Проверка на голубую кровь

Аркадий Дмитриевич Смирнов, 2011

В казарме военной учебки-школы младших авиационных специалистов разворачивается жестокий розыгрыш командира отделения из-за его хамства по отношению к рядовым. Действие происходит в 70-е годы в Советской армии.Содержит нецензурную брань.

Аркадий Смирнов

ПРОВЕРКА НА ГОЛУБУЮ КРОВЬ

« Мелкий тиран — это удача для воина».

Карлос Кастанеда

Июльским утром на перроне Воронежского вокзала Смелков находился в некотором расслаблении плоти и борении духа. Почти часовая остановка поезда располагала к первой сигарете на свежем воздухе, и он вышел прогуляться. Перед сигаретой желательно положить что-нибудь в желудок. Тут-то Буриданов осел внутри и распоясался, задерживая кайф первой затяжки. Строгое материнское воспитание даже в пятьдесят годков сказывалось и требовало кофе со сливками под домашний бутерброд. Материальный организм жаждал пива, оставляя бутерброд, как компромисс. Оправдывая слабость, вчерашними проводами в санатории, Смелков неспешно двинулся к бабульке, продававшей бутылки с пивом из корзинки.

У платформы с другой стороны, стояла железнодорожная лаборатория из двух вагонов. Невысокий, резкий в движениях, мужичок в чистом и ладно сидящем на нем комбинезоне прижал к вагону молодца в дорогом костюме и совал ему в лицо сорванную с лаборатории агитку за какого-то кандидата.

— Ты, сучонок, у меня сейчас это жрать будешь! Любишь компанию с ворьем и жуликами, так не смей где попало и перед честным народом эти хари развешивать! Да я тебя…

Какой узнаваемый голос — Зубцов! Первый командир Смелкова на военной, еще срочной, службе. Взять пару пива или поллитровку и подойти? И полковник запаса засомневался. Не узнает его Зубцов, сколько их, салаг, через его учебный взвод прошло. Отказал когда-то Зубцов ему подписать рапорт для поступления в военное училище. Мол, слаб пока, солдат Смелков, духом, и косточка военная не окрепла, послужи еще с годик, а там, если не передумаешь, другие подпишут. Так и произошло. А теперь запросто может бывший старший сержант отчитать полковника запаса за склонность к употреблению с утра.

Торопливо глотнув из открытой бутылки, Смелков закурил, наблюдая, как молодец лет тридцати, получив пинок под зад, удирает молча. Зубцов оглядел перрон, подобрал и отнес в урну обрывок видимо недожеванной бумажки и скрылся в служебном вагоне.

Да, Смелкова бывший командир может не признать. А вот Голицына он вряд ли забыл. И, вспоминая тот случай перед присягой, Смелков пошел к вагону.

Голицына Сашку Смелков на дух не переносил. Ему даже находиться рядом неприятно было. Это как нелюбовь с первого взгляда. Высокий, но рыхлый, с толстыми щеками и губами Голицын, вероятно, обладал раздутым самомнением, поскольку местоимение «я» в его разговорах или рассказах было главным в каждом предложении. Проходя мимо, он мог наступить тебе на сапог (тяжелый — больно) и, вместо извинения, засмеяться — это он шутит — мол, нечего ноги расставлять.

Все бы ничего, можно было по совокупности таких шуток и рыло начистить, но не успел Смелков. После первой недели службы в ШМАСе*, так называлась учебка, в которую их призвали, Голицына назначили командиром 3 отделения. Чем руководствовался старший сержант Зубцов — заместитель командира 6 взвода, выдвигая Голицына, не понял никто из новобранцев.

Ну, в 1-ом отделение назначен Корк. Ему уже 24 года, он не был, как все салаги — после школы, уже университет в Риге закончил, начал биологом работать, да в армию загребли. Латыш, толстый, под 2 метра ростом, молчаливый: спросишь его что-нибудь — устанешь ждать ответ. Он основательно подумает, прежде чем скажет. Но, если скажет — как отрежет — менять мнение не будет.

Во 2-ом отделении назначен Боря Козырев. Тоже правильно. Боре 22 года, успел 4 года в Ленинградском политехе отучиться. На взрослого мужика похож, и что-то в нем цыганское есть. Веселый и острый на язык: если язвить начнет — над жертвой весь взвод хохочет. Про себя говорит:

— Я справедлив как бритва: не трогай — не порежешься, а тронул — не жалуйся!

В 4-ом отделении командиром Витя Грошев. Это справедливо: 19 лет парню, а уже коммунист. Даже, говорят, награду за что-то с «гражданки» имеет.

Ну, а как Голицын в эту обойму попал, никто не понял.

За прошедшие всего 3 недели с начала службы Голицын уже 2 раза болезненно достал Смелкова. И, как понял Смелков, это произошло неслучайно. То, что он, двигая табуретку, пальцы Смелкову придавил и, якобы случайно, в умывальнике шапку его на мокрый пол смахнул — не в счет. То, что он толком не извинился — ладно — все не без недостатков. Смелков не злопамятен. Но на утреннем осмотре Голицын разворошил постель Смелкова только из-за одной вмятины на одеяле от лежавшей там ранее шапки. Натянуть одеяло — секунда, а перезаправлять 2 минуты на глазах всего взвода..! Да и служит Смелков у Козырева во 2 отделении, подумаешь, искатель порядка за других нашелся! Промолчал почему-то Козырев. Видимо решил посмотреть, как его подчиненный сам проявит себя. Но это уже был наезд, и это понял весь взвод.

Второй наезд произошел без всякого повода и неожиданно 3 дня назад, во вторник. На самоподготовке в перерыве подошел к нему Голицын и барским тоном приказал:

— Давай, Смелков, шапку бери и в казарму со мной бегом.

А в ответ на удивленный взгляд торжествующе объявил:

— Я сегодня дежурным по роте заступаю, ты со мной дневальным пойдешь.

— У тебя свое отделение есть.

Смелков уже внутренне понял, что придется подчиниться. Но это было не по правилам. В наряд всегда заступал командир отделения с дневальными из своих подчиненных.

— А у меня Гуськов ногу растер, хромает придурок. Я Зубцову тебя предложил. Он в журнал инструктажей вписал, — и Голицын, не скрывая радости от сознания своего превосходства, ухмыльнулся.

— Что же ты после обеда не предупредил? — Cмелков не хотел этого говорить — это было проявление слабости, но вырвалось против воли. Получалось, что он остался без отдыха. В наряде за сутки редко удавалось поспать больше 2,5 — 3 часов, поэтому перед заступлением в наряд положено после обеда поспать 1,5 — 2 часа, а потом начинать чистить обувь, бляху ремня, пуговицы, подшивать подворотничок, готовиться к инструктажу у старшины и разводу.

— А не успел, ты же не с моего отделения. Ничего потерпишь, бывает, — и Голицын вроде сочувствующе похлопал его по плечу.

— Давай шустрей за шапкой в класс, а то до инструктажа подшиться не успеешь. Да, Козырева предупреди, я ему тоже не сказал, — Голицын замурлыкал какой-то мотив и пошел к выходу из цикла*.

А вот тут ты, парень, прокололся — Козырев тебя не поймет. Надо только сказать ему так, будто это его не касается. Мысли опережали одна другую. Отпор Голицыну пора организовывать и продумать его надо качественно.

В учебном классе, подойдя к Козыреву с шапкой в руках, Смелков как можно спокойнее лениво протянул:

— Боря, я в казарму пошел, мне пора.

Козырев недоуменно посмотрел на часы:

— Ты заболел, Андрюха? Еще 2 часа самоподготовки! Никакой казармы! Садись, занимайся, сейчас Зубцов придет проверять!

— Голицын меня к себе в наряд поставил, а Зубцов в журнал записал.

— Т-а-к… — Козырев опустил глаза и немного отвернулся, прокручивая информацию. Было видно, как на левом виске его пульсирует тонкая жилка.

— Так, так… Ну ладно, иди, служи, — он посмотрел внимательно в глаза Смелкову. Явно читался вопрос: пора тебе реагировать начинать, и как ты собираешься выкручиваться?

— Передавай от меня привет Сашке, — с хрипотцой в голосе крикнул он вдогонку Смелкову.

Смелков у дверей класса оглянулся и отстраненно сухо, но громко ответил:

— Сам передавай! Твои подчиненные — это твои проблемы, — и, выйдя, закрыл дверь.

До 10 часов вечера Смелков не мог понять: как Голицын будет использовать свою власть над ним. После «отбоя» прояснилось. Андрей убирал в бытовке, в дверях появился Голицын.

— Слухай, что скажу, Смелков. — Он подождал пока Смелков повернется и, выдержав паузу, объявил: — План работы и дежурства дальше такой будет. Ты слушаешь?

— Слушаю, — Смелков спокойно созерцал сапоги Голицына и улыбался.

Все было понятно. Казарменный туалет на 10 «очков» ждет Смелкова. Фу ты, как просто. Боялся какой-нибудь подлянки, а тут всего-навсего сортир помыть.

— Значит так. Галкин до 2 часов очередным* у тумбочки, с 2 до 6 — Сенцов, ты с 6 до 10. Сенцов щас спать пошел, Липягин казарму с тем придурком — нарядчиком из 5 взвода мыть будет. А тебе что, Смелков, достается? Ну?

— Сортир, — Смелков широко улыбнулся.

— Правильно, но вместе с умывальником. А ты чему радуешься, Смелков?

— Разрешите выполнять, товарищ дежурный? — Смелков приставил швабру к левой ноге и отдал честь.

— У тя чо, крыша съехала? — Голицын ожидал нытья, отпора, подхалимажа, только не улыбки.

— Если хочешь — объясню, только не отрываясь от работы. Ты же мне помогать не будешь? А чем раньше вымою, тем раньше спать.

— А вот это видал? — Голицын показал кукиш. — Спать ему захотелось! Не раньше 2-х. Еще впереди у вас с Липягиным сержантская комната, канцелярия и ленкомната, когда сержанты оттуда уйдут. А когда они телевизор смотреть кончат — не знает никто. Если хочешь — сходи, спроси! — Голицын, довольный собой, захохотал.

Появился он спустя часа полтора, когда Смелков, закончив с туалетом, надраивал суконкой с мелом медные краны в умывальнике.

— Так вот, Смелков, прежде чем ты мне расскажешь о своей радости в туалете, — тут он, не сдержавшись, зафыркал, — Я тебе слова старшины передаю: « Туалет и умывальник посмотрю лично. Если где тряпкой не вымоете, трите одежными щетками. Не помогает одежная — трите зубной! Но чтоб все блестело, как причиндалы у кота!.. Слышь, Андрюха, а чо за причиндалы такие?

— Ты о причинном месте слышал что-нибудь? — Андрей полировал кран и на Голицына не смотрел. Голос у него был спокойный, уверенный, и работал он с видимым удовольствием.

— Ну, слышал, не помню только. А чо это?

— А это то, что у всех мужиков стоит, а у тебя — висит! Смелков даже не улыбнулся. — Но это — причина, а причиндалы — то, что рядом с причиной. Дошло?

— Яйца это! — Довольный Голицын смеялся и не мог остановиться. — Во старшина загнул! Во, загнул! Надо записать, забуду. — Он отсмеялся, вытер слезы.

— Так чо ты мне про радость в сортире доложить хотел? Давай, я послушаю.

Смелков, продолжая надраивать краны, дребезжащим голосом, как бы пародируя старого учителя, читающего нотацию бестолковому ученику, начал:

— Видно папа с мамой драли тебя, Санек, мало, а книжек ты и вовсе не читал. Не читал ведь, Голицын? — И, не дождавшись ответа, сам ответил, — не читал. А вот еще в далекой древности философы… Это такие умные люди, Санек. Так они от родителей к детям учили передавать наказ и в книжках многих прописали: не бывает грязной работы, если ты трудишься для блага людей! Как я вот сейчас. Такая работа благородна и почетна! Чуешь, Голицын?

Голицын фыркнул:

— Нашел почет в дерьме ковыряться!

— Эх, Голицын, Голицын… Вот взять, к примеру, врач — академик какой-нибудь. Он в твоих кишках, в дерьме, как ты говоришь, ковыряется — жизнь твою спасает. Так ты думаешь: ему зря премии вручают, в газетах хвалят? А вот грязными, по мнению философов, Голицын, бывают дела, поступки, мысли и намерения людей. Ты согласен с этим, Голицын? Есть у тебя грязные мысли? А! Ну, отвечай! — И Смелков, прекратив работу, посмотрел на Голицына.

Тот от неожиданности встал, как по команде «смирно», и отвесил нижнюю губу. Но начал приходить в себя и забормотал:

— Ты не очень, не очень…

— Есть, Санек, есть. Я знаю. В том-то и дело, что они у всех людей есть. Недаром Христос сказал: « Кто без греха — бросьте в нее камень…» Все грешны, Голицын, не один ты. Вот разве что я — безгрешная овца перед тобой, разбойником!

— Ну ты, полегче! Сейчас старшина придет тебе премию выписывать, философ! — И Голицын, выйдя, захлопнул дверь.

Спустя 5 минут в туалет прошел Зубцов, а, выходя, окликнул:

— Дневальный!

— Рядовой Смелков, товарищ старший сержант!

— Ты в шахматы могешь, Смелков?

— Приходилось, товарищ старший сержант!

— Так, хорошо, — он отворил дверь в коридор: — Дежурный, ко мне!

Голицын, грохоча сапогами, прибежал из бытовки и зарапортовал:

— Товарищ старший сержант, дежурный, рядовой Голицын, по Вашему…

— Да погоди ты орать! — перебил Зубцов, — твои товарищи спят! Ты вот что, Голицын, подмени кем-нибудь Смелкова — он мне в сержантской нужен. Да и сам, кстати, можешь засучить рукава. Ты понял?

— Так точно, товарищ старший сержант!

— Выполняй!

— Есть! — Голицын на цыпочках побежал в спальный зал за Липягиным.

Зубцов посмотрел внимательно на Смелкова, стоящего с мокрой одежной щеткой в руках возле очередной раковины.

— Значит так, Смелков: сапоги насухо вытереть, руки вымыть и в сержантскую. Ты куришь?

— Курю.

— Я не курю, но если первую партию выиграешь, — во время второй разрешу покурить в сержантской.

У Смелкова так взыграл дух от неожиданного приобщения Голицына к благородному труду вместо него, что он, забыв о благоразумии, выиграл две партии. Благоразумие стало возвращаться, когда Зубцов, отодвинув доску, посмотрел на часы.

— Без четверти два, Смелков. Мне спать пора, а тебе наряд нести. Ты учился этому? — Он кивнул на доску.

— Немного, еще в школе, товарищ старший сержант. — Смелков принял уставную стойку при разговоре со старшим.

— Так ты, я слышал, языкастый хлопец? Смотри, не выпендривайся, тяжело служить будет. Все, иди! — Зубцов зевнул.

— Есть! — Смелков отдал честь и, негромко ступая, но имитируя строевой шаг, ушел.

Голицын сидел в бытовке и изучал себя в зеркале.

— Я спать иду, — проинформировал Смелков из дверей, не заходя.

— Я тебя еще не отпускал отдыхать, — Голицын не повернул лицо от зеркала, — иди сюда.

Смелков подошел, сел на табуретку, не пытаясь качать права. Может быть, Голицын ждет нытья типа: ты, дежурный, тебе днем спать положено. А мне в 6 часов к тумбочке вставать, днем спать не положено, да и перед нарядом не отдохнул… Так пусть ждет! Зачем ныть, он сам все это устроил.

Конец ознакомительного фрагмента.