Миссия

Аркадий Маргулис

Книга двух известных авторов, ныне проживающих в Израиле, вне всякого сомнения, станет прекрасным подарком для всех любителей качественной, что называется, добротной фантастики. Здесь и прекрасная классическая научная фантастика, где человеку приходится в буквальном смысле сражаться за своё существование с безумной властью вещей, и это отнюдь не фразеологический оборот («Бунт Корпускулы Вандербильт»). И печальная картина смерти нашего привычного мира, только лишь потому, что люди так и не приняли правильное решение («Отторжение»). И странная, загадочная и невероятная фантасмагория «Безумного чаепития императора», где великая страна, великая империя рушится всего из-за одной мимолётной женской прихоти. Одним словом, чтения в этой книге найдётся на все вкусы. Наслаждайтесь.

Отторжение

Реквием

Дождь. Дождь. Дождь.

За окнами вспухает напасть. Может быть, небесные хляби разверзлись настежь и навсегда.

— Что же т а м произошло? — спрашивает профессор Дайон.

Обоим не по себе. Мокрые следы на паркете — следы Николаса, от дверей к столу. Вода, доминанта внешнего мира, стекает с его одежды и похотливой лужей расползается по полу.

— Не знаю. В Браззавиле тоже льёт, — отвечает он, — нескончаемый тропический ливень.

— Проклятая внезапность, — говорит профессор, — хотя многих, меня — тоже, мучили предчувствия… и вот, настоящий катаклизм.

— Потоп, всемирный потоп, — соглашается Николас.

— Никто не знает, — говорит профессор, — никто, всё в руках Божьих, но пока отовсюду плохие известия.

И оба молчат. Пальцы профессора выстукивают суетливую дробь.

— Что же с ним случилось? — спрашивает он.

— Нам не дали встретиться, — отвечает Николас, — он на запретной территории, пришлось вернуться ни с чем.

— И ничего нельзя было предпринять? — спрашивает профессор, опасаясь, что в интонации или во взгляде появится укоризна, — голубчик, ведь посылая вас в Браззавиль, я надеялся, что вы проявите максимум предприимчивости.

— Я пытался, — сокрушается Николас, приложив руку к груди, — но всё впустую, правда, добился встречи с проводником. Отвести меня туда, на эту территорию, он отказался. Пройдоха, и чего-то панически боялся — вот что было заметно. Я ушёл ни с чем.

— Господи, — восклицает профессор Дайон, — на суд Твой и милость Твою прегрешения наши. Наверное, я был прав в своих опасениях…

Отсюда, с высоты предпоследнего этажа университетского кампуса видна прерывистая плотность дождя и полновесная неприступность туч. И они, старик и юноша, уравненные назревающим изменением, встают, подходят к окну и видят, как по улице, раздробленной чернеющими боками зданий, вскипает тугой поток, заливающий припаркованные автомобили. Как спасаются бегством люди. Как сквозь небеса прорастает жирный ствол молнии с пульсирующими ветвями. И слышат, как потом, спустя надменное ожидание, раздаётся оглушительный, разрывающий мозг и вены треск грома — реквием прошлому, симфония вечности.

Грант и грани

Бас лектора витал, вибрируя где-то под потолком.

— Господа, всё гениальное просто, но вовсе не легковесно! Желаете опровергнуть?

Лес рук в аудитории. Студенты обожали доктора Риколли, как вообще ученики любимого учителя. Или верующие — любящего пастыря.

Томас Риколли взял от природы сполна, но вряд ли в той же мере осознавал себя. Атлет с внешностью римского легионера — любому лестно, но не ему. На тридцать втором году жизни Томас, уже доктор наук, преподавал социологию в университете и ощущал себя константой на числовой оси. Что бы ни происходило — слева от него со знаком минус или справа со знаком плюс — он оставался находчивым в отношениях и вдохновенным в работе. Фундаментальная онтология даже в Оксфорде отпугивает студентов, как хлюст престарелых девственниц. Её выбирают фанатики, готовые ради науки, если не оскопиться, то принять обет безбрачия. Класс доктора Риколли к изумлению коллег быстро разросся и переместился в просторное помещение. Томас не вещал, как это практиковали его маститые сослуживцы. Он вопрошал, побуждая откликаться, добиваясь созвучия с учениками.

— Тогда вопрос, — продолжил доктор Риколли, заговорщически подмигнув залу, — что есть онтология? Да, Николас.

Николас, вместилище энциклопедической памяти, взвился, как прилежный школяр, словно ему одному предназначался вопрос:

— Непредметная системность бытия — истинное условие возможности сущего.

— В самом деле? Ну и что сие означает, мистер умник? — подзадорил его доктор Риколли.

Николас слегка смешался, но неожиданно в аудиторию вошёл профессор Дайон. Постный старик, декан факультета социологии и антропологии. Студенты поскучнели. Все, кроме Николаса — он был надеждой и гордостью декана.

— Всего на минутку, — извинился профессор Дайон с сожалеющим жестом.

Томас, сокрушённо разведя руки, последовал за ним.

— Доктор Риколли, мои поздравления, грант утверждён.

Томас вернулся в аудиторию, и его взгляд остановился на Николасе.

Три года назад мир, а с ним и доктор Риколли, узнали о существовании «Врат». Томаса будоражили потуги специалистов изучить феномен. Врата являли собой непостижимый разлом между отвесных скал, весь зачехлённый туманом. Исследователи входили в мучнистую призрачность и выходили. Выходили не все. Те, кому повезло вернуться, рассказывали с неохотой — туман, отказы навигационных систем и путаный путь обратно. Вот и вся прибыль. Вскоре власти, чтобы избежать дальнейших потерь, объявили Врата с окрестностями запретной зоной. Врата себя никак не проявляли, и со временем интерес к ним иссяк. Но не у доктора Риколли — заручившись поддержкой профессора Дайона, он принялся хлопотать о гранте. В ожидании решения изучал язык суфилов — племени «Хранителей Врат», как они себя называли. Они же озвучили Легенду и вместе с нею представляли сильнейший научный интерес, возбуждая у доктора Риколли профессиональный зуд. Суфилы не поклонялись ни вездесущему Богу, ни языческим, одухотворяющим предметы, божкам, но не отрицали высшей, превосходящей логику, сущности. Ещё одно обстоятельство волновало Томаса. По непроверенным сведениям естественные явления протекали здесь своеобразно, если не сказать вопреки законам природы.

И, наконец, долгожданный грант! Что посулила Учредительная Комиссия, и как власти Конго обзавелись позволением Bождя cуфилов на проживание в племени белого человека, оставалось загадкой. Сборы и перелёт запечатлелись в памяти Томаса тускло. Но были, раз он оказался в джунглях с Ньягуто и двумя носильщиками.

Граница и соприкосновение

Мистера Ньягуто, проводника, отрядили сопровождать доктора Риколли от столичного аэропорта до границы с владениями cуфилов. Там, у Граничного Камня, по заверениям Ньягуто, его встретят люди племени. Но как и когда — неясно. Суфилы непредсказуемы — кроме Врат их мало что интересует. Томас мысленно отследил цепочку событий, позволивших ему оказаться в тропиках. Оксфорд, Конго, Браззавиль и проводник Ньягуто. Ему подошло бы прозвище «жук». Хитрый, до умиления, жук. Перед путешествием Томас, вняв его намёкам, поощрил безделушкой — вторым подарком после вручённого в Браззавильском аэропорту. Далее они долгих четыре дня пробирались по джунглям на крутолобом внедорожнике «Ранглер Рубикон». Конструкция автомобиля отвечала повышенным требованиям проходимости, и он упорно одолевал бездорожье. Молодые, гибкие, ещё не окрепшие ростки прогибались под напором мощного кенгурятника. Затем они поредели, взамен густо сдвинулись вековые стволы. Джип с водителем пришлось оставить и дальше двигаться пешком — под болтовню Ньягуто и безмолвные хлопоты носильщиков. Томас попытался вытащить из проводника интересующие подробности, но тот увиливал от прямых ответов. Чем, например, отличался Граничный Камень от других придорожных? Этого Томас так и не успел уяснить. Проводник отбежал в сторону, поднял с земли увесистый булыжник, с виду любой попавшийся, приложил ко лбу и торжественно провозгласил:

— Белый Доктор! Дальше земля Хранителей Врат.

Носильщики проворно избавились от багажа, и вся троица, совершив кратчайший из обрядов прощания, ретировалась. Он проводил их взглядом и, едва потные спины исчезли за буйством зелени, вдохнул полной грудью. Здесь, у Граничного Камня начиналась подлинная наука. Живая, далёкая от бесстрастных теорий. Пусть суфилы не верят в Божественную силу, но именно в первозданных местах Она пребывает в истинном откровении с людьми. Томас Риколли чувствовал восторг. Лишь привычный «Пингвин», вмещающий всё необходимое для длительного проживания, и дробовик «Бинелли М2», созвучный фамилии, связывали учёного с «цивилизованным» миром. В недрах «Пингвина» покоился умница ноутбук со спутниковой связью и запас батарей на полгода. Двухнедельные отчёты профессору Дайону — обязательное условие гранта. Настал час. Идиллия, зрелище — почти бестселлер: антрополог Томас Риколи в джунглях набирает на компьютере текст отчёта. Нехорошо разочаровывать старину Алехандро. Исследование наверняка назовут его именем, как-нибудь так: «Конструкция бытия Дайона», и какой-то умник, вроде Николаса, выдаст: «Бытие не есть не определяемое нечто, но структурная целостность, имеющая обособленное устройство в последовательности экзистенциалов». О том, что в этой последовательности полгода барахтался Томас Риколли без горячей еды, чистого белья и привычного общения, конечно же, никто не вспомнит. Но, как ни крути, надо отдать должное профессору Дайону. Без его участия Учредительный Совет, в лучшем случае, осчастливил бы Риколли двумя неделями в индейской резервации, где антропологи сканируют лубочную жизнь племени. А воины, утратившие боевой дух, пользуются доходами от казино, или сбывают крэк.

В отчёте Томас писал о другом. О Граничном Камне. О проводнике Ньягуто и носильщиках, не задержавшихся ни секунды. Что это? Странности сродни рассказам гостей, побывавших в племени до запрета? Или он сам — в ущерб заезженной методологии — заранее настроился на проявления таинственности?

Закончив печатать, Томас встал, растёр затёкшие плечи. Осмотрелся. Вокруг, по-прежнему, никого. И, подхватив дробовик, позволил себе сбросить десяток лет и напыщенность учёного мужа. «Бинелли» удобно лёг в руку, придавая уверенность. Вскидка к плечу. Боевая стойка. Прицел. Оружие не заряжено, лишь волнующая прохлада металла. Томас сбросил рубашку. Поиграл мускулатурой и, почувствовав прилив тепла, изобразил боевой танец австралийских аборигенов. Затем крутнулся, оскалился и, подвывая, как бушмен на охоте, потрясая дробовиком над головой вместо копья, ринулся к ближайшему дереву. Но не добежал. Что-то острое вонзилось в предплечье, заставив пальцы разжаться и выронить ружьё. Кто-то громадный, оскаленный и рычащий метнулся к нему из-за ствола. Томас успел заметить ассегай с широким наконечником, направленным в его лицо, а потом стало темно, и Риколли рухнул на землю.

Приговор и Легенда

Очнулся Томас от острой боли, с трудом приоткрыл глаза и увидел чернокожего старца, сидящего напротив. Суфил по-рачьи, в упор, смотрел на него, равнодушно двигая челюстью. Затем резко наклонился и плюнул сгустком чего-то омерзительно зелёного, туда, где сверлила руку боль. Томас отшатнулся, попытался встать, но суфил с неожиданной силой, невесть откуда взявшейся в его тщедушном теле, толкнул антрополога в грудь, возвратив в горизонтальное положение.

— Белый человек, почему ты напал на моего посланца? — спросил старик и, не дожидаясь ответа, добавил, — он воин, ему пришлось защищаться.

— Кто был, кто есть мой собеседник? — вежливо осведомился Томас.

— Ххха, — выдохнул старец и на его морщинистом лице, отразилось удовлетворение, — твой вопрос уместный. Пока не остановится время, я есть, я был, я буду Bождь суфилов, Хранителей Врат. Ответь же мне, белый гость чёрного народа.

— Я не нападал, не думал нападать. Но я не знал, что за мной наблюдает твой посланец, — Томас запнулся, подбирая слова, — я изображал танец войны племени, далёкого отсюда. Я пришёл с миром… смотреть, как живёт великий народ суфилов.

— Меня просили поведать тебе о Легенде и показать Врата.

— Кто же мог об этом просить?

— Бездельник Ньягуто. Он долго крутился здесь и много говорил. Он не умеет молчать. Но я согласился. Когда рана зарастёт на треть, мы отведём белого гостя к Вратам.

Старый суфил, не дожидаясь ответа, встал и выбрался из хижины. Риколли огляделся. Просторно, нет окон и какой-либо утвари, кроме лежанки под ним. Гладкие стены, украшенные орнаментом. Грязно-красной вязью. И незнакомый запах. Резкий, мешающий расслабиться и прийти в себя. Послышался шорох, полог из сшитых листьев откинулся, и в хижину вошла девушка. Лет шестнадцати, не больше, в набедренной повязке, облитая светом сумерек. Томас не назвал бы её красавицей — скорее, милой. Запах девичьего пота смешался с тем, прежним, и Томас, прикрыв глаза, соскользнул в беспамятство.

Когда он очнулся, владычествовала ночь. Чёрный креп неба подкрашивала луна, окружённая гирляндами звёзд. Девушка не спала, и Томас, украдкой наблюдая за ней, понял отчего. Родись юная африканка в других местах — быть ей исследователем. Несколько мгновений он терпеливо молчал, пока дикарка водила розовым язычком по его руке и закатывала глаза, изучая вкус кожи белого человека.

— Вкусно? — улыбнулся Томас, не совладав с ощущениями.

Девушка, отпрянув от него, бросилась к выходу. И остановилась, преодолевая испуг и, видно, придерживаясь наказа не покидать хижину.

— Ты поговоришь со мной, дочь Суфилов? — безмятежно спросил Томас, прекратив улыбаться, чтобы не смущать её.

— Да, чужак, — потупив глаза, ответила она, — великий Зикомо поручил мне лечить и оберегать тебя.

— Как назвала тебя мать?

— Мехсети.

— Достойное имя. Можно я стану называть тебя Меси?

— Зачем, белый гость?

— Там, откуда я пришёл, принято сокращать имена понравившихся людей, — слукавил Томас, — моё имя длинное — Доктор-антропологии-томас-риколли. Можешь называть меня покороче — Томас.

Девушка удивлённо округлила глаза. Постояла ещё в нерешительности и вернулась к лежанке.

— Сейчас я буду лечить тебя, — с вдумчивостью произнесла она и отправила в рот горсть ягод.

Жевала она долго, а затем, сплюнув зеленоватую кашицу в ладонь, принялась осторожно втирать в раненную руку. При этом грудки её дразняще вздрагивали, и Томас отвернулся, мысленно повинившись в вожделении. Что было преувеличением. Доктор Риколли никогда не сближался с женщинами из исследуемых популяций. Обнажённые тела вызывали в нём чувственный отклик, но желание близости он умел подавлять. В первой же африканской поездке с ним случился курьёз. Тогда он корпел над диссертацией, обитая в племени второй год. Но пара лет без женщины — это истязание даже для великого упрямца. Однажды, когда инстинкт возобладал над благоразумием, он не сдержался. По дороге к реке Томас увидел обнажённую чернокожую богиню рубенсовских форм. Вмиг он забыл о гигиене, о запретах и табу. Протянул к девушке руку и тут же брезгливо отшатнулся, увидев стаю мух, отделившуюся от её тела. Томас, тотчас вспомнив о гигиене, нырнул в воду — мыться.

— Посланцу великого Зикомо, — девушка прервала его мысли, — показалось, что ты напал на него. Затем он обуздал ярость воина и оглушил тебя копьём. Вождь очень разгневался и подверг его наказаниям.

— Нет, нет, он не виноват, — вскричал Томас, — я обязательно поговорю с вождём и всё объясню.

— Поздно, белый гость, великий Зикомо не меняет своих решений. Теперь меня ожидает смерть.

— Тебя? — вовсе растерялся Томас.

— Воин, напавший на тебя, мой отец. Меня забрали у него и отдали в услужение тебе. Лечить раны, не прикасаясь, невозможно, а прикосновение девушки к мужчине карается смертью.

Томас смотрел на юную дикарку, столь легко рассуждающую о своей смерти, но не находил слов утешения ни на её языке, ни на своём родном.

— И скоро… тебя… позовут для наказания? — единственное сумел спросить он.

— Как только твоя рана заживёт на треть.

— Когда же это случится?

— Если Великий Зикомо даст зелёной жизни, то через две луны.

— А если не даст?

— Даст, раз оставил тебя в племени. Без ягод зелёной жизни раны, нанесённые на нашей земле, не заживают долго — всю жизнь.

Томас был так ошеломлён, что пропустил мимо ушей последние слова Меси. И лишь погладил её по голове. Девушка напряглась от ласки, но не отстранилась. Наоборот, выгнулась, гибкая как кошка, и лизнула ласкающую ладонь. Он ещё раз пригладил её волосы.

Зикомо дал ягод. Канули две недели. Томас, испытывая жалость, смирился с надвигающимся несчастьем, умиротворённый присутствием девушки. Он привык к ней. Но попросил не облизывать его кожу. Поход к Вратам откладывался. Не доверяя ягодам Зикомо, Томас обрабатывал рану средствами из походной аптечки. Это и было странным, что рана не затягивалась. Две недели — достаточный срок для пустячного ранения. Были и другие вопросы. Как-то Томас вспомнил о внешности. Снова не обошлось без недоразумений. Волосы не росли. Ни единого намёка на щетину. И, если это можно было обосновать ранением, то не разрядившаяся батарея загруженного ноутбука никаким объяснениям не поддавалась. Наблюдения Томас систематизировал, и в очередной отчёт профессору включил рассказ о судьбе девушки. Да и своей роли в происшедшем не стал скрывать. Чего греха таить, именно такими связями занимаются антропологи. Чтобы понять культуру чуждого народа, нужно избавиться от эгоцентризма и проанализировать ограничения, связанные с вовлечённостью человека в круговорот отношений.

Деревня суфилов вряд ли отличалась от селений других племён. Народ жил осёдло — охотой и земледелием. Чужака суфилы чурались, прикрываясь фразами: «Да», «Нет», «Не знаю», «Спроси у Зикомо». Но поначалу антропологическое исследование не предполагает затяжных бесед, ограничиваясь наблюдением за бытом, традициями, ритуалами и обрядами. Быт присутствовал, традиции тоже, но всё без заметных проявлений: ни боевых танцев, ни колдовских заклинаний, ни звуков тамтама, сзывающего духов, — ничего. И неизменно — работа, трапезы и сон до следующего утра.

Томас, отослав профессору очередной двухнедельный отчёт, собрался отдохнуть. Девушка примостилась у его ног.

— Меси, — тихо позвал он её, привычным жестом погладив по голове.

Она, казалось, того и ждала. Встрепенулась, взглянула в глаза Томасу и будто невзначай прижалась к его коленям.

— Из-за моей глупости… Меси, ты не умрёшь.

— Слова Зикомо — закон, Тамас, — грустно ответила она, произнося на свой лад его имя.

— Нет, Меси, нет, — сказал Томас, но вдруг замолчав, сменил тему, — расскажи мне Легенду, или это запрещено?

— Не запрещено. Взгляни на эти письмена, — повернулась она к грязно-красной вязи на стенах, — это она, Легенда. Знание предков принадлежит всем, и белым и чёрным. Слушай, Тамас. Вначале пришли три семени. Из первого семени произросла земля и всё бездыханное на ней. И наступило единство. И ушло первое семя за Врата. Из второго семени произросло всё растущее и живое. И наступило единство. И ушло второе семя за Врата. Из третьего семени произросли Баако — люди, рождённые первыми. И наступило единство. И ушли Баако за Врата. Бездыханное не пожелало пребывать в единстве, и естество мира отторгло его. И открылись Врата. И вышло первое семя. И взрастило новую землю. И вновь наступило единство. И ушло первое семя за Врата. Но растущее и живое не пожелало пребывать в единстве, и естество мира отторгло его. И открылись Врата. И вышло второе семя. И взрастило новое растущее и живое. И опять наступило единство. И вернулось второе семя за Врата. Но ежели не пожелают потомки Баако — рождённых первыми жить в единстве, откроются Врата. И вновь выйдет первое семя. И вновь выйдет второе семя. И вновь выйдут Баако — рождённые первыми. И взрастут семена новой жизни. И наступит единство. И будет так.

Девушка замолчала, положив голову Томасу на колени. Он тоже молчал, погружённый в свои мысли. Диковинная характеристика мироздания. В ней нет завершённости, обозначаемой словом Бог, но в ней вселенская гармония. Может быть, она и есть Вездесущий и Нескончаемый Он, у суфилов не подлежащий обозначению? Самостоятельная концепция, не попирающая библейскую. И не факт, что библейское знание о рождении мира, появилось позже Легенды. Всего три года назад цивилизованный мир вообще не подозревал о существовании суфилов. Не весёлая перспектива. Бескомпромиссный приговор. Если люди нарушат единство мира, выйдут из-за Врат Баако. И мира, который мы знаем, не станет. Значит, мы ещё не нарушили гармонию, не коснулись предела кавернами нашей жизни. Но сколько времени ещё естество станет терпеть нас, изживающих гармонию? Чего ожидать? И что изучать в этом странном племени? Может быть, здесь вместо антрополога должен работать кто-то другой? Кто же? Эмбриолог? Отслеживать историю рождения и формирования зёрен? Или этнолог, чтобы выявить распространение потомков Баако по земле? И что есть человек? Венец природы, или один из элементов вселенского организма, наделённый тривиальной функцией? По легенде суфилов, превратись человечество в ненужность, в сорняк жизни, естество Земли отторгнет его, нещадно прополет и взрастит новые семена.

Послание профессора, бегство

В бессонной ночи слились перемигивание звёзд и тишина, восполнимая лишь редким пришёптыванием ручья. Глаза девушки блестели тайной.

— Меси, отведи меня к Вратам.

— Отведу, но не раньше, чем позволит Великий Зикомо.

— Что же там? Как туда войти?

— Туда нельзя войти. Оттуда можно только выйти. Белые люди вошли туда с такими шкатулками, как у тебя, — Меси взглянула на компас и навигатор, — но впустую.

— Что значит «впустую»?

— Белые люди не отыскали путь. Возвращались — кто через час, кто через неделю, а кто до сих пор не вышел.

— Когда же Врата раскроются, чтобы выпустить их? — попробовал слукавить Томас.

— Когда люди отвратят от себя естество — тогда естество отвергнет их, и Врата раскроются.

Томас погладил девушку по голове и сел за ноутбук. Следует соблюдать пропорции. Даже, если это Легенда, а не инструкция по сосуществованию с природой.

Миновали ещё две недели. Очередной отчёт взлетел к спутнику земли, одному из множества, созданных человечеством. И пусть Баако глотают слюнки. Но какова фантастика! Батарея, та первая, подсоединённая ещё у Граничного Камня, не разрядилась. Что сие означает, а главное, какими последствиями чревато, оставалось загадкой. Не росли волосы и ногти, да и другие физиологические проявления притупились. Долгожданный ответ профессора Дайона обрадовал, однако выглядело неправдоподобным, что ворчун Алехандро столько дней продержался без наставлений. Томас открыл почту, прочёл и замер. И снова прочёл от начала до конца:

«Дорогой доктор Риколли!

Ваша шутка меня, знаете ли, вразумила. Вы тяготитесь двухнедельными отчётами? Но они предусмотрены распоряжением Учредительного Комитета. И Вам, хотите Вы или нет, придётся ему следовать. В выражении своего неудовольствия Вы преуспели. И всё же, с какой стати Вы ежечасно шлёте мне многостраничные отчёты? Это, мягко говоря, неуместно. Если сие означает, что Вы запаслись ими заранее, придётся подвергнуть сомнению достоверность предоставленной Вами информации. Как ни прискорбно. Всё же я готов ознакомиться с Вашими объяснениями происходящему. Надеюсь найти их убедительными. В противном случае вынужден буду отозвать Вас в Оксфорд для обсуждения Вашего служебного соответствия.

Профессор Дайон.»

Томас растерялся и сгоряча не сумел объяснить агрессивности профессора. Понимание родилось, стоило только вспомнить загадки, требующие ответа: не разряжаемая батарея, отсутствие щетины на лице и, наконец, проведённые в племени две недели, обернувшиеся единственным часом в Лондоне. Кругозор доктора Риколли охватывал любое знание, и это облегчило поиск в энциклопедических залежах ноутбука. Совместив добытые сведения, он выстроил прочную версию, изящную, но не легковесную. Ей и предстояло лечь в оправдательную основу. Если, конечно, оставить в покое устаревшие догмы, пустые теории и фантастику дилетантов. Время невозможно остановить, или повернуть вспять. Но замедлить, или ускорить — вполне, ведь оно зависит от уровня гравитации. Врата и окрестности — аномалия, содержащая в себе интенсивный источник неизвестного молекулярного притяжения. Именно молекулярного, воздействующего своим полем лишь на микрообъекты, но инертного к макрообъектам. В поле с высоким уровнем молекулярной гравитации человек, как макрообъект, не испытывает увеличения собственного веса. Но в таком поле снижается скорость взаимодействия между микрочастицами в их химических и биологических превращениях. Замедляются естественные процессы. Гипотеза не только объясняет загадки, но и прогнозирует акценты поиска — усилия исследователей должны быть нацелены на изучение природы молекулярной гравитации. Она может быть как естественной для планеты, так и приобретённой в космических взаимодействиях.

— Меси.

Девушка вопросительно посмотрела на Томаса. Он же задумался. Как объяснить очаровательной дикарке, не умеющей ни писать, ни читать, что его интересует. Как говорить о нестабильности времени человеку, не имеющему представления об элементарных законах физики.

— Представь себе, Меси, две деревни. Первую назовём «Настоящий Мир», вторую «Мир Сна». Когда в «Настоящем Мире» заканчивается целая луна, в «Мире Сна» проходит лишь час. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Ответить Меси не успела. Снаружи что-то произошло. Вскипело. Донеслись шум, вопли, топот сотен ног.

— Меси, выгляни, что там, — попросил Томас и осёкся, увидев её, забившуюся в угол. С ужасом на лице и дрожью в теле. Томас выскочил из хижины. Скакнул через ручей. Огляделся. За деревней ночь разрывали вспышки. Он побежал на свет, и бежал без устали, пока не увидел толпу. Мрачно полыхали факелы. Суфилы стояли на коленях вокруг Зикомо — он в белом балахоне, вознеся руки к небу, выкрикивал незнакомые Томасу слова. И после каждого суфилы испускали протяжный стон. Когда Зикомо опустил руки, люди вскричали в плаче. Вот оно, недостающее из последствий — зловещий ритуал прощания. Риколли стало не до антропологии и он помчался к хижине. Девушка оставалась в той же позе. Томас рванулся к ней, схватил за плечи, потряс. Дождавшись осознанного взгляда, торопливо рассказал. Меси зашлась в рыданиях, потом вскочила, схватила Томаса за руку и умоляюще затеребила:

Конец ознакомительного фрагмента.