Крейг Кеннеди

Артур Б. Рив, 1923

Захватывающий детектив о приключениях детектива-ученого Крейга Кеннеди и его друга.

Сибарит

Мы нашли салон красоты"Новелла"на верхнем этаже офисного здания недалеко от Пятой авеню на боковой улице недалеко от Сорок второй улицы. Специальный лифт, искусно оборудованный, поднял нас с огромной скоростью. Когда дверь открылась, мы увидели множество тускло-зеленых решеток, маленькие ворота, увитые розами, окна из стекла с бриллиантами, отделанные белым деревом, комнаты с маленькими белыми эмалированными маникюрными столиками и стульями, янтарные лампы, светящиеся мягким свечением в глубоких беседках из огнеупорных тканевых цветов. В этом месте царило восхитительное тепло, а соблазнительные и нежные ароматы напоминали о прибежище сибарита двадцатого века.

И О'Коннор, и Лесли, странно неуместные в изнуряющей роскоши ныне опустевшего салона красоты, все еще ждали Кеннеди с мрачной решимостью.

— Очень странная вещь, — прошептал О'Коннор, бросаясь вперед в тот момент, когда открылась дверь лифта. — Похоже, мы не можем найти ни одной причины ее смерти. Люди здесь, наверху, говорят, что это было самоубийство, но я никогда не принимаю теорию самоубийства, если нет несомненных доказательств. До сих пор в этом деле их не было. Для этого не было никаких причин.

В одном из больших мягких кресел приемной, в углу, рядом с двумя людьми О'Коннора, стоявшими настороженно, сидел человек, который был воплощением всего, что нервничало. Он попеременно заламывал руки и ерошил волосы. Рядом с ним стояла дама среднего роста, средних лет, в самом удивительном состоянии сохранности, которая, очевидно, владела косметическими тайнами, недоступными мужскому пониманию. Она была так идеально ухожена, что выглядела так, словно ее одежда была формой, в которую ее буквально вылили.

— Профессор и мадам Миллефлер — иначе Миллер, — прошептал О'Коннор, заметив вопросительный взгляд Кеннеди и взяв его за руку, чтобы поторопить его по длинному, мягко застеленному ковром коридору, по обе стороны которого находились маленькие двери. — Они управляют салоном. Говорят, одна из девушек только что открыла дверь и обнаружила ее мертвой.

Ближе к концу коридора одна из дверей была открыта, и перед ней остановился доктор Лесли, который шел впереди нас. Он жестом пригласил нас заглянуть внутрь. Это была маленькая гардеробная, в которой стояли односпальная кровать, покрытая белой эмалью, комод и зеркало. Но не скудная, хотя и элегантная мебель заставила нас отступить.

Там, в тусклом полумраке коридора, лежала женщина, великолепно сложенная. Она была темноволосой, и густая масса ее волос, приготовленных для парикмахера, ниспадала спутанными прядями на ее красиво очерченные черты лица, полные, округлые плечи и шею. Алый халат, расстегнутый у горла, скорее подчеркивал, чем прикрывал пышные линии ее фигуры, вплоть до стройной лодыжки, которая была началом ее карьеры танцовщицы.

Если бы не мраморная бледность ее лица, трудно было поверить, что она не спит. И все же она, знаменитая Бланш Блейсделл, была мертва. Мертва в маленькой гримерке “Новеллы”, окруженная, как и в жизни, тайной и роскошью.

Несколько мгновений мы стояли безмолвно, ошеломленные. Наконец О'Коннор молча достал из кармана письмо. Оно было написано на новейшей и самой изысканной из надушенных канцелярских принадлежностей.

— Конверт лежал запечатанный на комоде, когда мы приехали, — объяснил О'Коннор, держа его так, чтобы мы не могли видеть адрес. — Сначала я подумал, что она действительно покончила с собой, и что это была записка с объяснением. Но это не так. Послушайте. Всего лишь несколько строк. В нем говорится:"Сейчас я чувствую себя лучше, хотя вчера вечером была отличная вечеринка. Спасибо за газетную вырезку, которую я только что прочитала. Было очень любезно с твоей стороны заставить их напечатать это. Встретимся сегодня вечером в том же месте и в то же время. Твоя Бланш". Записка не была проштампована и так и не была отправлена. Возможно, она позвонила, чтобы вызвать посыльного. В любом случае, она должна была умереть, прежде чем смогла отправить письмо. Но оно было адресовано… Берку Коллинзу.

— Берк Коллинз! — воскликнули мы с Кеннеди вместе в изумлении.

Он был одним из ведущих корпоративных юристов в стране, директором в десятке крупнейших компаний, сотрудником полудюжины благотворительных и общественных организаций, покровителем искусства и оперы. Это казалось невозможным, и я, по крайней мере, не колеблясь, сказал об этом. Вместо ответа О'Коннор просто положил письмо и конверт на комод.

Казалось, потребовалось некоторое время, чтобы убедить Кеннеди. Однако там это было написано черным по белому, вертикальным почерком Бланш Блейсделл. Попытавшись разобраться в этом, как я мог, мне показалось, что есть только один вывод, и он состоял в том, чтобы принять его. Что его так заинтересовало, я не знал, но, в конце концов, он наклонился и понюхал, но не надушенное письмо, а покрывало на комоде. Когда он поднял голову, я увидел, что он смотрел вовсе не на письмо, а на пятно на обложке рядом с ним.

— Сн-фф, сн-фф, — фыркнул он, задумчиво закрыв глаза, как будто что-то обдумывая. — Да, скипидарное масло.

Внезапно он открыл глаза, и пустое выражение рассеянности, которое скрывало его лицо, было прорвано проблеском понимания, которое, как я знал, интуитивно открыло ему правду.

— Выключите свет в коридоре, — быстро приказал он.

Доктор Лесли нашел и повернул выключатель. Мы были одни, в теперь уже странной маленькой гардеробной, наедине с этим ужасно милым существом, лежащим там холодным и неподвижным на маленькой белой кровати.

Кеннеди двинулся вперед в темноте. Нежно, почти так, как если бы она все еще была живой, пульсирующей, разумной Бланш Блейсделл, которая очаровала тысячи, он открыл ей рот.

Последовал крик О'Коннора, который стоял передо мной.

— Что это, эти маленькие пятнышки у нее на языке и горле? Они светятся. Это свет трупа!

Конечно же, у нее во рту были маленькие светящиеся точки. Я где-то слышал, что при разложении органических веществ возникает фосфоресценция, которая когда-то породила древнее суеверие о"трупных огнях"и блуждающем огоньке. Я знал, что на самом деле это было связано с живыми бактериями. Но, конечно, у таких микроорганизмов не было времени для развития, даже в почти тропической жаре Новеллы. Могла ли она быть отравлена этими фосфоресцирующими бациллами? Что это было — странная новая болезнь рта, которая поразила эту печально известную авантюристку и роскошную женщину?

Лесли снова включил свет, прежде чем Крейг заговорил. Мы все внимательно наблюдали за ним.

— Фосфор, фосфорная кислота или фосфорная мазь, — медленно произнес Крейг, нетерпеливо оглядывая комнату, как будто в поисках чего-то, что могло бы это объяснить. Он заметил конверт, все еще лежащий на комоде. Он поднял его, поиграл с ним, посмотрел на верхнюю часть, где О'Коннор разрезал его, затем намеренно оторвал клапан с обратной стороны, где он был приклеен при запечатывании письма.

— Выключите свет снова, — попросил он.

Там, где на обратной стороне конверта была тонкая липкая полоска, в темноте светилась та же самая субстанция, которую мы видели в пятнышках тут и там на губах Бланш Блейсделл и у нее во рту. Правда озарила меня. Кто-то положил это вещество, чем бы оно ни было, на клапан конверта, зная, что она должна прикоснуться к нему губами, чтобы запечатать, она сделала это, и смертельный яд попал ей в рот.

Когда свет снова зажегся, Кеннеди добавил:"Скипидарное масло удаляет следы фосфора, фосфорной кислоты или фосфорной мази, которые нерастворимы ни в чем, кроме эфира и абсолютного спирта. Кто-то, кто знал это, пытался стереть следы, но не совсем преуспел. О'Коннор, посмотри, сможешь ли ты найти фосфор, масло или мазь где-нибудь в салоне.

Затем, когда О'Коннор и Лесли поспешно исчезли, он добавил мне:

— Еще одно из этих странных совпадений, Уолтер. Ты помнишь девушку в больнице?"Послушай, разве ты не видишь этого? Она в огне. Ее губы сияют — они сияют, они сияют!"

Кеннеди все еще внимательно оглядывал комнату. В маленькой плетеной корзинке лежала газета, открытая на странице театральных новостей, и, быстро взглянув на нее, я увидел самый хвалебный абзац о ней.

Под бумагой были какие-то обрывки. Кеннеди подобрал их и сложил вместе."Дорогая Бланш, — говорили они. — Я надеюсь, ты чувствуешь себя лучше после вчерашнего ужина. Ты можешь встретиться со мной сегодня вечером? Напиши мне немедленно. Колли”.

Он аккуратно положил обрывки в свой бумажник. По-видимому, здесь больше ничего нельзя было сделать. Проходя по коридору, мы услышали, как мужчина, по-видимому, бредит на хорошем английском и плохом французском. Это оказался Миллефлер — или Миллер — и его бред был таким же преувеличенным, как у третьесортного актера. Мадам пыталась его успокоить.

— Анри, Анри, перестань, — говорила она.

— Самоубийство — в Новелле. Это будет во всех газетах. Мы будем разорены. О—о!

— Можешь всхлипнуть, — вмешался один из офицеров О'Коннора. — Расскажешь все это, когда шеф отвезет тебя в штаб, понимаешь?

Конечно, своими действиями этот человек производил не очень благоприятное впечатление. Казалось, в них было много принужденного, что было более компрометирующим, чем могло бы быть флегматичное молчание.

Однако, месье и мадам решили повторить Кеннеди свою версию случившегося. Похоже, записка, адресованная мисс Блейсделл, была кем-то оставлена на столе в приемной. Никто не знал, кто ее оставил, но одна из девушек подобрала ее и отнесла ей в гардеробную. Мгновение спустя она позвонила в колокольчик и позвала одну из девушек по имени Агнес, которая должна была причесать ее. Агнес была занята, и актриса попросила ее принести бумагу, ручку и чернила. По крайней мере, так казалось, потому что Агнес достала их для нее. Через несколько минут ее звонок зазвонил снова, и Агнес спустилась вниз, очевидно, чтобы сказать ей, что теперь она готова к работе.

Следующее, что все узнали, был пронзительный крик девушки. Она пробежала по коридору, все еще крича, выбежала в приемную и бросилась в лифт, который в это время как раз был наверху. Это было последнее, что они видели. Другие девочки увидели мисс Блейсделл, лежащую мертвой, и последовала паника. Посетители быстро оделись и убежали, почти в панике. Все были в замешательстве. К этому времени прибыл полицейский, а вскоре после этого пришли О'Коннор и коронер.

Было мало смысла в перекрестном допросе этой пары. У них, очевидно, было время договориться об этой истории, то есть если предположить, что это неправда. Только научная третья степень могла бы потрясти их, а в то время это было невозможно.

Из ряда вопросов Кеннеди я мог видеть, что он считал, что где-то в их бойкой истории был пробел, по крайней мере, в какой-то момент, когда кто-то пытался уничтожить следы яда.

— Вот. Мы нашли его, — перебил О'Коннор, в волнении поднимая бутылку, покрытую черной тканью, чтобы защитить ее от света. — Она была в задней части шкафа в медицинской комнате, и на ней написано"Эфирный фосфор". — Другая бутылка со скипидаром была на полке в другом шкафу. Обе, похоже, использовались недавно, судя по влажности донышек стеклянных пробок.

— Эфирный фосфор, фосфорированный эфир, — прокомментировал Кеннеди, читая этикетку про себя. — Лекарство из Французского Кодекса, состоящее, если я правильно помню, из одной части фосфора и пятидесяти частей серного эфира. Фосфор часто дают как средство от потери нервной силы, при невралгии, истерии и меланхолии. В количествах от пятидесятой до десятой части или около того свободного фосфора является восстановителем нервной ткани и нервной силы, лекарством от интенсивного и длительного беспокойства ума и длительного эмоционального возбуждения — короче говоря, для быстрой жизни.

Он откупорил бутылку, и мы попробовали напиток. Он был неприятным и тошнотворным.

— Я не понимаю, почему его не используют в виде таблеток. Жидкая форма нескольких капель на гуммиарабике безнадежно устарела.

Дверь лифта с лязгом открылась, и из него вышел хорошо сложенный, спортивного вида мужчина средних лет с приобретенным моложавым видом в одежде и чисто выбритым лицом. Его лицо было бледным, а рука дрожала от волнения, которое показывало, что что-то расшатало его обычно железные нервы. Я сразу узнал Берка Коллинза.

Несмотря на свою нервозность, он шагнул вперед с видом человека, привыкшего, чтобы ему повиновались, чтобы все делали за него только потому, что он, Берк Коллинз, мог позволить себе заплатить за это, и это было его право. Казалось, он знал, кого ищет, потому что сразу же выделил О'Коннора.

— Это ужасно, ужасно, — хрипло прошептал он. — Нет, нет, нет, я не хочу ее видеть. Я не могу, пока нет. Вы же знаете, я был очень высокого мнения об этой бедной маленькой девочке. Только, — и тут проявился врожденный эгоизм этого человека, — только я позвонил, чтобы попросить вас, чтобы ничего о моей связи с ней не разглашалось. Вы понимаете? Не жалейте ничего, чтобы докопаться до истины. Наймите лучших людей, которые у вас есть. При необходимости обратитесь за помощью извне. Я заплачу за все, за что угодно. Возможно, когда-нибудь я тоже смогу оказать вам какую-нибудь услугу. Но, вы понимаете — скандал, знаете ли. Ни слова в газеты.

В другое время я был уверен, что О'Коннор не выдержал бы. Коллинз не был лишен большого политического влияния, и даже первый заместитель может быть"сломлен"человеком с влиянием. Но теперь здесь был Кеннеди, и он хотел предстать в лучшем свете.

Он посмотрел на Крейга.

— Позвольте мне представить профессора Кеннеди, — сказал он. — Я уже вызвал его.

— Очень рад иметь удовольствие познакомиться с вами, — сказал Коллинз, тепло пожимая руку Кеннеди. — Я надеюсь, что вы примете меня в качестве своего клиента в этом деле. Я щедро заплачу. Я всегда восхищался вашей работой и много слышал о ней.

Кеннеди, был так же непроницаем для обольщения, как камень, как, например, сам камень Бларни.

— При одном условии, — медленно ответил он, — и это то, что я буду действовать точно так, как если бы я был нанят самим городом, чтобы докопаться до истины.

Коллинз закусил губу. Было очевидно, что он не привык, чтобы его встречали в таком независимом духе.

— Очень хорошо, — ответил он наконец. — О'Коннор вызвал вас. Работайте на него и… ну, знаете, если вам что—нибудь понадобится, просто попросите меня об этом. Только если сможете, не впутывайте меня в это. Я расскажу все, что смогу, чтобы помочь вам, но не газетам.

Он поманил нас на улицу.

— Эти люди там, — он кивнул головой в сторону Миллефлеров, — вы их подозреваете? Клянусь дьяволом, это действительно плохо для них, не так ли, если подумать? Ну, теперь, вы видите, я откровенен и конфиденциален в своих отношениях с Блан… э—э… мисс Блейсделл. Вчера вечером я был с ней на большом ужине с компанией друзей. Я полагаю, она пришла сюда, чтобы привести себя в порядок. Я не смог дозвониться до нее сегодня, но в театре, когда я позвонил, мне сказали, что произошло, и я сразу же приехал сюда. А теперь, пожалуйста, запомните, делай все, что угодно, только не устраивайте скандал. Вы понимаете, что это для меня значит.

Кеннеди ничего не сказал. Он просто разложил на столе, кусочек за кусочком, разорванное письмо, которое взял из корзины, и рядом с ним разложил ответ, написанный Бланш.

— Что? — ахнул Коллинз, прочитав разорванное письмо. — Я это отправил? Да что вы, вы сумасшедший. Разве я только что не сказал вам, что ничего о ней не слышал, пока только что не позвонил в театр?

Я не мог понять, лгал он или нет, когда говорил, что не посылал записку. Кеннеди взял ручку.

— Пожалуйста, напишите то же самое, что вы прочитали в записке на этом листе"Новеллы". Все будет хорошо. У вас есть много свидетелей этому.

Должно быть, Коллинза раздражало даже то, что в его словах сомневались, но Кеннеди не уважал людей. Он взял ручку и написал.

— Я постараюсь, насколько это возможно, не упоминать ваше имя, — заметил Кеннеди, пристально вглядываясь в написанное и промокая его.

— Спасибо, — просто сказал Коллинз, впервые в жизни не находя слов. Он еще раз прошептал что-то О'Коннору, затем извинился и вышел. Этот человек был настолько очевидно искренен, я чувствовал, насколько позволяли его эгоистичные и чувственные ограничения, что я не стал бы винить Кеннеди за то, что он оказал бы ему гораздо больше поддержки, чем он дал.

Кеннеди еще не закончил и теперь быстро повернулся к косметической аркадии, которая была так грубо взбудоражена трагедией.

— Кто эта девушка Агнес, которая обнаружила мисс Блейсделл? — выстрелил он в Миллефлеров.

Теперь доктору красоты было по-настоящему больно от волнения. Как все в его заведении, даже его чувства были искусственными.

— Агнес? — повторил он. — Ну, она была одной из лучших парикмахерш мадам. Смотрите, дорогая, покажи джентльменам книгу приглашений.

Это была большая книга, полная имен девушек, каждая из которых была экспертом по завиткам, пышкам,"подкреплениям", гигиеническим рулонам, трансформаторам и бесчисленным другим вещам, которые делали ужасные и замечательные прически того времени. Записи Агнес были заполнены на день вперед.

Кеннеди пробежал глазами список посетителей.

— Миссис Берк Коллинз, 3:30, — прочитал он. — Она тоже была клиенткой?

— О, да, — ответила мадам. — Она приходила сюда три раза в неделю. Она не тщеславна. Мы все ее знали, и она всем нам нравилась.

Я мгновенно научился читать между строк и почувствовал, что был слишком милосерден к Берку Коллинзу. Здесь была жена, которая трудилась, чтобы обрести ту красоту, которая вернет мужчину, с которым она работала и трудилась в те годы, прежде чем они приехали в Нью-Йорк и добились успеха."Другая женщина"тоже пришла сюда, но совсем по другой причине.

Однако ничто, кроме бизнеса, казалось, не производило впечатления на Миллефлера.

— О да, — вызвался он, — у нас прекрасная клиентура. Среди моих собственных пациентов у меня есть Хью Дейтон, актер, вы знаете, ведущий актер в компании Бланш Блейсделл. Ему восстанавливают волосы. Да ведь я его сегодня днем лечил. Если и есть на свете сумасшедший человек, то это он. Я верю, что он убил бы мистера Коллинза за то, как Бланш Блейсделл обращается с ним. Они были помолвлены… Но, о, ладно, — он очень хорошо изобразил французское пожатие плечами, — теперь все кончено. Ни один из них не получит ее, и я… я разорен. Кто теперь придет на Новеллу?

К комнате Миллефлера примыкал кабинет, из которого мисс Блейсделл доставили отравленный конверт. Над маленьким секретером висела табличка:"Ни одна женщина не должна остаться простушкой после посещения Новеллы", очевидно, девиз этого места. Гардеробная находилась рядом с маленькой гостиной. Там были маникюрные кабинеты, парилки, массажные кабинеты, комнаты всех видов, и все это безмолвно свидетельствовало о фундаментальном инстинкте, женском стремлении к личной красоте.

Хотя было уже поздно, когда Кеннеди закончил свое расследование, он настоял на том, чтобы отправиться прямо в свою лабораторию. Там он вытащил из угла что-то вроде маленького квадратного столика, на котором был закреплен мощный светильник, такой, какой можно было бы использовать для стереоптикона.

— Это простая маленькая машинка, — объяснил он, склеивая разорванные обрывки письма, которые он выудил из корзины для мусора, — которую детективы используют при изучении подделок. Я не знаю, есть ли у нее название, хотя ее можно было бы назвать"лучеграфом". Видишь ли, все, что тебе нужно сделать, это разложить здесь предмет, который ты хочешь изучить, и система зеркал и линз отразит его и увеличит на листе.

Он положил свернутый белый лист, и огромными буквами четко проступил почерк записки.

— Это письмо, — продолжил он, внимательно изучая увеличенное изображение, — вероятно, окажется решающим. Это очень странно. Коллинз говорит, что он этого не писал, и если бы он это сделал, то, несомненно, постарался бы замаскировать свой почерк. Я сомневаюсь, что кто-нибудь смог бы скрыть то, что показывает рентгенограф. Сейчас, например, это очень важно. Ты видишь, что штрихи длинных букв… ну, шаткие? Ты бы никогда не увидел этого в оригинале, но когда рисунок увеличен, ты видишь, насколько отчетливо видны дрожания руки? Как бы ты ни старался, ты не сможешь их скрыть. Дело в том, что автор этой заметки страдал одной из форм сердечного заболевания. А теперь давай посмотрим на копию, которую Коллинз сделал в"Новелле".

Он положил копию на стол рентгенографа. Было совершенно очевидно, что эти два письма написаны совершенно разными людьми.

— Я подумал, что он говорит правду, — прокомментировал Крейг, — по удивленному выражению его лица в тот момент, когда я упомянул о записке мисс Блейсделл. Теперь я знаю, что так оно и было. В его письмах нет таких свидетельств болезни сердца, как в другом случае. Конечно, это все, кроме того, что может раскрыть изучение самого почерка. Они совсем не похожи. Но здесь есть важная подсказка. Найди автора этой записки, у которого больное сердце, и у нас будет либо убийца, либо кто-то близкий к убийце.

Я вспомнил трепет маленького доктора красоты, его третьесортную искусственную игру страха за репутацию Новеллы, и, должен признаться, я согласился с О'Коннором и Коллинзом, что для него все выглядело мрачно. Одно время я подозревал самого Коллинза, но теперь я прекрасно понимал, почему он не скрывал своего стремления замять свою связь с этим делом, в то же время его инстинкт юриста, и я чуть было не добавил, любовника, подсказывал ему, что справедливость должна восторжествовать. Я сразу понял, как он, привыкший взвешивать доказательства, сразу же увидел оправдание ареста Миллефлеров О'Коннором.

— Более того, — добавил Кеннеди, изучив волокна бумаги под микроскопом, — все эти заметки написаны на одной и той же бумаге. Та первая порванная записка мисс Блейсделл была написана прямо в “Новелле” и оставлена так, чтобы казалось, что ее прислали извне.

Было раннее утро следующего дня, когда Кеннеди разбудил меня замечанием:

— Я думаю, что поеду в больницу. Ты хочешь поехать со мной? Мы заедем за Бэрроном по дороге. Есть небольшой эксперимент, который я хочу опробовать на этой девушке там, наверху.

Когда мы прибыли, медсестра, заведующая отделением, сказала нам, что ее пациентка провела довольно хорошую ночь, но теперь, когда действие препарата прошло, она снова стала беспокойной и все еще повторяла слова, которые она говорила раньше. Она также не смогла дать более ясного отчета о себе. Очевидно, она была одна в городе, потому что, хотя в утренних газетах о ней писали, до сих пор ни один родственник или друг не позвонил, чтобы опознать ее.

Кеннеди встал прямо перед ней, внимательно прислушиваясь к ее бреду. Внезапно ему удалось зафиксировать ее взгляд, словно под каким-то гипнотическим воздействием.

— Агнес! — позвал он резким тоном.

Это имя, казалось, привлекло ее беглое внимание. Прежде чем она снова смогла вырваться из его мысленной хватки, он добавил:

— Твой ежедневник полон. Разве ты не пойдешь сегодня утром в"Новеллу"?

Перемену в ней было приятно видеть. Это было так, как будто она вышла из транса. Она села в постели и тупо огляделась.

— Да, да, я должна идти, — воскликнула она, как будто это была самая естественная вещь в мире. Затем она осознала странное окружение и лица. — Где моя шляпа… что…где я? Что случилось?

— С вами все в порядке, — мягко успокоил Кеннеди. — А теперь отдыхайте. Постарайтесь забыть обо всем на некоторое время, и с вами все будет в порядке. Вы среди друзей.

Когда Кеннеди вывел нас, она откинулась назад, теперь уже физически измученная, на подушку.

— Я говорил тебе, Бэррон, — прошептал он, — что в этом деле было нечто большее, чем ты себе представлял. Невольно ты внес очень важный вклад в дело, которым сегодня утром полны газеты, — дело убитой актрисы Бланш Блейсделл.