Возвращение

Аркадий и Борис Стругацкие, 1961

В наши дни уже нельзя писать утопии: мы нашли дорогу в будущее, завоеванное в суровой борьбе, полной тяжких испытаний и жестоких утрат. Мы не мечтаем о коммунистическом обществе; мы строим его своими руками.

Глава первая

Двое с «Таймыра»

Перестарок

Когда помощник вернулся, диспетчер по-прежнему стоял перед экраном, нагнув голову, засунув руки в карманы чуть ли не по локоть. В глубине экрана, расчерченного координатной сеткой, медленно ползла яркая белая точка.

— Где он сейчас? — спросил помощник. Диспетчер не обернулся.

— Прошел над Мадагаскаром, — сказал он сквозь зубы. — Девять мегаметров.

— Девять мегаметров… — повторил помощник. — А скорость?

— Почти круговая… — Диспетчер обернулся: — Ну что ты мнешься! Ну, что там еще?

— Ты, пожалуйста, успокойся, — сказал помощник. — Что уж тут сделаешь… Он задел Главное Зеркало.

Диспетчер шумно выдохнул воздух и, не вынимая рук из карманов, присел на ручку кресла.

— Мерзавец! — пробормотал он.,

— Ну зачем же так… — сказал помощник неуверенно. — Что-нибудь случилось… Неисправное управление…

Они помолчали. Белая точка ползла и ползла, пересекая экран наискосок. Диспетчер сказал:

— Как он смел входить в зону станций с неисправным управлением? Это же подло… И почему он не дает позывные?

— Он подает что-то…

— Это не позывные. Это абракадабра.

— Это все-таки позывные, — тихо сказал помощник. — Все-таки вполне определенная частота…

— «Частота, частота»!.. — сказал диспетчер сквозь зубы.

Помощник нагнулся к экрану, близоруко вглядываясь в цифры координатной сетки. Потом поглядел на часы и сказал:

— Сейчас он пройдет станцию Гамма. Посмотрим, кто это.

Диспетчер угрюмо молчал. Что можно сделать еще думал он. Все сделано. Прекращены все полеты. Запрещены все финиши. Объявлена тревога на всех возлеземных станциях. Турнен готовит аварийные роботы…

Диспетчер нашарил на груди микрофон и сказал:

— Турнен, что роботы? Турнен не спеша отозвался:

— Я рассчитываю выпустить роботов через пять-шесть минут. Когда они отстартуют, я вам дополнительно сообщу.

— Турнен, — сказал диспетчер, — я тебя прошу, не копайся, пожалуйста. Поторопись.

— Я никогда не копаюсь, — ответил Турнен с достоинством. — Но и торопиться напрасно не следует. Я не задержу старт ни на одну лишнюю секунду.

— Пожалуйста, Турнен, — сказал диспетчер. — Пожалуйста!

— Станция Гамма, — сказал помощник. — Даю максимальное увеличение…

Экран мигнул, координатная сетка исчезла. В черной пустоте возникла странная конструкция, похожая на перекошенную садовую беседку с нелепо массивными колоннами. Диспетчер протяжно свистнул и вскочил. Этого он ожидал меньше всего.

— Ядерная ракета! — воскликнул он с изумлением. — Двадцатый век…

— Да-да, — нерешительно проговорил помощник. — Действительно… Я такое где-то видел…

Диковинная конструкция с торчащими из-под купола пятью толстыми трубами-колоннами медленно поворачивалась. Под куполом дрожало лиловое сияние — колонны казались черными на его фоне. Диспетчер медленно опустился на подлокотник кресла. Конечно, это была старинная ядерная ракета. Точнее, ядерный планетолет. Фотонный привод, двуслойный параболический отражатель из мезовещества, водородные двигатели. Полтора столетия назад было много таких планетолетов. Их строили для освоения планет. Солидные, неторопливые машины с пятикратным запасом прочности. «Они долго и хорошо служили, — подумал диспетчер, — но последние из них были демонтированы еще до моего рождения…»

— Действительно… — бормотал помощник. — Изумительно… Как в кино… Оранжереи! — закричал он.

Через экран слева направо быстро прошла широкая серая тень.

— Оранжереи, — прошептал помощник. Диспетчер зажмурился. «Тысяча тонн, — подумал он. — Тысяча тонн — и такая скорость… И хрупкие конструкции внеземных плантаций… Боже мой, боже мой, где же роботы!..»

Помощник сказал хрипло:

— Прошел. Неужели прошел?… Прошел! Диспетчер открыл глаза.

— Где роботы? — заорал он.

У стены на пульте селектора вспыхнула зеленая лампочка, и спокойный, мужественный голос произнес:

— Говорит звездолет «Арго». Капитан Келлог вызывает Главную Диспетчерскую. Прошу финиша на базе Пи-Экс Семнадцать…

Диспетчер, наливаясь краской, открыл было рот, но не успел. В зале телепроектора загремело сразу несколько голосов:

— Назад!..

— «Арго», финиш воспрещен!.. — Капитан Келлог, назад!..

— Главная Диспетчерская капитану Келлогу. Немедленно выйти на любую орбиту четвертой зоны. Не финишировать. Не приближаться. Ждать.

— Слушаюсь, — растерянно отозвался капитан Келлог. — Выйти в четвертую зону и ждать.

Диспетчер, спохватившись, закрыл рот. Было слышно, как в селекторе женский голос убеждал кого-то: «Объясните же ему, в чем дело… Объясните же…» Затем зеленая лампочка на пульте селектора потухла, и все смолкло.

Изображение на экране померкло. Снова появилась координатная сетка, и снова в глубине экрана поползла яркая мерцающая искра.

Раздался голос Турнена:

— Аварийный дежурный диспетчеру. Могу сообщить, что роботы уже стартовали.

В ту же секунду в правом нижнем углу экрана появились еще две светлые точки. Диспетчер нервно-зябко потер ладони.

— Спасибо, Турнен, — пробормотал он.

Две светлые точки — аварийные роботы — ползли по экрану. Расстояние между ними и ядерным перестарком постепенно уменьшалось.

Диспетчер смотрел на ползущую между четкими линиями сетки мерцающую точку и думал, что странный планетолет вот-вот войдет во вторую зону, где густо расположены космические ангары и заправочные станции; что на одной из этих станций работает дочь; что зеркало Главного рефлектора внеземной обсерватории разбито; что этот корабль движется словно вслепую и сигналов он то ли не слышит, то ли не понимает; что каждую секунду он рискует погибнуть, врезавшись в одну из многочисленных тяжелых конструкций или попав в стартовую зону Д-космолетов. Он думал, что остановить слепое и бессмысленное движение этого корабля будет очень трудно, потому что он дико и беспорядочно меняет скорость и роботы могут протаранить его, хотя роботами управляет, наверное, сам Турнен…

— Станция Дельта, — сказал помощник. — Даю максимальное увеличение.

Снова на черном экране появилось изображение неуклюжей громады ядерного планетолета. Вспышки плазмы под его куполом стали неровными, неритмичными, и казалось, что это огромное чудовище судорожно перебирает черными толстыми ногами. Рядом возникли смутные очертания аварийных роботов. Они приближались осторожно, отскакивая при каждом рывке ядерной ракеты.

Диспетчер и помощник глядели во все глаза. Диспетчер, вытянув шею до отказа, шептал:

— Ну, Турнен… Ну… Ну, голубчик… Ну…

Роботы задвигались быстро и уверенно. Цепкие титановые щупальца с двух сторон протянулись к ядерной ракете и вцепились в растопыревные столбы-колонны. Одно из щупалец промахнулось, попало под купол и разлетелось в пыль под ударом плазмы («Ай!» — шепотом сказал помощник). Откуда-то сверху свалился третий робот и вцепился в купол растопыренными блестящими манипуляторами. Ядерная ракета медленно пошла вниз. Мерцающее сияние под ее куполом вдруг погасло.

— Ф-фу… — пробормотал диспетчер и вытер лицо рукавом халата.

Помощник нервно засмеялся.

— Как кальмары — кита, — сказал он (когда-то он работал в Океанской охране). — И куда же его теперь?

Диспетчер спросил в микрофон:

— Турнен, куда ты его ведешь?

— Я веду его на наш ракетодром, — сказал Турнен не спеша. Чувствовалось, что он слегка задыхается. Диспетчер вдруг ясно представил себе его круглое, лоснящееся от пота лицо, освещенное экраном.

— Спасибо, Турнен, — сказал он с нежностью. Он повернулся к помощнику: — Дай отбой тревоги. Выправь график, и пусть возобновляют работу.

— А ты? — жалобно спросил помощник.

— Я лечу туда.

Помощнику тоже хотелось туда, но он только сказал:

— Интересно, из Музея космогации ничего не пропало? — Дело близилось к более или менее благополучному концу, и он был теперь настроен довольно благодушно.

— Ну и вахта! — сказал он. — У меня до сих пор поджилки трясутся…

Диспетчер пощелкал клавишами, и на экране открылась холмистая равнина. Ветер гнал по небу белые рваные облака, рябил темные лужицы между кочками, поросшими чахлой растительностью. В маленьком озерце барахтались утки. Давно здесь не опускались звездолеты, подумал помощник. Ракетодром был почти заброшен с тех пор, как звездоплавание перешло на Д-технику. Д-корабли стартовали только в Пространстве.

— Кто же это все-таки? — сказал диспетчер сквозь зубы.

— Скоро узнаешь, — с завистью ответил помощник.

Утки неожиданно поднялись и редкой стайкой помчались прочь, изо всех сил размахивая крыльями. Облака закрутились воронкой, смерч воды и пара поднялся из центра равнины. Исчезли холмы, исчезло озерцо, понеслись в облаках бешеного тумана вырванные с корнем чахлые кустики. Что-то огромное и темное мелькнуло на мгновение в клубящейся мгле, что-то вспыхнуло алым заревом, и видно было, как холм на переднем плане задрожал, вспучился и медленно перевернулся, как слой дерна под лемехом мощного плуга.

— Ай-яй-яй! — проговорил помощник, не сводя глаз с экрана.

Но он уже не видел ничего, кроме быстро проплывающих белых и серых облаков пара.

Когда вертолет опустился в сотне метров от края исполинской воронки, пар уже успел рассеяться. В центре воронки лежал на боку ядерный корабль, толстые тумбы реакторных колец его непривычно глупо и беспомощно торчали в воздухе. Рядом лежали, зарывшись наполовину в горячую жидкую грязь, вороненые туши аварийных роботов. Один из них медленно втягивал под панцирь свои механические лапы. Над воронкой дрожал горячий воздух.

— Нехорошо! — пробормотал кто-то, пока они выбирались из вертолета.

Над головами мягко прошуршали винты — еще несколько вертолетов пронеслись в воздухе и сели неподалеку.

— Пошли, — сказал диспетчер, и все потянулись за ним.

Они спустились в воронку. Ноги по щиколотку уходили в горячую скользкую жижу. Они не сразу увидели человека, а когда увидели, то разом остановились.

Он лежал ничком, раскинув руки, уткнув лицо в мокрую разрыхленную горячую землю, прижимаясь к ней всем телом и дрожа, как от сильного холода. На нем был странный костюм, измятый, словно изжеванный, непривычного вида и расцветки, и сам человек был рыжий, ярко-рыжий, и он не слышал их шагов. А когда к тему подбежали, он поднял голову, и все увидели его лицо, бело-голубое и грязное, пересеченное через губы багровым шрамом. Кажется, этот человек плакал, потому что его синие запавшие глаза блестели, и в этих глазах была сумасшедшая радость и страдание. Его подняли, подхватив под руки, и тогда он заговорил.

— Доктора, — сказал он глухо и невнятно: ему мешал шрам, пересекающий губы. Сначала никто не понял его, никто не понял, какого доктора ему нужно, и только через несколько секунд все поняли, что он просил врача.

— Доктора, скорее… — сказал человек. — Штурману Кондратьеву очень плохо…

Он переводил расширенные глаза с одного лица на другое и вдруг улыбнулся:

— Здравствуйте, праправнуки…

От улыбки затянувшийся шрам открылся, и на губах повисли густые красные капли, и все подумали, что этот человек улыбался в последний раз очень давно. В воронку, скользя и спотыкаясь, спускались люди в белых халатах.

— Доктора, — повторил рыжий и обвис на поддерживавших его руках, запрокинув бело-голубое грязное лицо.

Злоумышленники

Четверка обитателей 18-й комнаты была широко известна в пределах Аньюдинской школы. Это было вполне естественно. Такие таланты, как совершенное искусство подражать вою гигантского ракопаука с планеты Пандора, способность непринужденно рассуждать о девяти способах экономии горючего при межзвездном перелете и умение одиннадцать раз подряд присесть на одной ноге, не могли остаться незамеченными, а все эти таланты не были чужды обитателям 18-й.

История 18-й началась еще тогда, когда их было всего трое и у них не было еще ни отдельной комнаты, ни своего учителя. Но уже тогда Генка Комов, известный более под именем «Капитан», пользовался неограниченным авторитетом у Поля Гнедых и Александра Костылина. Поль Гнедых — он же Полли или даже Либер Полли — был известен как большой личной хитрости человек, способный на все. Александр Костылин был, несомненно, добродушен и стяжал себе славу в битвах, связанных с применением не столько ума, сколько физической силы. Он терпеть не мог, когда его звали попросту Костылём (и не скрывал этого), но охотно отзывался на кличку «Лин». Генка Капитан, в совершенстве изучивший популярную книгу «Трасса в Пространстве», знал много разных полезных вещей, был, судя по всему, способен без труда починить фотонный отражатель, не меняя курса космолета, и неутомимо вел Лина и Полли к славе. Так, например, широкую известность получили испытания нового вида топлива для ракет, проведенные под его руководством в школьном парке. Фонтан густого дыма взлетел выше самых высоких деревьев, а грохот взрыва могли слышать все, кто находился в этот момент на территории школы. Это был незабвенный подвиг, и долго еще после этого Лин щеголял длинным шрамом на спине и везде ходил голый по пояс, так что шрам был открыт взорам завистников. Именно эта тройка возродила древние игры африканских племен — прыжки с деревьев на длинных веревках, заменяющих (как показал опыт — недостаточно) лианы. Они же ввели в употребление сварку пластиков, из которых была сделана одежда, и неоднократно использовали это умение для обуздания невыносимой гордости старших товарищей, которым было разрешено плавание в масках и даже с аквалангами. Однако все эти подвиги хотя и покрывали их славой, но не приносили желанного удовлетворения, и тогда Капитан решил принять участие в работе кружка юных космонавтов, открывавшей блестящие перспективы кручения на перегрузочной центрифуге и возможность добраться до таинственного датчика космогационных задач.

С огромным изумлением Капитан обнаружил в кружке своего сверстника — Михаила Сидорова, по ряду причин именуемого также Атосом. Атос казался Капитану человеком надменным и пустоголовым, но первая же серьезная беседа с ним показала, что он несомненно по своим качествам превосходит некоего Вальтера Сароняна, находившегося тогда с тройкой в полуприятельских отношениях и занимавшего четвертую койку в только что выделенной 18-й комнате.

Исторический разговор выглядел примерно так. «Что ты думаешь о ядерном приводе?» — осведомился Генка. «Старьё», — кратко ответствовал Атос. «Согласен, — сказал Капитан и посмотрел на Атоса с интересом. — А фотонно-аннигиляционный?» — «Так себе», — сказал Атос, грустно покачав головой. Тогда Генка задал ему свой коронный вопрос: какие системы представляются более обещающими — гравигенные или гравизащитные. «Я признаю только Д-принцип», — высокомерно объявил Атос. «Гм, — сказал Генка. — Ладно, пойдем в восемнадцатую, я познакомлю тебя с экипажем». — «Это с твоими-то ослами?» — поморщился Атос-Сидоров, но пошел.

Через неделю, не вынеся угроз и насилия, из 18-й с разрешения учителя бежал Вальтер Саронян, и на его месте водворился Атос. После этого Д-принцип и идея межгалактических перелетов воцарились в умах и сердцах 18-й прочно и, казалось, навсегда. Так возник экипаж суперкосмолета «Галактион» в составе: Генка — капитан, Атос-Сидоров — штурман и кибернетист, Либер Полли — ВМ-оператор, Сашка Лин-бортинженер и охотник. Экипаж исходил светлыми надеждами и чрезвычайно конкретными планами. Были созданы генеральные проекты суперкосмолета «Галактион», разработан устав и принят совершенно секретный знак, по которому члены экипажа должны были узнавать друг друга, — особым образам сложенные пальцы на правой руке. Угроза близкого и неминуемого вторжения нависла над туманностями Андромеды, Месье 33 и другими. Так прошел год.

Первый удар нанес Лин, бортинженер и охотник. Со свойственным ему легкомыслием он спросил у отца, прилетевшего в отпуск с внеземного завода безгравитационного литья, с каких лет принимают в космолетчики. Ответ был столь ужасен, что 18-я отказалась ему поверить.

Хитроумный Полли подговорил своего младшего брата-малька задать тот же вопрос кому-нибудь из учителей. Ответ был тот же. Покорение галактик откладывалось на практически бесконечный срок-лет на десять. Наступила короткая эпоха смятений, ибо новость сводила к нулю тщательно разработанный проект «Цветущая сирень», согласно которому 18-я в полном составе должна была тайно погрузиться на борт межпланетного танкера, идущего на Плутон. Капитан рассчитывал объявиться через неделю после старта и автоматически слить свой экипаж с экипажем танкера.

Следующий удар был менее неожиданным, но зато гораздо более тяжелым. Именно в эту эпоху смятений экипаж «Галактиона» вдруг как-то сразу осознал — узнал он об этом гораздо раньше, — что в мире наибольшим почетом пользуются, как это ни странно, не космолетчики, не глубоководники и даже не таинственные покорители чудовищ — зоопсихологи, а врачи и учителя. В частности, выяснилось, что в Мировом Совете — шестьдесят процентов учителей и врачей. Что учителей все время не хватает, а космолетчиками хоть пруд пруди. Что, не будь врачей, плохо бы пришлось глубоководникам, а отнюдь не наоборот. Все эти, а также и многие другие того же рода разрушительные сведения были доведены до сознания экипажа ужасающе будничным образом: на самом обыкновенном телевизионном уроке по экономике и, что самое страшное, ни в малейшей степени не были опровергнуты учителем.

Третий и окончательный удар нанесли сомнения. Бортинженер Лин был пойман Капитаном за чтением «Курса простудных заболеваний в детском возрасте» и в ответ на резкий выпад нахально заявил, что намерен впредь приносить людям конкретную пользу, а не сомнительные сведения из жизни космических пространств. Капитан и штурман были вынуждены применить крайние меры убеждения, под давлением которых отступник признал, что детский врач из него все равно не получится, тогда как в качестве бортинженера или, на худой конец, охотника у него еще есть шансы стяжать себе бессмертную славу. На протяжении экзекуции хитроумный Либер Полли сидел в углу и молчал, но с той поры взял за правило при малейшем нажиме шантажировать экипаж бессвязно-язвительными угрозами типа «сбегу в ларингологи» или «пусть учитель скажет, кто прав». Сашка Лин, слушая это, завистливо сопел. Сомнения разъедали экипаж «Галактиона». Сомнения грызли душу Капитана.

Помощь пришла из Большого Мира. Группа ученых, работавших на Венере, закончила и предложила на рассмотрение Мирового Совета практический проект дистилляции атмосферного покрова Венеры с целью ее дальнейшей колонизации. Мировой Совет рассмотрел проект и одобрил его. Очередь была за пустынями Венеры, за большой страшной планетой, которую надо было сделать Второй Землей. Мир взрослых взялся за дело — строились новые машины, аккумулировались мощности, население Венеры стремительно росло. А в 18-й комнате Аньюдинской школы под любопытствующими взорами экипажа капитан «Галактиона» лихорадочно работал над проектом плана «Октябрь», сулящего невиданный размах идей и выход из тяжелого кризиса.

Проект был закончен через три часа после опубликования призыва Мирового Совета и представлен на рассмотрение экипажа.

План «Октябрь» поражал краткостью и насыщенностью информацией:

1) за четыре декады изучить производственно-технические данные стандартных атмосферогенных агрегатов;

2) по истечении указанного срока ранним утром — чтобы не беспокоить дежурного по школе — покинуть школу и добраться до Аньюдинской ракетной станции, где в неизбежной сумятице при посадке проникнуть в грузовой трюм какого-нибудь корабля возлеземных сообщений и затаиться до финиша;

3) там видно будет.

План был встречен возгласами «Виу-вирулли!» и одобрен тремя голосами при одном воздержавшемся. Воздержавшимся был благородный Атос-Сидоров. Глядя на далекий горизонт, он с необыкновенным презрением отозвался о «поганых агрегатах» и о «бредовой затее» и сказал, что только чувства товарищества и взаимопомощи удерживают его от резкой критики плана. Однако он гогов не возражать и даже берется обдумать некоторые аспекты ухода, что никак, впрочем, не следует понимать как согласие на отказ от Д-принципа ради каких-то зловонных дистилляторов. Капитан промолчал и отдал приказ приниматься за дело. Экипаж принялся за дело.

В 18-й комнате Аньюдинской школы шел урок географии. В экране учебного стереовизора полыхала молниями палящая туча над Парикутином, мелькали свистящие лапилли, и из кратера высовывался красный язык лавового потока, похожий на наконечник стрелы. Речь шла о науке вулканологии, о вулканах вообще и непокоренных вулканах в частности. Среди серых нагромождений застывшей неведомо когда магмы белели аккуратные купола вулканологической станции Чипо-Чипо.

Перед стереовизором сидел Сашка Лин и, не сводя глаз с экрана, лихорадочно объедал ногти на правой и на левой руке попеременно. Он опоздал. Утро и половину дня он провел на спортплощадке, проверяя высказанное вчера учителем предположение, что максимальная высота прыжка должна относиться к максимальной длине прыжка приблизительно как единица к четырем. Лин прыгал и в длину и в высоту до тех пор, пока не потемнело в глазах. Тогда он вынудил заняться этим делом нескольких малышей и загонял их совершенно, но полученный материал показывал, что предположение учителя близко к истине. Теперь Лин наверстывал упущенное и смотрел те уроки, которые экипаж уже выучил утром.

Генка Капитан за своим столом у передней прозрачной стены комнаты сосредоточенно копировал чертеж двухфазной кислородной установки средней мощности. Либер Полли лежал на своей кровати (что делать днем не рекомендовалось), притворяясь, что читает пухлую книгу в унылой обложке: «Введение в эксплуатацию атмосферогенных агрегатов». Штурман Атос-Сидоров стоял у своего стола и думал. Это было его любимое занятие. Одновременно он с брезгливым интересом наблюдал за действиями Лина, поглощенного географией.

За прозрачной стеной под ласковым солнцем желтел песок и шумели стройные сосны. Над озером торчала сверкающая вышка для прыжков с длинным гибким трамплином.

Голос преподавателя принялся рассказывать, как был погашен вулкан Стромболи, и Сашка Лин забылся совершенно. Теперь он объедал ногти на обеих руках одновременно. Благородные нервы Атоса не выдержали.

— Лин, — сказал он, — перестань глодать.

Лин, не оборачиваясь, досадливо передернул плечами.

— Он голоден! — оживившись, заявил Поль.

Он поднялся на кровати, чтобы развить тему, но тут Капитан медленно повернул лобастую голову и посмотрел на него.

— Ну чего, чего… — сказал Поль. — Я же читаю. «Производительность АГК-П составляет шестнадцать кубометров озонированного кислорода в час. Метод страти-фи-кации позволяет…»

— Про себя! — посоветовал Атос,

— Вот уж тебе он, по-моему, не мешает, — сказал Капитан железным голосом.

— По-твоему — нет, по-моему — да, — сказал Атос-Сидоров.

Взгляды их скрестились. Поль с наслаждением наблюдал за развитием инцидента. «Введение в…» надоело ему до последней степени.

— Как хочешь, — сказал Капитан. — Только я не собираюсь один за всех вас работать. А ты, Атос, вообще ничего не делаешь. И вообще пользы от тебя, как от козла.

Штурман презрительно усмехнулся и не счел необходимым отвечать. В этот момент экран погас, и Лин повернулся, затрещав стулом.

— Ребята! — сказал он. — Виу, ребята! Поехали туда.

— Поехали! — вскричал Поль и вскочил.

— Куда — туда? — спросил Капитан зловеще.

— На Парикутин! На Мон-Пеле! На…

— Хватит! — заорал Капитан. — Все вы подлые предатели! Мне с вами надоело возиться! Я ухожу один, а вы убирайтесь, куда вам охота. Понятно?

— Фи, Капитан! — произнес Атос с большим изяществом.

— Сам ты фи, понял? Одобряли план, вопили «виу виу», а теперь кто куда? А мне с вами вообще надоело возиться. Я уж лучше договорюсь с Наташкой или с этим болваном Вальтером, понятно? А вы все катитесь колбаской. Чихал я на вас, и все!..

Капитан повернулся спиной и стал яростно копировать чертеж. Наступило тяжелое молчание. Полли тихонько улегся и принялся старательно изучать «Введение в…». Атос поджал губы, а тяжеловесный Лин поднялся и сунув руки в карманы, прошелся по комнате.

— Генка, — сказал он нерешительно. — Капитан, ты… это… Брось, чего ты?

— Отправляйтесь на свой Мон-Пеле, — пробормотал Капитан. — На свой Парикутин. Обойдемся…

— Капитан… Как же это?… Вальтеру нельзя рассказывать, Генка!

— Очень даже можно… И скажу. Пусть он болван, да хоть не предатель…

Не вынимая рук из карманов, Лин пробежался по комнате.

— Ну чего ты, Капитан? Ну, вот Полли уже зубрит!

— «Полли, Полли»! Хвастун твой Полли. А на Атоса я вообще чихал. Подумаешь, штурман «Галактиона»! Трепло.

Лин обратился к Атосу:

— Ты правда, Атос, чего-то… Нехорошо, знаешь… Мы все стараемся…

Атос изучал лесистый горизонт.

— Что вы все раскудахтались? — вежливо осведомился он. — Если я сказал — иду, значит, я иду. Я, по-моему, еще никогда не врал. И еще никого не предавал.

— Это ты брось, — грозно сказал Лин. — Капитан говорит верно. Ты бездельничаешь, и это, знаешь, свинство…

Атос повернулся и прищурился.

— А ну-ка, ты, деляга, — сказал он. — Почему «Зубр» хуже АГК-7 в условиях азотистого избытка?

— А? — растерянно сказал Лин и посмотрел на Капитана.

Капитан чуть поднял голову.

— А какие есть девять пунктов про эксплуатацию «Айрон Три»? — спрашивал Атос. — А кто первый изобрел окситан? Не знаешь, трудяга! А в каком году? А?

Это был Атос — великий человек, несмотря на многочисленные свои недостатки. В комнате стояла благоговейная тишина, только Поль Гнедых яростно листал страницы «Введения».

— Мало ли кто чего изобрел первый, — неубедительно пробормотал Лин и беспомощно уставился на Капитана.

Капитан встал. Капитан подошел к Атосу и ткнул его кулаком в живот,

— Молодчага, Атос, — заявил он. — Я, дурак, думал, что ты бездельничаешь.

— Бездельничаешь!.. — сказал Атос и ткнул Капитана в бок. Он принимал извинение.

— Виу, ребята! — провозгласил Капитан. — Держать курс на Атоса! Фидеры на цикл, звездолетчики! Бойтесь легенных ускорений. Берегите отражатель. Пыль сносит влево. Виу!

— Виу-вирулли! — взревел экипаж «Галактиоиа». Капитан повернулся к Лину.

— Бортинженер Лин, — сказал он, — какие есть вопросы по географии?

— Нету, — отрапортовал бортинженер.

— Что у нас еще сегодня?

— Алгебра и труд, — сказал Атос.

— Вер-рно! Поэтому начнем с борьбы. Первая пара будет: Атос — Лин. А ты, Полли, иди приседай, у тебя йоги слабые.

Атос приеялся готовиться к борьбе.

— Не забыть бы спрятать материалы, — сказал он. — Пораскидали всё, учитель увидит.

— Ладно, все равно завтра уходим. Поль сел на кровати и отложил книжку.

— А тут не написано, кто изобрел окситан.

— Эл Дженкинс, — сказал Капитан не задумываясь. — В семьдесят втором.

Учитель Тения пришел в 18-ю, как всегда, в четыре часа дня. В комнате никого не было, но в душевой обильно лилась вода, слышалось фырканье, шлепанье и ликующие возгласы: «Виу, виу-вирулли!» Экипаж «Галактиона» мылся после занятий в мастерских.

Учитель прошелся по комнате. Многое было здесь знакомым и привычным. Лин, как всегда, раскидал одежду по всей комнате. Одна его тапочка стояла на столе Атоса и изображала несомненно яхту. Мачта была сделана из карандаша, парус — из носка. Это, конечно, работа Поля. По этому поводу Лин будет сердито бурчать: «Не воображай, что это очень остроумно, Полли…» Система прозрачности стен и потолка расстроена, и сделал это Атос. Клавиша поставлена у него в изголовье, и, ложась спать, он с ней играет. Он лежит и нажимает ее, и в комнате то становится совсем темно, то появляется ночное небо и луна над парком. Обычно клавиша портится, если Атоса никто не остановит. Судьба Атоса сегодня — чинить систему прозрачности.

На столе у Лина бедлам. На столе у Лина всегда бедлам, и тут ничего не поделать. Это именно тот случай, когда бессильны и выдумки учителя, и весь мощный аппарат детской психологии.

Как правило, все новое в комнате связано с Капитаном. Сегодня у него на столе чертежи, которых раньше не было. Это что-то новое, значит, об этом надо подумать. Учитель Тенин очень любил новое. Он присел к столу Капитана и принялся рассматривать чертежи.

Из душевой доносилось:

— А ну подбавь холодненькой, Полли!

— Не надо! Холодно! Простужусь!

— Держи его, Лин, пусть закаляется!

— Атос, дай терку…

— Где мыло, ребята?

Кто-то с грохотом валится на пол. Вопль:

— Какой дурак кинул мыло под ноги?! Хохот, крики «виу».

— Страшно остроумно! Как вот врежу!..

— Но-но! Втяни манипуляторы, ты!..

Учитель просмотрел чертежи и положил их на место. Увлечение продолжается, подумал он. Теперь кислородный обогатитель. Мальчики здорово увлеклись Венерой. Он встал и заглянул под подушку Поля. Там лежало «Введение в…» «Введение» было основательно зачитано. Учитель задумчиво перелистал страницы и положил книгу на место. Даже Поль, подумал он. Странно.

Теперь он видел, что на столе Лина нет боксерских перчаток, которые валялись там регулярно и непременно изо дня в день в течение двух последних лет. Над кроватью Капитана не было фотографии Горбовского в вакуум-скафандре, а стол Поля был пуст.

Учитель Тенин понял все. Он понял, что они хотят удрать, и он понял, куда они хотят удрать. Он понял даже, когда они хотят удрать. Фотографии нет — значит, она в рюкзаке Капитана. Значит, рюкзак уже собран. Значит, они уходят завтра утром, пораньше. Потому что Капитан любит делать все обстоятельно и никогда не откладывает на завтра то, что можно сделать сегодня. Кстати, рюкзак Поля наверняка еще не готов: Поль предпочитает все делать послезавтра. Значит, они уходят завтра и уходят через окно, чтобы не беспокоить дежурного. Они очень не любят беспокоить дежурного.

Учитель заглянул под кровати. Рюкзак Капитана был упакован с завидной аккуратностью. Под кроватью Поля валялся рюкзак Поля. Из рюкзака торчала любимая рубашка Поля — без ворота, в красную полоску. В стенном шкафу покоится с величайшей тщательностью сплетенная из простынь лестница — несомненно, творение Атоса.

Так… Значит, надо думать. Учитель Тенин помрачнел и повеселел одновременно.

Из душевой выкатился Поль в одних трусах, увидел учителя и прошелся колесом.

— Неплохо, Поль! — воскликнул учитель. — Но не гни ноги, мальчик!

— Виу! — завопил Поль и прошелся колесом в обратную сторону. — Учитель, космолетчики! Учитель пришел!

Он всегда забывал поздороваться.

Экипаж «Галактиона» ринулся в комнату и застрял в дверях. Учитель Тенин смотрел на иих и думал… ничего ие думал. Он очень любил их. Он всегда любил их. Всех. Всех, кого вырастил и выпустил в Большой Мир. Их было много, и лучше всех были эти. Потому что они были сейчас. Они стояли руки по швам и смотрели на него так, как ему хотелось. Почти так.

— Ка те те у эс те ха де, — просигналил учитель. Это означало: «Экипажу „Галактиона“. Вижу вас хорошо. Нет ли пыли по курсу?»

— Те те ку у зе це, — вразноголосицу ответил экипаж. Они тоже видели хорошо, и пыли по курсу почти не было.

— Облачиться! — скомандовал учитель и уставился на свой хронометр.

Экипаж с треском кинулся облачаться.

— Где мой носок?! — заорал Лин и увидел яхту. — Не воображай, что это остроумно, Полли… — проворчал он.

Облачение длилось 39 секунд с десятыми, последним облачился Лин.

— Свинство, Полли, — ворчал он. — Остроумец!.. Потом все сели кто куда, и учитель сказал:

— Литература, география, алгебра, труд. Так?

— И еще немножко физкультуры, — добавил Атос.

— Несомненно, — сказал учитель. — Это видно по твоему опухшему носу. Кстати, Поль до сих пор сгибает ноги. Саша, ты должен показать ему.

— Ладно, — сказал Лин с удовольствием. — Но он туповат, учитель.

Поль ответил немедленно:

— Лучше быть туповатым в колене, чем тупым, как полено!..

— Три с плюсом, — учитель покачал головой. — Не слишком грамотно, но идея ясна. Годам к тридцати ты, может быть, и научишься острить, Поль, но и тогда не злоупотребляй этим.

— Постараюсь, — скромно сказал Поль.

Три с плюсом не так уж плохо, а Лин сидит красный и надутый. К вечеру он придумает ответ.

— Поговорим о литературе, — предложил учитель Тенин. — Капитан Комов, как поживает твое сочинение?

— Я написал про Горбовского, — сказал Капитан и полез в свой стол.

— Чудесная тема, мальчик! — сказал учитель. — Будет очень хорошо, если ты справился с ней.

— Ничего он с ней не справился, — заявил Атос. — Он считает, что в Горбовском главное — умение.

— А ты что считаешь?

— А я считаю, что в Горбовском главное — смелость, отвага.

— Полагаю, ты неправ, штурман, — сказал учитель. — Смелых людей очень много. Среди космолетчиков вообще нет трусливых. Трусы просто вымирают. Но десантников, особенно таких, как Горбовский, — единицы. Прошу мне верить, потому что я-то знаю, а ты пока нет. Но и ты узнаешь, штурман. А что написал ты?

— Я написал про доктора Мбога, — сказал Атос.

— Откуда ты узнал о нем?

— Я дал ему книжку про летающих пиявок, — объяснил Поль.

— Отлично, мальчики! Все прочли эту книгу?

— Все, — сказал Лин.

— Кому она не понравилась?

— Всем понравилась, — сказал Поль с гордостью. — Я выкопал ее в библиотеке.

Он, конечно, забыл, чго рекомендовал ему эту книгу учитель. Он всегда забывал такие мелочи, он очень любил «открывать» книги. И он любил, чтобы все об этом знали. Он любил гласность.

— Молодец, Поль! — сказал учитель. — И ты, конечно, тоже написал о докторе Мбога?

— Я написал стихи!

— Ого, Поль! И тебе не страшно?

— А чего бояться? — сказал Поль небрежно. — Я читал их Атосу. Он ругал только по мелочам. Так… чуть-чуть.

Учитель с сомнением посмотрел на Атоса:

— Гм! Насколько я знаю штурмана Сидорова, он редко отвлекается на мелочи. Посмотрим, посмотрим… А ты, Саша?

Лин молча сунул учителю толстую тетрадь. На обложке растопырилась чудовищная клякса.

— Званцев, — объяснил он. — Океанолог.

— Это кто? — спросил Поль ревниво.

Лин посмотрел на него с ужасающим презрением и промолчал. Поль был сражен. Это было невыносимо. Более того: это было ужасно. Он представления не имел о Званцеве, океанологе.

— Ну, славно, — сказал учитель и сложил тетради вместе. — Я прочту и подумаю. Поговорим об этом завтра…

Он сразу пожалел, что сказал это. Капитана так и перекосило при слове «завтра». Мальчику очень противно лгать и притворяться. Не надо их мучить, следует быть осторожнее в выражениях. Мучить их не за что, они же не задумали ничего плохого. Им даже ничего не грозит: их не пустят дальше Аньюдина. Но им придется вернуться, а вот это по-настоящему неприятно. Вся школа будет смеяться над ними. Ребятишки иногда бывают злы, особенно в таких вот случаях, когда их товарищи вообразят, что могут что-то, чего не могут все. Он подумал о великих насмешниках из 20-й и 72-й и о веселящихся мальках, которые прыгают с гиком вокруг плененного экипажа «Галактиона» и разят насмерть…

— Кстати, об алгебре, — сказал он. (Экипаж улыбнулся. Экипаж очень любил это «кстати». Оно казалось им восхитительно нелогичным.) — В мое время лекции по истории математики читал один очень забавный преподаватель. Он становился у доски, — учитель стал показывать, и начинал: «Еще древние греки знали, что (а + b)2 равно а2 плюс 2ab плюс… — учитель заглянул в воображаемые записи, — плюс… э-э-э… b2…»

Экипаж залился смехом. Матёрые космолетчики самозабвенно глядели на учителя и восторгались Этот человек казался им великим и простым, как мир.

— А теперь смотрите, какие любопытнейшие вещи происходят иногда с (а + b)2, — сказал учитель и сел, и все столпились вокруг него.

Начиналось то, без чего экипаж жить уже не мог, а учитель не захотел бы, — приключения чисел в Пространстве и Времени. Ошибка в коэффициенте сбивала корабль с курса и кидала его в черную бездну, откуда нет возврата человеку, поставившему плюс вместо минуса перед радикалом; громоздкий, ужасающего вида полином разлагался на изумительно простые множители, и Лин огорченно вопил: «Где были мои глаза? Как просто-то!»; звучали странные торжественно-смешные строфы Кардано, описавшего в стихах свой способ решения кубических уравнений; изумительно таинственная вставала из глубины веков загадочная история Великой Теоремы Ферма…

Потом учитель сказал:

— Хорошо, мальчики. Теперь я вижу: если вы сведете все ваши жизненные проблемы к полиномам, они будут решены. Хотя бы приближенно…

— Хотел бы я свести их к полиномам, — вырвалось у Поля, который вдруг вспомнил, что завтра его здесь не будет и с учителем придется расстаться, может быть, навсегда.

— Я тебя понимаю, товарищ ВМ-оператор, — ласково сказал учитель. — Самое трудное — правильно поставить вопрос. Остальное сделают за вас шесть веков развития математики… А иногда можно обойтись и без математики. — Он помолчал. — А что, мальчики, не сразиться ли нам в «четыре-один»?

— Виу! — взвыл экипаж и кинулся вон из комнаты, потому что для сражения в «четыре-один» нужен был простор и мягкая почва под ногами.

«Четыре-один» игра тонкая, требующая большого ума и отличного знания старинных приемов самбо. Экипаж вспотел, а учитель разорвал куртку и здорово поцарапался. Потом все сели под сосной на песок и принялись отдыхать.

— Такая вот царапина, — сообщил учитель, рассматривая ладонь, — на Пандоре вызвала бы аварийный сигнал. Меня бы изолировали в медотсеке и утопили бы в вирусофобах.

— А если бы вас кусанул за руку ракопаук? — сладко замирая, спросил Поль.

Учитель посмотрел на него.

— Ракопаук кусает не так, — сказал он. — Ему руку в пасть ие клади. Между прочим, сейчас профессор Карпенко работает над интереснейшей вещью, по сравнению с которой все вирусофобы — детская игра. Вы слыхали про биоблокаду?

— Расскажите! — экипаж навострил уши.

Учитель стал рассказывать про биоблокаду. Экипаж слушал так, что Тенииу было жалко, что мир слишком велик и нельзя рассказать им сейчас же обо всем, что известно и что неизвестно. Они слушали не шевелясь и глядели ему в рот. И все было бы очень хорошо, но он помнил, что лестница из простыни ждет в шкафу, и знал, что Капитан — Капитан уж во всяком случае! — тоже помнит это. «Как их остановить? — думал Тенин. — Как?» Есть много путей, но все они нехороши, потому что надо не просто остановить, надо заставить понять, что нельзя не остановиться. И один хороший путь был. По крайней мере, один. Но для этого нужна была ночь, и несколько книг по регенерации атмосфер, и полный проект «Венера», и две таблетки спорамина, чтобы выдержать эту ночь… Нужно, чтобы мальчики не ушли сегодня ночью. Даже не ночью — вечером, потому что Капитан умен и многое видит: видит, что учитель кое-что понял, а может быть, понял все. Пусть не ночь, думал учитель. Пусть только четыре-пять часов. Задержать их и занять на это время. Как?

— Кстати, о любви к ближнему, — сказал он, и экипаж снова порадовался этому «кстати». — Как называется человек, который обижает слабого?

— Тунеядец, — быстро сказал Лин. Он не мог выразиться резче.

— Трусить, лгать и нападать, — проговорил Атос. — Почему вы спрашиваете, учитель? С нами этого не бывало и не будет.

— Да. Но в школе это случается… иногда.

— Кто? — Поль подскочил. — Скажите, кто?

Учитель колебался. То, что он собирался сделать, было, в общем, дурно. Вмешивать мальчишек в такое дело — значит многим рисковать. Они слишком горячи и могут все испортить. И учитель Шайн будет вправе сказать что-нибудь малоприятное в адрес учителя Тенина, Но их надо остановить и…

— Вальтер Саронян, — сказал учитель медленно. — Я слыхал об этом краем уха, мальчики. Это все надо тщательно проверить.

Он смотрел на них. Бедный Вальтер! У Капитана бродили желваки на щеках. Лин был страшен.

— Мы проверим, — сказал Поль, недобро щурясь. — Мы будем очень тщательны…

Атос переглядывался с Капитаном. Бедный Вальтер!..

— Поговорим о вулканах, — предложил учитель,

И подумал: «Трудновато будет говорить о вулканах. Но это, кажется, единственное, чем можно задержать их до темноты. Бедный Вальтер! Да, они проверят все очень тщательно, потому что Капитан очень не любит ошибаться. Потом они будут искать Вальтера. Все это потребует много времени. Трудно найти четырнадцатилетнего паренька после ужина в парке, занимающем четыреста гектаров. Они не уйдут до вечера. Я выиграл свои пять часов, и… о бедная моя голова! Как вместишь ты четыре книги и проект в шестьсот страниц!..»

И учитель Тенин принялся рассказывать, как в восемьдесят втором году ему случилось принять участие в замирении вулкана Стромболи.

Вальтер Саронян был настигнут в парке у пруда. Это было в одном из самых дальних уголков парка, куда рискнет забраться не всякий малек, и поэтому о существовании пруда знали немногие. Пруд был проточный, с темной глубокой водой, где между длинными зелеными плетями кувшинок, тянувшимися со дна, стояли, шевеля плавниками, большие желтые рыбы. Местные охотники называли их «блямбами» и расстреливали из самодельных ружей для подводной охоты.

Вальтер Саронян был абсолютно гол, если не считать маски для ныряния. В руках у него был пневматический пистолет, стреляющий зазубренным прутом, на ногах — красно-синие ласты. Он стоял в горделивой позе и обсыхал, задрав маску на лоб.

Сначала сделаем его мокрым, — прошептал Поль.

Капитан кивнул. Полли затрещал кустами и глухо кашлянул басом. Вальтер сделал именно то, что сделал бы каждый из них на его месте. Он надвинул маску на лицо и, не теряя времени, прыгнул в воду без малейшего всплеска. По темной поверхности прошли медленные волны, и листья кувшинок плавно поднялись и опустились несколько раз.

— Неплохо сделано, — заметил Лин, и все четверо вышли из кустов и стали на берегу, вглядываясь в темную воду.

— Он ныряет лучше меня, — сказал объективный Поль, — но не хотел бы я сейчас поменяться с ним местами.

Они сели на берегу. Волны ушли, и листья кувшинок успокоились. Низкое солнце светило сквозь сосны. Было немножко душно и тихо.

— Кто будет говорить? — осведомился Атос.

— Я, — с готовностью предложил Лин.

— Дайте его мне, — сказал Поль. — А вы будете на подхвате…

Угрюмый Капитан кивнул. Все это ему не травилось. Близилась ночь, и ничего еще не было готово: Сегодня уйти не удастся, это ясно. Потом он вспомнил добрые глаза учителя, и ему совсем расхотелось уходить. Учитель как-то сказал им: «Все самое плохое в человеке начинается со лжи».

— Вот он! — пробасил Лин. — Плывет…

Они сидели полукругом у самой воды и ждали. Вальтер плыл очень красиво и легко, и пистолета у него уже не было.

— Привет восемнадцатой! — сказал он, вылезая из воды. — Здорово вы меня обвели… — Он остановился по колено в воде и принялся ладонями обтирать тело.

Поль начал.

— Поздравляем тебя с шестнадцатилетием, — ласково сказал он.

Вальтер снял маску и вытаращил глаза.

— Чего? — сказал он.

— Поздравляем тебя с шестнадцатилетием, дружок, — повторил Поль еще ласковее.

— Чего-то я тебя плохо понимаю, Полли. — Вальтер улыбнулся несколько принужденно. — Ты всегда так умно говоришь…

— Верно, — согласился объективный Поль, — я умнее тебя. Кроме того, я гораздо больше читаю. Итак?

— Чего — итак?

— Ты не сказал «спасибо», — пояснил Атос, стоявший на подхвате. — А ведь мы пришли тебя поздравить.

— Да что вы, ребята! — Вальтер переводил взгляд с одного на другого, силясь понять, что им надо. Совесть его не была чиста, и он начинал опасаться. — Какие-то поздравления… У меня день рождения месяц назад был, и не шестнадцать, а четырнадцать…

— Как так? — Поль очень удивился. — Тогда я не понимаю, причем здесь маска.

— И ласты, — сказал Атос.

— И пистолет, который ты спрятал под тем берегом, — сказал Лин, поступавший так же неоднократно.

— Четырнадцатилетние не лезут под воду в одиночку, — сердито сказал Капитан.

— Подумаешь! — Вальтер преисполнился презрения. — Уж не пойдете ли вы к моему учителю?

— Какой дурной мальчик! — воскликнул Поль, поворачиваясь к Капитану. (Капитан не отрицал.) — Он хочет сказать, что донес бы, если бы поймал меня в таком виде. А? Он не просто нарушитель, он…

— «Нарушитель, нарушитель»!.. — проворчал Вальтер. — Сами вы, что ли, не охотились… Подумаешь, подстрелил пару блямб…

— Да, мы охотимся, — сказал Атос. — Но всегда вчетвером. И никогда в одиночку. И всегда говорим об этом учителю. И он верит нам…

— Ты лжешь своему учителю, — сказал Поль. — Значит, ты можешь солгать кому угодно, Вальтер. Но мне нравится, что ты оправдываешься!

Капитан зажмурился. Старая добрая формула — она резала его на части сейчас: «Лжешь учителю — солжешь кому угодно». Зря мы ввязались в это дело с Вальтером. Зря. Мы не имеем права…

Вальтеру было очень неуютно. Он проговорил просительно:

— Дайте мне одеться, ребята… Холодно. И… ведь это же не ваше дело. Это дело мое и моего учителя. Верно ведь, Капитан?

Капитан разлепил губы:

— Он прав, Полли. И он уже готов: он оправдывается. Поль важно согласился:

— О да, он готов. Совесть его трепещет. Это был психологический этюд, Вальтер. Я очень люблю психологические этюды.

— Провались ты с ними! — проворчал Вальтер и попытался добраться до одежды.

— Тихо! — сказал Атос. — Не торопись так. Это была пре-ам-бу-ла. А теперь начнется амбула.

— Дайте мне, — сказал могучий Лин, поднимаясь.

— Нет, нет, Лин, — сказал Поль, — не надо. Это грубо. Он не поймет.

— Поймет, — пообещал Лин. — У меня поймет, Вальтер резво прыгнул в воду.

— Вчетвером на одного! — крикнул он. — Эх, вы! Со-овесть!..

Поль подскочил от ярости.

— Вчетвером?! — завопил он. — Валька-малёк был вчетверо слабее тебя! Нет — впятеро, вшестеро! А ты лупил его по шее, грубая скотина! Мог бы найти Лина или Капитана, если у тебя чесались лапы, горилла!..

Вальтер был бледен. Маску он нацепил, но еще не опустил на лицо, и теперь растерянно озирался, ища выхода. Ему было холодно. И он понял.

— Стыдно, Вальтер! — сказал великолепный Атос. — По-моему, ты трусишь. Стыдно. Выйди. Ты будешь драться со всеми по очереди.

Вальтер поколебался и вышел. Он знал, что это такое — драться с 18-й, но он все-таки вышел и принял стойку. Он чувствовал, что расплачиваться придется, и знал, что это лучший способ расплатиться. Атос неторопливо потащил рубашку через голову.

— Постойте! — завопил Поль. — Останутся синяки! У нас есть и другое дело!

— Это верно, — сказал Атос и задумался.

— Пустите меня, — попросил могучий Лин. — Я буду краток.

— Нет! — Поль быстро раздевался. — Вальтер! Ты помнишь, что самое дрянное на свете? Я напомню тебе: трусить, врать и нападать. Слава богу, ты не трус, но остальное ты забыл. А я хочу, чтобы ты запомнил это накрепко. Я иду, Вальтер! Тверди заклинания!

Он собрал одежду Вальтера, лежащую в кустах, и прыгнул в воду. Вальтер проводил его беспомощным взглядом, а Атос запрыгал по берегу от восторга.

— Полли! — кричал он. — Полли, ты гений! Что ж ты молчишь, Вальтер? Тверди, тверди, горилла: трусить, лгать и нападать!

Капитан хмуро следил за Полли, плывущим по-собачьи. Полли создавал массу шума и оставлял за собой пенистый след. Да, он хитроумен, как всегда. Тот берег зарос жуткой крапивой, и голый Вальтер будет искать там свои штаны и прочее. Искать в темноте, потому что солнце заходит. Так ему и надо. Но кто накажет нас? Мы совсем не ангелы, мы лжем. Это немногим лучше, чем нападение.

Полли возвращался. Он, задыхаясь и плюясь, вылез на берег и сразу заговорил:

— Вот, Вальтер! Иди и оденься, горилла. Я плаваю хуже тебя и ныряю хуже, но я не хотел бы поменяться с тобой местами сейчас!

Вальтер не смотрел на него. Он молча надвинул маску на лицо и вошел в теплую, парную воду. Впереди был берег, заросший жуткой крапивой.

— Запомни, ты! — крикнул Поль вслед. — Трусить, лгать и нападать! Нападать, Вальтер! Нет хуже этого!.. Крапива помогает при плохой памяти…

— Да, — сказал Атос, — раньше ею пороли. Одевайся, Либер Полли, простудишься…

Было слышно, как на том берегу Вальтер, шипя от боли сквозь зубы, ворочается в зарослях.

Когда они вернулись к себе в 18-ю, был уже поздний вечер, потому что после расправы с Вальтером Лин, чтобы отдохнуть и рассеяться, предложил сыграть в Пандору, и в Пандору было сыграно с большим вкусом. Атос, Лин и Капитан были охотниками, Полли — гигантским ракопауком, а парк — джунглями Пандоры, непроходимыми, болотистыми и жуткими. Подвернувшаяся кстати Луна изображала ЕН9-одно из солнц Пандоры. Играли до тех пор, пока гигантский ракопаук, бросившись с дерева на охотника Лина, не разодрал во всю длину свои штаны из сверхпрочного тетраканэтилена. Тогда пришлось идти домой. Дежурного беспокоить не хотелось, и Капитан предложил было пробираться через мусоропровод — великолепная идея, сверкнувшая среди его мрачных раздумий подобно молнии, — но потом решили воспользоваться тривиальным окном мастерской.

Они ворвались в 18-ю с большим шумом, обсуждая на бегу ослепительные перспективы, открывающиеся в связи с идеей мусоропровода, и увидели учителя, сидевшего за столом Атоса с книгой в руках.

— А я штаны распорол, — растерянно сказал Поль. Сказать «добрый вечер» он, конечно, забыл.

— Неужели?! — восхитился учитель. — Тетраканэтнленовые?

— Ага! — Поль немедленно возгордился. Лин желчно завидовал.

— Мальчики, — сказал учитель, — а ведь я не знаю, как их чинить!

Экипаж облегченно заорал. Они все знали — как. Они все жаждали показать, рассказать и починить.

— Давайте, — согласился учитель. — Только штурман Сидоров не будет чинить штаны, он будет чинить систему прозрачности. Судьба к нему жестока.

— Подумаешь! — сказал Атос, которому было не привыкать.

Все занялись делом. Капитан тоже занялся делом. Ему почему-то стало весело. Завтра не уйти, думал он. Пока соберемся… Идея побега уже не казалась ему такой привлекательной, но не пропадать же знаниям, накопленным за четыре декады.

–…Есть проблемы замечательные и важные, — рассказывал учитель, ловко орудуя высокочастотной насадкой, — есть проблемы великие, как мир. Но есть еще проблемки не большие, но на редкость увлекательные. На днях я прочел одну старую-старую книгу, очень интересную. Там было, в частности, сказано, что до сих пор не решена загадка «блуждающих огней». Знаете — на болотах? Ясно, что это какие-то хемилюминисцентные вещества, но какие? Сернистый фосфор, может быть? Я соединился с Информарием, и что же? Эта загадка не раскрыта и сейчас!

— Почему?

— Дело в том, что очень трудно поймать этот «блуждающий огонек». Он подобно Истине мерцает вдали и не дается в руки. Лепелье пытался построить киберсистему для охоты за огнями, но унего ничего не вышло…

У учителя Тенина невыносимо болела голова. Ему было нехорошо. За последние четыре часа он прочел и усвоил четыре книги по регенерации атмосфер, а проект «Венера» выучил наизусть. Для этого пришлось прибегнуть к гипноизлучателю, а после гипноизлучателя надо обязательно лечь и хорошенько выспаться. Но хорошенько выспаться не придется. Может быть, и не следовало так перегружать мозг, но учитель не хотел рисковать. Он должен был знать о Венере и о проекте в десять раз больше, чем вся четверка вместе взятая, иначе не стоило и возиться.

Он ждал момента, чтобы перейти к главному, и рассказывал об охоте за блуждающими огнями, и видел, как широко раскрываются ребячьи глаза, и в них бьется и клокочет пламя великой фантазии, и ему было, как всегда, удивительно хорошо и радостно видеть это, хотя голова раскалывалась на части…

…А мальчишки уже шли по хлюпающей трясине в восхитительных настоящих болотных сапогах, и вокруг была ночь, и тьма, и туман, и таинственные заросли, и из чрева болота вырывались облака отвратительных испарений, и было очень опасно, и страшновато, и нужно было не бояться. Впереди маячили синеватые языки блуждающих опней, загадку которых надо было позарез — теперь это совершенно ясно-раскрыть, и на груди у каждого из охотников висел миниатюрный пульт, управляющий верными ловкими киберами, ковыляющими по трясине. А киберов этих следовало придумать, и поскорее, и непременно, а то скоро осушат последние болота и придется остаться с носом…

К тому моменту, когда штаны и система прозрачности были приведены в порядок, ни штаны, ни система прозрачности больше никого не интересовали. Поль задумал поэму «Блуждающие огни» и, натягивая штаны, бормотал уже вылившуюся у него строку: «Гляди — в тени болотные огни». Капитан и Атос независимо друг от друга обдумывали проект болотного кибера, годного для скоростных перемещений по топкой местности и реагирующего на хемилюминисценцию… Лин просто сидел раскрыв рот и думал: «Где были мои глаза? Елки-палки!» Он твердо решил провести остаток жизни на болотах.

Учитель подумал: «Пора. Только не заставлять их лгать и притворяться. Вперед, Тенин!» И он начал:

— Кстати, капитан Комов, что это за уродливая схема? — он ткнул пальцем в чертеж обогатителя. — Ты меня огорчаешь, мальчик. Замыслил хорошо, то выполнение на редкость неудачно!..

Капитан вспыхнул и кинулся в бой…

В полночь учитель Тенин вышел в парк и остановился возле своего птерокара. Огромный плоский блок школы лежал перед ним. Все окна первого этажа были темными, а наверху кое-где еще горели огни. Горели в 20-й, где сейчас пятерка знаменитых насмешников беседовала, наверное, со своим учителем, Сергеем Токмаковым, в прошлом врачом. Горели в 107-й — там метались тени, и было ясно, что кто-то кого-то лупит подушкой по голове и намерен лупить до тех пор, пока неслышный и невидимый поток инфралучей не заставит заснуть самых беспокойных, а случится это через две минуты. Горели во многих комнатах самых старших — уж там-то решались проблемы поважнее блуждающих огней и как реконструировать порванные тетраканэтиленовые штаны. И горели в 18-й…

Учитель забрался в кабину птерокара и стал смотреть иа знакомое окно. Голова неистовствовала. Хотелось лечь и закрыть глаза и положить на лоб что-нибудь холодное и тяжелое. «Мальчики вы мои, — подумал он, — неужели я вас не остановил? Ах, как это трудно, как тяжело, и не всегда уверен, прав ли ты, но в конце концов оказываешься всегда прав. И как все это замечательно, и радостно, и жить без этого нельзя…»

Свет в 18-й погас. Значит, можно идти спать. Спать хочется, но жалко. «Я, наверное, не все им сказал, что мог бы и что стоило… Нет, все. Скорей бы утро! До чего же мне скучно без них и одиноко! Паршивые мальчишки!» Учитель Тенин улыбнулся и включил мотор. Скорей бы утро…

В 18-й комнате, мужественно борясь со оном, Капитан произносил речь. Экипаж безмолвствовал.

— Позорище! Выговор всем! Тунеядцы паршивые! Позорный сброд лентяев и невежд! Чем вы занимались сорок дней? А ты, Лин? Позор! Ни одного толкового ответа…

Атос, играя с клавишей прозрачности, пробормотал:

— Да перестань ты, Капитан, нас пилить! Сам хорош — из пяти ответов четыре пальцем в ноздрю. Да и пятый, в общем…

— Как это так — из пяти…

— Не спорь, Капитан, я считал.

Если Атос говорит, что считал, значит, так оно все и есть. Ай-яй-яй, как стыдно!.. Капитан зажмурился так, что перед глазами поплыли огненные пятна. Пропал проект «Октябрь». С позором провалился. Не штурмовать же Венеру с этой бандой невежд! Никто ничего не понял и ничему не научился. Сколько же нужно зубрить про атмосферные агрегаты, провались они пропадом! Никуда мы не годимся. Великие колонисты из 18-й комнаты… Тьфу! Но Вальтер получил хорошо. Не добавить ли ему? Нет, хватит с него. И вообще, хватит ерундой заииматься. Надо подумать над блуждающими огнями.

…Капитан шел, утопая в болоте, вместе с Атосом, и с Лином, и с Полли, у которого были драиые штаны. В дымящихся испарениях мелькали юркие киберы, которых надо было еще придумать…

Хроника

Новосибирск, 8 октября 2021 года (соб. корр.). Здесь сообщают, что Комиссия АН ССКР по изучению результатов экспедиции «Таймыр-Ермак» закончила работу.

Как известно, выполняя международную программу исследования глубокого космического пространства и возможностей межзвездных перелетов, Академия наук ССКР в 2017 году отправила в глубокое пространство экспедицию в составе двух планетолетов первого класса «Таймыр» и «Ермак». Экспедиция стартовала 7 ноября 2017 года с международного ракетодрома Плутон-2 в направлении созвездия Лиры. В состав экипажа планетолета «Таймыр» вошли: капитан и начальник экспедиции А. Э. Жуков, бортинженеры К. И. Фалин и Дж. А. Поллак, штурман С. И. Кондратьев, кибернетист П. Кёниг и врач Е. М. Славин. Планетолет «Ермак» выполнял функции беспилотного информационного устройства.

Специальной целью экспедиции являлась попытка достижения светового барьера (абсолютной скорости — 300 тысяч км/сек) и исследования вблизи светового барьера свойств пространства-времени при произвольно меняющихся ускорениях.

16 мая 2020 года беспилотный планетолет «Ермак» был обнаружен и перехвачен на возвратной орбите в районе планеты Плутон и приведен на международный ракетодром Плутон-2. Планетолет «Таймыр» на возвратной орбите не появился.

Изучение материалов, доставленных планетолетом «Ермак», показало, в частности, следующее:

а) на 327-е сутки локального времени экспедиция «Таймыр-Ермак» достигла скорости 0.957 абсолютной относительно Солнца и приступила к выполнению программы исследований;

б) экспедиция получила и приемные устройства «Ермака» зарегистрировали весьма ценные данные относительно поведения пространства-времени в условиях произвольно меняющихся ускорений вблизи светового барьера;

в) на 342-е сутки локального времени «Таймыр» приступил к выполнению очередной эволюции, удалившись от «Ермака» на 900 млн. километров. В 13 часов 09 минут 11.2 сек. 344-х суток локального времени следящее устройство «Ермака» зафиксировало в точке нахождения «Таймыра» вспышку большой яркости, после чего поступление информации с «Таймыра» на «Ермак» прекратилось и больше не возобновлялось.

На основании вышеизложенного комиссия вынуждена сделать вывод о том, что планетолет первого класса «Таймыр» со всем экипажем в составе Алексея Эдуардовича Жукова, Константина Ивановича Фалина, Джорджа Аллана Поллака, Сергея Ивановича Кондратьева, Петера Кёнига и Евгения Марковича Славина погиб в результате катастрофы. Причины катастрофы не установлены…

Известия Международного Центра Научной Информации, № 237, 9 октября 2021 года.

Двое с «Таймыра»

После обеда штурман Сергей Иванович Кондратьев немного поспал, а когда он проснулся, пришел Женя Славин. Женина рыжая шевелюра озарила стены, и они стали розоватыми, как в час заката. От Жени хорошо и сильно пахло незнакомым одеколоном.

— Здравствуй, Сережка, милый! — закричал он с порога.

И сейчас же кто-то строго сказал:

— Разговаривайте тише, пожалуйста.

Женя с готовностью покивал в коридор, на цыпочках приблизился к постели и сел так, чтобы Кондратьев, мог его видеть, не поворачивая головы. Лицо у него было радостное и возбужденное, Кондратьев уже и не помнил, когда в последний раз видел его таким. А длинный красноватый шрам на лице Жени он видел вообще впервые.

— Здравствуй, Женя, — сказал Кондратьев. Огненная Женина шевелюра вдруг расплылась. Кондратьев зажмурился и всхлипнул.

— Фу ты! — пробормотал он сердито. — Прости, пожалуйста. Я, брат, совсем ослаб. Ну, как ты там?

— Да хорошо, все хорошо, — растроганным голосом произнес Женя. — Все просто изумительно! Главное, тебя выходили. Как я боялся за тебя, Сережка!.. Ну-ну, не надо, все уже позади…

Штурман ожесточенно шмыгнул носом.

— Черт знает что! Лежу тут один… Ты чего-раньше-то не приходил?

— Ты представляешь, не пускали! Я к самому Протосу ходил, орал, бранился, вообще изображал пещерного человека… Никакого впечатления. Уговаривал, убеждал, пытался доказать, что я все-таки сам врач, хотя, какой я, в общем, теперь врач…

— Ну ладно, верю, верю, — ласково сказал Кондратьев.

— А сегодня он сам позвонил мне. Ты стремительно идешь на поправку! Через полмесяца я буду учить тебя водить птерокар! Я уже заказал для тебя птерокар!

— Н-да? — сказал Кондратьев.

У него был в четырех местах переломлен позвоночник, разорвана диафрагма и разошлись швы на черепе. В бреду он все время представлял себя тряпичной куклой, раздавленной гусеницами грузовика. Впрочем, на врача Протоса можно было положиться. Это был толстый румяный человек лет пятидесяти (или ста, кто их теперь разберет), очень молчаливый и очень добрый. Он приходил каждое утро и каждый вечер, присаживался рядом и сопел до того уютно, что Кондратьеву сразу становилось легче. И вообще это был, конечно, превосходный врач, если до сих пор не дал умереть тряпичной кукле, раздавленной гусеницами грузовика.

— Что ж, — сказал Кондратьев, — может быть…

— О-о! — вскричал Женя восторженно. — Через полмесяца ты у меня будешь водить птерокар! Протос волшебник, маг, чародей! Я говорю это тебе как бывший врач!

— Да, — сказал Кондратьев, — Протос очень хороший человек…

— Блестящий врач! Когда я узнал, над чем он работает, я понял, что надо менять профессию. Меняю профессию, Сережка! Пойду в писатели!

— Так, — сказал Кондратьев. — Значит, писатели не стали лучше?

— Видишь ли, — сказал Женя, — ясно одно: они все модернисты, и я буду единственным классиком. Как Тредьяковский. «Екатерина Великая — о! — поехала в Царское Село».

Кондратьев поглядел на Женю из-под полуопущенных ресниц. Да, Женька не теряет времени даром. Одет по последней моде, несомненно, — короткие штаны и мягкая свободная куртка с короткими рукавами и открытым воротом. Ни единого шва, все мягкой светлой окраски. Причесан слегка небрежно, гладко выбрит и наодеколонен. Даже слова старается выговаривать так, как выговаривают праправнуки: твердо и звонко, и старается не жестикулировать. Птерокар — надо же! А ведь всего несколько недель прошло, как мы вернулись…

— Я опять забыл, Евгений, какой нынче год? — сказал Кондратьев.

— Две тысячи сто девятнадцатый, — ответил Женя торжественно. — Все называют его просто сто девятнадцатым.

— Ну и как, Евгений, — сказал Кондратьев очень серьезно, — рыжие — они как — сохранились в двадцать втором веке или совершенно вымерли?

Женя все так же торжественно ответил:

— Вчера я имел честь беседовать с секретарем Экономического Совета северо-западной Азии. Умнейший человек и совершенно инфракрасный.

Они засмеялись, рассматривая друг друга. Потом Кондратьев спросил:

— Слушай, Женя, откуда у тебя эта трасса через физиономию?

— Эта? — Женя ощупал пальцами шрам. — Неужели еще видно? — огорчился он.

— Еще как! — сказал Кондратьев. — Красным по белому.

— Это меня тогда же, когда и тебя. Но мне обещали, что это скоро пройдет. Исчезнет без следа. И я верю, потому что они все могут.

— Кто это — они? — тяжело спросил Кондратьев.

— Как — кто? Люди… Земляне.

— То есть — мы?

Женя заморгал.

— Конечно, — сказал он неуверенно. — В некотором смысле… мы. — Он перестал улыбаться и внимательно поглядел на Кондратьева. — Сережа, — сказал он тихо. — Тебе очень больно, Сережа?

Кондратьев слабо усмехнулся и показал глазами: нет, не очень. Но скоро будет очень, подумал он. Все равно, Женя хорошо сказал. «Сережа. Тебе очень больно, Сережа?» Хорошие слова, и он хорошо их сказал. Он сказал их совершенно так же, как в тот несчастный день, когда «Таймыр» зарылся в зыбкую пыль безымянной планеты и Кондратьев глупо, никчемно рискнул во время вылазки и повредил ногу. Было очень больно, хотя, конечно, не так, как сейчас. Женя, бросив кинокамеры, полз по осыпающемуся склону бархана, волоча за собой Кондратьева, и неистово ругался, а потом, когда ум удалось наконец выкарабкаться на гребень, он ощупал ногу Кондратьева сквозь ткань скафандра и вдруг тихонько спросил: «Сережа. Тебе очень больно, Сережа?» Над голубой пустыней выползал в сиреневое небо жаркий белый диск, раздражающе тарахтели помехи в наушниках, и они долго сидели, дожидаясь возвращения робота-разведчика. Робот-разведчик так и не вернулся; должно быть, затонул в пыли. И тогда они поползли обратно к «Таймыру»…

— О чем ты будешь писать? — спросил Кондратьев. — О нашем рейсе?

Женя с увлечением принялся говорить о частях и главах, но Кондратьев уже не слышал его. Он смотрел в потолок и думал: больно, больно, больно… И, как всегда, когда боль стала невыносимой, в потолке раскрылся овальный люк, бесшумно выдвинулась серая шершавая труба с зелеными мигающими окошечками. Труба плавно опустилась, почти касаясь груди Кондратьева, и замерла. Затем раздался тихий вибрирующий гул.

— Эт-то что? — осведомился Женя и встал. Кондратьев молчал, закрыв глаза, с наслаждением ощущая, как отступает, затихает, исчезает сумасшедшая боль.

— Может быть, мне лучше уйти? — сказал Женя, озираясь.

Боль исчезла. Труба бесшумно ушла наверх, люк в потолке закрылся.

— Нет-нет, — сказал Кондратьев. — Это просто процедура. Сядь, Женя.

Он пытался вспомнить, о чем говорил Женя. Да. Повесть-очерк «За световым барьером». О рейсе «Таймыра». О попытке проскочить световой барьер. О катастрофе, которая перенесла «Таймыр» через столетие…

— Слушай, Евгений, — сказал Кондратьев, — они понимают, что случилось с нами?

— Да, конечно, — сказал Женя.

— Ну?

— Гм! — сказал Женя. — Они это, конечно, понимают. Но нам от этого не легче. Я, например, не могу понять, что они понимают.

— А все-таки?

— Я рассказал им все. Когда я дошел до этих ужасных эфирных мостов, они заявили: «Все понятно. Это была сигма-деритринитация».

— Как? — сказал Кондратьев.

— Де-ри-три-ни-та-ци-я. Сигма притом.

— Любопытно, — пробормотал Кондратьев. — Может быть, они еще что-нибудь заявили?

— Они мне прямо сказали: «Ваш „Таймыр“ подошел вплотную к световому барьеру с легенным ускорением и сигма-деритринитировал пространственно-временной континуум». Они сказали, что нам не следовало прибегать к легенным ускорениям.

— Так, — сказал Кондратьев. — Не следовало, значит, прибегать к этим… как их… ускорениям: А мы, значит, прибегли. Дери… тери… Как это называется?

— Деритринитация. Я запомнил с третьего раза. Одним словом, насколько я понял, всякое тело у светового барьера при определенных условиях чрезвычайно сильно искажает форму мировых линий и как бы прокалывает риманово пространство. Ну… это приблизительно то, что предсказывал в наше время Быков-младший. («Ага», — сказал Кондратьев.) Это прокалывание они называют деритринитацией. У них все корабли дальнего действия работают на этом принципе. Д-космолеты. («Ага», — снова сказал Кондратьев.) При деритринитации особенно опасны эти самые легенные ускорения. Откуда они берутся и в чем их суть, я совершенно не понял. Какие-то локальные вибрационные поля, гиперпереходы плазмы и так далее. Факт тот, что при легенных помехах неизбежны чрезвычайно сильные искажения масштабов времени. Вот это и случилось с нашим «Таймыром».

— Деритринитация, — печально сказал Кондратьев и закрыл глаза.

Они помолчали. «Плохо дело, — подумал Кондратьев. — Д-космолеты. Деритринитация. Этого мне не одолеть. И сломанная спина».

Женя погладил его по щеке и сказал:

— Ничего, Сережа. Я думаю, со временем мы во всем разберемся. Конечно, ничего не поделаешь, придется очень много учиться…

— Переучиваться, — прошептал Кондратьев, не открывая глаз. — Не обольщайся, Женя. Переучиваться. Все с самого начала.

— Ну что ж, я не прочь, — сказал Женя бодро. — Главное — захотеть.

— Хотеть — значит мочь? — ядовито осведомился Кондратьев.

— Вот именно.

— Это присловье придумали люди, которые могли, даже когда не хотели. Железные люди.

— Ну-ну, — сказал Женя, — ты тоже не бумажный. Вот слушай. На прошлой декаде я познакомился с одной молодой женщиной…

— Понятно, — сказал Кондратьев.

Женя очень любил знакомиться с молодыми женщинами.

— Она языковед. Умница, чудесный, изумительный человек…

— Ну разумеется, — сказал Кондратьев.

— Дай мне сказать, Сережа. Я все понимаю. Ты боишься. Не надо бояться. Здесь нельзя быть одиноким. Мне тоже сначала было страшно. А потом мы познакомились, и… Словом, выходи из больницы, и тогда поговорим. Поправляйся скорее, штурман. Ты киснешь.

Кондратьев помолчал, затем попросил:

— Евгений, будь добр, подойди к окну.

Женя встал и, неслышно ступая, подошел к огромному — во всю стену — голубому окну. В окне штурман не видел ничего, кроме далекого, прозрачного иеба. Ночью окно было похоже на темно-синюю пропасть, утыканную колючими звездочками, и раз или два штурман видел, как там загорается красноватое зарево — загорается и быстро гаснет.

— Подошел, — сказал Женя.

— Что там?

— Там балкон.

— А дальше?

— А под балконом площадь, — сказал Женя и оглянулся на Кондратьева.

Кондратьев насупился. Даже Женька Славин не понимает его. Одинок до предела. Совершенно один в огромном неизвестном мире. До сих пор он не знает ничего. Ничего. Он не знает даже, какой пол в его комнате, почему все ступают по этому полу совершенно бесшумно. Вчера вечером штурман попытался приподняться и осмотреть комнату и сразу свалился в обмороке. Больше он не делал попыток, потому что терпеть не мог быть без сознания.

— Вот это здание, в котором ты лежишь, — сказал Женя, — это санаторий для тяжелобольных. Здание шестнадцатиэтажное, и твоя комната…

–…палата, — проворчал Кондратьев.

–…и твоя комната находится на девятом этаже. Балкон. Кругом горы — Урал — и сосновый лес. Дальше там Свердловск. До него километров сто. Отсюда я вижу, во-первых, второй такой же санаторий. Во-вторых, вижу стартовую площадку для птерокаров. Ах, право, чудесные машины! Там их сейчас четыре… Так. Что еще? В-третьих, имеет место площадь-цветник с фонтаном. Возле фонтана стоит какой-то ребенок и, судя по всему, размышляет, как бы удрать в лес…

— Тоже тяжелобольной? — спросил штурман с интересом.

— Возможно. Хотя мало похоже. Так. Удрать ему не удается, потому что его поймала одна голоногая тетя. Я уже знаком с этой тетей, она работает здесь. Очень милая особа. Ей лет двадцать. Давеча она спрашивала меня, не был ли я случайно знаком с Норбертом Винером и с Антоном Макаренко. Сейчас она влечет тяжелобольного ребенка и, по-моему, воспитывает его на ходу. А вот снижается еще один птерокар… Хотя нет, это не птерокар… А ты, Сережа, попросил бы у врача стереовизор.

— Я просил что-нибудь, — сказал штурман мрачно. — Он не разрешает.

— Почему?

— Откуда я знаю. Женя вернулся к постели.

— Все это суета сует, — сказал он. — Все это ты увидишь, узнаешь и перестанешь замечать. Не нужно быть таким впечатлительным. Помнишь Кёнига?

— Ну?

— Помнишь, как я рассказывал ему про твою сломанную ногу, а он громко кричал с великолепным акцентом: «Ах, какой я впечатлителыный! Ах!»

Кондратьев улыбнулся.

— А наутро я пришел к тебе, — продолжал Женя, — и спросил, как дела, а ты злобно ответил, что провел «разнообразную ночь».

— Помню, — сказал Кондратьев. — И вот здесь я провел много разнообразных ночей. И сколько их еще впереди!

— Ах, какой я впечатлительный! — закричал Женя. Кондратьев опять закрыл глаза и некоторое время лежал молча.

— Слушай, Евгений, — сказал он, не открывая глаз, — а что тебе сказали по поводу твоего искусства водить звездолет?

Женя весело засмеялся:

— Была великая, очень вежливая ругань. Оказалось, я разбил какой-то телескоп на внеземной обсерватории. Честное слово, не заметил — когда. Начальник обсерватории чуть не удавил меня. Но воспитание не позволило.

Кондратьев открыл глаза.

— Ну? — сказал он.

— Но потом, когда они узнали, что я не пилот, все обошлось. Меня даже хвалили. Начальник обсерватории сгоряча предложил мне принять участие в восстановлении телескопа.

— Ну? — сказал Кондратьев. Женя вздохнул:

— Ничего не получилось. Врачи запретили. Приоткрылась дверь, в комнату заглянула смуглая девушка в белом халатике, туго перетянутом в талии. Девушка строго поглядела на больного, затем на гостя и сказала:

— Пора, товарищ Славин.

— Сейчас ухожу, — сказал Женя.

Девушка кивнула и затворила дверь. Кондратьев грустно сказал:

— Ну вот, ты и уходишь…

— Так я же ненадолго! — вскричал Женя. — И не кисни, прошу тебя… Ты еще полетаешь, ты еще будешь классным Д-звездолетчиком!

— Д-звездолетчик… — Штурман криво усмехнулся. — Ладно, Евгений, ступай. Сейчас звездолетчика будут кормить кашкой. С ложечки.

Женя поднялся.

— До свиданья, Сережа, — сказал он, осторожно похлопав руку Кондратьева, лежавшую поверх простыни, — Выздоравливай. И помни, что новый мир — очень хороший мир.

— До свиданья, классик, — проговорил Кондратьев. — Приходи скорее. И приведи свою умницу. Как ее зовут?

— Шейла, — сказал Женя. — Шейла Кадар.

Он вышел. Он вышел в незнакомую и в общем-то чужую жизнь, под бескрайнее небо, в зелень бескрайних садов. В мир, где, наверное, стрелами уходят за горизонт стеклянные автострады, где стройные здания бросают на площади ажурные тени, Где мчатся машины без людей и с людьми, одетыми в диковинные одежды, спокойными, умными, доброжелательными, всегда очень занятыми и очень этим довольными. Вышел и пойдет дальше бродить по планете, похожей и не похожей на Землю, которую мы с ним покинули так давно и так недавно. Он будет бродить со своей Шейлой Кадар и скоро напишет свою книгу, и книга — эта будет, конечно, очень хорошей, потому что Женя может написать только очень хорошую, умную книгу…

Кондратьев открыл глаза. Рядом с постелью сидел толстый, румяный врач Протос и молча смотрел на него. Врач Протос улыбнулся, покивал и сказал вполголоса:

— Все будет хорошо, Сергей.