Первый Всадник. Раздор

Артем Игоревич Тихий, 2021

Стремления и желания людей неуклонно изменяют мир по их воле. Разрушение и созидание есть неизменная черта людского рода. Но сколь неизменна подобная стезя, так остаётся неизменным и то, что Эпоха вне перемен однажды настанет. Когда живущие ныне не видят более знамений в прошлом, что способны их вознести, но нет им и грядущего, к которому они способны стремиться. Упадок правящий в сердцах, раздор снедающий их в мыслях. Но сердце, жаждущее перемен, ещё бьётся в груди, и их желавшие наперекор идти готовы. Готовы рушить былое и менять мир по своей воле. Десятилетия подготовки и стремлений. И лишь год отделяет их от грядущего. Но что принесёт этот год народу людскому?

«Конец Второй и мрачной Эры,

Веками Тёмными зовут,

Не знали письменность и веры,

Что до конца и путь пройдут,

Так не познавшие, но предки,

Ещё не мёртвые, живут!

Марш обречённых и убогих,

Сквозь континент тянулся ход,

И возлагая в землю многих,

Мы знаем время то, Исход,

Стал испытанием и зверем,

Нещадно рвавшим смертный род.

Лишь племена во дни былые,

Нет королей и нет знамён,

Но берега узрев пустые,

Казалось предкам, обретён!

Был новый дом, надежды новой,

Но был скалою дух сражён.

Утёсы, камни и вершины,

Что отыскать во сих чертах?

И опускались предков спины,

И не сыскать во их глазах,

Огней надежды, в час гнетущий,

Она была в вождя словах.

Поднявший речью, что огнями,

Пылала ярче всех зарниц,

Кричал толпе, ведь мы костями,

Путь проложили, многих лиц,

Не встретим более, но скоро,

Мы станем солнцем среди птиц.

И вождь, поднявший за собою,

И отправлявший к небесам,

Глаза, пылавшие звездою,

И предки, внявшие словам,

И встав за ним, они кричали,

Нам место выше, только там!

И наконец они коснулись,

И все преграды за спиной,

Ряды редевшие сомкнулись,

И тем встречавшее травой,

Плато их жёлтым эдельвейсом,

И небо лишь над головой.

И покорив невзгоды грудью,

Упрямо смевшие ступить,

Не отступавшие пред жутью,

Они достойны, будут жить!

И облака разверзлись светом,

Чтоб ликованье разделить.

Под звуки крыльев и назвались,

То слуги первые Творцов,

Двенадцать их, они спускались,

Склонились после и следов,

В них уважения и счастья,

Как среди гор немых снегов.

Пред тем вождём они склонились,

Кто вёл достойно и вперёд,

И на короне отразились,

Лучи от солнца, и черёд,

Настал для племени людского,

Традиций старых бросить лёд.

Оставив племени устои,

Презрев и страх, и хлад, и боль,

В былом то жалкие изгои,

Восток стал домом, ныне роль,

И с высоты взирав небесной,

И тем рождён Небес Король».

— «История Неба». Лорд Вольфганг Аверин.

Тридцать шестой день Урд-Хейс. 1005 год.

Limral eirl Skarl.

Есть Limral слово и «Дорогой»,

Ты избиравший путь сюда,

Значенья «в» есть eirl, с тревогой,

Взиравший выше, где звезда,

Средь Skarl сиявшая, что «Небо»,

И понимавший лишь тогда

Сколь грандиозное творенье,

И пред собой представив путь,

Был путь тяжёлым, там мученье,

Терять мне нечего! Ты суть,

Не забывай сих слов вовеки,

Коль к Небесам готов шагнуть.

И был от запада делимый,

Восток той бурною рекой,

То есть граница, ты гонимый,

О безымянный, что мечтой,

Своей избрал путь к небосводу,

Оплатишь потом и слезой.

Коль первый ярус был равниной,

Karalg Termil названье ей,

Холм Плодородия, рутиной,

Покоя проклятый, твоей,

Душе он странника есть бренность,

Но пир узри вдали смертей.

То Igmer Zoil, клыкам названье,

Второй есть ярус, что пройдёшь,

Но не найти вовек молчанье,

Усталый странник, ты вдохнёшь,

Лишь запах пламени и гнева,

Во спешке ты отсель уйдёшь.

Среди утёса, что закатом,

Окрашен доблестно и вид,

Был красоты самой собратом,

Но властью алчности, обид,

И неусыпного желанья,

Перстом сражения горит.

Горит и гневом осенённый,

И криком боли, и мечей,

Меж барсом и орлом делённый,

Что среди знамени, и дней,

Прошло немало, победитель,

Кто больше бросит сыновей.

Кто больше бросит на закланье,

А вдалеке олень спешит,

Во фланг ударит и звучанье,

Утёсы звоном окружит,

Средь тел хладеющих и слабых,

Суд правоты себя вершит.

Века сражения тянулись,

Падёт один, иной восстал,

И вот опять, ряды сомкнулись,

И лорд во гневе закричал,

Вперёд, воители! Сломите!

Во страхе странник убежал.

И поднимаясь к небу ближе,

Чистейший воздух давит грудь,

Созвездий блеск взирает свыше,

Ещё не сумерки, забудь,

Свою усталость, коль желаешь,

К светилам вечности примкнуть.

Но шаг последний совершая,

И закричав, у цели я!

Средь лика святости ступая,

В обитель шедший Короля,

Skarl Agren, ей вовеки имя,

Есть то Небесные Поля.

Урд-Хейс сей месяц назывался,

Второй, последний был зимы,

Он из последних сил пытался,

Но рады смертного умы,

Конец уж видят, завершенье,

Весны знамение средь тьмы.

И потому тебя встречает,

Лишь эдельвейса сей покров,

Сугроб сей тщетно укрывает,

Но власть утративший, следов,

Уж нет былых, о та картина,

Не описать что властью слов.

И первый был, на трон взошедший,

Король, что тысячу назад,

Годов был гордым, и пришедший,

С равнины запада, в сей сад,

И на холме воздвигнул замок,

Достойный лести и баллад.

Средь окружения златого,

Что эдельвейса полотно,

Как знак величия былого,

И править вечно суждено,

Таким он кажется и странник,

Ступает ближе и давно

О сколь давно твердыня шпилем,

Разрежет облако и ввысь,

Стремится гордо, ныне штилем,

Снисходит ветер и коснись,

Скарл-Кролм название носящий,

О ближе, странник, убедись.

И камни, видишь! Ты коснувшись,

Познаешь твёрдость и тогда,

От врат направо повернувшись,

Там, где восточная гряда,

В своих зубах сжимает солнце,

От дня уставшее труда.

Взирай же, странник, эти скалы,

Вдали от замка, на восток,

Host Molt название, все залы,

Из них твердыни и поток,

Людской ломал от них осколки,

Твердыня плоть от них, кусок.

Host Molt название и зная,

Язык коль старый, то понять,

Легко причину, укрывая,

Закат их смевший обнимать,

Те Скалы Алые, твердыня,

Но где тогда твоя печать?

Вот синий стяг, о нём мы знаем,

Перчатка стали, Их клеймо,

Но символ где, о нём слагаем,

Легенды, песни, он ярмо,

Что облагает высшей данью,

Престола сердце где само?

О где корона из металла,

Что белым золотом зовут?

Но память страннику сказала,

Что то забвением сочтут,

Лишь во чернилах остаётся,

И плечи странника падут.

Средь снов своих Король забывшись,

Четыре века пребывал,

Плитой он серою закрывшись,

От мира, где в былом шагал,

Но отвечал народ востока,

Король извечен, только спал.

******************************************************************

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Сей замок классики начало,

Архитектуры крепостной,

И первый он, ему пристало,

Гордиться этим и стеной,

Встречает каждого и каждый,

С мечом пришедший сгинь долой.

Средь стен широких сохранились,

Со дней былых скульптуры те,

Пред кем армады расступились,

На поле, в башне иль мосте,

Героев статуи, великих,

Что не исчезнут в забытье.

И сердце замка в камня лике,

Что роду Скарл дом испокон,

Окно живёт в закатном блике,

Окон тех выше легион,

Из статуй, крыльями возносят,

И прославляют Неба трон.

Четырёхкрылые творенья,

Мужского, женского в них нет,

Печать на лицах вдохновенья,

Средь перьев их заката свет,

И с высоты взирают гордо,

На протяженье долгих лет.

Твореньям этим есть названье,

Что Nirenar, и то плато,

Во честь их названо, звучанье,

Не гаснет славы и никто,

Их осквернять не смеет словом,

Но кто пред нами, или что?

Как племя мы земли и тлена,

Им Niren отдано во власть,

Что значит «Облако» и плена,

Земли не знавшие, та часть,

Есть дар по воле Пантеона,

Творенье Им почёт и страсть.

Людской народ Кто созидавший,

Isil есть имя Им вовек,

По воле Их в былом восставший,

Средь мира Первый Человек,

Начало племени он давший,

Что средь равнин живёт и рек.

Средь Первой Эры Их знаменье,

Исил то Эра, но хвальба,

В былом осталась, только пенье,

Жрецов, соборов и судьба,

Всему диктует увяданье,

Теперь Четвёртой тень герба.

Но время прошлое к забвенью,

И тот великий Пантеон,

Нам привести, избрать мишенью,

Покои, где живёт закон,

Где был Король во дне минувшем,

А ныне сей звучавший тон.

«Трагичной новости я слово,

Желаю с вами разделить».

Старик седой сказал сурово:

«Десятков жизней смел лишить,

Обвал средь шахты и отныне,

Железо скал не получить».

Глаза зелёные взирают,

С покровом леса их сравнить,

Морщины в лике пролегают,

Но безнадёжным не клеймить,

Седой и старый, но достойный,

Шестой десяток, заявить

Он всё ещё желавший миру,

Считаться должен каждый с ним,

Годов жестоких отдан пиру,

Иной отступит, но таким,

Он показаться не желавший,

И заявлял всегда, чужим

Останусь бренности, не сдавшись,

И имя Джеран, будет он,

Годам своим я не отдавшись,

И кровь моя Небесный Трон,

Собой обвившая, опора,

Скарл-Эйлен род его и сон

Сон не придёт за ним последний,

Он Герцог Неба и стезя,

Лик жизни долгу был соседний,

Столь неразрывны и разя,

Врагов средь долгого служенья.

«Простите, герцог, так нельзя».

Подобный голос прерывает,

Судьбу он лет младых хранил:

«Неужто вас то не терзает?

Ведь ваших подданных убил,

Обвал во шахте, эти жизни,

Никто вовек не заменил.

Неужто милость вам запретна,

А скорбь забытая черта?»

Второй в покоях и приметна,

Вязь шрамов лика и уста,

Наследье вечного бурана,

Востока север, доброта

Для вьюги предана забвенью,

Второй был сыном снежных скал,

Где слабый телом был мишенью,

И на огонь лишь уповал,

Глазами серыми взиравший,

К плечам каштана волос пал.

Он имя Вольф носил с рожденья,

Из рода древнего, Скарл-Фрой.

Но и без всякого общенья,

Понять характер, и чертой,

Его являлось милосердье,

И тем он множеству чужой.

«Лорд Вольф, прошу, — то герцог старый,

И вздох скрывающий средь слов, —

Пусть скорбью был мотив ваш ярый,

Но звук и только, и даров,

Он не воздаст живым по праву,

Пустой для мёртвых он рядов.

По праву старшего позвольте,

Совет грядущего вам дать,

Пустую гордость вы не хольте,

На слово каждый уповать,

Готов с желаньем, но итогом,

Я буду действо почитать».

Старик седой зелёным взором,

Смеряет лорда и тогда:

«Ваш брат и герцог стал позором,

Мне южный край, а холода,

Его владения, но пользы,

Принёс он меньше чем вреда».

Лишь Вольф из Снежного Ущелья,

Хотел ответить, гнев пылал.

«Довольно, лорды, слов безделья,

Во родовой я дом призвал,

Не слова ради, только дела», —

Правитель Неба замолчал.

И обведя сапфира глазом,

О взор небесный, и такой,

Овеян властью и приказом,

И в миг становится стеной,

Что признают вовек иные:

«От вас я требую покой».

В кафтане белого покрова,

Плечо укрытое плащом,

Достойный обликом и слова,

Того хватает, стариком,

Ещё не ставший, но и юность,

Уже давно казалась сном.

Из рода Скарл и восседая,

Средь равных стульев, остальных,

Не трона властью убеждая,

Во превосходстве, средь живых,

И отыскать с трудом иного,

Кто власти обликов таких.

Короткий волос, цвет востока,

Оттенка снежного холста,

Но не седой, то не порока,

Явленье старости, проста,

Причина, кроется в наследье,

Чья кровь воистину чиста.

То есть Арториус, «Достойный»,

На языке годов былых,

Тот дар вручал отец покойный:

«Для целей собраны иных,

Прошу вас, герцог, то оставьте,

Хоть и сказали средь своих

Вы слов, где истина имелась,

Брат лорда сей презрел закон».

«Правитель Неба, хоть и зрелась,

Вина в деяниях, но трон,

Предать желаний не имевший!» —

Так лорд младой сказал. «Ведь он…»

Его слова прервёт Правитель,

И тишину рукой призвал:

«Причина есть, я обвинитель,

Ваш брат, что Тедерик, ступал,

Во Скалы, ярус тех Утёсов,

Огонь сраженья где пылал.

Он завершить призвал сраженья,

Но властью слова, телом был,

Средь дома, замка, а волненья,

Сердца снедают, этот пыл,

Сомнений рок есть для Престола».

«Правитель Неба!» — лорд забыл

Забыл о месте, ритуале,

Но жест продолжить позволял.

«Пусть прозябает брат в опале,

Но и войну средь Скал распял,

То наших подданных спасенье,

Во благо Трона мир менял!» —

И с места, кажется, поднявшись,

Ответил гордо младший брат.

«Лорд Вольф, воистину, казавшись,

Порыв благим, но он чреват.

Для смерти их нужна причина?

Причина есть, восток ей сжат» —

Ответа лорда не дождавшись,

Правитель Неба продолжал.

«Веками там они сражавшись,

Мой предок каждый, я молчал,

Причина кроется в востоке,

Богат железом, но пылал

Горел во голода объятьях,

Неплодородная земля,

И слёзы льют они о братьях,

Но по-иному жить нельзя,

Иль серп войны живых терзает,

Иль голод ступит на поля».

И поднимает длань Правитель,

Во лорда грудь он направлял:

«Для единиц ваш брат целитель,

Но сотни он и тем распял,

Необходимости есть жатва,

На том восток века стоял».

Но взор младой ещё пылает,

Он не желавший отступать:

«Мой брат в болезни прозябает,

И тем он проклятый страдать,

Он задыхается, но жаждет!

Для нас грядущее создать!»

Небес Правитель замолчавший,

И мрачный глас его и лик:

«Вот почему я вас призвавший,

Ваш брат не болен, но проник,

Во тело яд его, и волей,

Моей и только он возник.

Ведь перемены ожидают,

Меня и вас, и весь восток,

Но он и те, кто созидают,

Тому преграды, сей порок,

Я низвести обязан, должен,

Дать смерть тому и этот рок

Не избежит и власть имущий,

Коль на пути стоял, и он,

Коль не приблизит день грядущий,

Даёт мне право долг и трон,

Над жизнью суд вершить и скоро,

Познает брат ваш вечный сон».

Без веры в речи, что звучали,

Лорд Вольф взирает, продолжал:

«Вас для того сюда призвали,

Чтоб новый Герцог Снега встал,

И брата старшего сменивший».

Пустой же кубок оземь пал.

О сколь таинственным и странным,

Был взор тех серых лорда глаз,

От гнева, страха был туманным:

«Он говорил о вас! Не раз!

Он ваше имя прославлявший!

Он верил вам, но сей указ!»

«Довольно, Вольф, не смей закончить!» —

То старый герцог произнёс.

«С деяньем брата нам покончить,

Не оскорбляй того, кто нёс,

Убийства ношу, ты ведь знаешь,

Твой брат был другом, но утёс

Навис решения, сомненьем,

Который прокляты мы год,

Не рождена та казнь мгновеньем,

То размышлений долгих плод,

И вместо гнева слушай речи,

Что Короля пророчит род!»

И юный лорд тогда заметил,

От гнева речью отвлечён,

Не власти взор, печали встретил,

А пальцы сжаты и лишён,

Правитель силы, столь привычной,

От скорби бледностью сражён.

«Прошу о многом, понимаю» —

Правитель Неба продолжал.

«Я есть убийца, то признаю,

Но он был герцог и кинжал,

Иль меч, иль слово не порочат,

Ведь Короля он власть держал.

И Короля он волей правит,

Иного способа мне нет,

Своей мечтою обезглавит,

Восток, владения, ответ,

Средь яда гибели нашедший,

Я думал долго, много лет.

Не о прощении взываю,

Но исполнять я долг прошу,

Во гневе вас не упрекаю,

Но и покуда я дышу,

Обязан долга быть эгидой,

И потому я то вершу».

И то тяжёлое молчанье,

Что хладной дланью дух скребёт,

В покоях правит, ожиданье,

Минуты пали, но найдёт:

«Я на вопрос ответ желаю,

Правитель брата, что убьёт.

Вы ради долга совершали,

Приблизив час его конца,

Лишь ради долга, так сказали,

Он был мне миром, мертвеца,

Вы созидаете, скажите,

Была ли долгом смерть отца?»

Тень удивления и мрачным,

На миг покажется сапфир:

«Ответ мой будет однозначным, —

Правитель Неба, — он кумир,

Что был родителем и честью,

Отец достойный, Неба сир».

И взор небесный не отводит,

Лишь длань свою сильней сожмёт:

«Но старость каждого находит,

И страх он смерти обретёт,

И тем ошибку совершая,

Что недостойна, и почёт

Почёт былого позабытый,

Корону смевший в руки взять,

Грех искуплением омытый,

Я сын и должен исполнять,

И потому я суд вершивший,

И взявший тем я рукоять.

Я отделил главу от тела,

Растил и чествовал меня,

Отец мой, Эреон, слабела,

Душа его день ото дня,

Отцеубийство, но обязан,

Не средь позора жить огня».

На том сей речи окончанье,

Вздохнёт Правитель, продолжал:

«Востока, Неба то желанье,

И сим я истину сказал,

Прошу, подумайте, есть время,

В своих покоях» — замолчал.

И ликом бледный, но поклоном,

Ущелья сын ответит в час,

Как тень прошествует и стоном,

Ответит дверь. «Погубит нас», —

Так герцог старый возвещает.

«Заботой брат его не спас

Отнюдь же, Тедерик! Проклятьем,

Проклятьем слабости души,

От мира скрыл своим объятьем,

Не подготовил и впиши,

Мои слова, мои решенья,

Услышь, Арториус, реши!»

«Мой старый друг, я знаю речи,

Годами мудрости внимал,

Был Вольф ребёнком, эти встречи,

Ещё я помню, но желал,

Желал так Тедерик защиты,

Что брат извне и мир не знал».

В ладонях лик он свой скрывая,

Правитель Неба произнёс:

«Речь справедлива, но пустая,

Мой предок лишь двоих вознёс,

Два рода Герцога и правят,

И кровь Скарл-Фроев мальчик нёс».

На миг задумавшись и пальцем,

Пытаясь боль унять в висках:

«Он сфере власти был скитальцем,

Доселе скованный в стенах,

И потому, мой друг, взываю,

Ты Джеран, Герцог в Небесах.

Возьми с собою, разделяя,

Ты опыт с мудростью своей,

Сомненья он души являя,

Был уязвим и тем идей,

Ты заложи во нём». — «Признаюсь,

Не рад я милости твоей».

Поднялся герцог, недовольства,

Печать на лике: «Но увы,

Не смев огнями своевольства,

И коль приказы таковы,

Я их оспорить не посмею,

Небес то воля синевы».

«Я благодарен, но приказом,

Одним не смею грань вести», —

Востока карту смерив глазом.

«Гонцы пусть выберут пути,

И пронесут Престола волю,

Глаголю, шахты обойти

И среди каждой волей Трона,

Приказ подобный передать,

Что их настала оборона,

И скалы должно истязать,

Кайлом без отдыха и ночью,

Войны орудия ковать.

Пусть дети, женщины возьмутся,

С мужьями, братьями во ряд,

Предатель, если отрекутся,

И пусть повешенья обряд,

Вершат над ними без сомнений», —

Тяжёлый карту режет взгляд.

Почтенно герцог поклонился,

И оставляет за спиной,

А плен величия разбился,

Владыка Неба, но такой,

Такой воистину ничтожный,

Наедине с самим собой.

Спиной сутулый, лик усталый,

И дрожью в дланях рассказал,

Что груз страдания немалый,

Давил, раздавит, но собрал,

Все силы воли и молчавший,

На север он в окно взирал.

В своих раздумьях не заметил,

Как дверь откроется, она,

Невзгоды спутника он встретил.

«Ты здесь, Амелия», — спина,

Пыталась вновь прямой казаться,

Но участь эта столь трудна.

Река шумит, терзает стены,

Твердыни этой, окропит,

Она их пеной: «Перемены,

Я возжелавший, но грозит,

Грех на пути сломить рассудок,

Смотри, Амелия, дрожит

Дрожит рука от мыслей мрачных,

От моих действий и грехов,

Я повергаю ниц невзрачных,

Опору Трона, не врагов,

Своих я подданных терзаю», —

Но не услышать девы слов.

Ей рядом быть, она касалась,

Услышать слов ей не дано,

Лишь за плечо твоё держалась,

Достичь бы звукам! Суждено,

Тому лишь грёзами остаться,

Клеймо с рождения дано.

И ты подняться не желая,

Владыка Неба! Но такой!

Калека жалкий, упрекая,

Тот день, терзаемый рекой,

Причина кроется в вопросе,

Что возжелавший лорд Скарл-Фрой.

Причина кроется в короне,

Потомок, истинно, Король,

Не восседал давно на троне,

Четыре века, эта боль,

Средь поражения истоки,

И слово выслушать изволь.

Изволь услышать дни былого,

Четыре века и тогда,

Сменилась Эра и такого,

Событий скорбных череда,

Узнаешь скоро, будь уверен,

Одно запомни, то вражда.

Был Ариан, в роду Четвёртый,

Что при осаде умирал,

Горело пламя, камень стёртый,

Но и тогда Король сказал,

Не принимаю пораженье!

На троне заживо сгорал.

То поражение, во спину,

Ударил враг Его, спешить,

Нам не пристало, всю картину,

Не описать, но сохранить,

Своё внимание, послушай,

Одно лишь должен уяснить.

Тот сын сгоревшего на троне,

Не смел корону в длани взять,

Он молвил гордо, что Иконе,

Что не дано вовек распять,

Настало время погрузиться,

Во сон, чтоб после воссиять.

Ты вопрошаешь, в чём причина?

Зачем подобное ему?

Она проста, ведь Властелина,

Что предан древнему холму,

Не называй простым монархом,

Он жрец и символ, потому

Как поклоняются в соборах,

Есть теократия восток,

Он выше смертного во взорах,

Греха не знает и порок,

Забывший, высшее созданье,

Людьми он созданный пророк.

Года назад была картина,

Во сына длань отец вложил,

Клинок востока господина,

И старика мечтою жил,

Он возжелал корону мерить,

И грех великий тем вершил.

Сказал, Арториус, взываю,

Я пригласил сюда семью,

Уж смерти длань я ощущаю,

И вижу старую ладью,

Что отправляет в земли мёртвых,

Возьму корону, но судью

Судью отец отдавший сыну,

Клинок, что Eirmar, родовой,

И кровь подобная рубину,

И вмиг разрушился покой,

Так сын главу делил от тела,

Был долга скованный ценой.

Отец желаньем опьянённый,

Желая страстно большим стать,

И тем Арториус, сочтённый,

О долг воистину, страдать,

То не мешало, дом покинул,

Отцеубийцы суть, печать.

На север конь его стремился,

Там будет Тедерик и снег,

Тот день и вечер опустился,

То был воистину побег,

От стен в былом родного дома,

Что потерял обличье нег.

То вечер был, река предстала,

И мост на гибельном пути,

Природа гневалась, стенала,

Раскаты молний, низвести,

Желая мир до основанья,

Концом творения сочти.

Его отчаянье терзало,

Турниров множество прошёл,

Но тот Арториус, устало,

Дышал он грудью, но пошёл,

Сквозь легион небесной влаги,

Сильней себя природы счёл!

Решил в душе и позабывший,

К мосту направивший коня,

А гром ревевший, небо крывший,

И молний росчерки огня,

Не испугать меня, ступаю!

Гордыню высшую храня!

И проклинал потом, в грядущем.

И вызов, брошенный мосту,

Рекой в потоке всемогущем,

Опоры пали и кнуту,

Теченье схожее, терзает,

Во бездну павший, в пустоту.

И задыхаясь, и всплывая,

За жизнь сражался и стенал,

Секунду дышит! Исчезая,

И кожей дно тогда стирал,

За жизнь цепляется, но скоро,

Он с водопада ниц упал.

Упавший в озеро, теченьем,

Прибитый к берегу, кричал,

Погоде, небу, с наслажденьем,

Смеялся долго, он дышал!

Но лишь колено ты узревший,

Стенал от боли и кричал.

Колено правое разбилось,

Костей обломки, понимал,

Меча был гений! Но сменилось,

Всё на иное, ныне знал,

Свою судьбу, своё названье,

Калека средь дождя рыдал.

Как выжил спросите? Узнайте,

Правитель Неба был спасён,

Без рода девочкой, создайте,

В грязи вы образ и вручён,

Ей после дар от Неба высший,

И новый дом ей обретён.

Во дне сегодняшнем взиравший,

Колено сжавший, а она,

Его есть спутник, разделявший,

Невзгоды жизни, и верна,

Судьба калеки есть проклятье,

И в одиночества страшна.

«Мир сей застывший, наблюдаю,

В ошибках прошлого пылал,

Смирился каждый, но я знаю,

Мечтает многий, но молчал,

Для перемен наш род рождался,

Но даже коль в душе страдал

Он повторяет, одинокий,

Свершеньям буду я чужой,

Уж лучше так, сей плен жестокий,

Меня терзающий, но мой!

О столь отвратно! Перемены,

Желаю их своей душой».

Когда былое нас терзает,

Но нет грядущего для нас,

Мир на распутье застывает,

То род людской услышит глас,

То есть Раздор, то Первый Всадник,

То Белый Конь снискавший час!

«Невзгоды жизни кто презревший,

Преграды волей разбивал,

И телом он пускай слабевший,

Но он не сдался и звучал,

Триумфа гимн его деяньям,

Так человек вперёд ступал.

Услышь, читатель, о востоке,

Я говорю и потому,

О Короле скажу, пророке,

Хоть и рассудку моему,

Земель восточные законы,

Напомнят мрачную тюрьму.

Был Эрих Скарл, Король Небесный,

Его пример во длани взяв,

С тобой рассмотрим интересный,

Момент истории, сияв,

Был Пантеон до дней подобных,

Но смертный клетью восприняв

Его отринул, громогласно,

Сказал, нет плену высших сил!

И самому ему подвластно,

Вершить судьбу свою, убил,

Или изгнал жрецов с востока,

И равным Высшим объявил.

Самоуверенность? Быть может,

Иль святотатство? Я скажу,

И уверяю, если гложет,

Нас клеть былого, к рубежу,

Коль подходило наше время,

Мы рушим цепи. Откажу

Оценку дать тому не смею,

Историй выбрал я стезю.

Эпоха Третья, и идею,

Религий бросили, грозу,

Мы перемен явили, землю,

Наш род желавший ныне всю.

И объявив непогрешимым,

Король Небесный призывал,

Двух дочерей, неумолимым,

Душой остался и мечтал,

Опору будущего власти,

На крови право уповал.

Из двух племён они явились,

Две девы юные, они,

Вожди былые не скупились,

И лордов первые огни,

Так зарождались с кровью в венах,

Рождённый Герцог, уясни

Для одного милее юга,

Земли восточной не найти,

Зима там мягкая и вьюга,

Не посещала те пути,

Вела их «Тень», что Eilen будет,

И власть желавший обрести

И воедино именами,

Король позволил править им,

Скарл-Эйлен ныне, над лесами,

Дано им право. Обратим,

Второму племени вниманье,

Среди извечных правят зим.

На языке нелмийском «Холод»,

На языке Исил то Froi,

Их не смущал ни лёд, ни голод,

Сказали доблестно, стеной,

Супротив холода ступаем,

Зима отступит и ногой

Мы покорим ущелье хлада,

Едины ставши имена,

Скарл-Фрой рождённые, услада,

Им духа гордость, а весна,

Востока северные части,

Среди забвенья бросит сна».

— «То, что забыто». Талм Тролд.

Тридцать девятый день Урд-Хейс. 1005 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Познав однажды, не забудешь,

Вкусив однажды, задрожишь,

Спасенье здесь ты не добудешь,

И пред Ущельем коль стоишь,

То позабудь надежду, смертный,

Зима здесь вечная и лишь

И лишь узрев ты Soine глазом,

То есть «Ущелье», Urul «Вой»,

И холод правящий сим часом

И ледяной ложится слой,

Скрывая твердь саму земную,

И Targ не знающий покой.

О «Ветер», вьюгою разящий,

О покоритель сей земли!

О дух ты мстительный, парящий,

И презирающий угли,

И ненавидевший ты пламя,

Что мы спасением сочли.

О бури снега поднимавший,

И застилающий весь мир!

О ты, в ущелье завывавший,

Живых терзающий, о сир,

Вне сострадания ты сферы,

Живым вовек ты не кумир!

И если дальше шаг свершая,

К ущелья сердцу, где гряда,

Конец скалою созидая,

Узришь твердыню, что горда,

Во одиночестве и камни,

Укрыты прочной кромкой льда.

Ты крепостной стены не зрея,

Сама природа ей оплот,

И над главой востока Змея,

Что открывает звёздный рот,

Пожрать пытаясь Индорина,

Посланца древней песни нот.

С трудом и замком называя,

Семь башен высится, она,

Для взора кажется пустая,

Обитель рода и волна,

Кристаллов снега бьёт в ворота,

И позабыла край весна.

В одной из башен, остальные,

Ей уступают в высоте,

Зубцы на крыше, ледяные,

В своей прозрачной красоте,

Грозят земле от сотворенья,

И в зале тронной, в темноте

Где древесины треск снедает,

И пожиравший тишину,

Где знамя белое спадает,

Перчатка стали, глубину,

Веков познавшее: «Мой герцог,

Зачем вмешались вы в войну?

Простите, Герцог, но взываю,

Я присягал на верность вам,

Остановить приказ, я знаю,

Приказ от Герцога, мужам,

Столь далеко от сердца власти,

И хоть верны мы Небесам

Но вековой закон вступает,

С указом вашим вопреки,

Один послушно отступает,

Второй поднявший кулаки,

И угрожающий соседу,

К победе, он кричит, близки.

И каждый верным остаётся,

Приказ ваш хаос созидал».

И с лорда губ та речь прольётся,

Склонивший голову, сказал:

«Что Герцог Снега нам укажет?

Кто был виновен?» — замолчал.

И взор он к трону обращавший,

Укрыт был шкурами волков,

Шумит камин, в огнях пылавший,

Во зале тронной сей, Снегов,

Владыка с трона наблюдает,

Небесный Герцог серых льдов.

Могучий телом, показалось,

Атлант, что плечи расправлял,

Спиною многое скрывалось,

Рукою солнце бы объял,

И даже трон, что рода гордость,

Камнями герцога стеснял.

Медведь бы вставший вмиг отринул,

Желанье схватки, головой,

И зверя выше герцог, сдвинул,

Валун бы с места, что горой,

Иному кажется для взора.

Но отчего тогда слезой

Глаз наполняется? Взираешь,

На измождённый мукой лик,

Проста причина, понимаешь,

Не стар годами, но настиг,

Уж Жнец его, и без сомнений,

Ступает жизнь его в тупик.

Вгрызались скулы в кожи бледность,

И впалых щёк лежит овраг,

Во оке сером только тщетность,

И крови линии, и благ,

Уж позабыт триумф познанья,

И изнутри снедает враг.

Волос каштановых спадает,

Гряда на плечи, серебром,

Их обруч держит и стекает,

Из пота капля и виском,

Ей путь проложенный, подобным,

Небесный Герцог надо льдом

Представ пред взором и вдыхает,

С трудом холодный воздух он,

Пред нами Тедерик, страдает,

Небес он голос и закон:

«Я свой ответ не изменяю» —

Рукой сжимает камня трон.

«Я приказал отбросить кличи,

И жатву жадности мечей,

Не обращать в подобье дичи,

Отцов и братьев, сыновей,

Лорд Тирен Ройген, я ответил,

Средь Скал не жаждущий смертей».

«Но, герцог, я прошу, взываю,

Иные шествуют огнём!»

«И это пусть я понимаю,

Войну мы братьев не начнём,

Не меч отправлю вам, но слово,

Останусь твёрдо на своём.

Вы опасаетесь, я знаю,

Я с вами герольда пошлю».

«То не отвадит гневных стаю! —

Так лорд вскричавший, — я молю!»

Но серый взор не изменился:

«Прощайте, герцог, отступлю».

И дверь во тронный зал закрывшись,

Двоих оставит за собой:

«Скажи мне, Виланд, я ль забывшись,

С враждой ведя неравный бой,

Народа ль я теперь мучитель?

Иль стал опорой и стеной?»

Кого он Виландом назвавший,

По руку правую стоял:

«Ответа, герцог, вы желавший,

Но я и сам его желал,

Но и сей лорд, во том признаюсь,

Не без причин вас упрекал».

Златые волосы, глазами,

Что неба летнего огни,

Взирает он, и он не льдами,

Во мир рождённый, и сравни,

Его ты с летним часом блага,

Зиме он чуждый и брони

Не примерявший, не хранивший,

Лишь меха плащ, что закрывал,

Он рыцарь лета, но вступивший,

Где ветер хладный завывал,

Причина есть тому простая:

«Но я и сам от битв устал.

Устал от криков и страданий,

От блеска гибельных мечей,

Устал от лордов оправданий,

От ряда сирых и детей,

Что отправляли на закланье,

Придав обличие вещей.

С войной, вы герцог, соревнуясь,

Противник всякого трудней,

Она во душах, именуясь,

Твореньем нашим и идей,

Не свыше рок, она творенье,

И мы творцы среди огней.

Мы сотворившие, отныне,

Не знаем, как её убить,

Мы тонем в гибельной пучине,

Мечи не в силах опустить,

Упрёки к вам пусть справедливы,

Но смею гордо заявить.

Пусть и надеждой не пылаю,

За жизнь земную покорить,

Но ваши действия, считаю,

Как основание, вступить,

В эпоху мира нам сквозь терний,

И не бездействием решить».

Сэр Виланд, он, поклона узы,

Во завершении речей:

«Боюсь войны, я сын обузы,

Изжил в сражениях и дней,

Прошло немало и вернуться,

Я не посмею, но своей

Своей я честью присягаю,

Служить вам верно до конца,

Иным я трус, но почитаю,

Как дня грядущего гонца,

Вас, герцог, я своей душою,

Как мира нашего творца».

Клинок то Первый произносит,

Подобный титул и судьба,

Восточный знак, о многом просит,

Есть долг защита и борьба,

Есть кастеляна путь, а вместе,

Второй он после средь герба.

Рукой он правой наречённый,

И произносит рыцарь тот:

«И хоть болезнью окружённый,

И пусть слепых порочит рот,

Но потому к вам уваженье!

Но час уж поздний и оплот

Вам сна советую измерить,

Отвар доставят сонных трав,

Прошу, лорд Тедерик, доверить,

Мне эту ношу». Указав,

Ему владыка позволенье,

Один остался: «Ты неправ».

Подобный шёпот доносился,

Со трона волчьего: «Ведь ты,

От грёз о будущем светился,

О рыцарь лета и мечты,

Что почитал меня иконой!

Я не достойный высоты.

Не блага я ведомый властью,

Пороком я сражён земным,

Не свят душою, и к несчастью,

Закован в цепи я иным,

Но рассказать о том не смею,

Тебе иль даже остальным».

Покинет камни ныне трона,

В тени атланта он столь мал,

К камину шествует, икона,

Там будет рода и звучал:

«О Armunglord, наследье предков,

Рукой своей я не сжимал».

А там покоится святыня,

Века остались за спиной,

Клинок, наследие, гордыня,

Но пленом ножен и чертой,

Он отделён от мира взора,

Годами долгими покой.

Из Airen Rulg он сотворённый,

Металл великий и сиял,

И мифом древним окрылённый,

Что Призывает Вьюгу, знал,

Его восток наследье, имя,

А герцог снега продолжал:

«Ты сотворён был как орудье,

Живущий, чтоб исполнить суть,

Но судеб наших есть распутье,

Тебя я миру сметь вернуть,

Не пожелавший, не сумею,

Отсель меня вовек забудь».

Пусть меч легендою овеян,

Но тишина ему стезя:

«Из духа слабости затеян,

Мой путь порочный и разя,

Спасеньем лживым, и гордиться,

Вовек душой тому нельзя».

На том атлант покинет залу,

Клинок оставит за собой,

В забвенья брось его опалу,

Вовеки, Тедерик, чужой,

Ты не владелец, не хозяин,

По камню шествуешь ногой.

Вдоль коридоров башни этой,

А после камня серый мост,

Как небо яркою кометой,

Чей покоряет разум хвост,

Так он вовек знаменьем снега,

Овеян, прошлого здесь пост.

Здесь часовые, сна не знали,

Герои, лорды во камнях,

Как память вечную создали,

Но иней кроется в бровях,

А взор, разрушенный бураном,

Лёд на истерзанных кистях.

И паутиной трещин лики,

Различья смытые волной,

Тирана солнца только блики,

Что окружают статуй строй,

Дают им право отличаться,

Средь века облик стал иной.

И мысль подобная витает,

Зачем нам помнить о былом?

Средь статуй прошлого шагает,

Во прошлый век они мостом,

Для нас являются, однако,

Вам не пора ль забыться сном?

Зачем нам гении былые?

В порядке новом места нет!

Но коль взглянувшие, живые!

То неприятный вам ответ,

Себя являющий и молвит,

Лишь плащ отличия надет.

Язык и титулы, ничтожно,

Стезя названия пуста,

Мы обеляем то, что можно,

Но прячь веками, нищета!

Была тогда и будет ныне,

Хоть и четырежды свята!

Одни грехи и добродетель,

Средь рода смертного горба,

А ветер странник и свидетель,

Средь человечности герба,

Судьба не знала перемены,

Одни проклятья и мольба.

И мертвецы понятны станут,

От нас отличий не найдём,

Пусть имена во бездну канут,

И заливаются огнём,

Менялось многое, но сутью,

Себя во мёртвых узнаём.

Мы племя есть одних пороков,

Во нас источник и века,

Во день грядущий из истоков,

Пусть и взирая свысока,

А в дне грядущем и над нами,

Сыны смеются и тоска

От повторения ошибок,

Что позабыли племена,

Под горделивый блеск улыбок,

Мы много лучше! Но спина,

Во шрамах прошлого, навеки,

О участь смертного трудна!

Вот башня гордая предстала,

В которой герцога чертог,

А эта комната! Познала,

Лишь тишину и средь дорог,

Отныне брат скитался младший,

И не делил с тобою слог.

«Я окружал крылом защиты,

Берёг от мира и беды,

Касанья мира ядовиты,

Благи намеренья, следы,

Что порождали духа слабость.

Я стал подобием звезды

Что призывает за собою,

Оберегал его всегда,

И почитая то нуждою,

Вдали от мира, среди льда», —

Во дни последние всё чаще,

Считал ты символом вреда.

Средь башни сей вершины хлада,

В твои покои дверь ведёт,

Там лик был женщины и чада,

Сын на коленях, и возьмёт,

Та дева книгу, слово льётся,

Легенду древности прочтёт.

Страницу дева повернула,

Чей волос чёрный и восток,

Не дом родной, сюда шагнула,

И навлекла на душу рок,

И Эльзой Рейн она являясь!

Нам уяснить пора урок.

Был Ариан, Король, сгоревший,

Средь трона в замке роковом,

И был один, и он сумевший,

Поднять восстание в былом,

Сразить восточного владыку,

Навеки став Небес врагом.

В страницах Ворон называют,

Иное имя носит род,

То есть род Корвус и считают…

Но то иных рассказов плод,

Иное нам того важнее,

Кто поддержал в былом поход?

Четыре века, не забылась,

Вражда и гнев, и та печаль,

Обида та ещё хранилась,

Мы помним Рейнов! И вуаль,

Дана вовек врага востока!

За родом Корвус поднял сталь

Далёкий предок девы этой.

О том восток не забывал,

Ещё горит в душе вендеттой,

Ещё отмщения желал!

Но вопреки тому сей герцог,

Любовью дерзкою пылал.

Любил глаза, о этот синий,

Оттенок моря глубины,

О эта кожа, что и иней,

Смущеньем крывшая, спины,

О гордый стан её, и воля,

И даже гордость ей даны.

Черты те тонкие обличья,

И пусть года берут своё,

Но не найти в тебе отличья,

Как десять лет назад её,

Ты повстречавший, эти чувства,

Вовек спасение твоё.

На ложе Эльза восседая,

А на коленях был ваш сын,

С тобою схожесть, и такая,

Судьба из рода всех мужчин,

Глаза от матери снискавший,

Глаза то запада равнин.

О Бьорне слушавший балладу,

О Храбрый Бьорн, что поразил,

Что бросил вызов льду и граду,

Был Armunglord в руках, убил,

Он великана, что посмевший,

Грозить востоку и ступил

Он для того во скал вершины,

Гирдмир там прятался от стрел,

Десятки с ним и те мужчины,

Погибли с честью и средь тел,

Из сил последних Бьорн сражался,

Гирдмира он сразить сумел.

В чертоги герцог заходящий,

И гласом встреченный во миг:

«Отец!» — и дланями объявший,

Твой сын, Алард, и детский лик,

Его сияет и безвольно,

К нему и сам тогда приник.

И Эльза вставшая, приникнет,

Той дланью тонкою к плечу,

И герцог тем тепло постигнет:

«Скрываю многое, молчу,

Но, без сомнения, признаюсь,

Навек остаться здесь хочу».

Но прежде чем сказать сумевший,

Слуга стучавший в эту дверь,

И блюдо, кубок, пар белевший,

То травы сонные. «Доверь,

Нам остальное, — скажет Эльза, —

А ты познай покой теперь».

Испивший после и средь ложа,

Своё пристанище нашёл.

«Его опять бледнее кожа,

Неужто рок отца тяжёл?

Я улыбаюсь, ты сказала,

Я сын достойный», — и обвёл

Атланта спящего сын взором.

«Он прилагает столь сил,

Чтоб не покрыть себя позором,

Но я всё ведаю, следил,

Отец страдает, мы бессильны».

«Покуда ты, Алард, хранил

Надежду тела исцеленья,

И лик тревоги что лишён,

Нам то достаточно, сомненья,

Отбрось, взываю, ведь силён,

Отец твой духом», — герцогиней,

Был сыну дар в ответ вручён.

Но благородно хоть звучавший,

Клокочет страх в её груди,

А ветер северный кричавший,

И гул рождается среди,

Сих окон башни, о взываю,

О Смерть же Бледная, уйди.

«Те земли Nelm я называю,

Где обретает род людской,

То «Колыбель», и я питаю,

Отраду чувства, что земной,

Есть путь стремления, познанья,

И смысл старых слов такой.

Но даже средь её просторов,

Есть место проклятой земли,

Едино мнение, нет споров,

То есть пустыня, и внемли,

Она запретная для рода,

И предки тем её сочли.

На юг коль путь себе избравший,

И от домов уйди людских,

И коль ты месяцы шагавший,

То оказавшись в гранях сих,

Средь бесконечности утонешь,

И средь костей умрёшь чужих».

— «Дороги Nelm». Руберд из Фрайн-Эрлум.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

О Haal Mirn, в себе таящий,

Истоки ярости огней,

О ты «Песок», людей разящий,

О бесконечность ты, «Морей»,

Ты заключил в себе понятье,

И смертных ты палач мужей!

И ты «касания» желавший,

И словом railen наречён,

О край ты мёртвый и пылавший,

В объятьях солнца и вручён,

Был нрав жесткости и смерти,

И чувств иных вовек лишён!

А Ist «Граница», что пытался,

Сей край достигнуть и пожрать,

А Mar есть «Время» и казался,

Столь бесконечным, что печать,

Конца есть чуждое явленье,

И то обязанный ты знать.

Хоть даже вечность озирайся,

Пытаясь жизнь здесь отыскать,

Но не найдёшь, как не пытайся,

Песок лишь выжженный, и ждать,

Лишь чуда проклятый, но чудо,

Прав не имеет здесь, дышать

Уж не способный и сгоравший,

И проклинающий судьбу,

Как до тебя десятки, павший,

И завершающий борьбу,

Уж лучше смерть чем си мученья!

Оставь надежду и мольбу.

И лишь потомки кожи чёрной,

Сюда посмевшие войти,

В пустыне сей живут просторной,

Их караваны, но пути,

Избрать не смевшие в глубины,

Оазис дом их, не уйти.

В веках назад теперь вернувшись,

Во час племён, не королей,

До Эры Третьей, где сомкнувшись,

Ряды отважных и людей,

Секреты бронзы где узнавши,

Терзали братьев и зверей.

В веках назад теперь вернувшись,

Где даже письменность не знал,

Годов нет счёта, оглянувшись,

В года забытые, сказал,

Пустыня мёртвая. Но кто-то,

Песков средь выжженных ступал.

И не тропой людской шагавший,

Так далеко им места нет,

И посох он в руках сжимавший,

И даже солнца свыше свет,

Не есть преграда иль мучитель,

Зачем бредущий ты? Ответ

В песках сокрытый и отныне,

Его узреть достойно нам,

Столь далеко во той пустыне,

Что не достичь вовек сынам,

Из рода смертного, есть место,

Что чуждо времени чертам.

Один бархан там остаётся,

Сквозь бесконечности веков,

И ветер стихший, не коснётся,

И не круживший средь песков,

Он словно умерший у грани,

Нет змеев здесь, нет пауков.

Нет жизни всякого явленья,

Лишь солнца жар во небесах,

И пусть сменялись поколенья,

Но обращая время в прах,

Вне перемен застыло место,

Во неизменных сих чертах.

И тот тюремщик, сей мужчина,

К тому бархану путь избрал,

И что за странная картина?

Ведь дверь гранитную являл,

И во темницу ход скрывает,

Он рядом севший, и обнял

Свои колени: «Я вернулся,

К темнице проклятым чертам.

К народу смертному тянулся,

То моя цель, моим глазам,

Открыты жизни их и бремя,

Отец, внимаешь ли словам?»

И за гранита сей преградой,

Один скрывается во тьме:

«Рази меня своей тирадой,

Но всё единое в тюрьме,

Лишённый зрения от мрака,

И помутнение в уме.

Я забываю остальное,

И даже голос твой, мой сын,

Отныне чуждое земное,

Во мраке вечности один,

И лишь слова твои отрада,

И я не помнивший причин.

Зачем я здесь? Не вопрошаю,

Причин не помню, помнишь ты?»

«Прости, отец, как не терзаю,

Но во былое все мосты,

Я есть утративший за вечность,

И все усилия пусты».

«О мой тюремщик, ты внимавший,

И ты есть проклятый как я,

Но дар я помню! Имя давший,

Одна награда мне! Нельзя,

Клянусь, забыть я не посмею,

Награда вечная, твоя.

Kairm ты слово произнёсший,

И я ответивший душой!

То «Раб» в значении, что нёсший,

Невзгоды бремя и покой,

Есть нечто чуждое и это,

Столь ощущаемо здесь мной.

Во четырёх я камня стенах,

Во сих объятьях темноты,

Моя извечна кровь во венах,

И все значения пусты,

Моих деяний и решений,

За гранью вечной сей плиты.

И Каин, имя, и зовущий,

Я узник бремени судьбы,

Вне перемен я жизнь ведущий,

И не являю я борьбы,

Года я только провожавший,

Такие ль все они, рабы?»

«За всех сказать я не посмею,

Но передал ты верно суть.

Кто отрицал саму идею,

И не желающий шагнуть,

Страданья данностью считавший,

И видит в том единый путь.

Но то души есть состоянье,

То есть смирение, оно,

Собой затмит иных сиянье,

И раб глаголет, суждено!

А если так, к чему бороться,

Конец известный и давно.

И, мой отец, тебя оставил,

Средь смертных я шагал племён,

Искать ответ себя заставил.

Коль человек, что прокажён,

Проклятьем смерти увяданья,

Так отчего тогда силён?

С улыбкой он рассвет встречая,

Но продолжает умирать,

То племя смертное, и злая,

Над ним страдания печать,

Так почему они стремились,

Безумьем разума ли звать?

Иль нечто большее скрывалось,

Но не способный я понять?

Ответ был рядом и казалось,

Ещё немного! И объять,

Их жизней суть душой готовый,

О племя, проклятых терять!

Урок, мне кажется, остался,

Что не дано нам уяснить,

Я потому средь них скитался,

Я обречённый вечно жить,

Но жизнь ли это? Иль проклятье,

И суждено мне только быть?»

«Есть Эра Первая, историй,

Вам не услышать никогда,

И только множество теорий,

Ведь столь далёкие года,

Что только мистика осталась,

Стезя историку чужда.

И тем не менее оставшись,

Во сфере мифов, расскажу.

Миг зарождения, отдавшись,

Стезе творенья рубежу,

Исил создавшие, кого же?

И на тебе я взор свожу.

Сказать я больше не посмею,

Религий я не разделял,

Грех первородный, ту идею,

Душой вовек не понимал,

Жрецы кричали, искупленье!

Что искупить, коль не свершал?

От человека сотворенья,

Вторая Эра началась,

Веками длилась, поколенья,

Пера не знавшие, спаслась,

Одна легенда речью устной,

Легендой Сорена звалась.

Во эпизод один, великий,

И без сарказма говорю,

Века то Тёмные и дикий,

Народ прибился к алтарю,

Своей надежды, это Сорен,

Победы Вестник, покорю

Он заявил, невзгоды мира,

И племена за ним пошли,

Пророка видели, кумира,

Во центре Nelm и всей земли,

Там первый град они создали,

Костями в твердь за то легли.

И Инрен-Тарг носивший имя,

Твердыня Ветра, первый он,

Цель оказалась достижима,

Цивилизации заслон,

Где люди первые ликуют,

Но та утопия и сон

Узнали скоро завершенье,

Плодились смертные, увы,

Восстало голода знаменье,

Вражда меж братьями и швы,

Былого мира рвались разом,

И были многие мертвы.

Вожди тогда встречались кругом,

Решенье трудное принять,

Уйти обязаны, недугом,

Наш род отравлен и унять,

Должны сей голод и мученья!

Я уважаю их, стоять

На том отважные решили,

Событье знаем мы Исход,

Земле за стенами грозили,

И север с югом, Небосвод,

И степи запада, мы люди,

Упрямый, доблестный народ.

И Третья Эра начиналась,

И Эрой Бронзы нарекли,

Пера надежда зарождалась,

Явились лорды, короли,

Годов узнали исчисленье,

Мир покорили, мы смогли!

Но как обычно, оказалось,

Не можем всех мы уравнять,

Из духа жадности рождалось,

И меч мы смевшие поднять,

Супротив братьев, то явленье,

Войной решившие назвать».

— «То, что забыто». Талм Тролд

Сорок второй день Урд-Хейс. 1005 год.

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Был замок спешкою охвачен,

Нам отдан выступить приказ!

Покоя дух в сердцах утрачен,

И наблюдал небесный глаз,

Как дети низкого рожденья,

Сбивали ноги, этот раз

Уж даже сотым называя,

Склоняли голову и бег,

Их возвеличен, украшая,

Короной долга, тает снег,

Весна уж близится и скоро,

В зелёном скроет оберег.

А те, кто кровью был возвышен,

Во зале крепости своей,

Стол перед ними, яством пышен,

Здесь представители семей,

Что Небо взявшие в объятья,

Под властью высшего идей.

И был Арториус, являясь,

И во главе он был стола,

И рядом герцог, наклоняясь,

Под грузом долгих лет числа,

Плечо он правое по крови,

То будет Джеран и вела

Стола та длинная дорога,

Где замка был почётный гость,

Но на лице его тревога,

Сомненье, страх и даже злость,

Там восседает Вольф Ущелья,

Ещё здесь трое, чья же кость

Считалась высшею для многих,

А голубая кровь верней,

Семья Небесная, убогих,

Вслед за собой ведёт! Огней,

Любви былой семья не знает,

Здесь дочь и двое сыновей.

Восьми лет отроду, ногою,

До пола младший не достал,

Глазами, чистою звездою,

Ребёнок юный, и взирал,

Он на отца с такой любовью,

И Габриэль ты имя дал.

Вот Кейлин Скарл и дочь твоя,

Мила и голосом, и ликом,

Твоё наследье не судья,

Где скулы острые, что пиком,

Но облик матери приняв,

В покрове бледности великом.

Коса спадает на плечо,

И бёдер волосы касались,

Любила в прошлом, горячо,

Едва лишь взорами встречались,

Во дне сегодняшнем лишь страх,

Отец и дочь, но показались

В обличье скорбных чужаков,

Причина есть тому простая.

Во башне Неба, облаков,

Отцеубийство совершая,

Иного выбора лишён,

Где жизнь отца ты забирая

И вниз скатилась голова,

Пред юной девочкой застыла.

Кричала, плакала? Едва,

Лишь бледность лик её покрыла,

Она любила, но теперь,

Уж не найти былого пыла.

Любви ребёнка не найти.

Ни одиночества, ни мрака,

Ей не бояться на пути,

Для страха есть подобье знака,

Родной отец ей будет тем,

Страх прорастал подобьем злака.

И за спиною рыцарь вставший,

Что неустанно защищал,

Лицо за шлемом, и молчавший,

За сталью многое скрывал,

Скрывал наследие сражений,

Во Скалах он войну узнал.

То сэр Вильгельм, обезображен,

Защиту доблестно несёт,

Эмалью синей шлем окрашен,

Великий символ и почёт,

Что знаменует слово Орден,

С Железа Часа Он живёт.

И за столом один остался,

О ком не сказаны слова,

То старший сын, и он казался,

Таким похожим, словно два,

Есть близнеца во мире этом,

Такая сила их родства.

Небес Правителя чертами,

Он наделённый, скулы, нос,

Похож немыслимо глазами,

Есть отражение? Вопрос,

То риторический, он Сорен,

И за столом ты сим вознёс

По руку левую. Взирает,

Правитель Неба на семью,

И это сходство ужасает,

И мысль крамольную, сию,

Храни, взирающий, ведь кровью,

Призвали смерть себе, Судью.

Глазами чистого сапфира,

И волос белый, и у всех,

Кровосмешение, для мира,

Для дня сегодняшнего грех,

Но племенной исток обычай,

Исток для жизни, не утех.

Небес Король считался Вечным,

Ведь не способен умереть,

Ничтожно тело, безупречным,

Остаться духу и смотреть!

Коль крови чистой впредь остаться,

Обычай в прошлом, но гореть!

Гореть потомкам оставалось,

Ведь теократия восток,

Идеей это возвышалось,

И порождён великий рок,

И умиравшие сей кровью,

Но удержать должны венок!

Зал тишиною покорённый,

Ты сына старшего спросил:

«Скажи мне, Сорен, обретённый,

Успех тобою, ты ль свершил,

Хвальбы достойные деянья,

И путь клинка душе ли мил?»

«Прости, отец», — твой сын склонился.

«Перед твоим скажу судом,

Я лучше ставший, я трудился,

Уже я властен над мечом,

Сказал наставник, что достойный,

Но дух мне скажет о другом.

Лорд Виргрен, он учил достойно,

Но столь далёк я от тебя,

Что на душе уж неспокойно,

Талантом ты иных губя,

Был победителем турниров».

«Тем, Сорен, ты губил себя».

И сына тем закончишь речи,

Вздохнул Правитель и сказал:

«Обман возложенный на плечи,

Талант, ты молвил, указал,

Что он причина неудачи,

Ты ошибался, сын, я знал

Что мука скрыта за талантом,

Не верю в гениев, я был,

Вначале серым, не атлантом,

Трудом тяжёлым только взмыл,

Стирая в кровь и дрожью пальцев,

Как скульптор резал и добыл.

Из сотни серых повторений,

Свою я форму созидал,

Лишь дар то разума стремлений,

Турниры после. Доказал,

И чемпиона повергая,

Я мукой долгою восстал.

В таланта избранность все верят,

Но ослепляют лишь себя,

И путь страданий не измерят,

И не начавши, и сгубя,

Путь пролегает через терний,

Предупреждаю я тебя.

Стремиться должно к идеалу,

Цель иллюзорна, путь важней,

И муки отдан ритуалу,

Сосуд мучения, но пей,

Лишь тем достигнувший победу,

Не дара гения трофей».

И сын твой голову склоняет,

Он ликом мрачный, тишина,

Вновь свои крылья расправляет,

Пусть приближается весна,

Семьи сей лёд ей не расплавить,

Ведь на тепло она бедна.

Вновь обведя тяжёлым взором,

Во своих мыслях рассуждал:

«Я должен быть семьи собором,

Но лишь раздор я созидал,

И чужаки давно друг другу,

Семьёй и сам я не назвал.

Я разучился быть отцом,

Мне роль правителя досталась,

Хоть понимаю всё умом,

Лишь пожелаю, содрогалась,

Душа моя, я им чужой.

Судьба венца? Душа менялась?

И даже тёплых ныне слов,

Скарл-Фрою лорду не дарую,

О смерти брата средь снегов,

Он размышляет, я диктую,

За власти слишком долгий срок,

Я жизнь утративший земную».

Слова поддержки иль любви,

Давно забыты в этих стенах.

Был рок ли в проклятой крови,

Что протекает чистой в венах?

Иль ты отбросивший себя,

Коль думал лишь о переменах?

Но прерывает рыцарь вас,

Вошедший в залу, объявивший:

«Для лордов ныне пробил час,

Для отправления», — явивший,

Собой погибель тишины,

На до и после разделивший.

Оставит залу вся семья,

Вольф молодой сжигает взглядом,

Тебя и он сказавший: «Я…» —

Но он сомнения скован ядом,

Ведь слишком многое в душе,

И страх, и гнев смешались рядом.

Но промолчавший он в конце,

Склонивший голову и вставший,

А герцог скажет: «Во юнце,

Что мукой совести страдавший,

Владыку Вьюги не найти,

Заботой скованный, пропащий,

Я отправляюсь вместе с ним,

Твои приказом я вершащий.

Года минули, но таким,

Сей зал остался и кричащий,

От слов несказанных и тем,

Ошибки прошлого влачащий».

Уходит он, и только ты,

Во сей большой, холодной зале,

Богатый властью, нищеты,

Семьи оковы и в опале,

Калекой ставший, ослеплён,

Мечтой сияющей в финале.

А настоящее забыл,

Ведь коль грядущее манило,

То и сжигавший душу пыл,

Мечты теченье уносило,

И раньше срока бы не стать,

Ничтожный пеплом. И явило

Столь острожное движенье,

За край державшийся стола,

Лишь в одиночестве спасенье,

Боль не исчезла, но жила,

Земного спутник бесконечный,

Калеки участь не мила.

Пред остальными ты не смеешь,

Иль боль, иль муки показать,

Носящий титул ты! Слабеешь,

Остановился, нужно ждать.

Но примеряй ты маску власти,

Правитель Неба! И ступать

Он пожелал в свои покои,

Хоть и обязанность презрел,

Гостеприимства есть устои,

Прощаться должен, но удел,

Клинку ты Первому вручая,

Сменить себя на том велел.

Слугу встречая в коридоре,

Ему приказы отдаёшь:

«Клинка я Первого жду вскоре,

В своих покоях» — узнаёшь,

Поклон привычный, власти спутник,

Шагаешь гордо и идёшь

Во королевскую обитель,

Судьба земли там полотно,

Решали, резали, хранитель,

Она решений, суждено,

Им всем рождаться в сфере высшей,

А сфере низшей лишь дано

Тому послушно подчиняясь,

Не вопрошая, и толпой,

По зову долга устремляясь,

И созидая сирый строй!

О долг владыкам есть спасенье!

Что низших гонит на убой!

Среди стола и стульев равных,

Владыка Неба ожидал,

Он ждёт воителя и славных,

Побед вершитель, прозвучал,

Стук древесины: «Приглашаю» —

И пред тобой воитель встал.

Высокий ростом, в меру даже,

В плечах достойнее иных,

В Утёсов он рождён пейзаже,

Средь скал могучих, вековых,

Что наделили своей статью,

И нет ещё волос седых.

Власами светлыми, востоку,

Они привычны, наделён,

И к середине жизни сроку,

Он приближается, сочтён,

Своих годов он взором старше,

Покой им не был обретён.

Лицо покрытое следами,

Там шрамов множество, они,

Наследье прошлого, годами,

Мечи и стрелы, и огни,

Он строй передний занимая,

Вёл за собою и тони

Во оке сером ветерана,

Что словно камень той скалы,

Он из потерь испивший чана,

Хоть заслуживший тем хвалы,

Но потерял былую душу,

Средь Скал и выжженной земли.

И: «Aimer Skarl!» — он произносит,

Что «Слава Небу!» и девиз,

Что во былое нас уносит,

И Эры Бронзовой коснись,

Тогда достойным дар, а ныне,

По веренице крови вниз

Спустилась фраза и крылатой,

Ей стать положено, она,

Востоку верности цитатой,

Давно уж стала, сочтена,

Основой почести и долга,

Былого смысла лишена.

То будет Эреон, представший,

Из рода Виргрен, скальный дом,

Клинок он Первый, доказавший,

И ты вознёс его, крылом,

Укрыл почёта: «Нам довольно,

Без церемоний, за столом».

Занявший место пред тобою,

Он ожидает ныне слов:

«Ты во покои вызван мною,

Финал уж близится годов,

Что в подготовке прозябавший,

Я ждал средь этих облаков.

Ты ль помнишь, Эреон, гонцами,

Приказ отправил в шахты я?»

«Кровь Неба, помню, и словами,

Что ждёт предателя стезя,

Коль их ослушаться посмеют,

Я удивлён был, не тая.

Обвалы шахт тому причина?

Но если призван вами был…»

«Ты прав, воитель, и лавина,

Лишь начинается, мы тыл,

Приносим в жертву ради фронта».

Лорд Скарл промолвил и открыл:

«Годами в тайне прозябая,

Тебе я истину скажу,

Восток готовится, страдая,

А мы подходим к рубежу,

Когда войной пойдём на запад,

К тому я длани приложу.

И прежде чем ты вопрошая,

Позволь закончу речь свою,

В пыли корона, золотая,

Четыре века, не убью,

Тщеславья ради или власти,

Не для того зову Судью.

Как Эра Стали наступила,

Что мы Четвёртою зовём,

Смерть Ариана то явила,

Был моим предком, но о нём,

Не истязать отсель рассудок,

Четыре века крест несём.

Не крест отсутствия короны,

И не восток тому поля,

Мы возводили бастионы,

Мир изменяли, но петля,

Застоя бренного сомкнулась,

Мы не огонь, лишь тень угля.

И тот застой восток терзает,

Упадка Эрой назову,

Скал знаешь голод, устилает,

Не Скалы только, синеву,

Он поднебесья искалечил,

Как сон он смертный наяву.

Не мне, Хранителю Устоев,

К подобной речи прибегать,

Но правду молвлю средь покоев,

Король был вечен, но узнать,

Настало время перемены,

Ведь эта прошлого печать

Нас ядом дней былых убила,

Не позволяя сделать шаг,

И бездну мерзкую сулила,

Я не могу менять, мне враг,

Законы прошлого, что властью,

Пусть наделили, но и флаг

Я не могу поднять грядущий,

Но я сломать хочу печать,

Скажи, воитель, час гнетущий,

Со мной разделишь и встречать,

Готов ли, Эреон, ты новый,

Рассвет, что завтрашним назвать?»

Пусть и внезапно откровенье,

Но среди Скал известный как,

Рассвета Лорд, не удивленье,

Свидетель множества атак,

И к обороне привыкавший,

И тихим голосом: «Сей знак

Не ожидал услышать в зале,

Где прославляют только власть.

Война великая в финале,

Я ветеран, но и не страсть,

Отнюдь к сражениям питаю,

Лишь неизбежности то пасть.

Скажите мне, Небес Владыка,

Зачем мне знаний сих черта,

Коль мог быть брошен среди мига,

И водружён среди щита,

Отправлен в бой без отступленья».

«Причина есть, она проста».

Не отводя глаза сапфира,

Правитель Неба объявил:

«Не инструмент безвольный мира,

Стратег достойный, проходил,

Путями, где иные сложат,

Там свои головы, грозил

Ты силой меньшей бастионам,

Но неизменно побеждал,

Бросая вызов легионам,

Но никогда не забывал,

Не опьянённый крови жаждой,

Я потому сюда призвал.

Три года служишь мне исправно,

Но много дольше помышлял,

О том желании, недавно,

Все карты сложены и внял,

Не только разуму, но духу,

И лишь тебя он мне являл.

Не инструмент ты достиженья,

Но разделивший, и тогда,

Ты цель узнавший, пораженья,

Не будет более, звезда,

Иль загорится ярче солнца,

Или потухнет навсегда».

Вздохнул воитель, опускает,

Он свои длани, пальцы сжал:

«Я не люблю войну, лишает,

Но коль Небес Владыка дал,

Мне слово истины, то стоит,

И мне ответить, выступал

Назад три года без желанья,

Письмо отправлено и честь,

Она оказана, вниманья,

Благая роду, многим весть,

Но я сомнением ответил,

И для того причина есть.

Не почитаю я корону,

Не почитаю короля,

И без греха Его икону.

Я видел бранные поля,

Где жизнь отдавшие кричали,

Меня о помощи моля.

Супротив голода, я знаю,

Исток достойный, но цена,

Себе подобных убиваю,

И хоронил средь Скал сполна,

И без желания пришедший,

В обитель эту, но волна

Меня сразила осознаньем,

Калеку зрел перед собой,

Вы то скрываете, страданьем,

Был шаг оплаченный, слезой,

Что иногда, случайно, видел.

И уваженье правит мной.

Пусть ересь сказана и мною,

Я отрицаю Короля.

Но вы, Арториус, чертою,

Презрели жалость и угля,

Не вижу жалкого обличья,

Дух призывает, нет, веля

Не королю служить, калеке,

Он возомнил, что изменить,

Весь мир способен, и опеке,

Бросает вызов, вострубить,

Готов отныне о триумфе,

Готов я западу грозить».

И самым искренним поклоном,

Правитель Неба отвечал:

«И обещаю я, не троном,

Калеки клятва, коль дышал,

Я изменю твой дом во скалах,

Где слишком рано умирал.

Но не сейчас, я не желаю,

Терзать той смутою народ,

На смерть тем многих обрекаю,

Но я был вынужден сей ход,

Вершить законом, мы дождёмся,

И ждать осталось только год.

На Лордов Скал я опирался,

Они приучены к войне,

Война им выгода, держался,

Там каждый род на сей резне,

Я не желаю недовольства,

Народ простой пусть в западне.

Спасти сейчас я не готовый,

Пусть закаляются в огне,

Пусть ветеран родится новый,

Он будет нужен в новом дне,

Война великая во планах,

И нужен, Эреон, ты мне».

И мир теченье продолжает,

И перемен нас ждёт венец,

К безумству храброму толкает!

Одно известное, мертвец,

Есть основанье, и свершенья,

Ведёт к понятию конец.

«Вам стали серой лик известный,

Такой привычный и простой,

Но есть металл намного лестный,

Легенд так много и такой,

Что Airen Rulg его назвали,

Что Кровь Владык и красотой

Он этой странной обладает,

По цвету серый, но во нём,

Вкраплений много и узнает,

То словно вены, и огнём,

Столь нелегко его расплавить,

И в недрах редко мы найдём.

Несокрушимый и извечный,

Клинок ковался много раз,

По слухам даже безупречный,

Но много реже чем алмаз,

Нам находить его осколки,

И все вы знаете рассказ.

Есть Eirmar, Тот что Правит Вечно,

Есть Armunglord, что Вьюгу Звал,

Есть Tirviran, но и беспечно,

Вам думать, что металл сжимал,

Простолюдин в руках. Лишь лорды.

Народ простой его не знал.

Но не легендою свершались,

Деянья, что терзали мир,

Людьми простыми, что скрывались,

За чисел масками, и пир,

Они не знавшие, нет славы,

Всё заберёт себе их сир.

Ведь во былое коль взирая,

Вы вспоминаете лишь их,

Владык, правителей, не зная,

Имён той тысячи нагих,

Что отдавали свои жизни,

А что есть высшие без них?»

— «То, что забыто». Талм Тролд.

Первый день Мит-Сатин. 1005 год.

Igmer Zoil.

Замок Карсвен.

Весны пришедшее знаменье,

Разрушит плен былого сна,

Уж тает снег и то забвенье,

Зимы уж рушится, сполна,

Страдали мы под этим гнётом!

Ликуй в зелёном же волна!

И ночь отныне торжествует,

И лик Двух Лун взирал на нас,

Glar Kreis, Великая, чарует,

Чей бледный лик и чей анфас,

Столь притягательны, прекрасны,

Во сотый хоть взирай же раз.

Луна же Младшая, исконно,

Lim Kreis по имени, Она,

Есть цвета алого, резонно,

Сказать что мрачная, дана,

Беды предвестника Ей слава,

К земле на свет Она скудна.

И замок спящий час встречает,

В высоких окнах нет свечей,

И тишины лишь дух витает,

Покой наставший для людей.

Шахтёрский город рядом дремлет,

Труды явив средь света дней.

От тяжбы долга там уставший,

Во ложе ждёт лица зари,

Но об одном в душе желавший,

Рассвет о гибельный, умри!

Не приходи! Мой труд тяжёлый!

И часом лишним одари!

Но по дорогам и путям,

Как призрак иль безумец гневный,

Там конь несётся по камням,

Гонец спешит, покинул древний,

Великий замок на плато,

Указ несёт с собой плачевный.

Он Голос Неба, глас Его,

Он приносящий волю Трона,

И горн ревёт у врат, Того,

Несу я слово, Чья корона,

Сияет ярче света звёзд,

И жизнь длиннее Чья эона!

И пробудившись ото сна,

Гонца сей замок приглашает.

О ты, пришедшая весна,

Что впереди нас ожидает?

Что трон желающий от нас?

Там лишь мученья, каждый знает.

И ожидал гонец во зале,

Спадает синий плащ со плеч,

В свечей сияния портале,

Устал, не смел в пути беречь,

Он сил последних, но обязан,

Утёсам дать Престола речь.

Утёсов Лорды пусть сражались,

Лишь меж собою, но они,

Ко шахтам сим не приближались,

Престол следит и уясни!

Он посягнувшего карает,

Не думай даже, не рискни!

Ко трону лорд младой ступает,

Из рода Андлен порождён,

И имя Иллион, страдает,

Он пробуждением сражён,

И наделённый ликом тонким,

И тела мощью обделён.

Богат кафтан младого лорда,

Высокий ростом, худощав,

И серый глаз взирает гордо,

А светлый волос, и упав,

До самой шеи, позволенье,

Гонец приблизится, сказав:

«Приказ Престола в руки данный,

Я вам обязан передать», —

И свёрток ткани, долгожданный,

Час перемены и печать,

Из воска красного срывая,

Лорд начинал приказ читать.

«Отправить в шахты, исключений,

Приказ нам отдан, не искать,

Мужчин, детей, нет разъяснений,

Лишь скалы грызть нам и ковать,

Мечи и молоты, доспехи,

Ценой любой нам то создать».

В глаза гонца затем взирая,

Коснётся дланью лорд груди:

«Престола воля мне святая,

Гонец уставший, ты войди,

В покои, что я предлагаю,

Оставь усталость позади».

Когда гонец покинет залу,

Сей лорд промолвит: «Ныне нам,

Ударить в колокол, сигналу,

Есть право быть тому, сынам,

Рожденья низшего настало,

Не забываться больше снам.

Возьми знамёна, церемоний,

Нам нужно благо, ведь для них,

Час настающий лишь агоний,

Но верят пусть, что для благих,

То есть намерений, пусть верят,

Что для детей умрут своих».

Лотар, воитель, поклонился,

Широкоплечий, мрачный лик,

Востока юг, он там родился:

«Я воли вашей проводник».

Не благородного рожденья,

Тревоги образ в нём возник.

******************************************************************

Раскатом стали колокольной,

Набат несётся средь домов,

Как не желай, но будь безвольной,

Послушной куклой ты, и снов,

Покинь оковы, собирайся,

Народ под взором облаков.

Под рода Андлен синим стягом,

Колонна шествует вперёд,

Горят доспехи, будет знаком,

Их шаг и облики, черёд,

Знаменья важного наставший,

Тебе наставший он, народ!

И люд трибуну окружает,

И протрубивший, громкий рог,

К себе вниманье призывает,

Меня вы слушайте! Вам срок,

Настал свершения, внимайте:

«Гонец пришедший во чертог

Престола волю ниспославший,

Святей которой не найти,

Правитель Неба обязавший,

Он светоч наш среди пути,

Он нашей жизни благодетель,

И благо в нём нам обрести!»

И был один среди шахтёров,

Внимавший речи, размышлял:

«Но нет его среди просторов,

Здесь низший род и он страдал,

Своим трудом купивший жизни,

И бремя мрачное познал».

«А мы, как верные Престолу!» —

Так продолжает лорд с трибун.

«Он славы отдан ореолу,

За нами смотрит, и средь лун,

И среди солнца опекает!»

И долга он коснулся струн:

«Престол Небесный объявляет,

Во шахты каждому войти,

Тяжёлый час, он сам страдает!

Но скажут, гордые, смести!

Преграды каждые готовы,

До основанья низвести!

Востока избранное племя,

Трудом возвысимся, и мы,

Мы покоряем это бремя,

Трон свет сияющий средь тьмы,

Мы дети Неба и востока,

Мы будем гордыми людьми!»

И размышленья продолжавший:

«Детей и женщин загонять,

Во шахты мрак, я понимавший,

Престол готовый истреблять,

Себя он ради! Понимаю,

И должно всем иным узнать!»

Но был народ сей опьянённый,

Там долга вбитая печать,

И не был он таким рождённый,

То от семьи своей узнать,

И с юных лет он обречённый,

Не смей вопросов задавать!

И как всегда, в толпе подобной,

Один лишь крикнет, как за ним,

Другой поднимется, удобной,

Чертой то будет, а двоим,

Поднять и третьего по силам,

Четвёртым, пятым и седьмым

Уж длани подняты, кричали:

«Престол мы славим!» — и тогда,

Отцы детей вперёд толкали,

Не зрев во действиях вреда,

Смывая личности, обличья,

И каждый равный, то нужда.

«А я один! Один остался,

Что в одиночестве могу?!» —

Кулак дрожащий поднимался.

«Уж лучше это, чем врагу,

Уподоблюсь в общины взоре,

Свою семью тем сберегу!»

И одиночка тот не ведал,

Что во толпе их легион,

Из страха волю духа предал,

И каждый мыслил, если он,

Так поступает, я обязан!

Стоит на том вовеки трон.

На чём стоит? Стоит на спинах,

На спинах скорбных близнецов,

Стоит на тех, кто во низинах,

Кто сам не жаждет, мне таков,

Удел предсказанный с рожденья!

И тем рождён был сонм рядом

Что раболепием снедают,

Терзают сами и собой,

Они закованы, страдают,

И жизни даже всей длиной,

Их служба бренная тянулась,

А вскоре ставшая нуждой.

Не грех престола, мы и сами,

Готовы в цепи заковать,

Мы племя, стая и следами,

Всегда возможно описать,

И за века мы не менялись,

Вот власти высшая печать.

«И с Эры Третьей продолжаю,

Войну мы с братьями ведём,

Причины разные, но знаю,

Что мы чудовищем зовём,

То власть имущих не коснётся,

И до сих пор мы так живём.

Что люд простой в войне узревший?

Узревший кровь, огни и боль,

Он видел холм, дотла сгоревший,

И пепел дома, но изволь,

Идти вперёд, на путь страданья!

Но что узрел тогда король?

Парады, символы, знамёна,

В шатре он гордо размышлял,

Вдали от пламени и звона,

И лишь над картою стоял,

И древа двигавший фигуру,

И взмахом сотню он распял.

И проигравший коль в сраженье,

Что будет после для него?

Там будет боль и униженье?

О нет, конечно, ничего!

Кусок земли они отдали,

Мир заключили, а того

Кто во земле лежит холодной,

Кто не вернётся в дом родной?

Вернут его? А кто голодной,

Погибший смертью, кто ценой,

Сраженья стал, они вернутся?

Они лишь брошены долой!

И как сменяется правитель,

То и наследник рассуждал,

Что потерял тогда родитель,

Вернуть обязанный! И звал,

И род простой опять ступает,

И за кусок земли он пал!

Во Эре Третьей продолжалось,

То бесконечно много раз,

Граница стёрта, вновь рождалась,

А выполнявшие приказ,

На каждом фронте умирали,

Но наконец сменился час.

Там сильный слабого пожрал,

Там королевства расширялись,

И час Троих тогда настал,

Хоть раз вы слышали, сравнялись,

Они с атлантами легенд,

Пред ними многие склонялись.

То Рейнер Арлан, Покоритель,

Завоеватель, запад взял,

В свои объятия, правитель,

Кочевник, странник, разорял,

Дворцы он золота и степи,

Тот Рейнер вотчиной считал.

Могучей конницей прославлен,

В степи он выжженной король,

К востоку взор его направлен,

Ко центру мира, только боль,

Владыке сердца мирозданья,

Сулили всадники, и роль

Второй король сыграл большую,

Что имя Тедерик носил,

Из рода Лорм он был, вторую,

Колонну власти допустил,

Жрецы при нём вновь засияли,

И Иахим при нём, носил

Почётный титул власти веры,

Он Пастырь Первый, и при нём…

Но не коснёмся ныне сферы,

Что мы религией зовём,

Она лишь споры порождает,

И потому вернёмся к Трём.

И вновь к востоку обращаясь,

Король Небесный не отстал,

Годами трое те сражаясь,

Но был четвёртый, уступал,

На юге Селн, то королевство,

Я расскажу о нём, я знал…»

— «То, что забыто». Талм Тролд

Десятый день Мит-Сатин. 1005 год.

Lirel Nirenar.

Замок Скарл-Кролм.

Где есть эссенция решенья,

Что выше каждого из вас?

Где начинают все сраженья,

Где рассуждают, что для нас,

Отсель есть грех иль добродетель,

Где мир собой меняет глас?

Во зале тронной всё вершилось,

Во четырёх и лишь стенах,

Что будет скоро, что случилось,

Ведь и былое даже в прах,

Себе во благо разрушают,

Здесь мир держали на плечах.

И не убранством эта зала,

Здесь нет масштаба, нет златых,

Нет украшений, покоряла,

И десять здесь шагов скупых,

И края ты уже коснёшься,

Камней тех серых и пустых.

Но тем внимание вбирая,

Небес стоит великий Трон,

Святыня создана земная,

И власти высший эталон,

Тремя ступенями возвышен,

Собой являющий закон.

И формой хоть иным привычный,

Но и отличие нашлось,

Пусть камень старый, архаичный,

Былому скульптору далось,

То право вырезать те крылья,

Творенья в небо что рвалось.

И крылья в камне си явивши,

И пара нижняя у рук,

А два других собой схвативши,

Ту спинку трона, даже звук,

Тебе покажется, что слышишь,

Хвалы достойны и заслуг.

И ожидал Небес Правитель,

По праву трон сей занимал,

И дева вхожая в обитель,

Во тронный сей Небесный зал,

А внешность чуждая для рода,

Что человек своим назвал.

Вне меры быть той коже бледной,

Оттенка жизни лишена,

Считалась проклятой, запретной,

И во былом толпе ясна,

Идея сжечь, в чужих мученьях,

Толпа и будет спасена.

Луною Бледною, Хсол-Арной,

Был цвет волос с рожденья дан,

И будет белым он, коварной,

Луною Красной, что обман,

Собой Хсол-Ифра знаменует,

Был глаз оттенок, как из ран

Прольётся кровь, и будет алой,

То будут проклятых глаза.

Луной Большой, Луною Малой,

«Благословлённые» и вся,

Их Farl Kreis земля назвала,

Их есть гонения стезя.

Их во былом на части рвали,

Но и сегодня мир жесток,

В портах в рабов их обращали,

А где-то названы пророк,

А где-то в жертву приносили,

Такой с рожденья выдан рок.

Глаза их алые равняли,

С великой, красною звездой,

Что предки Raglum называли,

То будет «Вестник» и покой,

Души светило похищает,

Ещё причина сжечь долой.

Но для тебя, Небес Правитель,

Есть благо внешности у той,

Кто роду чуждая, и зритель,

Безвольно тянется, такой,

Был плод запретный, вот причина,

И дева выбрана тобой.

«Правитель Неба, я вернулась,

И вести с запада несу», —

Красивым голосом тянулась,

Та лира речи. «Полосу

Тех городов на побережье,

Не умаляю хоть красу

Я обошла по вашей воле,

Визири гордые там власть,

В златом пребудут ореоле,

Вина и фруктов знают страсть,

Покуда рабское сословье,

На хлеб гнилой откроет пасть.

Не рты, отнюдь, забыты ими,

Обличья смертного, увы,

В цепях становятся другими,

И отравляют воздух рвы,

Где их тела сжигают ночью,

Под слёзы матери, вдовы.

Верхи прекрасные, но снизу,

Где обитал народ простой,

Они зубами грызли крысу,

Солёной лишь они водой,

Иль дождевою утоляли,

Рабы там жажду. Золотой

Цвет для визирей оставался,

В Заливе том, и он встречал,

Владыку Солнца. Но держался,

Народ безвольный, уповал,

Ликует жалким послабленьям,

Лишь хуже станет…он молчал.

Как вы отправили, скиталась,

Средь побережья, городов,

Наедине толпа общалась,

И гнева столько среди слов,

Что воплотись он на мгновенье,

И не осталось бы врагов.

Но лишь слова им душу греют,

А действо им вселяет страх,

Пусть умирают и слабеют,

А груз великий на плечах,

Они безвольны и послушны,

Кнутам, и шрамы на телах.

И коль позволено советом,

Мне поделиться, я скажу,

Что порт овеянный рассветом,

Гниёт во прошлом, доложу,

Что меч восстания им в длани,

За век и даже не вложу».

И имя Хель носила дева,

И «Белый» значит слово то,

С рожденья брошена, и гнева,

Узнала бич она, никто,

Растить ребёнка не посмеет,

Пригрело Вечное Плато.

«Далёкий запад я покинув», —

Так продолжает, не спешит.

«Я осторожность не отринув,

И к Сердцу Мира путь лежит,

Потомки правят Мираарна,

И Принцы Крови, коль простит

Престол Небес мои изъяны,

Я приближаться не могла,

Прошли столетия, но рьяны,

Как Мираарн, его влекла,

Идея дерзкого безумья,

Что в крови смысл обрела.

В крови купался мне подобных,

Себя жрецами окружал,

Без слов излишних и подробных,

Порядок тот не исчезал,

Лишь осторожностью живая,

Но каждый нищий указал

Что Берегов Янтарных лорды,

И Принцы Крови сохранят,

Вражды не стихшие аккорды,

Игра политики, грозят,

И провоцируют иного,

Врагами вскорости клеймят.

В своих решеньях осторожны,

Но коль преимущество узрят,

Мечи тотчас покинут ножны,

К вам на поклон они стоят,

Сады готовы Мираарна,

От гнева вечного горят».

И замолчав до позволенья,

Со трона движимой руки:

«Трудилась славно и решенья,

Сады покинуть вопреки,

Я осуждать не собираюсь.

Когда прошла среди реки…

Твои я речи прерываю,

Я их услышу, но пред тем,

Речной был замок, что узнаю?

Во дне ближайшем будет всем,

Крилд-Нойр, скажи, ты побывала,

Средь серых стягов и эмблем?»

Восток рекою был отрезан,

От остальной за ней земли,

Теченьем берег был изрезан,

И воды быстрые текли,

Не покоришь, умрёшь скорее,

В далёком прошлом короли

Средь одинокого прохода,

Утёса камня над рекой,

По крови Терн они, и рода,

Что во истории виной,

Грехом предательства сияет.

И Ариан Четвёртый, твой

Далёкий предок и прошедший,

Чрез замок этот, по мосту,

В столицу грозную вошедший,

Хранивший высшую мечту,

И на мосту затем и сыном,

Сгоревший череп принят: «Ту

Твердыню дважды проходила,

Года назад была, сейчас,

Но неизменная, следила,

Во том уверена и вас,

Прошу довериться, я знаю».

И продолжая свой рассказ:

«Тому назад четыре века,

Лорд Ариана пропустил,

И Лормов предана опека,

И имя Талион носил,

Лорд пропустивший ту армаду,

Себя он милости лишил.

Во дне сегодняшнем узнала,

Каспара лорда старший сын,

И веха времени сплетала,

Игрой из имени, один,

Остался Талион, забытый,

И средь презрения картин.

Есть мать погибшая знаменье,

Семье он новой чужаком,

Остался, был, отца решенье,

Во доме собственном, теплом,

Не обогретый, блудным сыном,

Во замке хладном, золотом.

Во том не зная изменений,

Иль даже хуже только став,

Нет оснований, преступлений,

Отцом он брошен, средь канав,

Забвенья он презренья тонет,

Реки наследник переправ».

Взяв тишину для размышлений,

А после с трона объявил:

«Нам нужен ключ от укреплений,

И если сын отцу не мил,

То приведи его к востоку,

Час для того уж наступил.

Пусть долгий путь и оставляя,

Усталость, ведаю, но ты,

Нужна Престолу и вверяя,

Гостеприимные черты,

А после следуя указу,

Иди же, вестник, и мосты

Над этой бурною рекою,

Что не даёт мне наступать,

Стань лорду этому звездою,

И новой верности печать,

Душой и телом пусть приемлет,

И Loit, что осень, буду ждать.

Приказ ещё один с тобою,

Найди убогих сыновей,

Судьба наследия бедою,

Им представая, и семей,

Уже не держатся как прежде,

Найди там сирых, и мужей

Что в одиночестве страдают,

Не в силах место отыскать,

Их духи зависти снедают,

Сыны то блудные, призвать,

И став спасением от муки,

Направь их, дева, и пылать

Заставь сынов, и перемены,

Ты обещая им, они,

Во то вгрызаясь, как гиены,

О столь голодные, шагни,

Ты обещанием, грядущим,

Ты души сирых соблазни».

Та дева лик свой преклоняет,

И обещает: «Скоро я,

Туда отправлюсь, засияет,

И цепью ставшая семья,

Порядок времени, оковы,

Их обращу во острия».

«Я благодарен, это зная,

Прошу о западе свой сказ,

Ты продолжай, судьба слепая,

Чужак изгой здесь, ты мой глаз,

Ты моё слово, воля Неба,

Каков был Ворона приказ?»

******************************************************************

Сияет полдень, и ступавший,

На стену севера взошёл,

Своей твердыни, где звучавший,

Где шум реки, и где обрёл,

Ты одиночество: «Желанья,

Нет моего, но я пришёл».

Не встретишь воинов живых,

Героев каменных не зреешь,

Но боль решений здесь былых,

Король Небесный, что посеешь,

Ты в веке прошлом, пожинал,

Потомок ныне: «Ты довлеешь

Закон небесный над душой,

Средь крови чистой обретает,

Король бессмертие, и мной,

Он разделённый, и лишает,

Иного выбора судьба,

То культ востока, убеждает

Сплотиться каждого и я,

Мой трон стоит на той идее,

Но крови чистой то дитя,

Но разве ставшее святее?

Рождали в муках и сыны,

От года к году лишь слабее».

Глаза закрывший, вспоминаешь,

Ты имена шести детей,

Размыты лики, боль узнаешь,

И оживляя призрак дней,

Когда иным казался замок,

И солнце кажется теплей.

«Был Эрих, Фрея, близнецы,

То мои первенцы, прекрасны,

Цветов дарили мне венцы,

Улыбки их, о столь заразны!

Любили книги и очаг…

Мечты о будущем напрасны.

То поздним вечером пришло,

Кровь из ушей и глаз, а руки,

Дрожали, сжаты мной, тепло,

Лишь испаряется, а звуки,

Мольбы о помощи, они…

Но знаком стал рассвет разлуки.

Их длани хладные сжимал,

И обнимать тела пытался,

Я плакал, гневался, взывал,

Прошу вернитесь! Не общался,

С иными днями, ложе их,

И там я с первыми расстался.

А третья Ева, то дитя,

Во сне она, не просыпалась,

И Аделард, четвёртый, чтя,

Все осторожности, касалась,

Рука защиты в миг любой!

Но всё бессмысленно, сгущалась.

Он телом слабый и не встал,

Дар шага так и не познавший,

Леона, пятая, не спал,

В своих объятьях согревавший,

Проснулся утром и узнал,

Что на заре один дышавший.

Шестой был Дитрих и о нём,

И даже вспомнить не посмею,

Рождён зимы холодной днём,

Не потерял, коль не имею,

Родился мёртвым, и тогда,

Как проклинал тогда идею!

Шесть раз поднявшийся сюда,

Поверх их трупов синей тканью,

И Raglum красная звезда,

И замок отданный молчанью,

Разжал я руки и упал,

Во реку свёрток, ставший данью.

Я не желаю вновь терять,

Я не желаю эти слёзы,

Калека жалкий, но менять!

Цель достижимая, не грёзы!

И пусть сгоревшие дома,

И пусть сгоревшие берёзы!»

Во гневе сжавший камня грань,

До белизны и кровью алой,

Как приносящий эту дань,

Фигура кажется усталой,

И постаревшей, и такой,

На фоне мира слишком малой.

«Исток спасение и боль,

Рождённый низшим эгоизмом,

Но я принявший эту роль,

И буду проклят фанатизмом,

Не святость высек на челе,

Сжигал трудом и аскетизмом.

Желаю многое менять,

Отброшу голода знаменье,

Долины подданным объять,

И моря мерное теченье,

Я новый день преподнесу!

О это сладкое виденье!

Король вернётся, и во мне,

Закон былой меня терзает,

Но я возвышусь, и в огне,

Закона выше став, сияет,

Средь ликования, смогу,

И мир калека изменяет!»

А после взгляд поднимешь ты,

На горизонт, что отделяет:

«Востока север, мерзлоты,

От яда друг мой умирает,

Когда отца убил мечом,

Душою верил, он являет

Собой спасение моё,

Но приказал убить жестоко.

Снедает сердце остриё,

В моей твердыне одиноко,

Решенье принявший тогда.

Не подчиняется мне око.

Зачем убийце наблюдать,

Как умирает жертва яда?

Но раз последний, но воззвать!

Искрой последнего мне взгляда,

Мой разум против, но душа!

Убийцы горе и отрада».

Отпустишь камень, наконец,

Явивший муки среди лика:

«Идти я должен, пусть глупец,

И осуждения, и крика,

Приму знамения! Тогда,

И во душе растает пика».

******************************************************************

Крыло, где долго не бывал,

Покои, что не посещаешь,

В чертоги мрачные ступал,

И полутьму ты разрезаешь,

От света скрыта колыбель,

Дверь за собою закрываешь.

Над очагом своей судьбы,

Что есть последнее спасенье,

Фигура жуткой худобы,

Скелету равное сравненье,

И колыбельную без слов,

Изольда пела, утешенье.

В морщинах кожа и давно,

И волос редкий пал на спину,

Былого всё в ней лишено,

Но ты привык, и как рутину,

Ты принимаешь, и взирал,

На духа падшего картину.

«Скажи, Изольда, ты ль молилась,

Безмолвным идолам страниц?»

«Ты прав, Арториус, лишилась

Иной надежды, даже ниц,

Упала я, и я взывала,

Но не увижу мёртвых лиц».

У колыбели замирая,

Ты заглянул во глубину,

И дочь там младшая, живая,

И тем встречавшая весну,

И сном блаженным забываясь,

В защиты матери плену.

«Обед с семьёй ты не делила,

И отвернулась ты от всех».

«За Ирмой только лишь следила,

Дитя последнее, успех,

Я ей пророчу, обещаю,

Ей не познать жестокий грех.

Во Мёртвых Край не забирая,

Её безжалостный Судья,

Не Валан-Хайса поступь злая,

Не равнодушная ладья,

Он не придёт за ней, я знаю,

Нет смерти хладного копья».

«Изольда, ты…я понимаю.

Но по причине я иной,

Тебя я речью прерываю,

И я оставлю трон пустой,

Сей замок скоро покидаю,

И дому нужен голос твой».

И лишь тогда она посмела,

От колыбели взор поднять.

«Покинешь? Но…» — и дрожью тела,

И страх читается, понять,

Трудом ничтожным показалось.

«Но если снова…и опять?»

«Покой, Изольда, сохраняя,

Ты говорила, не придёт,

Судья за ней и усмиряя,

Ты свои страхи, не падёт,

Клинок суда на плечи Ирмы,

Но не забудь других почёт.

Я твой покой затем сминаю,

Хочу напомнить о других,

Два сына, дочь, напоминаю,

Они живые и твоих,

Уже давно речей желают,

И слов желавшие благих.

Я понимаю, ты былыми,

Живёшь ты памятью тех дней,

Живёшь ты мёртвыми, живыми,

Пренебрегаешь, одолей,

В моё отсутствие ступая,

Лишь слово малое пролей.

Винить тебя я не посмею,

Но разделить я не могу,

Путь прозябания, идею,

Напоминаешь мне слугу,

Что лишь склоняется под волей,

Путь безнадёжный, я не лгу».

За словом сим и оставляя,

Но понимает всё она,

За колыбелью наблюдая,

От горя мать давно больна,

Но излечиться не желает,

Но и отнюдь не спасена.

«Моя история привычна,

Я в рабство продан был отцом,

Шестой я сын и тем обычна,

Род не считавший то грехом,

Голодной смерти избежали,

Одним и будет меньше ртом.

Стирая пальцы в кровь трудами,

Гнилая щётка верный друг,

Доску галеры мыл слезами,

И не прощали мне недуг,

От кашля согнут вполовину,

И нет мне помощи вокруг.

Едва я старше стал и цепью,

Прикован ставший к кораблю,

Но лучше так, чем проклят степью,

И быть изгнанником. Петлю,

Сжимавший в пальцах еженощно,

Но повторял, ещё терплю.

Клеймили сталью и угрозы,

Лишь кнут соратник и весло,

Друзья мозоли и занозы,

И лишь вино меня спасло,

На вкус отвратное, но снами,

Забвенье знавший, обрело

Моё желание тем форму,

Кошмар покинуть я желал,

Я благодарен ночи шторму,

Я утонул почти, спасал,

Меня терзающих кнутами,

Мой господин тогда сказал.

Что будет золотом оплачен,

Отныне мой нелёгкий труд,

И я мечтою был охвачен,

Я позабыл вино и блуд,

Копивший золото, купивший,

Свою свободу, но сосуд

Что моим телом назывался,

Покрытый шрамами, клеймом,

Я первый был, я улыбался,

Свободен снова, этим ртом,

Свободы воздух пожирая,

И ставший множеству врагом.

Былым хозяевам не равный,

И взор презрения узрел,

Удар иной был самый главный,

Рабы и братья, ты посмел,

Покинуть общество! Ты чуждый!

От слов я их тогда хладел.

Они предателем считали,

Но я трудом своим обрёл!

Но что им мелкие детали,

Посмевший выше стать, я шёл,

Был чужаком двум граням мира,

И путь тот духу был тяжёл.

И тем, что дальше не гордился,

Но что осталось мне тогда?

С презреньем, злобою смирился,

Не кнут противник, но стыда,

Мне прививали ощущенье,

И так прошествуют года.

Каирм добавили мне имя,

Чтоб каждый помнил обо мне,

Насмешка эта нестерпима,

И каждой чуждый стороне,

Меж двух фронтов я оказался,

И горе вновь топил в вине.

И только после озаренье,

Что даже цепи если снять,

То это рабское мышленье,

Из наших мыслей не изъять,

И не свободы мы хотели.

Рабов и плети рукоять».

— «История Раба». Каирм-Норн.

Haal Mirn, railen Ist Mar.

У сути времени границы,

Где даже Смерти Бледный Конь,

Ступить не смеет, даже птицы,

Встречая солнечный огонь,

Ниц упадут в песок безбрежный,

Проклятьем вечности сожжён.

Бархан песчаный, неизменный,

В пейзаже мёртвом и пустом,

Там дверь из камня, и священный,

И век сам кажется там сном,

Бессмертный узник размышляет:

«Быть ли бессмертию грехом?»

Века лишь числа и названья,

Для потерявшего им счёт,

И не достоин год вниманья,

Во мраке вечности живёт,

И четырёх лишь стен касанья,

И Смерть, спасенье, не придёт.

«Есть неизменное теченье,

Что называю жизнью я,

Лишь бесконечное мгновенье,

Что словно замерло, моя,

Судьба не знает перемены,

И участь бренная, сия

Уж мой рассудок не пугает,

И неба цвет я пусть забыл,

Но это дух мой не терзает,

Себе я странное открыл,

Я тем смирение познавший,

И для себя я всё решил.

Я не стремлюсь познать иное,

Мне столь привычная тюрьма,

Смирился я, и всё земное,

Мне заменяет эта тьма,

Я узник бренный, но признаюсь,

Довольный участью сполна.

Свои желанья потерявший,

И не жалею, что их нет,

И тишине я сей внимавший,

И не желавший я ответ,

Ни на один вопрос, что смеют,

Терзать меня за вечность лет.

И я утративший значенья,

Осталось тело, но оно,

Оно бессмертно, без сомненья,

И умереть не суждено,

Но если так, к чему стремиться?

Иль избегать чего дано?

Не наделённый миром целью,

И не желавший я искать,

Я отдан вечному безделью,

И обречённый лишь дышать,

Но наделён биеньем сердца,

Того ль достаточно? Сказать

Могу ли ныне, что живущий,

Иль быть, достойная судьба?

Чего я сам в грядущем ждущий?

Спасёт стенание? Мольба?

Они даруют просветленье?

С судьбой дарует ли борьба?

Вопросов много, задающий,

Ответа нет, я не искал,

И тем себя я создающий,

Иль даже, кажется, создал,

Моё окончено творенье,

Таким я сам по воле стал.

Мою действительность создавший,

Моё бездействие есть рок,

Я узник, верно, и признавший,

Лишён значения исток,

И выбор мой тому причина,

Не мир, но сам к себе жесток».

«Боль неизменная сестра,

Собою жизни окружает,

В грядущем, ныне и вчера,

Клеймом страданий наделяет,

И обрушая свою власть,

Венцом терновым упрекает.

Длиною в жизнь проходим путь,

На плоти символы рисует,

То есть ошибок наших суть,

И шрам мучений торжествует,

Но лишь подобною тропой,

Достойный жить, и тем ликует.

Длиною в жизнь проходим путь,

На духе символы рисует,

То есть стремлений наших суть,

Нас укрепляет и шлифует,

Мы духа скульпторы и нас,

Стезя страданий не минует.

Лишь до конца пройдённый путь,

Где тела боль и духа муки,

В конце способные взглянуть,

Нас созидают наши руки,

Труда мы нашего венец,

До часа гибельной разлуки».

— «Откровения Верных». Глава Первая. Стих Второй.

Тринадцатый день Мит-Сатин. 1005 год.

Soine Urul Targ.

Замок Пика Севера.

Вдали от нежности весны,

Лишь завывание и стоны,

И снег подобием волны,

Ударит в камня бастионы,

Они покрыты кромкой льда,

И под навесом этой кроны

В одной из башен, в тишине,

И у окна она застыла,

Был лик во солнечном огне,

И на груди она скрестила,

Те длани тонкие, свои,

И даже время позабыла.

В молитве, слов что лишена,

Так герцогиня наблюдает,

Прямая, гордая спина,

Холодный иней застилает,

Покров звенящего стекла,

Но от молитвы отвлекает

Вошедший герцог, исполин,

Во шаге вставший за спиною,

Трещит пылающий камин:

Конец ознакомительного фрагмента.