Армянские мотивы

Сборник, 2021

В сборнике опубликованы рассказы победителей V Международного литературного конкурса «Армянские мотивы», в котором приняли участие 70 авторов из России, Армении, Казахстана, Абхазии, Белоруссии, Грузии, Украины, Литвы, Израиля, США и Канады, а также лучшие работы, поступившие в проект «Единый крест: Россия и Армения». Организатором обоих проектов выступил Российский центр науки и культуры в Ереване.

Летний пейзаж с хачкаром

(рассказ)

Александр Жданов. Россия, Калиниградская область, г. Советск

Поэт, прозаик, художник, искусствовед. Член Союза российских писателей и Творческого союза художников России.

Родился в Баку. По окончании средней школы работал, служил в Армии. В 1982 году окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Преподавал в школе, работал в газете, где прошёл все этапы: корреспондент, заведующий отделом, ответственный секретарь, главный редактор. Публиковался в журналах, в том числе «Нева», «Запад России», «Балтика», «Берега», «Литературная Армения», в интернет-журнале «Твоя глава», в альманахах «Российский колокол», «Литера К», «Эхо». Автор трёх сборников стихов, трёх книг прозы, альбома живописи и графики и трёх учебных пособий по истории изобразительного искусства. Призёр Международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман» — 2018, «Русский Гофман» — 2019 и международного конкурса «Созвездие духовности — 2018». Победитель международного литературного конкурса «Армянские мотивы» (2019).

1

…И ведь красавицей Нину назвать нельзя, а вот не шла из ума. А особенно её глаза — разные: правый глаз был серо-зелёным с карими крапинками, а левый почти фиолетовым. И это почему-то заставляло мужские сердца биться сильнее. А ещё веки у Нины были немного припухшие, и глаза всегда поблёскивали, словно они полны слёз, словно хозяйка их либо вот-вот заплачет, либо уже отплакала. И вся она удивительно была похожа на скрипку: прямая, стройная, с небольшой головой, гордо посаженной на длинную шею. Поэтому, когда Михаил узнал, что Нина скрипачка, нисколько не удивился.

Нина добровольно взяла на себя роль экскурсовода. Тогда собралась группа молодых художников и музыкантов из России, приехавших на молодёжный фестиваль. Гостям предложили обычный туристический маршрут — Гарни, Эребуни, Эчмиадзин. Свозили их и в более отдалённые места. Михаила поразила старая, полуразрушенная часовня с тремя ступеньками. К ней вела узкая тропинка, ограниченная с обеих сторон развалинами когда-то мощных стен. И вокруг только скалы, отливающие фиолетовым цветом, небо и небогатая, но яркая растительность. Зелёный, голубой и фиолетовый — всего три цвета, но как богато играли они!

Художник Рубен Арутчьян

Только после этого, только после того, как новые её знакомые немного прикоснулись к Армении, Нина посчитала возможным отвести гостей к главному мемориалу — Цицернакаберду. И тут Михаил удивил многих. Увидев склонённые над вечным огнём двенадцать пилонов, он спросил:

— А можно, я не пойду туда?

И тут же поправился:

— Вместе со всеми не пойду. Можно мне одному?

Видя недоумение во взгляде Нины, он стал сбивчиво рассказывать. Он уже был здесь, приезжал с родителями подростком, лет пятнадцати. К мемориалу они подошли уже вечером. Темнело. Они стояли у вечного огня под нависающими плитами, мальчик поднял голову. На фоне тёмного неба плиты просматривались уже плохо, но подсвеченные снизу отблесками вечного огня, они, казалось, медленно опускаются на него. И тогда подросток понял всё — он представил себя на дне рва, в который сбрасывают тела убитых и раненых. Он почувствовал себя тем раненым, но ещё живым ребёнком, которого, возможно, тогда, в 1915 году, сбросили в ров и живьём закопали. Он испытал потрясение.

Художник Рубен Арутчьян

Всю эту историю он сейчас рассказал быстро, торопясь, опасаясь, что не поймут. Но его поняли. Нина несколько раз кивнула и сказала очень тихо:

— Да-да, конечно, можно. Пойдёте один.

И он пошёл, и стоял в молчании перед огнём, и вся группа терпеливо ждала его. А в отношениях с Ниной после этого что-то изменилось. Они незаметно и легко перешли на «ты», словно породнились, и, вспоминая его поведение на мемориале, Нина ещё сказала:

— Ты так почувствовал армянскую трагедию, словно сам связан кровно.

— Возможно, и связан, — ответил он. — У меня мама армянка, хотя живём мы в России.

Нина понимающе кивнула. Вечером, прощаясь со всеми у дверей гостиницы, она задержала свою руку в руке Михаила и сказала:

— Завтра у всех свободный день, нет никаких мероприятий. Мы с нашими студентами едем в одно место. Если хочешь, заедем за тобой, заодно познакомишься с моими однокурсниками. Только вставать придётся рано.

Михаил согласно кивнул.

2

Наверное, Нина успела рассказать друзьям о Михаиле, о его вчерашнем поступке. Во всяком случае, когда рано утром он, плохо выспавшийся, вползал в ПАЗик, его встретили не настороженными, а, скорее, заинтересованными взглядами. Перезнакомились быстро, и Михаил сел на свободное место. Он хотел было усесться рядом с Ниной, которую знал лучше других, но уловил её предупреждающий взгляд и понял, скорее даже почувствовал: не стоит этого делать, не в местных традициях сесть рядом с девушкой, с которой познакомился только вчера и у которой, возможно, есть жених. Поэтому он разместился рядом с Эдиком, чернобородым парнем в свитере. Первым делом Эдик поинтересовался:

— Мишик-джан, почему ты только в рубашке? Куртка-свитер — что-нибудь есть? Куда мы едем, холодно будет.

— Есть-есть. Куртка, — похлопал по сумке Миша. — Нина предупредила. А куда мы едем?

— Там увидишь. Одно скажу — к дедушке Месропу едем.

Михаил откинулся на спинку неудобного автобусного сидения. Он планировал подремать в дороге, но за окном мелькали такие удивительные виды, что он достал из сумки небольшой альбомчик, карандаш, примостился, пытаясь на ходу делать наброски.

— Э, зачем не сказал, что ты художник?! Садись сюда, здесь лучше видно, — Эдик пересадил его к окну, а сам занял его место.

И это было кстати. Миша увидел то, чего не мог видеть у себя дома: в небольшой речушке разлеглись буйволы. Из воды торчали лишь их головы и спины. Птицы по-свойски садились на них, буйволы никак не реагировали на эту бесцеремонность, очевидно, считая это ниже своего достоинства, и только изредка величаво поворачивали головы, обозревая округу.

ПАЗик немилосердно трясло: не то что рисовать, усидеть было трудно, но Миша ухитрялся в перерывах между встрясками делать зарисовки. Эдик время от времени заинтересованно заглядывал в альбом.

Автобус тем временем стал подниматься по горному серпантину, и вскоре Михаил ощутил смену климатических зон и понял, насколько прав был Эдик — в салоне становилось свежее. Миша извлёк из сумки куртку и напялил её.

Автобус остановился у сложенного из камня дома. Михаил отметил, что поведение его новых друзей изменилось. Только что в пути они шутили, рассказывали анекдоты, смеялись, а тут тихо вышли и встали на почтительном от дома расстоянии.

Хозяин вышел не сразу. Он медленно приближался, опираясь на массивную, вырезанную из какого-то твёрдого дерева, палку.

— А-а, приехали, детки? — сказал он, добродушно улыбаясь. — И ты, сорванец, здесь, — обратился он уже к Эдику. Все подходили к старику, здоровались, целовали в щёку.

— Нина, детка, иди сюда. Давно тебя не видел, — хозяин был рад каждому. Когда Нина подошла к нему, он тихо спросил, кивая на Мишу:

— Это кто?

— Наш новый друг. Художник. Дедушка Месроп, он хочет вас нарисовать.

— Э! Я кто? Министр? Или знаменитость? Зачем меня рисовать?! — сказал он, сохраняя равнодушие, но чувствовалось, что ему это приятно.

Обрывки фраз долетали до Михаила. Хозяин разговаривал с гостями по-армянски. Вообще-то Михаил считал, что он знает армянский. И мать, и бабушка часто разговаривали с ним, но то был другой язык. Сейчас же он почти не ничего понимал. Нина пришла на выручку:

— Не переживай, я буду твоим переводчиком. Кстати, я сказала, что ты нарисуешь дедушку. Сумеешь?

— Конечно.

Постепенно ему стала понятна сущность всей этой поездки. В группе были студенты консерватории, в основном композиторского и музыковедческого отделений. И поездка была своего рода фольклорной экспедицией. Дедушка Месроп был виртуозом игры на дудуке и мастером, который эти дудуки делает. Будущие композиторы и музыковеды надеялись записать его игру на магнитофон, поговорить с ним. Но брать инструмент в руки хозяин не спешил. Для начала он подозвал двух парней.

— Эдик и ты, Вагик, приблизьтесь. Знаете, что надо делать? — сказал он, протягивая им удочки. Те понимающе кивнули и побежали к горной речке.

— Девочки, — поманил он пальцем девушек, — помогайте моей Ануш. Стол накрыть надо.

Вскоре он раздал поручения всем, кроме Михаила.

— А ты ещё первый раз, ещё ничего здесь не знаешь. Пока походи, посмотри, — всё это он сказал по-русски.

Миша пошёл вглубь двора, надеясь найти какой-нибудь интересный мотив. Сзади подошла Нина:

— У нас есть минут двадцать. Пойдём, кое-что покажу.

Некоторое время они молча поднимались по каменистой тропинке, пока не вышли на небольшое плато, даже холмик, напоминающий перевёрнутую миску с плоским дном. С непривычки Миша тяжело дышал, но сверху открылся такой изумительный вид, что он уже собрался делать зарисовки, но Нина остановила его:

— Нет-нет, я не это хотела показать. Вот смотри.

Она подошла к вертикально стоящему прямоугольному камню, сплошь украшенному изысканной резьбой, но в тончайшей этой вязи легко угадывалось изображение креста. Нина встала рядом с ним.

— Мой любимый, — очень тихо сказала она, осторожно прикасаясь к камню. — Мой любимый хачкар. Хачкары — это наша традиция, наша память, наша боль. В Армении многое — боль. Если хочешь понять Армению, ты должен понять хачкары.

Нина отошла, давая возможность Михаилу увидеть и почувствовать. Ей очень хотелось, чтобы он понял, что именно можно и нужно почувствовать. А Михаила пока больше занимало другое: голубое небо, как и прежде, уходящие вдаль фиолетовые скалы и Нина. Он снова подумал, что Нина очень похожа на скрипку.

— Ну, ладно, — вдруг сказала она, — нам пора, мы слишком надолго уединились Неудобно.

* * *

Во двор дедушки Месропа они с Ниной подоспели вовремя: подготовка к застолью была в полном разгаре. Парни жарили шашлык и форель, пойманную Эдиком и Ваганом, девушки раскладывали на столе помидоры, зелень, хлеб-матнакаш, абрикосы. Сам Месроп сидел в стороне и наблюдал за происходящим, как режиссёр на съёмочной площадке. Миша пристроился неподалёку и делал быстрые зарисовки. На одной он изобразил дедушку Месропа за столом. Из-за плеча заглянул Эдик.

— Рисуешь? А это что, — ткнул он пальцем в набросок.

— Гранаты. Хочу на столе гранаты нарисовать. Колоритный старик — колоритные плоды.

Эдик слегка замялся:

— Колорит — да. Гранаты красивые. Но они больше не для нас, а для наших соседей. Армянский плод — тиран, абрикос. У нас даже дудук делают из абрикосовых черенков. Ты слышал дудук?

— Нет, — честно признался Михаил.

— Завидую тебе. Ты сейчас впервые услышишь, ты откроешь для себя чудо.

А потом было застолье. Немного не таким представлял его себе Михаил по фильмам и книгам. Здесь веселье перемежалось грустью и тоской, а тосты о предках — редкими песнями. Но и песни большей частью были грустными.

А потом хозяин дома извлёк из кожаного футляра дудук, бережно протёр его бархатным лоскутком, осторожно продул и заиграл. И только теперь, слушая эту мелодию, которая вливалась в него не через слух, а сверху, Михаил, как ему показалось, догадался, что имела в виду Нина у хачкара. И другие слова её вспомнил: «Мы можем казаться обидчивыми, высокомерными, спесивыми, но, поверь, это всё внешнее. Слишком часто нам приходилось скрывать свои мысли и чувства».

В гостинице он успел сделать две работы тушью. Обе протянул Нине при расставании, когда участники фестиваля разъезжались. Нина посмотрела на одну, вытянула руку вперёд, ещё раз посмотрела.

— Это дедушка Месроп? Как хорошо ты его нарисовал. Я передам. Ему будет приятно.

Она взяла в руки второй лист. Посмотрела на рисунок, затем на Мишу, потом снова на рисунок.

— Это ты, — Миша почувствовал, что во рту у него пересохло.

— Догадалась. То ли я, то ли скрипка. Оригинально. Но, Миша, так не пойдёт. Я прошу тебя не влюбляться.

— А что, заметно?

— Немного. Вот и прошу не влюбляться. К тому же у меня есть парень, даже жених. Он тоже должен был ехать с нами, но простудился — купался в Севане. А портрет мне нравится. Я заберу его, можно?

— Он твой.

3

Арам позвонил внезапно:

— Приезжай. Ашот мне барана проспорил. Шашлык сделаем, посидим, поговорим… Давай, приезжай.

Приглашение ломало все планы Михаила Аркадьевича, и он попытался отшутиться:

— Баран? Зачем тебе баран? У тебя самого целая отара. Для тебя такой выигрыш не повод…

Но Арам перебил:

— Тут дело принципа. Проспорил — пусть привозит. А ты что — приехать не хочешь? — Михаил уловил в голосе друга зарождающуюся обиду. — Не так часто видимся.

— Нет-нет, о чём ты говоришь? Конечно, приеду, — поспешил заверить его Михаил. В конце концов, не такие уж срочные у него дела, а виделись они с Арамом и его друзьями, действительно нечасто, хотя жили в каких-нибудь двадцати километрах друг от друга.

Однако прийти с пустыми руками было нельзя. Михаил Аркадьевич давно знал: каким бы широким и гостеприимным ни было любое закавказское застолье, заявляться без чего-нибудь к столу считалось неприличным. В другой ситуации он, наверное, долго размышлял бы, что именно взять, с чем не стыдно будет прийти. Лучше всего принести бутылку спиртного. Можно, конечно, взять к армянскому столу вина и ли коньяк, но несколько лет назад, когда Михаил познакомился с Арамом и его друзьями, его просветил Ашот, тот самый, что проспорил барана.

— Ты когда-нибудь обращал внимание, как ведут себя наши армяне в ресторане? — спросил он тогда. — Будут долго обсуждать меню, громко читать названия блюд, причём, с особенной значимостью прочтут какое-нибудь экзотическое название. А потом дружно сойдутся на привычном: закажут шашлык, много зелени и водку.

Поэтому, бросив на заднее сидение своего автомобиля бутылку водки, Михаил спокойно поехал к Араму. Он ехал хорошо знакомой дорогой, обозревал окрестности и вспоминал, как здесь, на одном из этих холмов, он с Арамом и познакомился.

Лет десять назад это было. Михаил писал этюд и вдруг услышал за спиной голос. Человек говорил по телефону. До Михаила долетали даже не слова, а тембр голоса, интонация, но он всё понял и, когда человек, подойдя, поздоровался, Михаил неожиданного для самого себя ответил:

— Барев.^[1]

Он совсем не удивился, встретив в российской провинции армянина. После внезапного и вынужденного переселения народов, начавшегося в девяностые годы, то здесь, то там в России появлялись национальные диаспоры. Не удивился, похоже, и незнакомец.

— Знаешь язык? Откуда сам? — спросил он по-армянски.

Михаилу пришлось отвечать по-русски, мол, сам-то он из России, только вот мама была армянкой, потому и язык знает, но немного. Незнакомец протянул руку:

— Арам Аркадьевич. Но можно просто Арам. Ведь мы, похоже, ровесники.

— Правда? — улыбаясь, протянул руку и Михаил. — Я тоже Аркадьевич. Но можно Миша.

— Договорились. А, знаешь, давай пошли со мной. С друзьями познакомлю. Дорисуешь потом.

И, не дав Михаилу опомниться, стал помогать ему собрать этюдник, краски…

В этот же день произошло то, что, наверное, и сблизило их окончательно. Арам пригласил нового знакомого в дом. Со вкусом обставленная комната, на стенах гравюры. Внезапно Михаил остановился перед графическим портретом тушью — то ли девушка, то ли скрипка. Такого быть не могло: портрет, нарисованный им в молодости, вдруг встретил его.

— Что ты так смотришь? — услышал он голос Арама.

— Нина…

Арам заметно помрачнел:

— Откуда ты её знаешь?

— Познакомились на молодёжном фестивале. С ней и со студентами консерватории. Мы еще к одному замечательному старику заезжали.

— Месропу?

— Месропу.

— Значит, ты тот самый художник? А Нина моя жена. Я тоже должен был поехать с вами, но простудился.

— А как Нина? Где она?

Арам не ответил и перевёл разговор на другую тему.

Гораздо позже всё объяснил Михаилу Ашот, но при этом предупредил:

— Только ты не показывай ему вид, что знаешь, и не говори, что это я тебе сказал.

Из рассказа Ашота следовало, что Нина погибла. Тогда боевые стычки не прекращались. Никто не знал, почему Нина оказалась в приграничном районе, кажется, к родственникам приехала. Она гуляла, и вдруг… Взрыв услышали в деревне все. Прибежали на место. Но что тут можно было сделать? Скорее всего, это была мина, причём, неизвестно, своя или чужая. Арам тогда был в Ереване, когда приехал, гроб был уже закрыт — открывать не стали. Похоронив Нину, Арам перебрался в Россию. Здесь занялся тем, что до него никто не делал: он стал разводить овец.

* * *

У двора Арама Михаил приостановил автомобиль и посигналил. Всё было почти готово: стол накрыт, от мангала идёт ароматный дым. Ашот открыл ворота, Михаил въехал, поставил машину под навес.

— А-а-а! Здравствуй, брат, — Ашот широко улыбался.

— Здравствуй, Ашот-джан. Вот держи, — Михаил протянул ему бутылку.

— Это что? Водка? Э, зачем?! Смотри: в холодильнике полно! — воскликнул он, но бутылку забрал и отнёс в тот самый полный холодильник.

Все словно ждали именно Михаила, и быстро расселись за столом. Последним подошёл Арам, принёс ещё один стул, поставил рядом со своим. На этот стул никто не сел. Все понимали: это стул Нины.

Обычная неловкость начала любого застолья быстро прошла, и всё потекло так, как и должно было быть. Поднимали тосты, выпивали, аппетитно закусывали, говорили, смеялись. А Михаил, по обыкновению наблюдал.

Армянская речь — хороший индикатор образованности, интеллигентности и культуры. Она может звучать грубо, отрывисто, гортанно; говорящий может искажать слова настолько, что звучат они пошло. И такую речь не раз слышал Михаил в детстве. Но, чем образованнее, утончённее человек, тем речь его мягче, плавней, тембр голоса становится бархатным, а гортанность превращается в округлость. Так именно разговаривал Арам. При этом он умеренно жестикулировал. И эти жесты тоже были изящны.

Михаил смотрел на его длинные тонкие пальцы — пальцы музыканта, художника, во всяком случае, человека, не занимающегося тяжёлым физическим трудом. Михаил помнил, как он был поражён, узнав, что Арам разводит овец, и сказал о своём изумлении Араму.

— А кому нужен сегодня музыковед?! — с горечью ответил тот. — Кому сегодня нужны все мои изыскания в области музыки для духовых народных инструментов?! За такие исследования сегодня не только платить не будут, их читать никто не будет. Вот если бы я вывел на сцену голых девок и каждой дал бы в руки дудук, тут заинтересовались бы. Ты же сам всё понимаешь.

Потом Арам улыбнулся и сказал:

— Но ты сильно не переживай. Сам я руками ничего не делаю. Я просто сумел организовать дело. Сейчас у нас хорошая ферма. Мы регулярно продаём шерсть и мясо. И я тебе скажу: люди здесь замечательные. Нас хорошо приняли, нам никто не мешает, никто не попытался устроить пожар на ферме, люди работают у нас. Нас понимают. И мы с тобой друг друга понимаем. Не можем не понимать.

И тут Арам привёл неожиданный довод:

— Мы оба Аркадьевичи. Наших отцов звали одним именем, значит, мы должны хорошо понимать друг друга.

Это было десять лет назад.

А сейчас Михаил смотрел на Ашота, на его друзей, видел, как многое изменилось за эти годы. Ашот, как всегда, плохо брит, а щетина на лице стала совсем седой, а морщины на лбу и щеках ещё глубже. У Арама в растительности — аристократическая разномастность. Совершенно седая — в голубизну — голова, а усы и борода пёстрые, почти чёрные, с небольшими вкраплениями седины. Изменились и двор, и дом. Дом стал добротнее, во дворе больше построек всё каменное, качественное, не сиюминутное. Там дальше, в стороне от двора сама ферма, дела идут неплохо. Неизменным осталось одно — вечная тоска во взгляде Арама.

Размышления Михаила прервал автомобильный сигнал. Племянник Ашота специально приехал за подвыпившими гостями Арама. Вскоре все уехали, а Михаил остался. Выпил он немного, но решил не рисковать и не садиться за руль, тем более, что Арам сам предложил ему остаться до утра.

Они сидели за опустевшим неприбранным столом, Арам сосредоточенно курил, а потом заговорил, будто продолжил прерванный разговор:

— Есть по-армянски слово такое. Хорошее слово. Для армянина, наверное, самое главное — хишатак, память. Мы многое должны помнить. Иначе нас не будет. Вот смотри: во всей Армении населения в несколько раз меньше, чем в одной Москве, а в самой стране армян меньше, чем по всему миру. Пока у нас есть память, мы связаны друг с другом. Поэтому мы так много говорим о предках, о столетнем нашем горе, поэтому мы можем ставить перед столом стулья, на которые никто не сядет. Всё это хишатак.

Михаил невольно взглянул на пустой стул — стул Нины, Арам перехватил взгляд:

— Хочешь спросить, почему я перебрался сюда, почему не остался, не мстил за Нину?

— Не хочу. Христианин не должен мстить.

— При чём тут христианство? Хотя я человек верующий. Я не видел её мёртвой. Я даже не видел, что было в гробу. Гроб был закрыт, заколочен — у нас так не принято, но я пошёл на это. А раз нарушил один адат, почему бы не нарушить другой. Ты пойми, мстить можно за убитого, а Нина живая для меня.

Арам докурил сигарету. Притушил её в пепельнице и шумно поднялся:

— Пойдём — покажу.

За домом на небольшом возвышении Михаил Аркадьевич увидел вертикально стоящий серый камень, украшенный резным узором. Он сразу узнал этот камень.

— Это же хачкар Нины! — воскликнул он. — Как ты его перевёз?

— Это Ашот. Он сделал по фотографии точную копию. Знаешь, какой он хороший каменщик?! Это сейчас он вынужден просто строить, а на самом деле он каменщик-реставратор. Но кому это сейчас надо?! Хорошо, что хоть иногда бывает у него настоящая работа. Когда в областном центре диаспора ставила церковь, его пригласили, или вот этот хачкар. А как ему тяжело было работать. Камни здесь не такие, как у нас. Здесь очень твёрдые, почти гранит, но Ашот справился.

Арам обошёл камень погладил его рукой.

— Подожди немного. Я сейчас, — вдруг сказал он и быстрым шагом пошёл к дому.

Очень быстро он вернулся с продолговатым футляром. Он извлек из него скрипку и стал осторожно настраивать.

— Не знал, что ты играешь, — удивился Михаил. — Ты никогда не говорил.

— Повода не было. Конечно, играю. Это я в консерватории учился на теоретическом отделении, а музучилище я по классу скрипки окончил. Но это особенная скрипка — скрипка Нины. Всё, что у меня от неё осталось, портрет, который ты нарисовал, этот хачкар и скрипка. И хишатак.

Арам заиграл. Это было переложение нескольких народных мелодий, сродни тем, что тридцать лет назад играл студентам дедушка Месроп.

Михаил Аркадьевич слушал игру друга и уже точно знал, что он сделает, когда приедет домой. Дома он достанет из чуланчика, где стоят готовые работы, небольшой старый-старый холст, который он никогда не показывал на выставках, но с которым никогда бы не расстался. Он поставит этот действительно небольшой холст на стул и будет долго смотреть на пейзаж. Он снова увидит звонкое голубое небо, уходящие вдаль фиолетовые скалы, увидит небольшую возвышенность, похожую на перевёрнутую миску, увидит хачкар, а рядом с хачкаром — фигурку девушки. Девушка удивительно похожа на скрипку.

Примечания

1

Барев — здравствуй (арм.).