Легенда о мизантропе

Артур Байрунас, 2023

Он жил, жил и забыл, зачем он это делает. Начал вспоминать, не вспомнил. Устал и сел. И, наконец, сказал Богу…

Пролог

Защитный кокон Земли простирается на сотни километров в глубь искривленной невесомости. Которая, кстати, набита нетленным сором. Там, в трехстах милях над уровнем моря, телескопическая камера, и тем более астронавт, едва ли успевают что приметить сквозь парящий хлам. А болтовня людей, защемленных в цилиндре пилотируемого аппарата, добивают напрочь огрызки всех иллюзий о покое, тайне или мечте.

Но присмотрись, маленькое космическое животное, на вращающееся подножие. На, скрипящую в жерновах гравитации, матушку Землю. Что ты там увидишь, дурачок? Зачем ты взобрался так высоко? Понимаю, с такого поднебесья замечательно помочиться и плюнуть на горделивых двуногих. Но какая жалость! При любой попытке такой забавы слюна и урина нависают над самим шутником. И начинают хороводить над его же глупой башкой.

Но все-равно… все равно… Мы изобретательны. Но вот, например, неплохо бы поэкспериментировать с искровой пищалей шестнадцатого века. Почему бы не бухнуть ею с неимоверной выси?

Нашлись-таки двое юродивых. Они протащили сквозь слои атмосферы небольшую средневековую пушку. Одели чугунное ядро в капсулу с порохом и окислителем. Втолкнули снаряд в ствол. Расположились со своим оружием среди открытого чернеющего вакуума. За спиной серебрился космический тихоход. А перед забралами скафандров егозили золотые огоньки бирюзовой планеты.

Эти двое любителей экстравагантного крепились двойными тросами к борту. Потому отличались чрезвычайной решительностью и уверенностью в своем предприятии. Наконец, они направили чугунное дуло на безмятежные головы далеких собратьев. Сдвинули рычажок. Триггер сработал. Порох окислился и бахнул! Ядро неспешно покатилось по безвоздушной кривизне. Потекло нежданной небесной напастью на легкомысленные темечки обывателей. На суетливые города и скучающие деревни.

Но сами выдумщики, можно робко предположить, предвкушали иные результаты и последствия для себя. С расширенными зрачками, не веря в происходящее, они бойко удалялись в глубокий-глубокий безводный и безлюдный простор ледяного мрака.

Страховочные фалы похоже изготовлялись на китайских конвейерных машинах. И теперь лопнувшие карабины, словно флажки, помахивали на прощание милой Земле. А та, вкупе с мирным приютом космического лайнера, навсегда уплывала из окоема ошалевших экспериментаторов.

Чугунный шарик, подтаивая в недружелюбной атмосфере планеты, распался на мизерные дольки. И шрапнелью обрушился в прибрежный ночной туман прикорнувшего английского городка. По пути космическая струганина задела и ожгла пару перьев торопящейся куда-то чайки. Та крикливо огрызнулась. И резко спикировала в белесую мглу. Прохладный смог осел ниже, на самую зеркальную безмятежность моря. По которой вдруг звучно и тяжко зацокал небесный металл. В ответ — водная длань, дрожа и пульсируя, затрепыхалась о сваи литоральной площадки. А вскоре и весь деревянный мостик млел в необъяснимой тревоге. Тогда над сосновым настилом, сквозь влажную и вязкую серость, начал медленно проступать человеческий силуэт.

Он склонился и сделал несколько шагов по кругу. Он, точно, что-то высматривал под собой. К тому же он все время держал бок правой кисти у рта, выкрутив предплечье локтем к животу. Так как к губам прижималось внешнее ребро его широкой пясти. Слышалось легкое подсасывание.

Человек был крупен, увесист, с непропорционально длинными руками. Он грузно ступал на слегка согнутых, худощавых и кривых ножках. Напоминавших скорее куриные лапки с выраженно-острыми коленками.

Облик отличался генетической феноменальностью. При изрядных размерах туловища — непримечательность коротких членов, удерживающих вес. Нескромно вытянутые узкие стопы. Плечистость и выпяченная грудь, над которой — горбатый удлиненный нос на тесном карликовом черепе. Все это пришлось бы идеальной букой к любому кошмарному сну.

К тому же одеяние… Хотя нет. Не смогу описать одежду. Все представлялось серым, неразличимым, с оттенками матовой молочности, может… Наверное, из-за тумана. Да и сумерки ещё толпились… В общем, что наверняка — куртка до пояса, застегнутая. Облегающие бриджи. Да-да: бриджи! Бриджи! Вспомнил! Устрашающая деталь, правда? Почему? Потому что сезон глубоко осенний был. Не просто какой-нибудь багряный листопад, а вплотную приблизилось дыхание заморозков.

…Бриджи…, а внизу выступала голая костлявая голень. Ещё ниже — летние женские туфли на чрезвычайно высоких и толстых каблуках. Также фигурировали продолговатые пальцы и нестриженные ногти. Кои я, со всей ответственностью, назвал бы коготками. Мне чудилось, что их владелец иногда с удовольствием скреб ими по доскам смотровой площадки. И помню точно, что на голове персоны не присутствовало ничего. Ни шапки, ни кепки, ни волос: ни даже намека на растительность. Пепельный, плотно обтянутый кожей башкень.

Деревянная платформа ворчливо отзывалась на перемещение такой странной комплекции. Возвышенные подмостки крепилась к песчаному берегу и слегка выдавались в море.

Необычная персона потопталась у перил. С любопытством всматриваясь и прислушиваясь к затихшему водному простору. Но безмолвие стихии и плотность холодной блеклой мары, надо полагать, наскучили пришельцу быстро. Он повернулся к соленой воде спиной.

Зазвучал высокий, режущий и горластый тенор. Скорее — отталкивающее хрипловатое сопрано. Но заговорившая особа не могла быть феминой, точно.

— Какая только мерзость не рушится теперь с небес… Я был уверен, что эта гадость где-то под ногами. Она меня зацепила. Довольно глубоко. Сволота… Еле-еле зализал рану… Всё-таки интересно, что за хренатень нынче валится сверху… Забавы богов… Или Самого? Странно… Что это с нашим соленым безграничьем, да ещё в такую непростую ночь для нас? Для нас обоих, я подчеркиваю. Не только ты, мой милый страдалец, печалишься. Я тоже грущу весьма. А оно, море-то, как оробело… присмирело… Предчувствует завершение большой-большой истории? Или ждет твоего рассказа о загубленных золотых намереньях? Мальчик мой, бедное-бедное моё дитя… Ну подними очи свои безотрадные. Зачем же я тогда сюда прибыл? Это очень-очень трудный и долгий путь. Ведь не зря же я его откарячил, братец мой стыдливый. Ты сам меня призвал. Ты! решил — здесь и сейчас! Не я! О сколько раз тебя отговаривали от глупостей. Советовали не спешить. Чуть спокойнее идти, разумнее… Сам знаешь… Ну! Не серди меня, мужичок! Солнышко ночное, звездочка моя не ясная… отзови-и-ись… — творец сей тирады явно ерничал и кривлялся.

Честно говоря, я не совсем понимал к кому он обращается. Всюду туман — и всё… Тем более, никто на его выступление не среагировал. Я считал, что это местный сумасшедший. Вид его для подобных подозрений — самый-самый…. Вот оставили дурачка без присмотра. Он и ходит, не зная куда и зачем. И речи вываливает — ни смысла, ни толка…

Зависла пауза. Да и вся окрестность начала обволакиваться подозрительной тишью. Ни ветерка, ни похлопывания волн. Ничего вообще. Немота.

Отупляющее беззвучие подгрызало моё нутро. Я опасался подцепить тяжелую ипохондрию. Не отшагало ещё и года с того дня, как я в последний раз отмерял геометрию одной лечебницы. От угла до окна, от подоконника до лестничного марша. Не вожделел я обратного водворения. Пришла минута для разумных поступков и решений. Я нуждался в позитивной ясности. В свете и добрых понятных лицах. Я всё ещё болен. Я запираю врата безумия навсегда!

Рассуждая примерно так, я отвлекся от происходящего в приморской хмаре. Но вскоре вспомнил об этом источнике подползающего сплина и счел так: взгляну ещё разок туда… напоследок… И всё! Затем — сломаю все ручки и карандаши! Разобью монитор! И больше никогда — ни видений, ни шепчущих строчек… Опадающих на светлые листы, как черный снег… Всё! Я буду нормален и толстокож — как все!

I

Но вы должны понять… Нет, вернее, узнать! — в чем тут дело. Я, трижды проклятие, унылый человек. Одинокий. Смешной. Неуважаемый. Муторно сознавать такое, а тем более признаваться. Да плевать! Я и сам не люблю вас. На это — тысячи справедливых причин. Но я не сумасшедший! Не сумасшедший! Всё, что я скажу — правда! Раздетая истина! Костистое разоблачение!

Моя смерть — за дверью. А напротив, у изголовья, — тоска. И скука… А потому я бормочу горько-горько…

Я поклялся себе — сие сочинение — последнее.

Это кровь и позор, смешанные и размазанные по пульсирующему экрану далекого двадцатого века. Старая престарая электронная машина. По которой сползали тени тираннозавров.

Я нашел эту развалину случайно. Здоровенная голова монитора и толстенный носитель жестких дисков. Нелепый увесистый карлик на половину письменного стола. Вся эта забытая технология прошлого обнаружилась рядышком с обширным пылесосом. Запертые в чулане, эти пышки смотрелись трогательно. Я бы не тронул не одну из них, но…

Я слишком извращен. Склонен к странностям. И быстро приобретаю идеи фикс.

Моё повествование сумбурно. Я всегда схожу с основной тропинки и запутываюсь в кустах второстепенного и деталях. Они, как волчья ягода, отравляют мой детский ум… О чем же я хотел написать? Черт знает уже…

Я никто, но про это я уже говорил. Я таскаюсь по миру… Волочусь и ношусь… Мне нет места… Мне нет покоя…

Я понимаю, что такое, как я, нравится не может. Располневший пятидесятилетний дармоед. Лентяй. Неумеха. Бездельник. Угрюмый домосед. Со мной скучно, даже мне самому. Но я сумасшедше обожаю фемин. Любого возраста. Я всеяден.

Я всё время придуривался недотрогой. Но дрочил с юности дико. Потому, что испорченный своими пуританскими опекунами, сторонился всего женского. Меня до сих пор испепеляет зависть к моему наперснику. Десятиклассник, этот сученыш, мой кореш, долбил не только малолеток и одноклассниц, но залез и на училку. О, боги! Та была истинной Афродитой! С безумной сиснёй. Ножки… личико… талия… Он ей всунул! О! Сука! И она фабнула у него за щеку, до самой глотки, и не раз!

Я зверел, слушая его смакования. И грохнул по нему кувалдой ярости, не дав источиться откровению до конца. Я бил его до крови, до обморока. Мой счастливый соперник утратил равновесие быстро. Развалился во дворе школы у новенькой скамейки. Пытался приподнять удивленную голову, и страстно хватал окровавленным ртом воздух. Я же стоял и рыдал над ним. Меня изъедала кислотная зависть. Меня истязала ревность.

Через пять минут я уже шел к ней. К этой шлюхе. К педагогине моего сердца и моего члена!

Её муж моряк. По шесть месяцев вне дома. Я понимал её слабость, её одинокость. Я сочувствовал ей. Но только не с тем долбаком, с моим приятелем. Ни перед кем из этого питомника малолетних онанистов она не должна разводить свои ляжки. На это только у меня право. Почему я так решил, не знаю. Но я чувствовал именно так. Уверенно и безапелляционно.

Она проживала на пятом этаже в недавно отстроенной пятиэтажке. Ещё пахло стройкой, свежей краской. Я вскочил наверх за секунду. Сдерживая эмоции, нажал на кнопку звонка. Я изумился, когда она открыла дверь. Оказывается, весь путь я шуровал машинально. Без определенного намерения. Почти уверен, что я даже и не предполагал заходить к ней. Но теперь я торчал перед фактом. Удивленный. Растерянный. А момент требовал немедленных действий или хотя бы слов.

Конец ознакомительного фрагмента.