. Надо это проверить».

Сталин вышел в приемную, и секретарю средних лет сказал:

— Привезите ко мне Луначарского.

— Есть, товарищ Сталин! — и секретарь поднял трубку, чтобы кому-то позвонить.

Время было за полночь, когда в просторной квартире министра культуры раздался телефонный звонок. Трубку со стены сняла его взрослая дочь, которая в это время еще читала книгу в кресле. «Да, папа дома, — ответила она спокойно, — я ему передам». Длинный коридор заканчивался спальней родителей. Да и отец уже сам вышел в халате.

— Сейчас машина приедет за тобой, от самого Сталина. Надеюсь, там тебя не арестуют, как других?

— Будем надеяться, что это не так, — и тяжело вздохнул. От страха он почувствовал в ногах слабость.

Спустя пять минут министр уже ехал в черном автомобиле по слабоосвещенным улицам. Он думал лишь об одном: зачем среди ночи стал нужен хозяину? Тревога была не напрасной, ведь за последний год ряд старых коммунистов был арестован. И для этого достаточно доноса.

А через десять минут Луначарский уже шел по коридору, вошел в приемную и оттуда — к Сталину, который сидел в кожаном кресле за обычным столом из зеленого сукна. Хозяин указал тому на стул напротив себя. Старый интеллигент с волнением опустился на край кресла, словно явился на допрос. «Из Сталина получился бы хороший министр НКВД, — подумал в тот миг старый коммунист, — он хитер, смышлен, но никак не генсек страны».

— Как дела, Иван Петрович, всё хорошо, как жена, дети, внуки? Надеюсь, всё хорошо?

— Спасибо, Иосиф Виссарионович, за внимание.

— Ну, зачем так официально, мы с тобой — старейшие члены партии, скрывались от жандармов. Скажи мне, как получилось, что в Большом театре дают спектакль «Дни Турбиных»? Сегодня я с товарищами был в театре. От нее попахивает царской властью, белогвардейщиной.

У Луначарского еще сильнее застучало сердце, и он с трудом заговорил:

— В самом начале я был против, когда ко мне обратился Станиславский с письмом. Я ему ответил, что я не могу решать единолично, так как здесь белогвардейцы. И тогда его письмо я отправил Рыкову и Бухарину — членам правительства. И они дали добро. Заверяю Вас, что я лично был против.

— Значит, ты решил свалить вину на своих товарищей. Нет, я не против пьесы. Сегодня в театре я наблюдал за народом и понял, о чем думают образованные люди в стране, — генсек с минуту помолчал и спросил: — Да, а как поживает твой брат, Алексей, говорят, он сидит в тюрьме за связь с Троцким — моим врагом? В свое время вы все восхищались Троцким — великий соратник Ленина, который совершил революцию, выиграл гражданскую войну — а где он сейчас? В Казахстане, в ссылке. Народ скоро забудет его. Но ты оказался хитер, не то что твой брат-дурак, ты выжидал, пока в этой борьбе один из нас не победил.

— Я всегда был с Вами.

— Ладно, скажи мне, этот писатель Булгаков в самом деле талантлив? Только говори правду.

— На литературном небосклоне он появился недавно. О нем мало что известно. На днях Булгаков принес в одну из редакций новый роман. Тоже о белогвардейцах, которые бежали на Запад. Читается очень интересно, концовка такая же: белые смирились, так как поняли, что против коммунистов — а значит, против народа — нельзя идти, и их тянет домой. Цензура отказала ему. Я тоже считаю, такое нельзя публиковать, хотя роман написан интересно — у него есть талант.

— Может, он напишет роман о большевиках, о нашей армии?

— Ему это уже предлагали, сулили приличные гонорары, но отказался. Говорит, такая тема для него не интересна, у него другие убеждения.

— Понятно, как и вся интеллигенция, он мечтает вернуться в прошлое. И надо сказать, что его пьеса «Дни Турбиных» именно об этом, она тянет людей в царское время. Я вот думаю, а не сослать ли его в Сибирь, на лесоповал, лет на десять, другим человеком вернется. Что скажешь?

— Говорят, он не из трусливых людей. Я один раз беседовал с ним, и у меня тоже создалось такое впечатление о нем, — соврал министр культуры, желая спасти талантливого писателя. — Да и сейчас, при его популярности, это нанесет большой вред Вашему авторитету. Интеллигенция совсем отвернется от Вас, даже часть рабочих. Посадив его, мы сделает его мучеником.

— Ты прав, я не могу допустить, чтоб у нас появился новый пророк, при всем том, что мы еще до конца не избавились от Иисуса и его церкви. Они мешают нам.

— Будет лучше, если Вы сделаете Булгакова и интеллигенцию, которая любит его пьесу, своими людьми.

— Такая мысль очень хорошая, но как это сделать?

— Чаще ходите на «Дни Турбиных», и люди поймут, что эта пьеса тоже нравится Вам, а значит, товарищ Сталин — на стороне интеллигенции.

— А ты умен! Очень хитрый ход, ты мне нравишься.

На лице министра возникла улыбка, на душе стало легко. И тогда Сталин отпустил его:

— Ладно, Иван Николаевич, иди спать, уже поздно, а я еще поработаю.

Луначарский направился к двери, и тут Сталин остановил его:

— Иван Николаевич, а почему ты не хлопочешь предо мной о своем брате? Разве он тебе не дорог?

— Смею ли я просить, ведь его признали Вашим врагом. Его с толку сбил Троцкий.

— Говорят, ему дали десять лет, я подумаю о том, чтоб ему скосили лет пять.

— Большое спасибо, Иосиф Виссарионович, век буду помнить Вашу доброту.

Министр не помнил, как очутился в коридоре, надел шляпу и готов был заплакать, ведь его брат Алексей перед законом был чист.

Когда вождь остался один, он стал расхаживать по кабинету, о чем-то думая. Затем взял трубку и закурил, выпуская изо рта густой дым. И вдруг его лицо засияло: ему в голову пришла удачная мысль. Он вышел в приемную и сказал секретарю:

— Ну, срочно ко мне пригласи нашего главного цензора. Сейчас, ночью, отправь к нему домой мою машину. А по телефону скажи ему, пусть не пугается, это не арест. Все они трусливые.

Спустя полчаса Фринов — главный цензор лет пятидесяти, лысый, в кителе, с волнением вошел в кабинет. Хозяин сидел в кресле с трубкой и указал на такое же кресло напротив.

— Благодарю, товарищ Сталин.

— К чему эти буржуазные словечки — «благодарю», надо проще, ведь мы простому народу служим.

— Спасибо, товарищ Сталин, Вы верно сказали, — присел тот на край кресла с ровной спиной.

— Как у тебя дела, как дома в семье, нужна ли моя помощь? Не стесняйся, говори. Мы, коммунисты, — простые люди.

С натянутой улыбкой благодарности Фринов заверил, что у него всё хорошо.

— В таком случае, у меня есть к тебе разговор. Итак, ты знаешь такого писателя — Булгакова?

— Да, товарищ Сталин, это автор «Дней Турбиных».

— Так вот, скажи своим главным редакторам, чтобы всячески ругали его в своих газетах. А я со своей стороны буду хвалить Булгакова.

Фринов сделал удивленное лицо и спросил:

— Я Вас не совсем понял, товарищ Сталин.

— И не надо понимать, делай свое дело — и все. И вот что, — сказал напоследок хозяин Кремля, — об этом разговоре — никому. Если завтра по Москве пойдут слухи, что я дал тебе указание ругать Булгакова, то окажешься в тюрьме. Да, вот еще что, пусть ругательные статьи пишет старая интеллигенция. Если кто откажется, то пусть им чекисты займутся.

— Всё ясно, будет исполнено, товарищ Сталин.

— А теперь иди домой, наверно, женушка заждалась тебя в постели, — и тихо засмеялся.

В тот год, пока шла пьеса «Дни Турбиных», Сталин одиннадцать раз посетил театр. И по Москве уже ползли слухи, что генсек поддерживает интеллигенцию, несмотря на то, что в газетах чиновники от культуры продолжают травить Булгакова, называя его «белогвардейцем», «скрытым врагом пролетария» и так далее. И создавалось мнение, что Сталин — единственный защитник культуры, а враги — это госчиновники из числа старой интеллигенции, которые тайно вредят народу. И тогда Сталин начал их сажать в тюрьму, в Сибирь и даже расстреливать, тем самым подняв свой авторитет в глазах народа.

ВАРЬЕТЕ

Прошло полгода. Теперь Булгаков работал в Большом театре — писал пьесы. Он был счастлив, как никогда. Конец его мучениям в коммуналке, он купил отдельную квартиру в доме, где в основном жила интеллигенция. У них часто собирались актеры, художники, поэты со своими женами. Однажды Анна Ахматова привела собой молодого поэта Осипа Мандельштама. Все сидели за круглым столом. После сытного ужина — Булгаков был рад, что может досыта угостить друзей — стали пить чай. Хозяин дома попросил Анну почитать свои стихи, и все зааплодировали. Едва она закончила, Михаил дал слово поэту Танаеву, но вдруг Мандельштам поднялся с места и стал читать свои стихи. Всех удивило столь странное поведение молодого поэта. Однако его стихи оказались умными и пришлись всем по душе. Все разом захлопали. И лишь тогда на серьезном лице поэта гости заметили легкую улыбку. Он был самоуверен, так как знал цену своим стихам.

— Я еще один прочитаю, — сказал Иосиф и стал вновь хмурым. — Как вам известно, друзья, два месяца назад арестовали двух пожилых литераторов — Эрдмана и Каблукова. Это в память о них, то есть в отместку тирану.

С первых же строк стихи потрясли, у всех по телу пробежал холодок.

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны.

Тараканьи смеются глазища

И сияют его голенища.

А вокруг его сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей…

В эту минуту испуганный Михаил специально двинул чашку с блюдцем к краю стола, и она с шумом разбилась о пол. Все вздрогнули. Люси кинулась к мужу и подняла осколки, а муж громко сказал, словно ничего не произошло:

— Прошу, гости, угощайтесь конфетами.

И жена тоже поддержала мужа:

— Попробуйте вот это варенье, уверяю вас, всем понравится.

Так хозяин дома прервал чтение опасных стихов в своем доме. Среди гостей могли быть люди, которые сотрудничают с НКВД. Ахматова сразу поддержала хозяев дома и произнесла:

— А ну-ка, попробуем, — и взяла две конфеты, одну дала поэту. — Осип, и ты попробуй.

Однако обиженный поэт даже не взглянул на нее и продолжил стих:

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подковы кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него, — то малина,

И широкая грудь осетина

Осип сел на место, довольный своим поступком, и за столом воцарилась гнетущая тишина. И тут Михаил вспомнил про поэта Танаева и дал ему слово.

— Между прочим, — заметил кто-то из гостей, — наш друг Игорь Танаев получил квартиру от писательской организации. Пусть хоть одна комната — все же своя. Давайте поздравим его.

Все были рады за друга, кроме поэта Мандельштама, который воскликнул:

— Чему радуетесь, ведь эти квартиры — подачки от коммунистов. Сталин таким путем подкупает интеллигенцию России. Это ужасно! Лучше жить в сарае, чем брать у них жилье.

Люси возразила:

— У Игоря двое детей, давно скитаются по чужим людям. Что делать, если жильем распоряжаются коммунисты.

— Что удивительно, — добавил Михаил, — наш Игорь не пишет хвалебных статей о партии, о пролетариате, — и всё же получил. Потому что и в Союзе писателей понимают, что отрицать талант нельзя.

Когда хозяева закрыли дверь за последним гостем, Люси словно вспыхнула:

— Зачем Анна привела этого Мандельштама — выскочка, бестактный, а еще — явный провокатор. Прийти в чужой дом и читать такие опасные стихи, а вдруг среди гостей доносчики?

Михаил помогал жене убирать посуду.

— Этот Осип хоть и надменный, всё же его стихи хороши. Я читал их. Он слишком честный и не может жить иначе, как бы не закончил свои дни в тюрьме.

— Скажи Анне, пусть больше его не приводит в наш дом. И без того тебя ругают в газетах, так еще этого не хватало…

— Анна сама не ожидала от него такого. И всё-таки талантливых людей нужно поддерживать.

Спустя два дня супруги Булгаковы сидели в театре в первом ряду. На балконе сидел Сталин со своей свитой. Со стороны вождя это было девятое посещение пьесы «Дни Турбиных». Это всех удивляло, и в зале люди стали шептаться между собой, что Сталин поддерживает интеллигенцию, а значит, он за свободу слова в стране. Такое могло лишь радовать и давать надежду на лучшее. Хотя в действительности аресты деятелей культуры — артистов, писателей, поэтов, художников, а также педагогов, не говоря об инженерах — стало еще больше. Это оказались люди, которые осмелились критиковать вождя в своем кругу, и об этом узнали чекисты через своих агентов.

Когда занавес опустился, как всегда, бурными аплодисментами автора вызвали на сцену. Булгаков, в дорогом импортном костюме с бабочкой делал легкие поклоны зрителям. И в какой-то миг его счастливый взгляд застыл на Сталине. Вождь тоже был доволен: на лице — сдержанная улыбка, вялые хлопки.

Писатель задумался: «Зачем он снова явился, уже в десятый раз, неужели ему не надоело? Или на самом деле в восторге от моей пьесы? Вряд ли, — ответил он себе, — он умышленно выбрал такую тему, которая у народа вызывает ностальгию по тем временам, когда Россия была намного свободнее. А может, и вождь тоже предался ностальгии, ведь это годы его молодости, когда он со своими товарищами по партии грабил банки или устраивал собрания, митинги? Чему он так улыбается?» В эти секунды Булгаков в своем кармане брюк нащупал пенсне, которое он надевал в своем кругу для забавы, как символ прежней красивой жизни. В царское время его носили умнейшие люди: профессора и иные образованные люди. Даже мода была на нее. Нынче пенсне носили лишь старики. И писатель нацепил его, с золотой цепочкой, на левый глаз. В зале это вызвало еще большее волнение. Словно пред ними стоял человек той эпохи.

— Зачем он нацепил эту буржуазные очки? — спросил Сталин и глянул на Луначарского, который сидел с края.

Министр сразу догадался, но правду решил скрыть, иначе талантливый автор пострадает:

— Должно быть, ради забавы, говорят, Булгаков любит шутки, розыгрыши.

— А может, это намек о прошлых временах, как сама его пьеса?

Никто из товарищей не ответил. Они также недоумевали, с каких пор белогвардейцы, которых Сталин ненавидел и расстреливал в гражданскую войну, теперь стали нравиться. Но с вождем лучше не спорить, если тебе дорога должность.

Сталин молча встал и тяжелыми шагами направился к выходу, за ним — другие. Спереди шли два охранника в военной форме, с кобурой по бокам.

На следующий день Люси стала уговаривать мужа посетить Варьете, где шло цирковое представление. Михаил отказался, так как ему хотелось написать новую главу к роману о дьяволе. Теперь работа в Большом театре, где он писал пьесы по произведениям классиков, отнимала много времени. Жена обиделась.

— У нас и без того мало культурных заведений, — пожаловалась она.

Так как она была права, муж быстро согласился. Он засунул исписанные листы в белую папку, подошел к шкафу и стал одеваться. Красивые костюмы доставляли ему удовольствие, так как прежде он их не имел и лишь мечтал об этом. Он надел белую накрахмаленную рубашку и затем — черный пиджак, сшитый на заказ по его фигуре. В такой одежде он чувствовал себя настоящим интеллигентом. Да и при его популярности он должен был выглядеть красиво.

Не прошло и получаса, как супруги Булгаковы уже стояли в очереди у круглого здания Варьете. Здесь была разная публика, и тем не менее, в основном — служащие. Женщины — в летних платьях и шляпках, а мужчины — в летних светлых костюмах, правда, наряды уже давно изношенные. Несмотря на бедность, всем хотелось выгладить прилично.

Они купили места на балконе, где цены — в три раза дороже. Обычно там сидели важные чиновники, и для них места были бесплатными, как и в других заведениях, а также для советской элиты были дешевые спецмагазины.

Сцену варьете украшал рисунок красного цвета: колхозница с серпом в руке и рабочий с молотом — символ страны Советов. И надпись: «Даешь пятилетку (план) в три года!» На сцену вышел конферансье во фраке с бабочкой и прежде, чем начать представление, он вынул из кармана листок и зачитал оду Советской власти: «Славься, наша страна, под руководством коммунистической партии, которая верно ведет народ к процветанию!» И завершил пафосными словами о том, что недалек тот день, когда они обгонят Европу и будут жить намного лучше, чем капиталисты в своем загнивающем строе. «Верь, товарищ, этот день не за горами!» В зале раздались редкие хлопки. После начался сам цирк. На сцене появились мускулистые гимнасты, которые взбирались на плечи друг другу, держа в руках серп и молот. После них выбежали четыре пуделя — два черных и два белых — под руководством пожилых супругов. Следующим был фокусник с молодой напарницей, которая держала в руках две корзины: одну с кроликом, другую с голубем. Девушка в тюрбане, словно Шахерезада из восточной сказки, накрывала корзину цветным платком. Далее фокусник-маг в наряде араба говорил какие-то слова, и корзина оказывалась пуста. Но после какой-то молитвы животные снова возникали. А еще у них был номер, где девушка исчезала за черной ширмой и так же появлялась. Такие фокусы заинтересовали Михаила, он не мог понять, в чем хитрость, и решил — это массовый гипноз.

Ближе к концу на сцену вышел настоящий гипнотизер, лет пятидесяти, в кителе, который носили Сталин и другие коммунисты. Такая одежда становилась модной, людей в таком наряде, как обычно, милиция не останавливала на улице. Артист вывел на сцену десять человек и выстроил их в ряд, сам же сидел за их спинами в кресле. Это были юноши и девушки из пролетарских семей. Он начал отдавать им приказы, и те молча исполняли чужую волю. Сначала они дружно спели гимн, затем по приказу стали маршировать, как солдаты. А затем гипнотизер уже просто издевался над ними, и тебе безропотно исполняли, изображая, как ходит пьяный медведь, качаясь из стороны в сторону, и при этом рычали друг на друга. Зал хохотал до слез. И в конце они танцевали под народную мелодию. На балалайке играл сам артист. В самом начале Булгаков смеялся со всеми, но вскоре перестал, лицо его стало задумчивым. Эта забавная сценка натолкнула писателя на мысль, что с каждым годом Россия всё больше подпадает под гипноз коммунистов. И народ безропотно, как эти люди на сцене, выполняют порой даже нелепые указы. Их жизнь становится похожей на этот цирк, где людей обманывают, развлекают, обещают золотые горы. И простой народ верит. Всё оставшееся время Булгаков рассеяно глядел на сцену и думал о своем. Люси веселилась, еще долго не могла успокоиться.

Когда супруги вернулись в свою квартиру на втором этаже, Михаил зашел в спальню. Там, у платяного шкафа, он снял костюм, и в жилетке, с цветным галстуком, устроился за письменным столом и принялся писать новую главу под названием «Варьете». Жена из кухни принесла ему чашку кофе. В хорошем настроении муж поблагодарил ее по-французски: «Бонжур, мадам!» Затем с книгой в руке — это была серия любовных французских романов — Люси легла на диван, пока не заснула. Михаилу писалось легко и даже смешно, так что он иногда тихо хихикал. Когда завершил главу и поставил точку, уже уставший, он зашел в гостиную и взглянул на старинные часы на стене. Серебряные стрелки близились к двум ночи.

Утром после завтрака за чашкой чая Люси спросила:

— Ты мне прочитаешь новую главу?

Почему-то с хитрой улыбкой он согласно кивнул головой. Далее зашел в спальню, там с рабочего стола взял папку и сел рядом с женой на диване. Глава называлась «Варите». Жена сделала удивленное лицо и сразу поняла, откуда у мужа этот сюжет. Люси увлеченно слушала, словно сама вновь оказалась во вчерашнем Варьете. Она даже не спрашивала, в чем смысл фокусов Воланда и его свиты, хотя понимала, что этот забавный сюжет Михаил писал не для развлечения — у него каждая глава имеет смысл. Он — серьезный писатель, хотя создает смешные или фантастические ситуации из жизни людей. Когда Миша стал читать о том, как женщины прямо на сцене оказывались в парижских салонах и выбирали европейские наряды, Люси воскликнула:

— Как бы мне хотелось очутиться там!

— Не спеши, — остановил ее муж, — как бы тебе не пришлось пожалеть.

И тут жена поняла, что далее последует подвох: красивая жизнь так просто не дается.

И когда он стал читать, как эти женщины, выходя из Варьете, оказались пред мужчинами лишь в одном нижнем белье, то Люси возмутилась:

— Разве так можно издеваться над нами?

— Это не я — это Воланд так сделал. Мне их тоже жалко.

Завершив чтение главы, Михаил вопросительно взглянул на жену.

— Восхитительная сцена, хотя я так и не поняла смысла этих фокусов. Зачем этот цирк понадобился Воланду?

— А тебе не кажется, что наша жизнь стала подобно этому цирку? Помнишь, как деньги стали сыпаться на головы людей? И что стало с ними потом? Они превратились в пустые бумажки.

— Да, советские деньги также обесценились и стали как фантики от конфет. Вроде их стало много, но…

— Верно говоришь, а кто в этом виноват, кто устроил этот цирк в стране?

— Воланд, то есть Сталин?

— Именно он, — вырвалось у Булгакова, сам не заметив, как выболтал свой секрет.

В комнате стало тихо. Испуганными глазами Люси смотрела на мужа.

— Михаил, это же опасно!

— Да, опасно, но как докажешь, что речь идет о нем? В этом тайна этого романа. Хотя такие же хитрости я использовал и в «Днях Турбиных». То, что белогвардейцы в конце соглашаются с коммунистами — это только для цензоров, отвлекающий маневр. А людям это не нужно, им важны те чувства, которые в целом вызывают описанные события. Люди хотят видеть то, что живет в их душе. И получается: у коммунистов — свои идеи, а у народа — своя жизнь.

— Верно, хотя в душе я смутно чувствовала: Воланд в своих поступках похож на Сталина, на коммунистов. Ах ты хитрец, и всё же мне страшно!

— Не надо бояться, об этом знаем ты и я, если только мы сами где-нибудь не проболтаемся. Если даже кто-то догадается, то доказать эту связь будет невозможно. А умные люди эту связь между Воландом и Сталиным почувствуют. Но это лишь чувства, предположения и не более, а в остальном это мистическое произведение: дьявол, говорящий кот и так далее. Итак, продолжим разбор главы «Варьете»: как ты поняла сцену, где наши женщины кинулись одеваться в европейские салоны?

— Это просто. Советская власть нам уже десять лет твердит, что мы будем жить не хуже европейцев. Это лишь на словах, а если взглянуть на нас, женщин, то мы просто нищие, словно в нижнем белье, как те женщины, что выбегали из Варьете. Так и есть, нас дурит Воланд. А мы, дуры, верим, что однажды станем модницами, как в этом Варьете. Нам всегда хочется красиво одеваться, а не носить дешевые тряпки. Как жалко наших женщин!

— Видишь, если задуматься, то главы раскрывают свой смысл. Умные люди поймут, а вот простые — вряд ли. Я знаю, что мои книги не будет читать рабочий класс, им нужно развлечение, чтоб меньше думать.

— А зачем Коровьев и кот оторвали голову конферансье? Я не поняла, сам скажи. В нем тоже есть смысл?

— Хорошо, начнем с самого начала. Воланду подают кресло — заметь, не стул, а кресло. Это трон. И он пронзительными холодными глазами изучает свой народ. Все молчат, охваченные волнением. И первая его фраза гласит: это всё тот же народ (что был до революции, до переворота), и лишь квартирный вопрос испортил их. Воланд прав, коммунисты отобрали квартиры у состоятельных людей и стали раздавать тем, кто готов служить партии. Кто против, те окажутся на улице, без крыши над головой. Раздача квартир, как самый сильный способ принуждения, изменила сознание людей. И ради этого интеллигенция готова на подлость. Например, наши литераторы состязаются между собой в написании лживых романчиков о подвигах коммунистов, восхваляя новую власть и ругая прежний строй. Также тем, кто вступил в партию, раздаются должности, да и просто рабочие места на фабрике. Квартирный вопрос растоптал души людей, сделал нас угодниками, словом, низкими людьми.

— Эта игра коммунистов мне ясна. Я спросила тебя о конферансье, зачем ему голову оторвали?

— Он поплатился, потому что невольно сказал правду о Воланде, что его фокусы — это не более чем гипноз народа. Сталин такое не прощает, как и любую критику.

— Тихо говори, — зашептала жена, приложив палец ко рту, — ты же знаешь, что у нас тонкие перегородки стен, и соседи могут услышать.

Увлеченный Михаил понизил голос:

— Вот за это и поплатился конферансье. И заметь, идею оторвать ему голову исходила не от самого Воланда, а народа в зале. То есть получается, что Сталин тут ни при чем, и, более того, он выступает в роли гуманного вождя, который сам предлагает вернуть голову конферансье.

— Я вспомнила толпу людей перед зданием суда, которые кричали: «Смерть предателям!», когда судили людей, недовольных политикой Сталина. И действительно, создавалось впечатление, что их смерти требовал народ, а не вождь.

— Ну как, я ловко замаскировал суть этой главы?

— Да, удалось, хотя на душе всё равно страшно. Михаил, прошу тебя, не пиши этот роман, а вдруг чекисты узнают? Тогда мы потеряем всё и опять окажемся в бедности, а ведь сейчас мы так счастливы. Да и тебя могут арестовать.

— Я понимаю тебя, сам счастлив, но иначе не могу. Я не могу молчать, когда процветает столько зла, несправедливости. Ты не бойся. Я всем буду говорить, что это мистический роман про дьявола, это фантастика. И в самом начале романа я поставлю цитату из Фауста, и это собьет с толку цензоров.

Люси задумалась и все же согласилась с мужем, так как была увлечена этим романом, и ей хотелось продолжения.

— Если Воланд — Сталин, то кто же Коровьев и кот? Это, должно быть, приближенные вождя.

— Сама догадайся, на кого похож кот Бегемот? Вспомни близкое окружение Сталина.

Жена воскликнула: «Неужели Молотов? А ведь он похож, его усы, глаза».

Миша тихо засмеялся и кивнул головой.

— А на кого же похож Коровьев? Не отгадаешь. Внешне он не совсем похож, но своим характером — подхалим, услужливый, всем готов угодить — это Каганович — новый человек в его окружении, и говорят, что предан, как верный пес.

КРЕМЛЬ

Сталин с трубкой во рту расхаживал по широкому кабинету. Через полчаса он должен был ехать в Большой театр на спектакль «Дни Турбиных». Каким по счету было это посещение, вождь уже не знал. Вдруг он открыл дверь в приемную, где за столом сидели и печатали два секретаря — женщины средних лет, — и сказал им ласково:

— Надюша, вызовите ко мне нашего министра культуры Луначарского.

Секретарь подняла черную трубку и попросила соединить ее с министром культуры. На том конце трубку подняла секретарь Луначарского и ответила, что в данный момент Анатолий Васильевич дома, возле умирающей матери.

— Позвоните ему домой и сообщите, что его ждет товарищ Сталин.

— Но у него мать при смерти, Анатолий Васильевич поехал, чтобы проститься с нею.

— Государственные дела важнее, чем личные. Пусть срочно явится в Кремль, — и опустила трубку на рычаг.

Спустя пятнадцать минут Луначарский уже спешил по коридору в кабинет генерального секретаря. Среди старых коммунистов он пользовался уважением своей образованностью и культурой. Он спешил к Сталину, так как стал его бояться, хотя в прежние годы отношения были дружескими. Он видел, что случилось с лидерами революции, такими как Троцкий, которого он выгнал из страны, а также с Каменевым и Зиновьевым, которые сидели в тюрьме. Теперь, изгнав из Политбюро всех старых большевиков и став единоличным правителем, Сталин показал свое истинное лицо. Если царь ссылал бунтовщиков в Сибирь всего на три года за призывы к свержению власти, то Сталин меньше десяти и расстрела не давал. И это — лишь за несогласие с его политикой, хотя такие репрессии начались еще при Ленине.

— Заходи, Анатолий Васильевич, садись, — и указал на диван, и сам присел рядом. — Как идут дела в культуре, как наша интеллигенция переходит на сторону Советской власти? — спросил генсек своим глухим голосом.

— Переходит, но медленно.

— Почему так, ведь дал Вам такой мощный инструмент, как «квартирный вопрос»?

— Да, это помогает, но квартир мало, а желающих стало много. Например, в Союзе писателей собралось пять тысяч писателей и поэтов, а мы лишь двести квартир имеем.

— Нет у нас нет больше квартир, мы почти не строимся — нет денег.

— Но сейчас строятся шесть дорогих, красивых зданий…

— Столица должна быть красивой, чтобы гости из-за рубежа видели, что новая власть тоже может строить. Это для украшения. Надо квартиры давать только тем, кто пишет хорошие книги, воспевающие социализм и его достижения.

— Таких произведений много, но они слабые.

— Почему до революции наши писатели писали хорошо, а теперь у них не получается?

— Можно, я скажу откровенно, Вы не обидитесь?

— Конечно, говори, ведь мы с тобой — старые коммунисты, много трудностей повидали.

— Эти писатели и поэты пишут не от души, поэтому у них не получается, тема социализма им чужда. Они пишут ради квартир и куска хлеба.

— Ладно, ты у нас министр, ты и думай, как сделать так, чтоб писали лучше, сделайте им бесплатные путевки на море, — стал сердиться вождь.

— Это мы делаем…

— Я говорил, чтобы при Союзе писателей открыли дешевые рестораны с деликатесами, хотя народ еще живет впроголодь.

— Это мы уже организовали, спасибо Вам за заботу. И деятели искусства ценят это и выражают Вам благодарность.

— Мне не нужна их благодарность, — закричал Сталин и, встав, с места, стал ходить по кабинету. — Мне нужны такие произведения, чтобы люди поверили в идеи социализма, чтобы верно служили нам. А вместо этого что вы ставите в театре? «Дни Турбиных». Разве это то, что нам нужно? Это ностальгия по прошлой жизни, это шаг назад, а не вперед. Хотя в конце белые офицеры признают торжество большевизма.

— Иосиф Виссарионович, я лично был против этой постановки в Большом театре, и цензура против, но за эту пьесу заступились Бухарин и Рыков, члены правительства, и мне сказали, что Вы тоже дали добро.

Сталин закурил трубку и хитро улыбнулся:

— Да, я дал добро. Меня убедили, что это не белогвардейская пьеса — я согласился. Это произведение с двойным умыслом. Говорят, что вся Москва только и говорит об этом спектакле. Теперь отменять поздно — это сильно настроит интеллигенцию против меня, а она нам нужна, без нее не поднять страну. Хоть у нас рабоче-крестьянская власть, но они плохо управляют страной. Я вот зачем тебя вызвал: меня беспокоит этот Булгаков-выскочка. Он стал слишком популярен и способен повести за собой интеллигенцию. А я знаю о нем мало. А вдруг он поведет их против нас? За ним НКВД наблюдает, но пока ничего. Говорят, что даже рабочий класс стал ходить на его пьесу «Дни Турбиных». Между прочим, сейчас я снова иду в театр с товарищами Молотовым и Кагановичем. Честно говоря, меня от этой пьесы уже тошнит, но…

— О Булгакове нам мало что известно. Его звезда внезапно вспыхнула. Он приехал из Киева, его отец был профессором богословия, мать — тоже образованная женщина. У него второй брак, эта молодая женщина после революции покинула Россию и в Берлине вращалась в кругу русских литераторов, ее муж был журналистом. Как Вы знаете, мы смогли убедить их вернуться на родину. Сама она ничем не занимается, но любит вращаться в красивом обществе, как говорят, в богеме. Покупает дорогие вещи, часто писателей, артистов, художников приглашает к себе.

— Меня Булгаков интересует. Я заметил, что он очень точно описал среду белогвардейцев. Случайно, он не из бывших «белых»?

— Я плохо знаю его прошлое, но говорят, в годы Гражданской войны он работал доктором в какой-то глубинке. Он окончил медицинский институт.

— Со временем из него может получиться пролетарский писатель?

— Честно говоря, я сомневаюсь. Те, кто читал его повесть «Собачье сердце», говорят, что замысел этого произведения в том, что рабочий класс не может управлять страной.

— Вот сейчас Булгаков стал богатым человеком, может быть, теперь он изменится? Возьмите Алексея Толстого, он стал жить как советский барин. Мы дали ему большую квартиру, дачу, дорогую машину, и он стал нашим писателем. Даже Горький с нами, хотя ничего не пишет. Это неважно!

— Я не могу сказать, как он поведет себя дальше.

— А вы намекните ему, что если будет писать пьесы о нас, то такие гонорары будут постоянны. Говорят, благодаря «Дням Турбиных» театр поправил свое финансовое положение?

— Так оно и есть.

— В таком случае, театр пусть тоже воздействует на него.

— Значит, Булгаков талантлив?

— Я не могу сказать, что «Дни Турбиных» — это сильное произведение. Его успех, мне думается, — это ностальгия по прошлой жизни. — А у тебя нет ностальгии, ты же тоже из интеллигентов? Только говори честно, — спросил Сталин с хитрой улыбкой, смотря ему в глаза по-свойски, как в прежние годы.

Луначарский сразу догадался: новый вождь прощупывает его, желая вызвать на откровенность. Министр решил не рисковать.

— Нисколько, я не сомневаюсь в правоте нашей партии.

Конец ознакомительного фрагмента.