APROSITUS. Ненайденный

Антон Сорокко, 2008

Современный человек даже не предполагает, что в его жизни могут произойти какие-то экстраординарные события. Он едет в отпуск, не подозревая, что буквально за стеклом его авиалайнера могут скрываться вселенские тайны. И уж точно не допускает мысли, что сам может стать участником захватывающего приключения. Роман Aprositus – это водоворот событий до последней страницы, хитроумная головоломка, разгадывать которую вы будете вместе с главными героями, таинственная легенда, волнующая пытливые умы вот уже более пятисот лет и обретающая в романе неожиданное объяснение! И конечно, это увлекательный водитель по Тенерифе, после прочтения которого вам очень захочется отправиться на Канарские острова. Автор с 1999 живет в Испании. Он описывает места и события, известные только местным жителям, о которых не прочтешь в официальных путеводителях. Роман переведен на испанский и английский языки. Рекомендован для широкого круга читателей.

Глава 5

После самой сильной перегрузки, когда казалось, что виски лопнут от вздувшихся вен, Андрею в голову пришла дурацкая, абсолютно несвоевременная по своей несерьёзности мысль: а не пора ли просматривать короткометражный фильм о прожитой жизни? За годы работы в спецслужбе он несколько раз сталкивался со случаями клинической смерти, происходившими то с его сослуживцами, то с людьми, которых в их кругу было принято называть «клиентами». По рассказам этих людей, в последние минуты перед смертью, человек видит самые важные моменты жизни, самые яркие воспоминания и самые сильные переживания, порой совсем неожиданные.

Андрей хотел, было, уже возмутиться такой несправедливости — «А почему мне ничего не показывают?» — как самолёт вдруг обрёл равновесие. Сильный левый крен не пропадал, но летчику, изо всех сил пытавшемуся выровнять самолёт, по всей видимости, сделать это удавалось. Они не падали.

«Видимо, не помру», — сделал вывод Андрей.

Гвалт в салоне мгновенно стих и наступила полная тишина. Проход между креслами одна за другой осветили тусклые лампочки аварийного освещения. Двигатели на минуту умолкли, и в салоне был слышен лишь свист ветра за бортом. За иллюминатором, окрашивая салон всполохами красноватых оттенков, будто взятых с картин любимых его бывшей женой сюрреалистов, плясали языки пламени: горел один из двигателей на левом крыле. Однако и они через мгновение исчезли: пилот отключил горевший двигатель и перекрыл к нему доступ горючего. Левое крыло, тем не менее, сильно дымило, застилая верхнюю часть горизонта серо-черным клубящимся шлейфом. Под крылом виднелся бескрайний голубой океан, блестевший на солнце тысячей ослепительных бликов.

Его новый знакомый Герман и очнувшаяся соседка справа, с которой он так и не успел познакомиться, ни живы, ни мертвы сидели в своих креслах, испуганно озираясь по сторонам. Герман обеими руками вцепился в спинку переднего кресла. Кулаки, с торчащими костяшками побелевших от натуги пальцев, заметно дрожали. Со лба текла кровь: видимо, при одном из сильных толчков он ударился об эту самую спинку. Слипшиеся от панического пота волосы прилипли к покрасневшему лбу, а золотой крестик, выскочивший из-под расстёгнутой рубашки, лежал на плече. Сам Андрей, должно быть, выглядел не лучше. Герман с трудом отвёл голову от иллюминатора: голова его явно не слушалась.

— Что это было?

— Двигатель рвануло, — Андрей взглядом кивнул в сторону иллюминатора: шея поворачиваться отказывалась.

— И как мы сейчас сядем? — рот у Германа непроизвольно изобразил некое подобие нервной улыбки. Было видно, что он сильно напуган.

— Раз не взорвались в воздухе, то и при посадке целы будем, — такая неожиданная уверенность могла удивить кого угодно, только не Андрея.

Он не считал себя фаталистом, но если что-то происходило не так, как нужно, он всегда мысленно отмерял время, либо событие, после которого хуже быть уже не могло и с оптимизмом ждал разрешения событий в позитивную сторону. Как говорил его отец, «после худшего может наступить только улучшение». И действительно: так в его жизни получалось всегда. Всё всегда налаживалось. И после первых проваленных заданий десять лет назад, и после недавнего ухода из спецслужбы в частный бизнес, и после тяжелого развода с женой в прошлом году…

Внизу с бешеной скоростью проносились пенящиеся барашки. Их было совсем немного: на Атлантике стоял штиль. Через иллюминатор было видно, что самолёт подлетал к круглому по форме острову, на вершине которого темнели какие-то густые заросли. Обращенная к самолёту сторона острова была исчерчена продольными ущельями давно утихших извержений. На склонах ущелий можно было различить многочисленные террасы, засаженные не то виноградниками, не то каким-то развесистыми светло-зелеными кустами. Ещё виднелись белые стены редких, затерянных в зелени домов.

«Ла Гомера», — заключил про себя Андрей. На этом острове он был, ещё в первый свой приезд на Канары, ещё с женой. Его отменная фотографическая память исключала вероятность ошибки на девяносто девять процентов. «Это у меня профессиональное», — любил говорить он.

Было очевидно, что на Ла Гомере их «боинг» приземлиться не сможет: скорость была слишком высока, места для маневра практически не оставалось, а сам ландшафт острова не предоставлял ни малейшей возможности отыскать ровную, пригодную для посадки поверхность. Хотя, насколько помнил Андрей, аэропорт на Ла Гомере был: аэропорты были на всех семи Канарских островах.

Летчик направлял аварийный самолет за остров.

— Там справа остров! — закричали пассажиры с правого ряда кресел. — Двугорбый остров!

— Это Ла Пальма, — уже вслух сказал Андрей, но, скорее всего, его слышал только сосед Герман.

Со своего места увидеть остров Ла Пальма, если это действительно был он, ни Андрей, ни Герман не могли: правый ряд иллюминаторов заслоняли головы пассажиров, вытягивавших шеи в попытках разглядеть клочок спасительной земли и отыскать не нём взлётную полосу. В самолёте снова стало шумно: люди начали обсуждать возможность аварийной посадки на Ла Пальме. Кто-то плакал, где-то раздавались короткие нервические смешки — всё-таки, чувство юмора — это, действительно, лучшее средство от стресса. Сидевшие у проходов пассажиры, поднимали с пола упавших и пострадавших от ушибов соседей. Кажется, обошлось без членовредительства и переломов. Выражение испуга постепенно сходило с лиц, однако чувство беспокойство у пассажиров не пропадало. Впереди была посадка.

— Раз не взорвались в воздухе, значит, и сядем нормально, — как можно уверенней и громче повторил Андрей, пытаясь говорить в сторону салона, так чтобы его услышало как можно больше людей.

— Да, да, — подхватили со всех сторон.

Пессимистов в салоне было меньше. К ним Андрей отнёс всех, кто в тот момент промолчал.

— Мне бы твою уверенность, — негромко сказала соседка, поцеловав спасительный крестик, крепко зажатый в маленькой мокрой руке.

— Не переживай, родная, всё будет нормально! — ободрил её Андрей и похлопал по её стиснутым в замок рукам.

Ожил динамик.

— Уважаемые пассажиры, говорит командир корабля Владимир Пелещин, — голос его звучал уверенно и спокойно, прогоняя из-под солнечного сплетения пассажиров остатки минутной душевной слабости. — На нашем самолете произошел самопроизвольный взрыв двигателя. Сейчас управление самолётом взято под контроль. У нас работает два двигателя, этого достаточно, чтобы совершить посадку.

За секунду вздох облегчения и восторга облетел весь салон. Повеселевший Герман ткнул Андрея в бок и облегченно провёл рукой по лицу, смахнул со лба влагу. Он, как и все остальные пассажиры, не отрывал глаз от динамиков.

«Интересный малый, — подумал про него Андрей. — Выглядит молодо, а лет, наверное, немало. Из-за того, что худой молодым кажется. Если бы я скинул килограмм двадцать, тоже бы на вид лет десять сбросил». Хотя, в свои тридцать восемь Андрей возраста не ощущал. Он перестал его ощущать где-то после тридцати, будто остановился в душевном развитии на самом комфортном для себя этапе.

— Аэродромы малых Канарских островов не предназначены для посадки тяжелых самолётов, — продолжал тем временем командир корабля. — Приземляться там рискованно. Для возвращения в аэропорты Тенерифе или Гран Канарии нам не хватит запаса высоты и маневренности. Наш экипаж принял решение садиться на воду.

Последняя фраза на мгновение ледяными тисками сжала Андрею сердце. Желудок мгновенно ушёл куда-то вниз и стал каменным. Такое развитие событий даже для повидавшего многое Андрея было в новинку. Салон оцепенел.

— Фюзеляж «боинга» — идеальная конструкция для посадки на воду, — успокаивал командир Пелещин. — Нестандартные ситуации, вроде посадки на воду, предусматриваются ещё на стадии проектирования и разработки самолётов. Садиться на воду намного безопасней посадки на землю. Поэтому я прошу вас о главном: сохраняйте спокойствие. Ничего не бойтесь. Мы просим убрать лишние предметы и сумки под кресла и надеть спасательные жилеты. Жилеты находятся под вашими креслами. Не надувайте жилеты в салоне. Наденьте жилеты, пристегнитесь ремнями и наклонитесь вперед. В карманах впереди стоящих кресел каждый из вас найдет схему, на которой обозначено положение тела при аварийной посадке. Действуйте спокойно и без паники. До посадки у нас есть три — четыре минуты. Ещё раз повторяю: ничего не бойтесь. После посадки просьба оставаться на своих местах. Бортпроводники откроют аварийные люки, и мы спустимся на воду. Сообщение об аварийной посадке уже передано всем наземным службам. Спасатели знают точное место посадки. Мы все будем спасены, — он помолчал. — Ну, с Богом!

Микрофон отключился. Андрей и Герман одновременно перекрестились, точно так же, как все остальные триста пассажиров самолёта, и стали торопливо, стараясь не суетиться, доставать из-под кресел оранжевые спасательные жилеты. Было видно, что командиру Владимиру Пелещину поверили. Андрей ему тоже верил. Стюардессы что-то быстро объясняли пассажирам и помогали надевать жилеты.

Вода приближалась. Редкие белые барашки становились всё больше и больше, всё заметней и ближе. Пассажиры нервно проверяли ремни на жилетах, кто-то кричал, кто-то плакал, кто-то громко уговаривал соседей не бояться, кто-то тихо молился. Андрей вжался в своё кресло, не зная, будет лучше сгруппироваться или расслабиться. Заглянув в бледное лицо Германа и своей соседки, он молча пожал им руки и, как просил командир, наклонился вперед. В иллюминаторе над головой Германа были видны несущиеся навстречу самолёту океанские волны.

Обычно во время посадки Андрей всегда следил за плавным снижением самолёта, не отрывая глаз от приближающейся земли, будто её гипнотизируя. Хотя, скорее, именно земля гипнотизирует пассажира во время снижения. В последние секунды перед посадкой Андрей попадал в какое-то необъяснимое состояние, в момент неизвестности, в котором перемешиваются и ужас, и безысходность, и ощущение своего бессилия и безволия, и невозможность контролировать ситуацию, но, вместе с тем, и надежда, и уверенность в профессионализме лётчиков, в надёжности техники, в сознании того, что лётчик уже тысячу раз сажал свой самолёт, что всё будет хорошо, и сладость предвкушения аплодисментов пассажиров, и выход в зал прилёта и радость правоты в том, что всё закончилось хорошо, именно, как ты и думал. А по-другому и быть не могло.

Сейчас смотреть на приближающийся океан Андрей не хотел. В те последние мгновения, когда до воды, казалось, можно было дотянуться рукой, Андрей отвёл от иллюминатора взгляд, представив перед собой обычную взлётную полосу, и стал ждать касания.

Удар был сильным. Самолёт бухнулся в воду, подняв целый столб воды и залив голубым светом иллюминатор снаружи. Фюзеляж накренился влево. Андрею показалось, что ещё секунда, и они перевернутся на бок, а затем вниз головой, но самолёт подбросило вверх, будто он подпрыгнул на упругой морской волне. Следующий удар был сильнее предыдущего. Было ощущение, что самолёт пробил носом бетонную стену: пассажиров с нечеловеческой силой бросило вперёд, и Андрей подумал, что пристёгивавший его ремень продавит ему живот до позвоночника. В следующий момент его отбросило назад, ударив затылком о спинку кресла и чуть не сломав шею, в спине что-то хрустнуло, а поясницу пронзила острая боль. Видимо, самолётные ремни с трудом удерживали его грузное тело. Ударившись левой щекой о соседнее кресло и взвыв от боли, он успел увидеть в иллюминатор отрывающееся левое крыло самолета и услышал страшный скрежет лопающихся переборок и креплений обшивки. Сзади вдруг стало светло.

«Либо пробоина, либо у самолёта оторвало хвост.» — пронеслось у Андрея в мозгу.

Обернуться и посмотреть на внезапный источник света Андрею уже не удалось: его взгляд был прикован к голубому пенящемуся столбу воды. Он нёсся на них с бешеной скоростью из первого салона, заполнял собой всё пространство самолёта, подобно дождевой воде, заливающей водосточную трубу во время летнего ливня. Гул и звон в ушах прекратились. Через миллисекунду вода накрыла Андрея, унося за собой его угасающее сознание.