Завтра. Дети завтра. Яркий флаг завтра

Артур Лео Загат, 1939

Они бродили по исчезнувшему миру, который еще вчера был Америкой. Несчастные, потерянные дети, чудом выжившие в Армагеддоне и пережившие гибель целого поколения. Они – последняя надежда Америки. Но прежде чем наступит их Завтра, они должны уничтожить орды варваров, которые опустошают зеленые поля и холмы их родины, ведь ночь не может длиться вечно. И пусть они находятся в безопасности на своей неприступной скале – под ними лежит Америка, умоляющая об избавлении от угнетателей, захвативших власть в стране.

ARTHUR LEO ZAGAT

«TOMORROW», 1939

«CHILDREN OF TOMORROW», 1939

«THE BRIGHT FLAG OF TOMORROW», 1939

(перевод с английского А. Грузберг)

Перевод с английского А. Грузберг

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Завтра

Первая книга

Глава I

Затерянные

Дикар стоял на коленях, положив голову на койку, плотно сжав руки. Его ноздри заполнял аромат сухих трав, которыми набит матрац, от кроличьего меха одеяла тепло лбу. За ним два длинных ряда коек, по одиннадцать в каждом ряду¸ с широким проходом между ними. Перед каждой койкой склонился один из Группы, но слышно лишь негромкое бормотание.

Голос самого Дикара — часть этого бормотания. «Я ложусь спать и молю тебя, Господи, сохрани мою душу. И если я умру, не проснувшись, молю тебя, Господи, возьми мою душу».

Дикар наизусть помнил эту молитву; они все выучили ее наизусть до прихода ужаса. Их никогда не учили другим молитвам.

Дикар оставался на коленях, за ним послышался шум поднимающихся тел, раздались голоса. Один голос громче остальных.

— Эй, парни! — Это голос Джимлейна. — Кто взял мой лук и стрелы и не вернул их? — Голос, вначале низкий, сменился высоким криком: — Если я поймаю этого парня…

— Они лежат у Огненного Камня, придурок. — Это Томболл. — Я видел, как ты их там оставил. Когда-нибудь ты оставишь собственную голову и забудешь, где оставил. Ты всегда был болваном в нашей Группе.

Остальные Мальчики насмешливо рассмеялись. Дикар слышал их и одновременно не слышал.

Он ждал, когда мягкая рука погладит его волосы, а негромкий голос произнесет: «Да благословит тебя Господь, сын мой, и пошлет тебе приятные сны».

Он знал, что этого никогда не будет: рука и голос исчезли в тумане, скрытые от Дикара темным Временем Страха; Дикар смутно помнил, что до этого все было совершенно иным, чем сейчас. Но всякий раз, как он произносил «я-ложусь-спать», он ждал их.

— Перестань называть меня болваном, — пропищал Джимлейн. — Ты должен перестать!

— А кто меня заставит, болван? Ты что ли?

Дикар встал и вздохнул: бремя лидерства снова тяжко легло на его плечи.

Сквозь незастекленное продолговатое отверстие в стене длинного узкого Дома Мальчиков проходил свет от Огненного Камня. Он окрашивал красным сильные обнаженные тела; под орехово-коричневой кожей гладко двигались мышцы.

Томболл находился в проходе между койками, его сильные руки свисали по сторонам, подростковый лохматый подбородок порос черной щетиной, слишком близко поставленные глаза блестят за полуопущенными веками.

Стоящий перед ним Джимлейн почти вдвое меньше. Его безволосое лицо покрыто мелкими прыщами, верхняя губа дрожит, но он стоит на месте в проходе и не отступает перед медленно и угрожающе приближающимся Томболлом.

— Да, я, — храбро ответил Джимлейн. — Я не боюсь тебя, большой задира.

— Не боишься, — проворчал Томболл, сокращая расстояние между ними. — Ну, так я научу тебя бояться.

Дикар начал действовать.

Томболл схватил Джимлейна за запястье и начал выворачивать, его губы скривились. Лицо меньшего парня побелело от боли. Свободной рукой он бил мучителя по волосатому животу. Томболл улыбнулся, продолжая выворачивать руку. Его жертва согнулась от боли чуть ли не вдвое, но младший по-прежнему не просил пощады…

Дикар сжал руку Томболла и впился пальцами в его жесткие мышцы.

— Это нечестно, — сказал Дикар. — Разойдитесь!

Томболл отпустил Джимлейна, вырвал руку из хватки Дикара и повернулся к нему.

— И кто это говорит? — проворчал он. Его черные глаза покраснели, и это не была краснота от освещения. Он на четверть головы выше Дикара, у него шире грудь, а бедра вдвое толще, чем у Дикара. — А, это ты!

— Это я, — спокойно ответил Дикар. — И я приказываю тебе перестать приставать к Джимлейну и к другим не таким большим парням, которым не нравится твоя болтовня.

Дикар стройный и гибкий, его шелковистая борода желтая — у Томболла черная, — глаза голубые.

— Никто не будет здесь хулиганить, пока я Босс этой Группы.

Их кодекс поведения, как и разговоры, сохранился неизменным с детства, со Дней до Страха. Они были изолированы, и у них не было взрослых моделей, на которые они могли бы равняться.

— Да? — спросил Томболл сквозь тонкие прямые губы под кустиками волос, и Дикар знал, что он скажет дальше. Это назревало давно, но теперь пришло, и Дикар почему-то нисколько не жалел об этом.

И Томболл сказал:

— Пока ты Босс. — По сторонам его плоского носа появились два серых пятна. — Может быть. Но пора тебе, Дикар, уступить место другому. Мне.

По все усиливающемуся нежеланию исполнять приказы, по мрачному виду, по перешептываниям с теми Мальчиками, которые всегда готовы увильнуть от работы, Дикар знал, что время вызова приближается.

Он знал свой ответ и готов был его произнести.

— Хорошо, — сказал он тихо и очень спокойно. — Завтра я созову Полный Совет Мальчиков и Девочек. Я объясню, почему считаю, что должен оставаться Боссом, а ты расскажешь, почему не согласен с этим. И тогда Группа решит.

Мальчики, тесно окружившие Дикара и Томболла, загомонили.

— Нет, — отказался Томболл. — Не Группа решила, что ты должен быть Боссом. Это решили Старшие. — Он помолчал, и многозначительная улыбка искривила его рот. — Это ты нам так говоришь.

— Может быть, — улыбнулся Дикар. Он сам удивился, что может еще улыбаться. — Может, ты хочешь спросить Старших, почему они сделали меня Боссом, когда привезли нас сюда, а потом оставили? Может, хочешь спуститься с Обрыва и спросить их, кто отныне должен быть Боссом: ты или я?

Мальчики, окружавшие их, ахнули, а по шее самого Дикара поползли мурашки.

* * *

Обрыв уходил вниз с вершины Горы, на которой они жили. Этот большой Обрыв полностью окружал основание Горы. Круто вниз уходили рассеченные стены Обрыва: они такие голые и лишенные опоры, что ни одно живое существо не сможет подняться по ним.

Внизу, на пространстве, вдвое более широком, чем самые высокие деревья, окружающие Гору, лежат камни, такие большие, как Дом Мальчиков, и даже больше. Под этими камнями течет белая яростная вода, а под этой водой и под камнями лежат Старшие.

Дикар сам видел все это с самой высокой ветки одного дерева, с которого открывается вид на все, но даже Дикар не выходил из-под защитного покрова леса к краю Обрыва, потому что из всех «Нельзя», которые оставили Старшие, это было самое строгое: «Вы не должны выходить из леса. Вы не должны подходить к краю Обрыва».

Думая обо всем этом, глядя в полные ненависти красные глаза Томболла, Дикар спросил:

— Посмеешь ли ты, Томболл, спуститься с Обрыва и поговорить со Старшими?

— Умник! — усмехнулся Томболл. — Считаешь себя умником? Хочешь, чтобы я спустился, и ты от меня избавился бы. Не получится. Я не глупее тебя.

Дикар развел руки.

— Ты не хочешь, чтобы Группа решала наш спор, и не хочешь спрашивать у Старших. Как тогда ты хочешь решить этот спор?

— Как? А как ты сам приказываешь решить ссоры Мальчиков. Дикар! Я хочу сразиться с тобой на кулаках, на палках, даже на ножах и решить, кто будет Боссом Группы — ты или я.

— Это несправедливо! — воскликнул Джимлейн. — Я говорю, что это несправедливо. Томболл больше Дикара и тяжелей.

— Несправедливо! — подхватил Стивленд.

Биллтомас закричал:

— Мы говорим, что вызов несправедливый!

Но остальные кричали:

— Пусть дерутся!

Фрэдальтон, и Холросс, и Карлбергер с лицом, как у кролика:

— Они должны драться! Это правило самого Дикара, и он должен ему подчиниться.

Большинство Мальчиков кричали:

— Драться!

— Замолчите! — крикнул Дикар. — Все замолчите!

Крики сразу прекратились. Но ряды сжались так, что он чувствовал дыхание Мальчиков на спине, слышал негромкие звуки из их горла, видел их глаза, горящие в свете Огня.

— «Ты хочешь драться со мной, чтобы решить, кто из нас будет Боссом», — сказал Дакар Томболлу, начиная ритуал, который сам же установил. — Ты считаешь схватку между нами справедливой и честной?

Жила на короткой шее Томболла дернулась.

— Я объявляю нас равносильными. (По Правилу Дикар теперь может обратиться ко всей Группе, обвинив Томболла во лжи.) Если ты не примешь мой вызов, Дикар, я объявлю тебя трусом, и потребую себе то, за что мы должны драться.

Глядя в глаза стоящих кольцом Мальчиков, Дикар видел, что, если он обратиться к Группе и заявит, что они с Томболлом не равны по силе, он может остаться Боссом, но лишь по названию, но настоящим Боссом больше не будет.

— Ты сам установил это Правило, — нарушил ритуал Томболл. — И будешь побежден.

Дикар продолжал улыбаться.

— Да, таково Правило, которое я установил, Томболл. Но мы решаем, не чья непомеченная стрела сбила птицу и не чья очередь приносить воду из ручья. Кто будет Боссом — это касается не только меня, но всей Группы. Разве правильно, чтобы этот вопрос решался так же, как мелкие ссоры?

Дикар делал вид, что спрашивает Томболла, но его взгляд спрашивал всех собравшихся, и их глаза уже ответили ему, когда заговорил Томболл.

— Это справедливо. — Томболл высказал то, что было у всех в глазах. — Это единственный справедливый способ. Ты должен драться со мной или подчиниться.

В голосе его звучало торжество, и торжество было в его позе. На стороне Томболла вес тела, и длина рук, и сила, и он знал, что готов стать Боссом.

Дикар это тоже знал, и на сердце у него было тяжело, но он продолжал улыбаться.

— Будем драться, Томболл. Кулаками.

Мальчики закричали. Их крики напоминали вой собачьей своры, когда она догоняет в лесу добычу. Кричали даже Стивленд и Биллтомас, и, хотя Джимлейн молчал, в его глазах отражалось красное пламя.

Дикар слушал, думая о том, что станет делать Томболл как Босс Группы; позволит ли своим приятелям увиливать от работы, позаботится ли о том, чтобы были прополоты посадки кукурузы, а баки для воды очищены, и будут ли продолжать чинить крыши Дома Мальчиков и Дома Девочек на случай дождя, ветра и холода.

Эти и многие другие такие же заботы отягощали сердце Дикара. Он знал, с каким трудом за те годы, что Группа оказалась на Горе, овладевал многими мелкими делами, которые необходимы для блага Группы; он помнил, что Томболл всегда смеялся над этими делами.

Если бы дело касалось только его, Дикар был бы счастлив больше не быть Боссом. Быть Боссом значит быть одиноким, потому что у Босса не должно быть друзей, чтобы его не обвинили в том, что он предпочитает друзей всем остальным. Это значит весь день нести тяжкий груз забот, лежать без сна по ночам и никогда не знать отдыха. Это значит отправлять на охоту, но самому в ней не участвовать, судить игры, но самому не играть, наказывать, когда нарушены Правила, но никогда не нарушать их просто для забавы и находить наказание достойным этого.

— А чего мы ждем? — Мысли Дикара нарушил вопрос Томболла. — Пошли наружу и начнем.

— Нет, — сказал Дикар. — Драться будем завтра перед всей Группой. А сегодня будем спать. Время Сна уже давно прошло.

— Я хочу драться сейчас, — настаивал Томболл, не уступая. — Не хочу ждать завтра.

Дикар перестал улыбаться; он почувствовал, как напряглись мышцы челюсти под желтой бородой.

— Время Сна не мое Правило, а Правило Старших. Может быть, став Боссом, ты убедишь Группу нарушить его, но пока Босс я, а я этого не делаю. В постель, Томболл. В постель, все остальные. Немедленно!

Взгляд Дикара встретился с взглядом Томболла, и голубые и черные глаза долго не отрывались друг от друга, и в Доме Мальчиков не было ни звука, ни движения. Потом черные глаза опустились, и Томболл сказал:

— Я повинуюсь Старшим, а не тебе, Дикар.

Кольцо распалось, и Мальчики разошлись по своим койкам.

Дикар стоял, расставив ноги, свет костра играл на его высокой, хорошо сложенной фигуре, грудь его спокойно двигалась в такт медленному дыханию; ощущая пустоту в груди, он серьезно смотрел, как ему повинуются — возможно, в последний раз.

Он не почувствовал, как пальцы Джимлейна сжали его руку. Не слышал шепота Джимлейна:

— Надеюсь, ты победишь завтра, Дикар. Очень надеюсь!

Дикар продолжал стоять, пока опускали плетенную из ивовых веток решетку на отверстие-вход, отрезая красный блеск Огня, за которым всю ночь следят Девочки.

Он стоял неподвижно, пока не стих возбужденный шепот на койках, перестали шелестеть и задевать кожу меховые одеяла, не стало слышно скрипа. Тогда он повернулся, прошел к своей койке и склонился перед ней.

Губы Дикара зашевелились, он произносил слова. И посылал их сквозь стены, мимо прыгающего пламени на большом плоском Огненном Камне, мимо Дома Девочек в потемневший ночной лес.

Он говорил с Присутствием, с Кем-то, кого он никогда не видел и не слышал, но всегда знал, что Оно здесь, потому что Оно демонстрирует свою работу в ковре листьев под ногами, в высоких стройных деревьях, в ветре, который шумит в зеленой крыше, и в солнечном свете, пробивающемся через эту крышу.

— Мне все равно, что произойдет со мной завтра, Господь, — говорил Ему Дикар. — Не важно, какую боль причинит мне Томболл или что он сделает со мной, если победит. Я прошу Тебя позаботиться о Группе. Если Томболл слишком силен для меня, если завтра он меня победит, пусть он будет хорошим Боссом. Сделай его достаточно умным, чтобы он был хорошим Боссом. Сделай его лучшим Боссом для Группы, чем был я. Они хорошие ребята, Господь, Мальчики и Девочки, они в основном подчиняются Правилам, оставленным Старшими, и Ты должен позаботиться о них. Ты ведь позаботишься о них, Господь?

Губы Дикара перестали шевелиться, но он еще немного постоял на коленях и, наклонив голову, слушал.

Он слышал только легкие звуки дыхания, шепот листвы на ветру и хор ночных насекомых.

И когда наконец пошевелился, лег на койку и укрылся меховым одеялом, он был спокоен.

Глава II

Кошмар, который был правдой

Дикар быстро уснул, как всегда засыпают те, чья усталость чистая и физическая.

Он услышал во сне голос, который ждал каждый вечер после того, как произносил «я-ложусь-спать».

Мамин голос доносился через открытую дверь комнаты, в которой спал Дик Карр. Что-то в мамином голосе испугало Дика: слезы и отчаянное стремление скрыть эти слезы, и улыбка, которая — он почему-то знал это — причиняет маме больше боли, чем слезы.

— Береги себя, — говорила мама, — и быстрей возвращайся домой.

Кто уходит? В квартире только мама и Дик — и Генри, которому двенадцать лет и который на четыре года старше Дика и занимает больше половины их кровати. Дик протянул руку, чтобы разбудить Генри, и нащупал только смятые простыни.

Генри здесь не было!

В следующую минуту Дик услышал голос Генри из коридора.

— Конечно, я скоро вернусь. Не волнуйся. Все это очень быстро кончится, вот увидишь. Нас призывают, потому что это последний удар. Мы будем в задних порядках, чтобы настоящие солдаты могли освободиться и пойти вперед. Не о чем беспокоиться, мама. Они не могут нас победить. Может, они смогли покорить весь мир, но добрые старые США им не одолеть. Мы выигрывали все войны, выиграем и эту…

Слушай, мама, мне пора бежать. По радио сказали, что мой отряд собирается в одиннадцать часов у арсенала на Восьмой улице, а сейчас уже четыре. До свидания, мама.

Поцелуй, хлопнула дверь, и в комнате стало совершенно тихо, так что квартира могла показаться пустой.

В окно послышался топот, кто-то бежал по улице. Этот звук Дик слышал каждую ночь. Это большие мальчики, которым не нужно сразу после ужина ложиться спать и они могут играть на улице. Но Дик знал, что сейчас они не играют, потому что все они бежали в одном направлении, а спустя какое-то время никто уже не бежал и ничего не было слышно.

Потом Дик лежал и слушал грохот в небе, который звучит так давно, что он уже перестал замечать его. Сегодня этот грохот кажется громче, он чуть ближе и страшней. Оконное стекло продолжало дребезжать, и это заставило Дика смотреть на окно и на вывешенный в нем квадратный флаг с золотой звездой.

Флаг вывешен из-за папы. Все должны видеть, что мы гордимся папой, потому что он герой. Но Дик не понимал, чем тут гордиться, если в каждом окне квартала висит флаг с золотой звездой, а на многих флагах две и даже три звезды.

Чем тут можно гордиться, если у всех других детей папы тоже герои, и братья герои, и многие сестры тоже, которые были в Красном Кресте или работали на фабриках по производству вооружения и все погибли в разрывах бомб?

Дик хотел, чтобы папа перестал быть героем и вернулся домой.

Мама и Генри сказали, что папа никогда не вернется, но Дик не поверил в это. Он не поверил, что папа уйдет от него навсегда.

Теперь уходит и Генри. Но он скоро вернется. Он ведь сказал так маме? Он не солгал бы маме, правда?

Дик снова услышал шаги на улице. Но теперь это не шаги бегущих. Люди маршируют. Дик знал, как звучат шаги, когда маршируют. Он слышал их, когда ушел папа. Тогда их трудно было расслышать из-за криков толпы и звуков военных маршей.

Да, Дик много раз слышал марширующие шаги, но они никогда не звучали, как эти. Эти шаги были не такие громкие, как раньше.

Дик отбросил одеяло и подошел к окну. Верхняя часть уличных фонарей выкрашена в черный цвет, нижняя — в синий. Водосточная канава словно заполнена синей водой, глубокой и страшной, а сама улица кажется сплошной черной ужасной стеной.

И по улице шли марширующие.

Это были мальчики, как Генри, некоторые старше, другие моложе, но никто из них ненамного больше и ненамного меньше. У каждого на плече ружье. Ни одного в мундире. Они в повседневной одежде, в брюках и куртках, с шапками. У некоторых длинные брюки, но большинство в шортах; у многих ноги до обуви голые. Похожи на школьников, поднятых по учебной пожарной тревоге.

Но они не играют в солдат. Они солдаты, настоящие солдаты. Об этом говорит то, как они идут: молча, не смеясь, с прямыми спинами. Подбородки подняты. Глаза устремлены вперед, к концу улицы, к концу города и еще дальше, в темную ночь, из которой доносятся несмолкающие звуки грома.

Они идут по четыре в ряд, четверка за четверкой, во всю длину улицы, насколько мог видеть Дик. И рядом с каждой десятой четверкой мужчина в мундире, с пустым рукавом, приколотым к груди, с несгибающейся ногой — Дик знал, что это совсем не нога; лица у этих мужчин изуродованы и ужасны, как маски на Хэллоуин.

Очень долго шли мимо мальчики и изуродованные мужчины, шли туда, где гремел гром и в черном небе сверкали молнии, вспышки которых Дик Карр не мог видеть…

(И сон Дикара сменился пустотой.)

… И в пустоту сна ворвался гром, от которого сотрясалась земля. От него задрожали руки мамы, крепко обнимавшей Дика Карра, и ее тело, к которому лицом прижимался Дик. Краем глаза Дик видел булавку на груди мамы; булавка была продолговатая, с голубыми границами, и в ее центре две золотые звезды. И на флаге в окне теперь тоже две звезды.

Дик испуган, но не плачет. Он не плакал, когда его разбудила сирена, не плакал, когда они с мамой встали с постели и оделись, как приказывало радио. Он не плакал, когда сирена вопила в черном небе, как гигантский демон, когда они бежали по улице, а потом Дик перестал бежать: женщины подхватили детей и несли их быстрей, чем они могли бежать сами.

Нет, Дик не плакал, когда они с мамой спустились по станционной лестнице и старик протащил их через занавеси в помещение самой станции.

Станция была заполнена женщинами и детьми и походила на пещеру страшного людоеда. Несколько электрических лампочек позволяли осмотреться, но их света было недостаточно, чтобы осветить тени, выходящие из двух больших отверстий по обоим концам станции. Эти тени, как огромные руки, втягивали женщин и детей в ночь, которая никогда не кончается.

Лица, которые видел Дик, были необычно белыми, а глаза — огромными, и все как-то пригибались, словно ожидали, что из темноты на них обрушится что-то ужасное.

И оно пришло!

Гром! Гром оглушительней, чем раньше, такой громкий, что Дик не слышал собственный голос, когда говорил: «Не бойся, мама. Я позабочусь о тебе».

Но мама, должно быть, услышала его, потому что крепче прижала к себе и поцеловала в голову. Потом Дик снова мог слышать. Он слышал, как женщина сказала: «Должно быть, это полу тонная бомба. Говорят, такая бомба пробивает десятиэтажное здание и взрывается, только когда попадает в подвал, и тогда ничего не остается ни от здания, ни от тех, кто в нем был. Совсем ничего».

Старик, стоявший у занавеса, закрывающего выход на лестницу со станции, рассмеялся. Его смех напоминал кудахтанье кур. Дик слышал этот звук, когда папа возил маму, Генри и его в деревню.

— Да, — смеялся старик, и глаза его были какими-то дикими. — Верно. Если бы такая бомба попала сюда, от нас не осталось бы ни одного кусочка.

Он был в мундире, но мундир был не такой, как у папы. Очень выцветший, но заметно, что когда-то он был синим. Рваный и слишком велик для старика.

Снова гром, но не такой громкий.

— Что ж, — сказала женщина, кормившая младенца. — Я бы хотела, чтобы сюда попала такая бомба. Это было бы божье милосердие.

— Бога нет, — сказал кто-то. — Бог умер.

Потом тот, кто это произнес, рассмеялся, и у Дика внутри все сжалось от этого смеха. Это была женщина на середине платформы, и она стояла неподвижно, как скала; рот ее не шевелился, и глаза за сетью волос, покрывавших все лицо, ничего не видели.

— Пришел конец мира, и раскаиваться поздно. Мы все уже осуждены…

Снова гром заглушил ее смех, но сейчас он звучал далеко. Женщина, сидевшая рядом с мамой и державшая на руках маленькую девочку — другая девочка, с каштановыми голосами и карими глазами, очень красивая, села на полу рядом, — прошептала:

— Бедняга. Я слышала, что она бежала из Филадельфии, когда та сдалась. Она каким-то образом прошла через линию фронта. Слышали, как они обшаривали все дома и вытаскивали оставшихся?…

— Тише, — попросила мама. — Тише. Дети…

Мама маленькой девочки негромко рассмеялась.

— Дети скоро обо всем узнают. Твои тоже. Мальчики или девочки — для этих дьяволов никакой разницы.

— Не мои, — сказала мама очень тихо и чуть повернулась, чтобы показать этой женщине, что она держит в руке. А держала она изогнутый нож, взятый на кухне.

— Внимание!

Громкий голос доносился из отверстия, из которого в метро получали сдачу.

— Внимание всем находящимся в убежище!

Дик присмотрелся и увидел, что за маленьким отверстием, откуда выходили деньги, установлено радио.

— Конец тревоги! Конец тревоги!

— Кончено, — усмехнулся старик. — А я еще жив. Восемьдесят три года, и еще не мертв. Я всегда говорил, что рожден быть повешенным.

— … там, где вы находитесь. Оставайтесь там, где вы находитесь. Идет проверка на отравляющие газы. Оставайтесь на месте, пока не будет установлено, что выходить безопасно. Будьте готовы.

— Правительство должно было бы всем дать противогазы, — сказала полная дама, которую Дик знал. — Как сделали в Англии.

Это была мама Тома Болла, и сам Том стаял за ней, уткнувшись лицом в ее юбку.

— И много хорошего это дало Англии, — сказала женщина с ребенком на руках. — Много хорошего это дало Англии.

— Внимание! — закричало радио. — Внимание всех находящихся в убежище. Чрезвычайно важно. Приготовьтесь выслушать важное сообщение.

— Мама, — спросил Дик, — а что такое важное сооб… — ну, то, что сказало радио?

— Новости, сын. Важные новости.

— Хорошие новости, мама?

— Может быть. Может, мы победили. Может, мы их прогнали…

— Внимание! Внимание всех находящихся в убежище. Сейчас вы услышите выступление генерала Эдварда Олбрайта, генерал-фельдмаршала этого района.

— Это Эд Олбрайт, — засмеялся старик. — Помню, мы с ним были рядовыми, оба заболели дизентерией в Вест-Пойнте. Это было во время Испанской войны…

— Тише! Тише, старый дурак!

Голос, который услышал Дик, был очень тихий, такой тихий, что Дик слышал биение маминого сердца у своего уха, голос усталый, ужасно усталый.

— Наш фронт прорван. Вражеская пехота уже проникла в пригороды на юге и востоке. Мальчики и молодые женщины, героически сражавшиеся, продолжают сражаться, но надежды больше нет. Пришло сообщение, что войска, шедшие нам на помощь, полностью уничтожены вражескими самолетами.

Глава III

После Армагеддона

Голос стих, и не было вообще никаких звуков.

— Мы разбиты, — снова послышался голос. — Но мы не сдаемся. Мы не подвергнем матерей и женщин города той участи, которая постигла их в других захваченных городах.

Мой народ, когда наш фронт будет окончательно прорван, когда ворвутся вражеские орды, я нажму кнопку на столе перед собой и взорву мины, установленные под улицами. В этом катаклизме погибнут все жители города: и я, и вы, и тысячи тех, кто превратил наш мир в ад.

— Хорошо! — крикнула женщина с ребенком на руках. — Хорошо!

Мама крепче прижала к себе Дика, она плакала, но глаза ее блестели.

— Мы скоро снова увидим Генри, сын, и папу тоже, — прошептала она. — Разве это не замечательно?

Потом снова все замолчали, а усталый голос продолжил:

— Я знаю, такая смерть не жертва для вас, которые принесли на алтарь нашей страны отцов и мужей, сыновей и дочерей. Но я прошу у вас ради нашей страны еще одной жертвы.

За последние несколько часов в порядках врага на севере образовался просвет. Он уже закрывается, но местность такова, что небольшой решительный отряд сможет удерживать его еще какое-то время, чтобы немногие смогли уйти.

Никакая часть не может быть снята со своей нынешней позиции. У нас есть вооружение и боеприпасы, но нет людей, которые могли бы ими воспользоваться. Нет никого, кроме вас, женщины, которые слышал меня. Кроме вас, матери.

— Смешно, — фыркнула миссис Болл. — Мы можем уйти в укрытие, которое должны удерживать, пока нас не убьют. Он, должно быть, спятил.

— Если вы, матери, сможете удержать это укрытие, мы сможем провести через него ваших детей, тех малышей, что у вас еще остались.

Мы сможем — вероятность очень мала — увести их в холмы к северу от города. Очень возможно, что они погибнут в пути. Если не погибнут, за ними будут охотиться и уничтожать, или природа, которая милосердней орд, пришедших на нас с востока, и через весь континент с запада, и с юга, закончит то, что начали наши враги.

Но есть один шанс из миллиона, что наши дети выживут, и это зависит от того, предоставите ли вы им этот шанс.

Я знаю, что это очень трудный выбор. Знаю, матери, что вы предпочли бы быть со своими маленькими сыновьями и дочерями, когда я нажму копку и мы все уйдем в ту Тьму, в которой наконец есть мир.

Знаю, как ужасно вам будет умирать, не зная, какая судьба ждет ваших детей, и я не просил бы вас делать этот выбор, если бы не одно.

Это сумерки наших дней, сумерки демократии, свободы, всего того, чем была Америка, чем мы жили и за что умираем. Если есть какая-то надежда на будущее, то только в ваших сыновьях и дочерях.

Если они погибнут, погибнет Америка. Если благодаря вашей жертве они выживут, тогда в будущем, которое мы не можем предвидеть, Америка снова будет жить и демократия и свобода снова поселятся на зеленых полях, которые сегодня лежат опустошенные.

Если вы решите дать Америке эту слабую надежду, если вы решите принести эту жертву, оставьте детей под присмотром смотрителей убежищ, в которых вы находитесь, и немедленно направляйтесь в штаб, чтобы получить оружие и выслушать приказы.

Мы не знаем, каково будет ваше решение, пока достаточное количество вас не явится в штаб¸ чтобы предпринять попытку совершить невозможное. Мы вас ждем. Придете ли вы? Матери, выбор за вами.

Голос смолк, и очень долго никто не шевелился, никто ничего не говорил. Потом неожиданно все женщины встали. Все целовали своих детей и направлялись к занавесу у основания лестницы, ведущей на станцию.

Они отодвигали этот занавес. Поднимались по ступеням. Они шли быстро, очень быстро, и лица их сияли; однажды Дик видел, как так же сияло лицо невесты в белом, идущей по проходу.

Ушли все, и на станции остались только дети и старик в выцветшем синем мундире, который был ему слишком велик.

Стало темней, чем в пещере людоеда. Темнота исходила из черных отверстий на концах платформы. Маленькая холодная рука сжала руку Дика.

— Мне страшно, — прошептала маленькая девочка с каштановыми волосами.

— Эй! — сказал Дик, сжимая ее руку. — Бояться нечего. Я позабочусь о тебе.

— Позаботишься? — очень тихо спросила она. — Обещаешь?

— Честное слово, — сказал Дик. — Я всегда и везде буду заботиться о тебе. — И почему-то он сам перестал бояться. — Как тебя зовут?

— Мэри Ли. А тебя?

— Дик Карр.

— Дикар, — прошептала она, придвинулась к нему и сонно положила голову ему на плечо.

Ему понравилось, как она это произнесла: «Дикар», и он не стал ей говорить, что на самом деле это имя и фамилия. Мысленно он произнес «Мэрили», тоже сделав из ее имени и фамилии одно имя. Это звучание ему тоже понравилось.

Тень надвинулась на Дика Карра. Тень надвинулась на Дикара, и он зашевелился и проснулся, и ему показалось, что кто-то неслышно прошел рядом и исчез в ночи.

Глава IV

Встретимся вечером

Дикар лежал на койке. Он не спал. Слышал шорох ветра, и резкие звуки ночных насекомых, и дыхание Мальчиков во сне. Не было никаких звуков, которые не гармонировали бы с темным лесом.

Но Дикар был встревожен; что-то неладно, чувствовал он.

Он попытался успокоиться, снова уснуть, чтобы продолжился сон, который он видел. Он очень хотел увидеть этот сон: знал, что сон повторяющийся, он видел его много раз. Но в прошлом этот сон всегда забывался в мгновение пробуждения, а сегодня он такой отчетливый в сознании, словно все это происходило вчера.

Маленький мальчик из сна, Дик Карр, это он сам из Давным-Давно, которое всегда было лишь серым туманом полу воспоминаний, как утренний туман в проснувшемся лесе. Сон рассказывал Дикару о нем самом и о Давным-Давно и расскажет больше, если увидеть его снова.

Но Дикар не мог уснуть, не мог снова увидеть сон, потому что мешало возбуждение и вот это ощущение того, что что-то неладно в ночи. Поэтому он вздохнул и беззвучно встал с койки.

Он ощупью отыскал свой передник из плетеных листьев и обвязал его вокруг талии и чуть отодвинул занавес из прутьев на входе, чтобы выглянуть наружу.

Крона большого дуба создавала единый покров для Дома Мальчиков и Дома Девочек в том месте, где они ближе всего подходили к лесу. Здесь на Камне горел Огонь, и на некотором расстоянии от него Дикар увидел двух Девочек, которые сегодня ночью должны кормить Огонь.

Девочки дремали, обхватив друг друга руками за талию. Они распустили пряди, и одну окутывали волосы, черные, как ночь, а другую — каштановые и блестящие. Черные волосы поглощали свет, а на каштановых дрожали маленькие красные отражения костра.

На девочках короткие юбочки из плетеной травы, кольца из плетеных листьев покрывают набухающие груди, но сквозь плащ из волос выглядывает то обнаженное плечо, то голое колено, то изгиб бедра.

Сколько он себя помнит, Дикар видел коричневые тела Девочек, когда они занимались своей работой или старались опередить Мальчиков в Играх, и ему странно, что сегодня выглядывающие части их тел вызывают у него биение пульса в висках и приятную боль в груди.

Его взгляд прикован к Девочке с каштановыми волосами; на ее колено, на мягкий изгиб ее горла и на бледный овал ее лица он готов смотреть вечно.

Глядя на нее, он как будто снова чувствовал в своей руке ее маленькую руку, слышал ее голос: «Ты всегда будешь заботиться обо мне? Обещаешь?» Потому что это была Мэрили, маленькая Девочка из его сна. Дикар забыл о своем обещании: «Я буду заботиться о тебе везде и всегда», но теперь вспомнил.

Вспомнив, он хотел протянуть руки к Мэрили, назвать ее по имени. Он едва не сделал это и из страха, что, глядя на нее, не сможет удержать в горле ее имя, оторвал от нее взгляд и посмотрел на Огонь. Легкие языки, голубые, желтые и красные, плясали по поверхности единственного полена, лежавшего на груде оранжевых углей. Этого полена надолго не хватит, подумал Дикар. Надо разбудить Девочек и сказать, чтобы подбросили еще.

Потом он передумал. Нет. Пусть лучше спят. Я сам это сделаю. И с этой мыслью он повернулся к груде дров у ствола дуба.

К тому месту, где должны лежать дрова. Но так лежало только одно расколотое полено.

Странно, подумал Дикар. Я вчера послал достаточно дров с того места, где мы их рубили…

И тут из-за ствола, из-за темноты за ним высунулась рука! Рука взяла последнее оставшееся полено и унесла в темноту.

На щеке Дикара под бородой дернулась мышца.

— О! — воскликнула Бессальтон, черноволосая Девочка. — Мэрили! Мы спим, а дров для Огня почти не осталось. Быстрей.

Они побежали к огню и мимо него к дубу и в отчаянии увидели пустое место у основания ствола.

— Дров нет, — сказала Мэрили. Ее маленькое лицо удивленно наморщилось. — Должно быть, ты подбросила последние.

— Я ничего подобного не делала, — ответила Бессальтон. — Это ты. Ты в последний раз подбрасывала дрова. Помнишь?

— Да, — медленно сказала Мэрили. — Да, я была последней. Но тут оставалось еще много дров. Я в этом уверена.

— Да, это ты, — сказала черноволосая Девочка. — Если бы я это сделала…

— Какой смысл спорить из-за этого? Надо принести дрова с того места, где их рубили Мальчики, пока Огонь не погас.

— Мы?

— Я это сделаю, Бессальтон. Я знаю, где дрова, — сказала Мэрили и, прежде чем Дикар смог что-нибудь сказать и остановить ее, миновала дуб и исчезла в темноте. В той темноте, откуда показалась рука, которая забрала последнее полено от дуба.

Дикар подбежал к своей койке, схватил лук и колчан со стрелами, вернулся к двери и вышел. Бессальтон смотрела на Огонь; она не видела Дикара и не слышала, как он прошел мимо нее. Затем его охватила влажная, ароматная тьма леса, под бесшумными ногами прохладный мягкий лиственный ковер, и он сам превратился в тень, скользящую по лесу.

Вся Группа училась двигаться в лесу беззвучно, как дикие звери, но острый слух Дикара уловил впереди звуки Мэрили, шорох листвы, задевшей ее ногу.

Он не стал звать ее, потому что хотел узнать, что выманило ее в лес и почему. Такого раньше никто из Группы не делал, и Дикар должен узнать, почему это сделали.

Лунный свет пробивался сквозь листву и заполнял ночь серебром. Из-под ног Дикара убежал какой-то маленький зверек. Теперь Мэрили далеко отошла от Дома. Почти дошла до места, где Мальчики рубили дрова.

— О! — услышал он ее восклицания, а потом спереди послышался другой голос.

— Здравствуй, Мэрили. — Голос Томболла. — Я жду тебя.

— Ждешь? — В голосе Мэрили удивление. — Почему? Почему ты ждешь меня здесь?

— Я хотел увидеть тебя наедине.

— Но… но зачем тебе видеть меня наедине?

— Мэрили. — Голос Томболла звучал необычно хрипло. — Я тебе нравлюсь?

— Конечно, ты мне нравишься. Мне все Мальчики нравятся.

— Не так. Нравлюсь ли я тебе… вот так.

Дикар услышал звуки борьбы; выбежав вперед на небольшую поляну, он увидел, как Томболл притягивает к себе сопротивляющуюся Мэрили.

— Прекрати! — сказал Дикар. Он сказал это негромко, но в руках у него был лук, тетива натянута, а стрела нацелена в грудь Томболла. Лук почти в рост Дикара, а остро заточенный наконечник стрелы из камня. Такая стрела пробьет насквозь оленя — или Мальчика. — Отпусти ее.

Томболл повернулся к Дикару. Он стоял по колени в папоротнике, и в нем было больше от зверя, чем от Мальчика. Губы скривились, в черных глазах звериная жестокость, мышцы шеи натянуты и напряжены.

— Ты… — прорычал Томболл. — Опять ты!

— Я, — голосом, полным гнева, ответил Дикар. — Босс. Томболл, ты оставил койку до начала дня. Ты поднял руку на Девочку. За нарушение этих Правил я приговариваю тебя к семи дням в пещере наказаний, есть будешь только сухую кукурузу и воду. Что скажешь в свое оправдание?

Томболл облизал губы и распрямился.

— Ничего, — ответил он. — Потому что ты меня не накажешь.

— Правда? А почему?

— Потому что меня здесь нет, вот почему. Потому что я сейчас сплю на своей койке. Хэлросс скажет так на Совете, и его слова подтвердит Карлбергер.

— Они солгут? — Дикар наморщил лоб. Он не понимал. — Солгут на Совете?

— Конечно, солгут. И что ты с этим сделаешь?

— Но Мэрили скажет по-другому, и я тоже.

— Конечно, скажете. — Томболл улыбнулся. — Ты Босс Мальчиков и Босс Девочек. Почему бы тебе не сказать, что я оставил свою койку и поднял на нее руку? Семь дней в пещере на воде и сухой кукурузе сделают меня таким слабым, что ты легко одолеешь меня и останешься Боссом. Поверит ли тебе Группа, Дикар, когда я напомню об этом, или поверит мне, Хэлроссу и Карлбергеру?

Дикар почувствовал себя плохо. Для него совершенно ново и ужасно, что можно лгать Совету и говорить так, как сейчас говорит Томболл.

— Томболл! — воскликнул он. — Ты говоришь глупости. Ты не сможешь все это сказать.

— Правда? — Томболл улыбнулся и облизал губы. — А попробуй проверить. Я тебя одолел, Дикар, и ты это знаешь.

Дикар это знал. Он понял, что произошло ужасное, и он не знает, как с этим справиться. Он потерпел поражение.

— Дикар! — Пальцы Мэрили коснулись его руки. — Дикар! Держи его на месте стрелой, а я побегу и созову Группу. Когда они увидят Томболла здесь в лесу, он и его приятели не смогут сказать, что он спит на койке.

И она повернулась, собираясь уходить.

— Подожди! — Приказ Томболла остановил Мэрили. — Можешь созвать группу, Мэрили, — сказал он, — но когда все соберутся, я скажу, что Дикар под угрозой стрелы заставил меня прийти сюда. И Хэлросс подтвердит это. Его койка рядом с моей, он проснулся и все видел. А Дикар сказал ему, что убьет, если он не будет молчать.

Мэрили и Дикар смотрели на Томболла.

— Ты не можешь победить, — усмехнулся Томболл. — Понимаешь, я для тебя слишком умен. А завтра ты узнаешь, что я слишком силен для тебя, Дикар. А тебе, Мэрили, я хочу сказать еще кое-что. Когда я стану Боссом, я должен нравиться тебе, как я хочу.

Он рассмеялся, повернулся спиной к стреле Дикара и ушел. Они слышали из темного леса звуки его смеха.

— О чем он говорил? — прошептала Мэрили, подходя ближе к Дикару. — Он сказал «Когда я стану Боссом». Что это значит, Дикар?

Дикару хотелось обхватить ее руками.

— Он сказал, что у нас будет схватка за то, кому быть Боссом, Мэрили. Утром, сразу поле Завтрака, ты созовешь полный Совет Группы, и мы с Томболлом будем драться за то, кто будет Боссом.

Мэрили смотрела Дикару в глаза, губы ее были влажными и красными.

— Ты должен победить, Дикар, — прошептала она. — Ты слышал, что он сказал. Ты должен победить.

Желание обнять ее, привлечь к себе вызвало боль в руках и груди Дикара и слабость в ногах.

— Я его слышал, Мэрили, — сказал он хрипло. — Я его одолею.

Дикар повернулся и побежал в лес, но один раз оглянулся через плечо. Он увидел, как Мэрили стоит, закутавшись в плащ их волос, и смотрит ему вслед.

Глава V

Старшие

Когда Дикар вернулся к Дому Мальчиков и проскользнул внутрь, там было темно и тихо и Томболл спал на своей койке. Дикар положил лук и колчан и снял передник. Потом лег и укрылся одеялом из кроличьего пуха.

Он лежал, глядя на черную крышу дома, и слегка дрожал. Ему казалось, что он видит лицо Томболла, поросшее черной щетиной, с маленькими глазами, лицо насмешливое. А потом он увидел лицо Мэрили, влажные красные губы, карие глаза, глядящие на него; эти глаза говорят то, что не могут сказать губы. Глядя в эти глаза, Дикар закрыл свои, и им овладела пустота сна… А из пустоты сна возникло небо, освещенное синими и красными вспышками, покрытое ярко-желтыми полосками, которые мерцали и рассеивались; и небо было заполнено бесконечным раскатистым громом. На фоне этого ужасного неба возвышались чудовищные черные холмы, огромные и зловещие; они нависали над дорогой и грузовиком, в котором ехал Дик Карр.

В грузовике дети сидели так тесно, что не могли лечь и почти не могли шевелиться. Дик сидел в углу, так что его спина была прижата к железному борту грузовика, и Мэрили была прижата к нему, положила голову ему на плечо и спала.

Несмотря на ужасные вспышки в небе и страшный гром, большинство детей спали. Но старик, который вел грузовик, не спал; не спала и сидевшая рядом с ним старуха. Перед ними на дороге было еще много грузовиков, и за ними тоже, но Дик мог судить об этом только по их грохоту, потому что ни на одном грузовике не были зажжены фары.

Дик знал, что на некоторых грузовиках ящики с вещами, но большинство, как и их грузовик, забиты детьми.

— Том, — слышал Дик, как спросила старая женщина, — как ты думаешь, мы прорвемся?

— Не знаю, Хелен, — отвечал старик. — Только бог знает. Так что лучше молись богу, чтобы он уберег нас.

— Не могу, Том. Я больше не могу молиться. Молитвы кончились. Бог их не слышит. Он забыл нас, Том. Он отвернул от нас свое лицо.

— Молись, Хелен. Не за себя и не за меня, молись за детей, которые нам поручены. Молись сыну бога. Это сын бога однажды сказал: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне». [Евангелие от Матфея, 19–14. — Прим. пер.]

— Хорошо, Том. Я попробую.

Больше они ничего не говорили. Грузовик громыхал, в небе вспыхивали красные и синие огни, желтые полосы перечеркивали небо, гремел гром.

Однажды дорога начала подниматься, она уходила вверх, как трамплин, и Дик увидел на фоне неба какие-то предметы, торчащие с вершины черного холма. Это были только обугленные стволы, черные на фоне сверкающего неба, но Дик знал, что когда-то это были деревья. И по одну сторону торчала дымовая труба, и Дик знал, что это все, что осталось от дома, который когда-то затеняли эти деревья.

Дик захотел спать. Глаза его закрылись. Его разбудил крик старухи:

— Том! — кричала она. — Том! Сворачивай на боковую дорогу! Быстрей!

Дик головой ударился о твердый борт, и дети попадали на него, а Мэрили проснулась и закричала:

— Дикар! Дикар!

Дик схватил ее, сказал, что все в порядке, а затем грузовик остановился, и Дик слышал, что другие грузовики сзади продолжают идти.

— Ты захватила меня врасплох, Хелен, и я это сделал, — сказал старик. — Но почему?

— Не знаю, Том, — очень медленно ответила она. — Я увидела впереди боковую дорогу, и что-то сказало мне, что мы должны на нее повернуть. Словно голос в моем ухе. Нет. Скорее голос в голове.

— Ты устала, Хелен. И слишком возбуждена. — Спина Тома двинулась, и послышался скрежет металла. — Смотри назад. Я пячусь к шоссе. Как только увидишь свободный промежуток, скажи мне, и я снова смогу встать в ряд. Если мы потеряем остальных, не будем знать, куда…

И тут в небе вспыхнул белый свет, такой яркий, словно начало спускаться солнце.

И еще в небе послышался новый звук, словно пчела, гигантская пчела, и этот звук превратился в гром. В этом свете спустилась огромная черная фигура, и звук был такой, как будто много Мальчиков бегут с палками вдоль плетней, только громче, и теперь слышны были крики и грохот, а этот звук продолжался.

Потом этот стук прекратился, и грохот стих, и слышалось только пчелиное жужжание, но и они стихало в небе и совсем стихло. Больше не было ни грохота, ни криков. Только рокочущий гром над головой, который никогда не прекращался.

Старый Том сошел со своего места и исчез в темноте. Старуха сидела неподвижно и тихо, и все дети молчали, и никто не шевелился. Немного погодя старик вернулся, поднялся в кабину и сел на место водителя.

— Ну? — спросила Хелен так тихо, что Дик едва расслышал.

— Никого, — ответил Том. — Ни одного не осталось. Только мы. Если бы не свернули…

Он не кончил.

— Думаю… — сказала Хелпен. — Думаю, там вверху, выше звука пушек, бог еще слушает. — И спросила: — Куда мы теперь поедем?

— Там на повороте разбитый дорожный знак. Одна из стрелок показывает «К каменоломне Джонсона». Помнишь, Хелпен, я был когда-то в комитете, который пытался остановить «Гранитную компанию Джонсона», чтобы она не уничтожила всю Гору. Они оскверняли ландшафт, а мы хотели сохранить для потомства красоту природы.

Он рассмеялся. Смех был не слишком приятный.

— Мы проиграли. Недавно я слышал, что они взорвали едва ли не все основание горы, оставив только узкую рампу, по которой их грузовики могли подниматься в лагерь на вершине. Там, наверно, есть помещения для рабочих и припасы. Как я помню, вся Гора заросла лесом, и возможно, мы можем там спрятаться в безопасности, по крайней мере на время.

— Если только мы сможем туда проехать.

— Можем попытаться. Мы сейчас в национальном парке. Почти вдоль всей дороги леса, и ничто не привлечет внимание патрулей врага.

Грузовик снова двинулся.

(Тут сон Дикара стал расплываться.)

Грохот прекратился, стало светло, светило солнце, зеленые деревья, широкое расчищенное пространство и два длинных дома по обе его стороны, в них койки, а еще в одном конце дом без стен, и под ним большие печи и много столов. Группа детей и двое Старших.

Старшие заставили детей работать. Хелен учила девочек делать постели, и готовить, и все такое. Том с Мальчиками спускался вниз по дороге, по которой поднялся грузовик. И в том месте, где дорога начинает подниматься к вершине, они вырубали в камне глубокие ямы. Когда Том считал, что ямы достаточно глубокие, он вставлял в них толстые белые палки; эти палки они нашли в большом красном ящике там, где дорога начинала подниматься; наверху палок укрепляли маленькие серебристые предметы.

Когда темнело, они ели, а потом Старшие заставляли Группу сидеть вокруг них и говорили важные вещи.

Они назвали это Советом. На первом Совете двое Старших объяснили Группе, что она должна делать и чего делать нельзя, и это были Правила. Старшие сказали, что Мэрили будет Боссом Девочек, и они сказали, что Дик будет Боссом Мальчиков и Боссом всей Группы.

Каждое утро один из Мальчиков должен забираться высоко на дерево и весь день наблюдать, не придет ли кто из полей по другую сторону от места, где работали Том и Мальчики.

Мальчики делали это по очереди. Однажды (в этом месте сон Дикара снова стал отчетливым) Дикар сидел на вершине дерева. Вчера Мальчики делали внизу ямы, но сегодня их там нет. Они перед домами, в которых спят, и Том учит их делать луки и стрелы. Девочки перед своим домом, и Хелен учит их плести корзины из веток кустов, растущих в лесу.

Дик смотрел на черный дым, который всегда стоял в небе с тех пор, как они здесь оказались. Он думал о новом Правиле, которое им сказали Старшие на Совете вчера вечером. Они сказали, что это самое главное Правило.

«Вы никогда не должны выходить из леса, — говорилось в этом Правиле. — Вы никогда не должны подходить к краю Обрыва».

Гадая, почему Старшие сделали такое Правило, Дик посмотрел вниз, на край Обрыва, на то место, где подходит и начинает подниматься вверх дорога. Его взгляд прошел вдоль дороги, и по полям, и тут он увидел, что по другую сторону кто-то выходит из леса.

Этот кто-то казался очень маленьким там далеко внизу, но Дик видел, что у него какой-то темно-зеленый мундир и желтое лицо. Потом из леса вышел еще один и еще. Они тоже были в зеленых мундирах, но лица у ни были черные и они держали в руках ружья. Неожиданно их стало очень много.

Дик закричал вниз:

— Эй! Эй!

Когда Том посмотрел на него, Дик показал на людей внизу и расставил пальцы, чтобы показать, как много этих людей.

Том побежал в лес и вышел из него по другую сторону, там, где дорога поднимается к краю Обрыва, и побежал вниз по дороге. И Хелен побежала за ним, и Том увидел ее. Он что-то крикнул ей, и она остановилась, но не стала возвращаться.

У Тома в руке был маленький молоток.

Дик услышал треск, как будто сломалась ветка, и посмотрел вниз, за поле, и увидел, что люди в зеленом подняли ружья, и еще он увидел, как из одного ружья вырвался маленький белый дымок. А потом такие же дымки показались из всех ружей.

Дик снова посмотрел вниз и увидел, что Том упал, но не остановился, он пополз по дороге, и Хелен побежала к нему, побежала быстро.

Дик услышал много звуков треска, и на поле показалось много белых облачков. На дороге Хелен добежала до Тома и поднимала его, а потом он оперся на нее и они снова побежали вниз по дороге.

Люди в зеленом побежали по полю, через каждое несколько шагов останавливаясь, чтобы выстрелить в Тома и Хелен, но Старшие добрались до начала дороги и оказались в том месте, где дорога начинает подниматься, и люди в зеленом перестали стрелять, потому что больше их не видели, но продолжали бежать.

Дик видел Старших. Они стояли у скальной стены, на которую поднимается дорога. Хелен поддерживала Тома, и первый человек в зеленом показался из-за поворота и увидел их.

Том поднял маленький молоток и ударил им по скале. Облако пыли закрыло Старших, и Дик услышал бум, потом снова бум, и еще, такой громкий, что он заполнил своим звуком весь мир. Холм, на который поднималась дорога, отошел от Горы и начал падать.

Вначале он падал медленно, потом все быстрей и быстрей, он падал на то место, где стояли Старшие, и на людей в зеленом, и грохот был такой громкий, что Дик вообще ничего не слышал, и воздух так заполнился пылью, что стало темно, как ночью.

Вся Гора задрожала, и дерево задрожало так сильно, что Дик должен был ухватиться за ветку, но руки его начали скользить и…

(Дикар проснулся.)

Глава VI

Тени на восходе

Дикар лежал на койке, его глаза были еще закрыты, он вспоминал свой сон, сопоставлял то, что увидел в нем, с тем, что знал, и видел, что это объясняет очень многое всегда удивлявшее его.

Это объясняет Правило, что в костре можно жечь только сухие дрова, не дающие дыма, и Правило, что нельзя зажигать огонь ночью, кроме большого огня на Огненном Камне, и почему большой Огонь не в центре пространства между Домом Мальчиком и Домом Девочек, но в одном конце, где его скрывает от неба лиственная крона огромного дуба. Это объясняет Правило, что, когда в небе слышен гул, подобный жужжанию пчелы, все должны бежать в Дома или в лес и оставаться неподвижными, пока звук не прекратится.

Но прежде всего это объясняет главное Не-Должны: нельзя выходить из края леса и подходить к краю Обрыва.

Они там внизу, в лесу за камнями на дне Обрыва, под которыми лежат Старшие. Одетые в зеленое, с черным и с желтыми лицами, Они в лесу и во всей далекой местности, которую мог видеть Дикар, когда забирался на дерево. Если Они увидят кого-нибудь из Группы на краю Обрыва и узнают, что Группа живет на Горе, Они придут и сделают с Группой то, что сделали с детьми в том ужасном сне о Давным-Давно.

Теперь Дикар знал, как Группа оказалась на Горе; он знал также, что Группа не сможет вечно оставаться на Горе. Однажды ему придется повести Группу вниз, по Обрыву, в зеленую страну, которая складка за складкой уходит навстречу небу. Теперь Дикар был рад, что он Босс Группы и поведет ее…

Но сегодня утром он может перестать быть Боссом.

Дикар вспомнил, что должен сразиться с Томболлом за право быть Боссом; он вспомнил, что сделал Томболл и что он говорил ночью, между сном и сном. Дикар откинул одеяло и вскочил с койки, и вдоль всего Дома Мальчиков бронзовые фигуры поднимались с коек, и отдергивалась завеса, и светило солнце.

Но Мальчики не смеялись при виде солнца, не смеялись и не шутили друг с другом, когда бежали вслед за Дикаром через дверь в стене Дома Мальчиков подальше от Дома Девочек, бежали через лес к ручью, который с карниза наверху падал в бассейн внизу, а потом выбегал из бассейна и тек к краю Обрыва, чтобы перевалить через него и обрушиться на камни далеко внизу.

Мальчики не кричали, когда вслед за Дикаром прыгали в ледяную воду, никто не плыл рядом с ним, никто вслед за ним не выбирался из бассейна в том месте, где ручей вливается в бассейн, и не позволял воде омывать себя.

Но когда — вся его кожа звенела от холодной воды — Дикар побежал через лес назад к Дому Мальчиков, маленький Джимлейн побежал рядом с ним.

— Дикар, — отдуваясь, говорил Джимлейн, — о, Дикар, они говорят, что Томболл точно побьет тебя. Они говорят, что он слишком силен для тебя. И многие говорят, что это хорошо, они устали от тебя как Босса, и что, когда Боссом будет Томболл, у нас будет больше времени для Игр, особенно с Девочками.

Дикар бежал, с его тела срывались брызги и блестели на солнце, а под желтой бородой напряглись мышцы челюсти, но он молчал.

— И Томболл говорит, что прикончит меня, когда станет Боссом, — скулил Джимлейн. — Я боюсь, Дикар. Я ужасно боюсь.

Дикар посмотрел на маленького приятеля и увидел испуганные глаза на прыщавом лице и дрожащие серые губы.

— Не бойся, малыш, — сказал он. — Томболл не победит.

Но сам он не был в этом уверен.

Завтрак кончился, и вся Группа собралась кольцом на пространстве между Домами, Мальчики с одной стороны, Девочки с другой, и Мэрили сидела на Сидении Босса под гигантским дубом, ее каштановые волосы все еще не расчесаны, а маленькое лицо бледное и лишено цвета. Перед ней стоят Дикар и Томболл, и Мэрили говорит:

— Вы будете драться, — чистым, ясным голосом сказала Мэрили, — за то, чтобы стать Боссом, и Группа признает Боссом того, кто победит. Вы будете драться на кулаках и будете драться честно. Вы начнете, когда я скажу слово, и кончите, когда один из вас будет побежден. — Ее карие глаза, устремленные на Дикара, говорили, что он не должен быть побежден. — Это все.

Дикар повернулся и прошел в один конец расчищенного пространства, вокруг которого стояла, переговариваясь, Группа. Трава под босыми ногами была холодной и упругой.

Мэрили приказала тщательно прочесать площадку, чтобы не было веток, за которые можно зацепиться пальцами, и не было мелких камней, чтобы не ушибиться, когда упадешь. Из травы вычесали много веток, листьев и мелких камней, и Дикар был так хладнокровен, что заметил даже¸ что камни размещены по большой окружности, обозначая границы пространства, в котором они должны драться; за пределами этой окружности стояли кучками Мальчики и Девочки.

Дикар прошел к концу этого пространства и повернулся; он увидел, как на другом конце поворачивается Томболл. Фрэдальтон что-то прошептал на ухо Томболлу, и Томболл кивнул, улыбаясь толстыми губами.

— Начинайте! — крикнула Мэрили. Дикар пошел назад к Томболлу, а Томболл двинулся ему навстречу; он шел, чуть пригнувшись, на его заросшем черной щетиной лице свирепое выражение, большие мышцы на косматой груди напряжены, волосатый живот втянут.

Дикар легко двигался по прочищенной траве, его борода желтым цветом сверкала в солнечных лучах, на конечностях пушок светлых волос.

Неожиданно Томболл оказался рядом и ударил Дикара по щеке, щека заныла от боли, голова закружилась.

Но кулак Дикара соединился с волосатой грудью Томболла, и неожиданно Дикар перестал ощущать боль. Он стоял грудь к груди со своим врагом, его руки превратились в дубины, бившие по смуглому лицу и волосатому телу, которое он ненавидел. Во рту был соленый, но приятный вкус, и в каждом нанесенном им ударе была радость, и даже в полученных ударах тоже была радость.

Он не пытался уклониться от ударов Томболла, и Томболл не защищался от ударов Дикара. Они сражались, как звери, стараясь только причинить боль, вынудить противника сдаться.

А вокруг кричала Группа.

В красном тумане, застилавшем глаза, Дикар размахивал руками, такими тяжелыми, что он едва поднимал их. Где-то в этом тумане было более тяжелое тело, которое передвигалось впереди, и именно его Дикар бил своими руками. Иногда попадал, чаще нет, и тогда тяжесть рук лишала его равновесия, и он начинал падать, но почему-то не падал.

Иногда Дикар получал из тумана удары и покачивался на ногах, которые лишались силы, и почти падал: но не позволял себе упасть и продолжал стоять, хотя и не понимал больше почему.

И из этого тумана доносился непрерывный поток криков.

Дикар снова ударил по смутно различимому корпусу, который был его врагом, промахнулся и покачнулся, и в это мгновение корпус ударил по нему, и у Дикара подогнулись ноги, и он упал. Зрение прояснилось, и он увидел наклонившееся красное тело Томболла и его искаженное лицо. Каким-то образом Дикар поднял тяжелую руку и ударил Томболла, и Томболл отшатнулся.

Но не упал, а остался, раскачиваясь, стоять. Дикар, лежавший на траве, знал, что, когда Томболл вернет себе равновесие, он покончит с Дикаром, но ему теперь стало все равно…

— Дикар! — услышал он в бесконечном реве высокий чистый голос. — Нет! — Мэрили! — Нет, Дикар, нет!

И неожиданно Дикару стало не все равно, что Томболл его побьет, и его лежащее тело задрожало от усилий, когда он попытался встать, но у него не осталось сил…

— Вставай, Дикар, — пропищал голос, и совсем рядом с лицом Дикара оказалось прыщавое лицо Джимлейна, и рука Джимлейна тянула Дикара, заставляла встать. — Теперь ты можешь побить его, Дикар!

Дикар встал, и рука Джимлейна сжала его руку в кулак. И Томболл, улыбаясь сквозь закрывавший его красный туман, приблизился, чтобы снова свалить Дикара.

Дикар поднял тяжелую руку и ударил Томболла, и удар пришелся Томболлу в лоб. Томболл упал и неподвижной грудой лежал на траве, а Дикар стоял над ним, качаясь, свесив руки по бокам, в ушах его был оглушительный рев.

И из рева послышался голос Мэрили, ее щеки раскраснелись, глаза горели:

— О, Дикар!

Это было все, что она сказала, но Дикар распрямился, чувствуя, как к нему возвращается сила, отчетливо слыша крики «ура» Группы, зная, что это «ура» за него.

Мэрили взяла его руку, чтобы поднять ее и объявить его победителем.

Цвет исчез с ее лица и с ее губ, погас огонь в глазах, которые устремились на все еще сжатую в кулак руку Дикара.

Дикар посмотрел туда, куда смотрела Мэрили, и увидел то, что увидела она. В кулаке, которым он свалил Томболла, был зажат камень, и на камне была кровь. Кровь Томболла.

Теперь Дикар понял, почему Джимлейн сжал его руку в кулак, почему, поднимая его, Джимлейн сказал: «Теперь ты можешь побить его, Дикар!» Джимлейн…

— Дикар, — всхлипнула Мэрили. — О, Дикар!

И она подняла руку Дикара, чтобы все увидели, что у него в кулаке, и крики «ура» прекратились, и наступила тишина.

И в этой ужасной тишине четко и ясно прозвучал голос Мэрили:

— Я объявляю, что Дикар дрался нечестно. Я объявляю Томболла победителем. Я объявляю Томболла Боссом всей Группы.

Мэрили оттолкнула руку Дикара, словно отбросила его самого, и отвернулась. Дикару показалось, что он слышал, как Мэрили всхлипнула, но она отошла с высоко поднятой головой и гордой прямой спиной. Губы Дикара шевельнулись, но он не произнес ни слова; он понимал: бесполезно говорить, что он не знал, что у него в руке камень.

Необычный низкий звук послышался от Группы, он стал громче. Камень ударился о плечо Дикара, еще один, и Дикар увидел, что все поднимают камни, чтобы бросить в него.

— Беги! — закричал Джимлейн. — Беги, Дикар.

И Дикар повернулся и побежал, а вокруг него падали камни; он бежал спотыкаясь, прямо на полные ненависти лица, и Группа расступилась перед ним, и Дикар побежал в лес, а камни продолжали падать.

Дикар бежал в темном лесу, пока не упал, а потом пополз и полз до тех пор, пока мог, а потом лежал неподвижно, и его поглотила болезненная пустота.

Глава VII

Далекая зеленая земля

Дикар жил в лесу, как живут звери, и, как заживают раны на зверях, зажили и его раны. Он ставил ловушки на кроликов и птиц, которых было так много в лесу, и готовил их на маленьком костре. Он находил камни с острыми краями и пользовался ими как ножами; чтобы изготовить себе лук, он сушил кишки кролика на тетиву и делал стрелы, оперял их, а из коры березы изготовил колчан.

Он охотился луком и стрелами и долгими часами лежал на мшистой поляне вблизи вершины Горы, глядя, как играют маленькие зверьки, иногда заглядывал в большие прекрасные глаза оленя, который смотрел на него из кустов, или наблюдал за тем, как чирикают птицы в ветвях дерева над ним.

Была весна, и маленькие существа всегда играли парами, и олени ходили парами, и птицы. И, видя это, Дикар думал о Мэрили.

Да, раны Дикара залечились, но боль внутри него не проходила.

Иногда Дикар забирался на самую верхнюю ветку высокого дерева, которое росло на самой вершине Горы. Он оставался здесь дотемна, глядя на далекую зеленую землю, которая складка за складкой уходила туда, где навстречу ей спускалось небо. Он думал о том, что видел во сне в последнюю ночь, когда был Боссом: он думал тогда о дне, когда поведет Группу вниз в эту приятную землю, и на душе у него было тяжело.

Весна перешла в лето, лето становилось все жарче.

Каждый вечер Дикар прокрадывался по лесу, пока не приходил к деревьям, которые казались черными на фоне красного блеска Огня; он прятался за стволом какого-нибудь дерева и смотрел на пространство между Домами. Он осмеливался делать это только после Времени Сна, когда знал, что большинство Группы в Домах и опасность, что его кто-нибудь увидит, невелика.

Дикар слышал их «Я-ложусь-спать», вставал на колени и тоже говорил это, как будто он один из них. Когда он сжимал руки и закрывал глаза, ему казалось, что он стоит у своей койки в Доме Мальчиков, что он еще один из Группы.

Но, сказав свое «Я-ложусь-спать», Дикар оставался здесь и слушал, о чем говорят Мальчики и Девочки, чья очередь была ухаживать за Огнем.

И от того, что он слышал, на сердце у него становилось тяжело. Как он и опасался, Томболл позволял Группе нарушать одно Правило за другим, он делал поблажки своим приятелям и возлагал двойную работу на тех, кого не любил; он не уделял внимания множеству мелочей, которые, как хорошо знал Дикар, необходимы для того, чтобы Группе было тепло, удобно и безопасно, когда придет холод и выпадет снег.

Одно из Правил, которое разрешал нарушать Томболл, — никто не мог уходить со своей койки после Времени Сна. Дикар видел, как Девочки выходили из своего Дома и исчезали в лесу, и Мальчики делали то же самое. Часто они не возвращались к тому времени, когда Дикар, устав от наблюдений, уходил к своему убежищу, которое сплел из ветвей. Одно обстоятельство больше всего тревожило Дикара. Он ни разу не видел, чтобы Мэрили ухаживала за Огнем. То, что она не была из тех, кто по вечерам уходил в лес, было ему приятно, но странно, что она никогда не дежурила у Огня.

* * *

Однажды ночью Дикар узнал причину. Он услышал, что в тот день, когда в него бросали камни, Мэрили сказала, что больше не будет Боссом Девочек; она сказала, что Боссом будет Бессальтон при условии, что сама Мэрилин не будет ухаживать за Огнем и выполнять любые другие дела, при которых она должна быть одна, не с другими Девочками. Потому что Томболл хотел, чтобы Мэрили пошла с ним в лес, а Мэрили этого боялась.

У Дикара перехватило дыхание, когда он это услышал. Он с рычанием встал, чтобы выйти в свет Огня и вызвать Томболла на бой, но не на кулаках, а с луком и стрелами и с ножами, — на бой насмерть. Гнев ослепил его, он запутался в кусте, который не видел, и не успел освободиться, когда услышал, что еще сказали Джимлейн и Биллтомас. Они сегодня следили за Огнем, и это они говорили о Томболле и Мэрили.

— Если бы Дикар снова стал Боссом, все пошло бы по-другому, но на это нет шансов, потому что стоит ему показаться, Группа снова забросает его камнями, как приказал Томболл, и тогда ему не уйти.

Дикар похолодел¸ вспомнив, как летели в него камни, и застыл, стоя за кустом.

— Группа не будет бросать в Дикара камни, — очень тихо и испуганно оглядываясь, сказал Биллтомас, — если ты расскажешь. Что бы ни приказал Томболл, в Дикара не станут бросать камни, если узнают, что он дрался честно.

— Я не смею рассказать. — Глаза Джимлейна на белом лицеи казались огромными. — Ты помнишь: я тебе рассказал, и ты ответил, что тогда Группа побьет камнями меня.

— Помню.

— Ну, я не мог успокоиться и все рассказал Томболлу, и Томболл так избил меня, что я едва мог ходить. Помнишь, я тогда сказал, что упал в яму в лесу. А после того как он меня побил, Томболл сказал, что, если я кому-нибудь расскажу, он убьет меня и убьет того, кому я рассказал.

— Он так сказал? — Теперь в голосе и на лице Биллтомаса тоже был страх. — Ты не должен был мне это рассказывать, Джимлейн. Если Томболл узнает, что я знаю…

Голос его оставался тихим, но он словно кричал.

Джимлейн всхлипнул:

— Если бы Дикар мог вернуться и защитить меня, когда я расскажу Группе…

— Какой толк во всех этих «если бы»? — прервал его Биллтомас. — Томболл постарается, чтобы Дикар был убит до того, как ты скажешь хоть слово. Лучше всего нам забыть о Дикаре, как забыли все остальные.

— Да, — прошептал Джимлейн. — Наверно, ты прав. Дикар больше не в Группе и никогда не будет.

— Никогда больше, — согласился Биллтомас.

Теперь Дикар, неподвижно стоявший в темноте, знал, что все от него отвернулись. Он должен жить один, как дикие звери в леву.

И тут, может быть, от какого-то Присутствия из темноты, а может, изнутри самого Дикара пришла мысль. Он больше не член Группы, и поэтому его не связывают Правила Группы. Он не обязан подчиняться;Не-должен», которым подчиняется Группа. Он может делать, что хочет, и ни одно Правило не может ему запретить.

Он скользнул в темноту, беззвучно, как тень. Но этой ночью Дикар не мог уснуть.

* * *

Всю эту ночь и весь следующий день Дикар был занят, он срезал длинные гибкие ветки с деревьев, проверяя прочность каждой. Он сплетал эти ветки, не останавливаясь, не отдыхая, и к ночи изготовил веревку, достаточно длинную для его цели.

Когда стемнело, Дикар повесил колчан со стрелами на одно плечо, а большой моток веревки на другое и пошел по лесу на звук ручья, пока не пришел к тому месту, где лес кончался и между его краем и краем Обрыва, с которого ручей падал вниз, была небольшая площадка.

Здесь Дикар остановился, положил веревку и обернул ее конец вокруг ствола большого дерева, которое росло у ручья; он завязал веревку множеством узлов и тянул изо всех сил, чтобы убедиться, что узлы выдержат.

Потом Дикар наклонился, поднял веревку, отнес ее к краю Обрыва и бросил вниз.

У его ног веревка напряглась и задрожала, послышался звук ее трения о скалу Обрыва и звук воды, падающей вниз и вниз в темноту. Но вот веревка у ног Дикара перестала дрожать, и он понял, что она вся размоталась.

Тогда Дикар снова наклонился, поднял веревку и перенес ее так, что она лежала в ручье, падающем с Обрыва. Когда взойдет солнце, вся спускающаяся вниз веревка будет скрыта падающей водой.

Не останавливаясь, Дикар взял в руки веревку и подошел к краю Обрыва; ледяная вода обрушилась на него; она била его, пытаясь сбросить вниз, в головокружительную тьму, чтобы он разбился о камни у подножия Обрыва.

Дикар ничего не видел, он с трудом дышал, и руки его скользили по влажной веревке. Он обхватил ногой веревку и скользнул по ней. Теперь он снова мог дышать, потому что висел между потоком воды и скальной стеной Обрыва.

Дикар спускался, спускался бесконечно в черную головокружительную тьму, туда, где лежали большие камни, между которыми текла вода и под которыми спали Старшие.

* * *

Солнце высоко стояло в небе, но Дикар был скрыт листвой дерева, на котором он лежал, вытянувшись, на толстой ветке. Он смотрел на картину, от которой у него по всему телу ползли мурашки.

Дерево росло на краю леса, через который прошел Дикар, после того как пересек пояс огромных камне, окружающих Гору, на которой живет Группа. В какой-то момент ночи звуки и движущиеся огни впереди насторожили его, и он забрался на дерево, чтобы дождаться дня и осмотреться.

Удобно устроившись на ветке дерева, Дикар спал дольше, чем намеревался. Услышав звуки марширующих ног, подумал, что снова видит сон, который видел перед схваткой с Томболлом. Но он открыл глаза, а звуки марширующих ног продолжались, а потом Дикар увидел и самих марширующих.

Дерево, на котором сидел Дикар, стояло на краю леса и на краю большого ровного поля. С одной стороны поля недалеко от Дикара проходили два провода, один над другим, вдвое выше роста Дикара. Прикрепленные к столбам, эти провода уходили в обе стороны, насколько мог видеть Дикар, и провода были покрыты острыми шипами, которые на куски разорвали бы тело.

За этим рядом проводов был другой ряд, точно такой же высоты и с такими же шипами, а между этими рядами проводов стояли на большом расстоянии друг от друга фигуры из сна Дикара.

Они были в такой же зеленой одежде, как те, что бежали по полю, которое теперь покрыто большими камнями, и стреляли в Старших. Как и у тех, у этих лица и руки черные, и как и те, эти держат блестящие палки; Дикар помнил, что эти палки называются «ружья».

Но звуки марширующих ног доносились из-за второй изгороди. Большая толпа выходила из длинных низких домов, очень похожих на Дома Группы. Когда Дикар увидел их, они остановились и стояли длинной прямой линией перед домами.

Они были очень далеко, но Дикар их хорошо видел. Он видел, что они очень худы и одеты в рваное, свисающее с тел тряпье. Он видел, что лица у них бледные, глаза глубоко впали, и стояли они согнувшись, словно страшно устали, хотя было еще раннее утро.

Послышался приказ, и белые люди повернулись лицом к Дикару. Дикар увидел, что тот, кто отдал приказ, совсем другой. Лицо у него желтое, одет он в зеленое, но как-то по-другому, чем остальные, и у него нет ружья.

Вокруг стояли и другие люди в зеленом. У некоторых лица черные, у других желтые; одни держат ружья, другие нет. У одного очень большого зеленое только ниже пояса, а выше вообще ничего не одето. Лицо и тело у него желтые, и его мышцы больше, чем у Дикара, и даже больше, чем у Томболла. Он что-то держал в одной руке. Длинное, тонкое и черное. Другой рукой он держался за толстый столб, около которого стоял.

Человек в особой зеленой одежде снова что-то крикнул, и Дикар увидел, что из здания поменьше, стоящего в стороне, вышли два чернолицых, и между ними шел белолицый. Он был так слаб, что его почти несли. Они подошли к толстому столбу и поставили белолицего лицом к этому столбу, потом привязали руки и ноги, сорвали одежду выше талии и отступили.

Желтолицый что-то долго кричал белым. Дикар слышал его, но не понимал, что он говорит. Закончив, он сделал рукой знак большому желтому человеку.

Тот поднял длинную тонкую штуку; она была похожа на змею. Он поднял ее над головой, и она распрямилась и опустилась на спину белого человека, привязанного к столбу. Дикар слышал громкий звук, с которым эта штука опустилась, и увидел красную полоску на спине белого.

Желтый снова поднял эту тонкую змееподобную штуку и снова опустил; опять послышался хлопок, и на спине белого появилась вторая красная полоса.

При виде этого Дикару стало плохо. Но потом это прошло. Он был вне себя от ярости. Он хотел крикнуть «Перестаньте!», но вспомнил сон, вспомнил, что могут сделать эти ружья; если он крикнет, люди между изгородями увидят его и застрелят.

Дикар услышал хлопок, и еще, и теперь спина белого человека, привязанного к столбу, вся стала красной. Но Дикар уже встал на ноги, он стоял на ветке. Он наложил стрелу на тетиву и натянул лук.

Большой желтый снова поднял руку, но, когда она опустилась, хлопка не было. Большой желтый падал, и из его спины торчало оперение стрелы. Только оперение.

Больше Дикар ничего не видел, он уходил по деревьям. Коричневый обнаженный Мальчик перебирался с вершины на вершину, бежал от смерти из ружья. Он помнил, что ружья стреляют дальше и быстрее любой стрелы.

Дикар так и не знал, искали ли его люди в зеленом.

* * *

Дикар лежал на холме в высокой траве далеко от колючей поволоки и сверху вниз смотрел на место, где пересекаются две дороги.

Здесь стоял столб, высокий, как высокое дерево, но на нем не было коры, не было ветвей или листьев; на верху этого столба были закреплены пять или шесть планок, и от них много проводов шло к планкам наверху другого столба, стоящего дальше по дороге.

Дикар смотрел на веревку, свисавшую с одной из планок на верху столба. Он смотрел на то, что висит на этой веревке и держит ее натянутой.

Эта штука очень медленно раскачивалась на ветру — взад и вперед, взад и вперед, и ветер раздувал вокруг нее тряпки, и эти тряпки такие же серые и грязные, как сама штука. И Дикар увидел, что эта штук — человек.

… Дикар пришел к месту, где стоял каменный дом, и он был в три или в четыре раза выше Дома Мальчиков и в десять раз длинней. Окна в стене этого Дома очень высоко, и они очень широкие.

Дикар видел много людей в этом Доме, и все это были белые мужчины и женщины. Они были худые, серые, с запавшими глазами, как те, за проволочной изгородью. И они толкали какие-то штуки, доверху нагруженные тяжелым грузом, и они были так слабы, что могли толкать эти штуки только очень медленно. И вокруг стояли люди в зеленом, и у них на поясе висели маленькие ружья, и они держали в руках длинные змееподобные предметы, как тот большой желтый.

И Дикар видел, как споткнулась и упала белая женщина, и один из людей в зеленом поднял эту штуку и опустил на женщину; он делал это снова и снова, пока женщина, вся окровавленная, не ухватилась за штуку, которую толкала, и снова начала ее толкать.

Другие люди в зеленом рассмеялись, но белые продолжали толкать, слабые и поникшие, и глаза у них были, как у той женщины во сне Дикара, которая стояла на станции метро и говорила, что бог мертв.

Дикар далеко прошел в этот день, коричневой тенью пролетая по полям и лесам, неслышной тенью, которую никто не видел. Сам он многое видел в этот день, и чем больше видел, тем тяжелей становилось у него на сердце. Потому что Дикар знал: белолицые мужчины и женщины — это его народ, и эта зеленая земля принадлежит им и ему, а черные и желтые люди — Они, те, которые, как говорилось в его сне, «пришли с Востока, чтобы превратить эту землю в ад».

Да, Дикар видел ад, который они сотворили… Небо потемнело, и ночь наползла на Лес, и Дикар лежал в высокой траве на поле у леса, обхватив голову руками, и думал. Прошлой ночью он понял, что никогда не вернется на Гору, где живет Группа, а теперь он понял, что не может жить и в этой земле, которая казалась такой приятной, когда он смотрел на нее с высокого дерева.

Конец ознакомительного фрагмента.