Самый страшный зверь

Артем Каменистый, 2015

Давным-давно ядерная война навсегда изменила земную цивилизацию… Сохранившие веру отцов обитатели страны Хеннигвиль надеялись, что им удастся укрыться на отдаленном острове от безжалостных магов Конклава, захвативших власть в империи. Но невидимые демоны и огромный Зверь-владыка ближнего леса оказались менее страшными, чем ведомый магом отряд убийц, ворвавшийся в мирное селение. Наемники Конклава, ослепленные жаждой наживы и поисками древних артефактов, не могли и предположить, чем закончится их противостояние с чудом уцелевшим юным охотником Диртом. Как и не подозревали они, что мальчишка является носителем чистой крови…

Глава 5

Бартолло, не переставая таращиться во мрак, неуверенно произнес:

— Я что-то вижу.

— Что? — насторожился Патавилетти. — На что это похоже?

— Похоже на искры, вылетающие из дымохода.

— А я вообще ничего не вижу, — недовольно пробурчал Галлинари. — Проплыви на расстоянии вытянутого весла голая баба, даже не заподозрю, что пропустил такое зрелище.

— У тебя всего один глаз, да и тот косой, будто у зайца, а у меня два, и оба смотрят ровно. Не похоже это на светлячков. Точно искры.

Патавилетти поежился. Сидеть на корме лодки было удобно, тем более делать при этом ничего не требовалось, вот только ночь не из теплых выдалась, да и колотило его при мыслях о том, чем придется заниматься поутру.

А заниматься придется опасным делом, что бы ни думали остальные.

Глупы те, которые считают, будто бывалые воины напрочь лишены чувства страха. Как раз наоборот, бывалыми они стали только потому, что не разучились бояться. Бесшабашные удальцы, прущие напролом без тени сомнения, долго не живут. В итоге до зрелых лет добираются самые осторожные — не никчемные паникеры, но и не безумцы, без колебаний в одиночку атакующие сотню кеберских наемников.

Что бы кто ни говорил, но весь этот поход — шутки с огнем. Такалида — не та земля, о которой имеет смысл мечтать. Говорят, в переводе с древнего, давно забытого языка, название этого материка переводится как «цитадель смерти». И что-то в этом есть, ведь даже несведущие в географии тупицы знают, что по всему континенту можно найти руины городов и замков, ни один из обитателей которых не сумел уцелеть. Давняя война забрала всех, оставив после себя территорию, на которой разве что демонам вольготно.

По слухам, их здесь до сих пор можно встретить. А некоторые уверяют, что долго искать не придется, стоит только отойти на пару шагов от берега, и целая стая налетит, после чего останешься ты без капли крови в жилах. Пустым слухам Патавилетти не верил, зато верил рассказу одного старого приятеля, закончившего свои дни не слишком весело, окончательно свихнувшись, с диким хохотом сиганул головой вниз с колокольни и в полете успел перерезать себе горло куском цветного стекла, выдранного перед этим из церковного витража.

До того как потерять разум, он рассказал такое, что Патавилетти старался об этом не вспоминать. Особенно темными ночами. А уж возле берега земли, где случилась та история, думать о таком было страшно до нервной дрожи. Так что мерз он не только от холода.

И сколько еще здесь сидеть в ожидании непонятно чего?

Пожилой воин обратился к бездельнику на носу:

— Бартолло, ты уверен, что это были искры из дымохода?

— А что это еще могло быть? Блеснуло, вверх двигалось, и не один раз заметил. Уверен.

— Если нос не врет, тянет гарью, — неуверенно заметил Галлинари. — Запах будто от очага.

Патавилетти покосился во мрак. Где-то там, неразличимый его слабыми глазами, скрывался берег самой опасной в мире земли — Такалиды. Ночь кромешная, бриз задувает от суши, и он же приносит запах дыма. А Бартолло, если не ошибся, видел искры. Не та пора, чтобы топить печи и камины, но всегда есть те, которые не спят, возятся с больным, или ребенок расхворавшийся закапризничал. Ночь нежаркая, подбросить чуток хвороста нетрудно, и тепло, и угольки могут до утра дожить, не придется потом с огнивом возиться.

Решено.

— На весла, бездельники. Возвращаемся.

Оба вздохнули с облегчением. Еще бы: им не улыбалось торчать в утлой лодочке до утра. С большого расстояния поди определи, что там, на суше, а ближе подойти не позволяет приказ треклятого мага.

Патавилетти и без того нервничал, а странный приказ нервировал его еще больше. Что, если маг знает нечто, чего никто не знает? Опасное, тайное, то, что может погубить лодку, в ночную пору неосторожно приблизившуюся к очень непростой земле.

Патавилетти поежился и, прислушиваясь к плеску весел, растянул губы в подобие улыбки.

С каждый всплеском он удалялся от проклятой Такалиды — это радовало.

Бартолло, хоть и являлся первостатейным бездельником и любителем пить все, что не является водой, на зрение никогда не жаловался. Вот и сейчас не прогадал, привел прямиком туда, куда надо, к островку, возле которого застыла громада «Татавии». Пузатый корпус больше всего походил на бочонок, куцые мачты не могли нести серьезное парусное вооружение, в трюме заживо гнили гребные рабы, отчего судно можно было учуять за милю: смердело хуже, чем возле разлагающейся на солнцепеке свиньи.

Годы скитаний научили Патавилетти мириться со многими вещами, и омерзительную вонь он даже не замечал. Похвалил глазастого Бартолло:

— Ты и на самом деле здорово видишь. Прямиком, куда надо, вышли. Или по вони шел?

— Видно было. Это в сторону берега тяжело смотреть, тем более если он высокий, а на море, да еще с лодки — иголку разглядеть можно. Хорошо, что дело не к утру. Знаю я такие места: туманом все затянет, а в нем разве что на ощупь можно дорогу отыскать.

Глаза Патавилетти и раньше не называли орлиными, а после того как четыре года назад тот пакостник-маг, не горя желанием попасть в застенки Конклава, решил сжечь себя огненным амулетом прямо перед его носом, стали еще хуже. Даже сейчас корабль казался ему безжизненной скалой, и лишь когда над головой навис бушприт, он окончательно убедился, что это и правда «Татавия».

Одноглазый Галлинари поднялся, постучал по корпусу обухом топора и добавил громким голосом:

— Спите, что ли?! Проворонили нас, ротозеи!

— Заткнись! — прошипел Патавилетти.

— Чего? Мы далеко от берега, ветер с суши, нас не услышат.

— А сети в море кто ставил? Забыл про них? А если лодки рыбаков уже вышли на промысел? Об этом не подумал? Вот ведь тупица!

Едва ступив на палубу, Патавилетти услышал вопрос Гальбао:

— Ну и что там?

Патавилетти ответил вопросом:

— А где маг? Не хочу по два раза рассказывать. Давай сразу во все уши, и вздремну до рассвета, если, конечно, дадут.

Хмыкнув, седой капитан направился к корме. Воину ничего не оставалось, как шагать следом.

Патавилетти был немолод, но и не стар: возраст не успел его скрючить или высушить. Он оставался все так же высок, как в юные годы, и, чтобы войти в каюту, ему пришлось опустить голову. И без того две шишки уже заработал, третья будет лишней.

Маг не спал. Его вообще никто ни разу еще не видел лежащим. Даже койка у стены оставалась нетронутой с самого первого дня плавания. Он только тем и занимался, что целыми днями восседал в плетеном кресле перед крохотным столиком, сжигая одну свечу за другой.

Вот и сейчас та же поза, та же свеча, и еще квадратная дощечка посреди стола. Если приглядеться, можно различить сотни крошечных узоров, испещрявших ее поверхность. Похоже, их выжигали тонкой раскаленной проволокой. Зачем? Для чего? Какой смысл пялиться на такое часами? Ответов у Патавилетти не было, да и не хотелось их знать.

Одна из причин, почему он до сих пор жив, когда все те, с кем начинал службу, давно стали закуской для могильных червей, — Патавилетти никогда не задавал ненужных вопросов.

А если считал нужным, мог вытянуть ответ из кого угодно.

С чего начинать разговор посреди ночи, воин не представлял. Не станешь ведь говорить: «Доброе утро». И потому натужно кашлянул, привлекая внимание, хотя и без того понятно, что незамеченным их появление остаться не могло.

Маг, не отрывая взгляда от дощечки, рассеянно спросил:

— Чего тебе, Патавилетти?

— Мы были возле берега.

— Близко?

— Очень далеко, как вы и сказали. По пути туда наткнулись на берестяные поплавки. Там сеть стоит.

Маг кивнул:

— Рыбаки не уходят далеко от своего селения.

— Да. Там, на берегу, видны искры. Похоже, кто-то ночью камин разжег или печь, вот и вылетают из дымохода. А бриз доносит запах дыма. Это точно не костер, уж открытый огонь мы бы точно увидели. Похоже, там селение. Или хотя бы один дом. Что делать дальше? Утром развеется туман, и они могут заметить «Татавию». А уж рыбаки нас точно увидят, потому что сети принято пораньше проверять, а поставлены они поблизости.

— Утром мы должны быть в этом селении. И рыбаков надо будет перехватить.

— Перехватить?

— Никто не должен уйти. Мне нужны все жители селения.

Патавилетти, не вполне понимая приказ, уточнил:

— Их убить? Всех?

— По возможности берите живыми, не исключено, что среди них обнаружатся интересные личности. Но если многие при этом погибнут — невелика беда. Мне понадобятся несколько хороших воинов, чтобы среди жителей взять того, кто нам нужен. Конечно, если он скрывается в этом селении. Многое говорит о том, что он там, но полностью на это полагаться нельзя. Его надо брать живым — это обязательное условие. Остальных, как получится. Если погибнут все, кроме него, — невелика потеря. Все равно их придется перебить, когда будем уходить.

— А что это за селение вообще? Сколько их? С чем мы будем иметь дело? Умелые воины там есть?

— Патавилетти, я не могу знать все. Но почти не сомневаюсь — это обычные дмарты. Они пришли с Ханнхольда, когда-то их там было много.

— Знаю. Это потом наши как следует почистили остров от скверны.

— Я был там в то время.

— Знаю.

— Пленники с острова рассказали многое. Дмарты там не были едиными, жили общинами. Сам знаешь, что у каждого еретика свои взгляды на божественное, вот и собирались такие, у кого они схожие. Одной из общин руководил очень осторожный преподобный. Я бы даже сказал, трусоватый. Он, наверное, решил, что мы вот-вот заявимся на остров, и уговорил часть своих людей уйти. Не слышал о таком?

— Нет, я не был на Ханнхольде. Но трусом его называть не стал бы. Он ведь все верно угадал, мы и впрямь туда заявились.

— Да, но случилось это год назад, а он ушел за восемнадцать лет до этого. И ушел не куда-нибудь, а к Такалиде. Все еще думаешь, что он не трус? Променял восемнадцать лет нормальной жизни на изгнание в дикой земле.

— Ну это он, конечно, поторопился. А вот насчет трусости так и не могу согласиться. Надо быть не трусом, а круглым дураком, чтобы променять Ханнхольд на Такалиду.

— Он скрывал от всех конечную цель пути. Рассказал лишь брату, который отказался с ним уходить. Примерно описал ему место, где собирался остановиться. Надеялся, что тот когда-нибудь одумается и найдет его. Но его нашли мы, и он выложил все, что знал.

Патавилетти поежился. Он был воином, а не палачом, и хотя случалось заниматься не самыми приглядными вещами, испытывал сложные чувства к методам, которые применяют против неразговорчивых еретиков.

Он бы признался в любых грехах при одном намеке на подобный допрос. Лучше пусть сожгут заживо, чем ползать по загаженному полу завывающей грудой истерзанного мяса. Все, что палачи оставляли самым упрямым — язык, — долгая практика показала, что этого вполне достаточно для получения ответов на все вопросы.

Маг продолжал:

— Мы достигли этих мест, если дмарты выжили, их селение может быть здесь. Это единственный залив на побережье, и перед ним группа островов. Все, как рассказывал брат преподобного, приметы сходятся, да и по карте ничего похожего больше нет. Хотя веры этим картам…

— Неужели кто-то может прожить здесь столько лет? Люди в Такалиде есть, но далеко отсюда. Об этих местах очень плохо отзываются.

— Я не знаю, что здесь. Эти места не исследованы. Почти нет бухт, подходы к ним опасны. На карте нашего капитана сплошные белые пятна почти сливаются. Дмарты могли не добраться, дорога ведь непростая. Их корабли — сущее недоразумение, они не годятся для долгих переходов по морю. Могли умереть от голода, болезней, разных опасностей этой земли. Но могли и выжить. Если так, то где-то здесь их селение. И в нем может находиться нужный нам человек. Он чужак для дмартов. Брат преподобного рассказал ему об ушедших, хотя должен был держать это в тайне. Тот, кто нам нужен, умеет узнавать чужие тайны, узнал и эту. Он покинул Ханнхольд больше десяти лет назад. Уплыл на лодке.

— На лодке? Долгий путь даже для корабля, вряд ли выжил.

— Я знаю этого человека — он мог это сделать. Талант, настоящий талант, до сих пор жалею, что наши дороги разошлись. Но даже самые умные ошибаются. Ему не стоило оставлять в живых брата, это большая ошибка. Или он надеялся, что мы не найдем ту единственную ниточку, которая вела к нему. Но я проследил его путь до Ханнхольда и очень тщательно расспросил там многих. Все, что известно двоим, — знают все. Надо лишь не лениться спрашивать… как следует спрашивать.

Патавилетти опять поежился, а Гальбао поинтересовался:

— Сколько их там?

— В путь ушли больше ста пятидесяти человек, считая детей. Сколько из них добрались до Такалиды — неизвестно.

— У Патавилетти шесть десятков воинов, у меня в команде тридцать с лишним. Справимся. Только скажите, что надо делать. Ну, я в смысле, когда начинать и кого там брать?

Маг, перевернув дощечку другой стороной, исписанной так же густо, равнодушно бросил:

— Начнем перед рассветом. Мне нужен один человек. Живым. Я сам укажу на него. В остальном поступайте так, как поступаете обычно в таких случаях.

Капитан кивнул:

— Не сомневайтесь, мы знаем, как поступать с дмартами.

— Вот и замечательно. Ни на миг не забывайте, что это всего лишь дмарты. И еще… Я понимаю, как радуется моряк, когда оказывается на берегу, где есть женщины. Так вот, не позволяйте вашим людям осквернять себя. Или пусть делают это не так демонстративно, как любят они. Что сложного в том, чтобы оттащить девку в хлев и хорошенько врезать, чтоб не визжала? Конклав не одобряет связь с падшими еретиками. Я не хочу стать свидетелем подобного зрелища. Вы все поняли?

Патавилетти и Гальбао дружно кивнули.

— А теперь оставьте меня.