Девять с половиной идей

Антон Леонтьев, 2004

Одна из них стала женой американского миллиардера, другая – наемным убийцей, выполняющим «заказы» по всему миру. Что их объединяет? Ольга и Инна – простые русские женщины, к которым судьба оказалась ох как не ласкова! И вот теперь ребенок одной из них похищен, а другая оказалась на скамье подсудимых за убийство мужа и свекрови… Инна знает о существовании Ольги, а та остается в полном неведении, ожидая вынесения трех пожизненных сроков за преступления, которых не совершала. Или все-таки совершала? Американский мир взбудоражен, с негодованием удивляясь, на что способна загадочная славянская душа. Но это еще не все – потому что вторая русская выходит из тени…

Инна

Советский Союз, 1964—1982

Отец Инны погиб, когда ей исполнилось двенадцать лет. Но до этого были годы счастья. Инна вместе с родителями жила в одном из многочисленных военных гарнизонов на Дальнем Востоке. Ее отец, капитан второго ранга, был подводником и надолго уходил в плавание. Его походы могли длиться полгода, иногда даже девять месяцев, однако ее мама переносила все это стоически.

Крупная и красивая женщина, всегда уверенная в себе, немного грубая и вечно в отсутствие отца курящая сигареты, говорила дочери:

— Каждый сам выбирает свою судьбу, запомни это, Инна. И каждый несет за нее ответственность. Отец сделал свой выбор, ведь мы не можем спускать буржуям все то, что они творят в странах Азии.

Она не то чтобы была ярой коммунисткой, но мощь державы, огромные субмарины с ядерными боеголовками ей, как и всякому другому, внушали гордость за Родину.

Однако у Инны никогда не было с ней теплых отношений. Да, Инна делилась с ней некоторыми тайнами своей жизни и собственными переживаниями, но на самом деле она была дочкой своего отца.

Когда тот, не так уж часто, иногда всего два-три раза в год, появлялся дома, Инна светилась от счастья, а отец, бывало, говорил двум сыновьям, что дочка растет настоящим солдатом.

Однако после одного-двух дней его пребывания дома родители уезжали из военного городка куда-то на другой конец страны, к Черному морю, чтобы вместе провести неделю или две, которые выпадали до следующего рейда. И Инна оставалась одна.

Но именно подобные мимолетные встречи с отцом приносили ей счастье. Все то время, пока он отсутствовал, Инна не отставала от своих братьев и других мальчишек — детей военнослужащих. Вместе со всеми она занималась спортом, училась стрелять, а на занятиях по политпросвещению лекторы пытались доказать им, что западная, в частности, американская, система порочна, что США загнивают и что СССР всего через два-три года догонит, а потом и перегонит Америку.

Несмотря на то, что в задачи подводников входило охранять рубежи Родины, некоторые из них, разумеется, не громогласно, выражали свое мнение насчет такого прочищения мозгов. Однажды Инна была свидетелем разговора между двумя офицерами, точнее, один рассказал другому анекдот.

— Слышал последнюю хохму? — спросил один другого. — Брежнев встает на заседании Политбюро и говорит: «Товарищи (тут офицер стал копировать сбивчивую и немного шамкающую речь Генерального секретаря)… Товарищи! Америка стоит на самом краю экономической пропасти, поэтому задача этой пятилетки — догнать ее и перегнать!»

Странно, но другой офицер не выразил протеста, а только рассмеялся.

Спустя несколько лет Инна поняла, что не все так хорошо и гладко в жизни, как это представляли лекторы на занятиях по политпросвещению. Когда она выбиралась в большой портовый город, расположенный недалеко от их военного городка, то там видела, что единственное, к чему стремились практически все жители, — это каким-либо образом провезти из Японии контрабанду, будь то сигареты, поношенная, но продаваемая по жутко высокой цене одежда и иногда автомобили. Причем промышляли этим в основном не обычные люди, а те, кто имел власть и был облечен большими полномочиями, — чиновники, таможенники, представители партии, посещавшие Страну восходящего солнца.

Как-то Инна задала каверзный вопрос очередному лектору, полноватому усатому человеку, который часа полтора до этого вещал, что НАТО спит и видит, как атаковать рубежи нашей социалистической родины, что в Японии и Франции безработица по двадцать процентов, множество нищих, засилье капитала, а в СССР нет ни одного безработного, все свободны, сыты и счастливы.

— Есть вопросы? — спросил он, вытирая свою лысину большим клетчатым платком.

— Есть, — сказала Инна, даже не поднимаясь с места. В то время ей было одиннадцать лет. — Товарищ лектор, скажите, почему, если у нас все есть, люди в городе пытаются всеми возможными путями что-то провезти из-за границы? Но если там все загнивает и разрушается, то везти оттуда нечего. А ведь правда, и джинсы там лучше делают, и автомобили…

Лектор не ответил, замяв вопрос, начав опять нудно распространяться насчет того, что наша страна богата и буржуазные государства не выдерживают с ней сравнения.

Однако он сделал какую-то пометку в своем блокноте, и на следующий день маму Инны вызвали в школу. Так как школа располагалась на территории военного городка и все прекрасно знали друг друга, то директор, приятель отца и матери, не предпринял никаких мер против Инны.

— Ты знаешь, — обратился он к матери Инны, — что твоя дочка вчера ввергла в шок лектора из Москвы? Он мне так и сказал, что мы в бастионе советских подводников растим новый диссидентствующий элемент. И потребовал принять меры. Но когда я ему прозрачно намекнул, что он и сам нечист на руку, например, скупил у нас на базаре пар сорок колготок, джинсы, огромное количество банок кофе, то он замолк. Однако все-таки я бы предостерег на твоем месте дочь так открыто выражать подобные мысли, ее отцу это когда-нибудь могут припомнить, недоброжелатели есть у каждого, поэтому поговори с ней.

Мама поговорила с ней в тот же день, однако совсем не так, как ожидала Инна.

— Знаешь, дочка, — сказала она, закуривая очередную сигарету и пуская в потолок дым, — ты задала тогда вполне закономерный вопрос. Но ответить на него не может никто. Поэтому лучше не высовываться, у нас таких не любят, особенно здесь, в армии. Хорошо, что ты не слепая, как большинство людей, но учти, что есть тут паршивцы, которые при желании могут отыграться на твоем отце, запомни это. И главное, как я тебе говорила не раз, если ты выбрала свой путь, то иди по нему без оглядки.

Инна запомнила слова матери, поэтому больше не пыталась что-то спросить или возразить на очередной лекции. Она просто не ходила на них, что, разумеется, также учитывалось, записывалось в какие-то секретные папки и потом складировалось в архивах соответствующих служб.

Ее старший брат, Анатолий, пошел по стопам отца, но выбрал не морской флот, а службу в сухопутных войсках. Мама, получавшая от него письма, перечитывала их по нескольку раз в день, однако, когда она была на людях, относилась ко всему со своей вечной саркастической улыбкой и как бы полушутя.

Младший брат, Алексей, был Инне ближе, разница между ними составляла всего год.

И вот пришло время, ранняя весна того злопамятного года, когда отец ушел в очередное плавание. Как потом вспоминала Инна, никто из домашних не испытал какого-то страха, ни у кого не было предчувствия, что они видят его в последний раз.

Хотя именно в день начала похода к матери прибежала ее лучшая подруга Юля и, заливаясь слезами, сказала, что не хочет отпускать в плавание своего мужа, который служил на той же подводной лодке старшим помощником.

— Ну что ты ревешь? — говорила мать, успокаивая ее. — Вот лучшее средство от стрессов, — и она достала свою фирменную настойку на кедровых орехах. — На, успокойся, не последний же раз провожаешь бойца.

— Наденька, не могу я, — причитала тетя Юля, впрочем, она, как отметила Инна, всегда отличалась склонностью к истерикам. — Такое чувство, что больше его не увижу.

— Что за глупости, — отрубила мама, — сколько раз уходили наши в океан и всегда возвращались. А ты такую истерику устроила. Как же твой пойдет, о чем будет думать все месяцы? Юлька, Юлька! Хотя бы постыдилась, надо было ублажать мужа по ночам, а ты наверняка все ночи в подушку проревела.

— Ты что, — сказала Юля, — не слышала, что говорили насчет той подводной лодки? Она просто исчезла где-то около побережья Америки. Раз — и нет восьмидесяти человек. А из наших никто даже не признал, что лодка исчезла, вроде бы все в порядке…

Мама ничего не ответила, так как подобные истории были известны всем. Но о них старались не задумываться.

— Мысль о неудаче — начало неудачи, Юлия, — по-философски ответила ей мама. — Тем более, программу по катастрофам, учрежденную нашим родным правительством и, — тут она прошамкала, — нашим родным и дорогим Леонидом Ильичом, мы выполнили на три года вперед. Так что не беспокойся!

— Ох, Надя, Надя, — рассмеялась Юля, выпивая еще одну рюмку настойки, — теперь ясно, в кого Инка пошла. Но все равно на сердце у меня как-то неспокойно.

И только в апреле, когда от подводной лодки, на которой был отец, почти месяц не поступало никакой информации, а в штабе сухо и скупо говорили, что та выполняет особые задания и поэтому разглашать какую бы то ни было информацию о ней запрещено, поползли слухи, что субмарина пропала.

Прошел еще один месяц, полный тревог, однако в информации родственникам опять отказывали, и только после того, как толпа женщин пригрозила обратиться с открытым коллективным письмом в Министерство обороны, в начале июля им сообщили, что подводная лодка за таким-то номером, имея на своем борту четыре боевых заряда межконтинентальных ядерных ракет, не вышла на связь с базой еще в марте, исчезнув где-то в океане.

Больше никаких сведений не было, все молчали, никто и не заикнулся, что на борту, помимо ракет, находилось еще шестьдесят четыре члена экипажа.

В тот же вечер мама напилась в первый раз. К ней пришла Юля и еще несколько женщин — жены тех, кто находился на этой подводной лодке, и они, практически не разговаривая, молча пили и настойку, и портвейн, и водку.

Именно в тот день Инна поняла, что ее отец больше не вернется. Она переносила это труднее всех, хотя, может быть, мать, про которую она всегда думала, что отец ей если не безразличен, то относится она к нему холодно, тоже страдала. Через две недели, когда Инна заметила, что мама уж слишком часто собирается с подругами и пьет, она положила этому конец. Она прошла в комнату, еле освещенную торшером, где собрались будто не женщины, а тени вокруг стола, взяла бутылки и отнесла их на кухню.

Ее остановил голос матери. В нем сквозило отчаяние:

— Оставь, Инна, зачем ты взяла выпивку! Принеси обратно! Ты слышишь, что я сказала! Принеси!

Однако Инна, повзрослевшая за эти недели, вместе с младшим братом отправила женщин по домам. Алексей, казалось, еще не до конца осознал, что произошло, тем более что официально ничего не было объявлено.

Инна помогла маме добраться до постели, но та, несмотря на то, что была пьяна, не путалась в мыслях.

— Не надо, Инна, — чуть ли не закричала мать, — не надо! Разве ты не понимаешь, что это она убила его?

— Кто, мама? — спросила девочка.

— Она, — зло ответила та. — Эта система!

Помолчав, она добавила:

— Глупо говорить, что я смирилась бы, если б он погиб, выполняя свой воинский долг. Но если бы никто не отшивал нас в штабе, если бы никто не смотрел презрительно и с отвращением на нас, жен погибших подводников… Да, не спорь! Погибших! Но даже в этом советская власть отказала мне — считать мужа погибшим! Они не хотят позориться перед миром, нанести ущерб своему военному престижу и официально объявить, что подводная лодка затонула где-то в океане. Как же, мы не можем демонстрировать свои ошибки, мы же непобедимы, — так думают ЭТИ. Поэтому считается, что лодка просто пропала, ушла и не вернулась в порт…

— А может, — начала Инна, — у них поломка, и они просто задержались, может, это спецзадание?

Мама впервые за многие годы обняла ее и сказала:

— Нет, Инна, мы должны смотреть правде в глаза. Горючее у них кончилось уже три месяца назад. Они погибли…

Тут впервые Инна увидела, как ее мама, которую она всегда считала сильной, плачет. Это были слезы отчаяния, она оплакивала не только того, чьей женой была двадцать лет, она оплакивала всю свою жизнь.

Инна не успокаивала ее, понимая, что сказать нечего. Она еле сдержалась сама, чтобы не присоединиться к матери. Однако надо быть сильной. Всегда сильной. Всегда…

Прошло около полугода, когда Инна наконец-то заметила перемены к лучшему в поведении матери. Та, до этого постоянно пребывавшая в сумрачном настроении, замолкавшая на полуслове и все еще питавшая какие-то нелепые надежды, теперь окончательно смирилась с мыслью, что муж погиб. После этого, словно компенсируя месяцы бесполезных слез и апатии, она принялась требовать отовсюду хотя бы официального подтверждения, что подлодка, где находился ее муж и другие члены команды, затонула в океане.

Она даже возглавила Комитет жен погибших подводников, стала его председателем и принялась бомбардировать Москву и область письмами, жалобами, записывалась на прием к каждому мало-мальски значимому чиновнику. Это никак не могло понравиться властям. На митинге, посвященном Седьмому ноября, один из крупных чинов заметил, что Родина помнит своих героев, а когда присутствовавшая на этом помпезном мероприятии мама попыталась что-то возразить, ее просто вытолкали вон.

Наконец настал день, когда к ним пришел заместитель начальника военного городка, чтобы побеседовать и образумить ее.

— Проходи, Виктор, — сухо сказала ему мать.

Инна была в соседней комнате, предполагалось, что она занимается уроками. На самом деле ее успеваемость оставляла желать лучшего, но и учителя, и ученики старались не трогать ее из-за бешеного, вспыльчивого характера, который, прорвавшись однажды сквозь флегматичность, мог привести к трагедии. Брата Алексея не было дома, гибель отца он переживал тяжело, но это быстро прошло. Теперь у него появились друзья и подруги, и он по вечерам проводил время с ними.

— Ну что тебе сказать, Надежда, — произнес заместитель начальника после некоторой паузы. — Я сделал все, что мог.

— И что же именно, Виктор? — спросила та ровным голосом. Затем раздалось чирканье спичек. Инна поняла, что мама закурила. Теперь ей не хватало и двух пачек в день, но на все уговоры дочери бросить это занятие она отвечала отказом, говоря, что так ей легче. Инна знала, что такой ровный тон предвещает бурю.

— К сожалению, ничего не удалось добиться, — ответил Виктор. — Но ты не отчаивайся, пенсию вам будут платить, вот только вопрос с жильем не урегулирован…

— Так, так, — произнесла мама, — значит, вы собираетесь выселить нас? Нас, жен и детей тех, кто по вашей милости теперь в стальном гробу гниет где-то на глубине трех километров?

— Ну не надо так, — мирно попросил ее Виктор.

Мама захотела что-то возразить, но ее заставил остановиться на полуслове приступ кашля. Инна обеспокоенно припомнила, что это уже не первый раз, прямое следствие чрезмерного курения.

— Не надо! — услышала она ее голос. — Мне лучше, лучше! И это тоже из-за вас, из-за вашей тупости, из-за вашей бюрократии…

— Хорошо, — не выдержал заместитель начальника. — Я не для того пришел, чтобы выслушивать твои обвинения. Совсем не для того. Учти, Надежда, несмотря на то, что мы с покойным твоим мужем учились вместе и друзьями были, я против воли партии и товарищей не пойду.

— И что же партия вместе с товарищами предложила, что вы там выработали, на собрании? — спросила мама. Кашель по-прежнему не оставлял ее. — Единственное, что я могу предположить, — это выселить нас, иждивенцев, с территории городка.

— Все не так, как ты себе представляешь, — ответил Виктор. — К нам прибывают новые кадры, военные с женами, им требуется жилье, и, соответственно…

— Мы должны выметаться отсюда, все понятно, — сказала мама. — Интересно, эти молодые кадры подозревают, что вы ради идиотского престижа, ради какой-то мертвой идеи так же легко отправите их ко дну и от мертвых затем откреститесь, а жен с детьми выгоните к чертовой матери? Они знают, что вы такие сволочи, Витя?

— Перестань! — оборвал ее заместитель начальника. — Свои штучки алкоголички держи при себе! Если бы вели себя по-человечески, права не качали, на нас телеги не писали, то вас бы оставили, а так никому вы, сучки, здесь не нужны, ты это хорошо поняла?

— Я — хорошо, — ответила мама, снова чиркнув спичкой. — Что отворачиваешься, подводник? Бережешь легкие? Ты, кстати, когда в море последний раз выходил, небось лет десять назад, а так окопался в горах бумажек и стратегических планов? Знаешь, что я тебе скажу? Мне терять больше нечего, есть тут пара корреспондентов из западных журналов и газет, а один вроде бы на «Голос Америки» работает. Слышал о такой волне, Витя? Так вот, если вы нас отсюда выбросите, то весь мир узнает, какое брехло товарищи Брежнев и Устинов и все военное командование, как оно легко кидает своих людей и даже не выделяет их вдовам и детям угла в казарме.

— Ты это оставь, Надежда, я говорю по-хорошему, — произнес с угрозой заместитель начальника городка. — Сделаешь так, тебе придется очень туго, и не только с квартирой. И поедешь в свой Израиль, — с ударением на последнем слоге завершил он. — Подумай о старшем сыне, карьеру ему испортишь, да и младшенькие небось хотят учиться в каком-нибудь вузе, а вот если у них мамаша будет сидеть за клевету или, того хуже, шпионаж, то их возьмут разве что помойки чистить.

Послышалось, как чиркнула еще одна спичка. Это была третья сигарета за десять минут.

— Приму к сведению, Витя, — ответила мама. — Не забыл еще про хорошие времена, как мы вместе начинали, как ты был лучшим другом моего мужа? Видимо, забыл. Спасибо за дружеский совет, приму к сведению. Постой, вот что еще. Давно хотела тебе сказать, но все время пыталась переубедить себя, что это не так…

Тут ее голос взвился вверх, она закричала:

— Ты гнида, Витя, гнида, понимаешь? Ты не его предаешь, ты себя предаешь. Вот так же сдохнешь, и твоих попрут.

— Я так не сдохну, — ответил тот, хлопая дверью.

Инне пришлось снова успокаивать маму, та, прежде всегда уравновешенная, в последнее время сильно изменилась и издергалась. Взяв еще одну сигарету, она сказала:

— Ну что, Инна, убедилась, как они нас любят? Использовали и выбросили. Как последнюю шлюху. Запомни, верить этой власти нельзя, обманет, подомнет под себя и сожрет.

Успокоившись, она добавила:

— А может быть, и правда в Израиль, — с ударением на последнем слоге, — махнуть?

После этого разговора Инна почувствовала, что отношение в школе к ней тоже переменилось. В классе ее если и уважали, то только за то, что она могла постоять за себя, причем Инниной силе и ловкости мог позавидовать каждый сверстник. Но, задавшись целью избавиться от тех, кто недоволен режимом, власти стали претворять это в жизнь. Скоро из Комитета жен погибших подводников почти никого не осталось, бывшие подруги перестали ходить к ним в гости, зато семьям было позволено по-прежнему жить в городке. Инна видела, что мама не винила знакомых, у женщин были дети, и они делали то, что считали нужным. Но сама она решила не сдаваться. Те, кто бросил ее мужа, предал и просто забыл, вычеркнув из списков, по ее мнению, должны заплатить.

Первые признаки того, что буря надвигается, Инна заметила, заканчивая девятый класс. Ей ясно указали на то, что ее знания минимальны, учиться дальше не имеет смысла, одним словом — что она тупица.

Инна знала, что учителя тоже люди подневольные, но некоторым, казалось, доставляло особое удовольствие исполнять приказы сверху и «топить» неугодную ученицу.

И именно в этом возрасте Инна впервые поняла, что может нравиться. От отца она унаследовала рыжеватые волосы, которые теперь вились, спадая ей на плечи. Спортивная фигура одновременно была женственной, а от ежедневных тренировок она только приобрела еще более идеальные формы. Некоторые одноклассники уже пытались оказывать Инне знаки внимания, но она не реагировала на них. Как и всем, ей хотелось любви, однако то, что она наблюдала вечером в заброшенных местах городка или в подъездах пятиэтажек, расположенных рядом, было грубо, примитивно и противно.

Она вовсе не была ханжой. Инна помнила наставления мамы, что свои недостатки надо использовать против своих врагов, а не против себя. Если, конечно, считать привлекательность недостатком.

Как-то раз, во время очередного смотра, к ним в городок приехала важная комиссия, возглавляемая каким-то сановным контр-адмиралом, жирным и с большой проплешиной на башке. Одним из объектов, которые посетили проверяющие из Москвы, стала школа, где, разумеется, был проведен показательный урок истории с картой военных действий, вывешенной на доске, с цветущим учителем, от волнения неправильно выговаривавшим слова «контрудар» и «рекогносцировка».

Адмирал занял место на первой парте, вроде бы внимательно следя за объяснениями историка и заученными и нудными ответами отличников и хорошистов, которых учитель якобы наугад выбирал из тех, кто тянул руки и опять же якобы страстно хотел ответить на поставленный вопрос. На самом же деле Инна с самого начала заметила, как похотливый взгляд этого адмирала скользнул по классу, причем задержался именно на ней. Она знала таких мужчин — некрасивых, переживающих последний всплеск сексуальной активности перед полной импотенцией, жирных, облеченных большой властью. Такие встречались и в городе, они проносились по центральным улицам в длинных черных «ЗИЛах» или «Волгах», перед ними все были обязаны расступаться. В общем, начальство. Те, от кого зависит судьба многих людей.

— Великолепно, великолепно, — похвалил адмирал урок, к концу которого он чуть было не заснул. — Сразу видно, что вы воспитываете в школьниках настоящий дух военного братства и доблести нашей армии. А теперь я хотел бы познакомиться с классом, с теми, кто придет нам на замену лет через двадцать-тридцать.

Инна про себя хмыкнула, думая, что этот старый пень слишком много времени отпускает себе для активной деятельности.

Свита, состоявшая из молодых, но тоже уже жиреющих штабных офицеров, тихо зашумела:

— Макар Ильич, нам надо на прием в облисполком, и вообще, это не предусмотрено…

— Замолчать! — по-военному лаконично отрубил Макар Ильич, не терпевший возражений. — Как говорит Леонид Ильич, главное — это наши дети, поколение двадцать первого века. Я быстро, только познакомлюсь с классом.

Было видно, что его особенно заинтересовали девушки, он подходил к каждой, спрашивал, кем она хочет быть, а при этом его маслянистые глазки ощупывали фигуру, мысленно раздевая.

Когда он приблизился к Инне, на его когда-то привлекательном лице, теперь изборожденном морщинами из-за излишеств и сидячего образа жизни, отобразился живейший интерес. Он, казалось, даже подтянулся.

— А тебя как зовут, деточка? — приторно спросил он. Тут же суетился историк, бормоча, что вот здесь отличница Лена, тут чемпионка школы по шахматам Катя.

— А это Блажко, — бросил он, только взглянув на Инну. — Так сказать, недоглядел педагогический коллектив. Троечница, и вообще…

— Что значит «вообще»? — рявкнул адмирал, беря своей горячей ладонью руку Инны. — Товарищ преподаватель, как зовут девочку, или вы, как в царские времена, по фамилии тыкаете?

— Инна, — прошелестел учитель, пропадая за плотной толпой свиты, обступившей девушку и адмирала.

— Давно бы так, — кивнул тот. — И запомните, если ребенок плохо учится — это вина преподавателя, не все объяснил, не все рассказал. Инна, — обратился он к ней, — ты, наверное, спортсменка и комсомолка, только вот не отличница, кем хочешь быть?

— Гляциологом, — ответила та, видя, что старик уже мысленно начал насиловать ее. Свита и сам адмирал рассмеялись, из присутствующих никто не знал, что такое гляциолог и с чем это едят.

— И красива, и умна, а вы говорите, троечница, — протянул адмирал. Потом он кивнул одному из своих подчиненных, высокому офицеру с надменным выражением лица. Тот, опустив глаза, пошел к выходу.

Адмирал поспешил на прием в облисполком.

Когда он скрылся, историк начал занудно ругать Инну за то, что та посмела нахамить важному гостю, ей это не простится, это еще один шаг в пропасть…

— Да летите вы туда сами со своей историей, — сказала она и под ехидные и изумленные взгляды одноклассников, собрав вещи, убежала с урока. Ей было все равно, к чему приведет ее поступок, но терпеть угрозы она не могла.

Урок еще не кончился, в коридоре было пустынно, там находился только один человек — тот самый офицер из сопровождения почетного гостя. Увидев девушку, он улыбнулся и подошел к ней.

— Инна, — обратился он к ней, — подожди секунду, у меня есть к тебе дело.

Инна остановилась. Она видела, как глаза этого мужчины тоже пожирают ее фигуру, замирая на выпуклостях бюста, который она вопреки правилам школы обтягивала модной водолазкой. Она сразу поняла, в чем дело. По глазам офицера было видно, что он хочет ее.

— Макару Ильичу понравилось твое остроумие, — сказал он. — Кстати, хорошо, что пока в коридоре никого нет, есть время поговорить. Понимаешь… — Его глаза опять скользнули по ее фигуре, а Инна в ответ уставилась ему прямо в ширинку, офицер беспокойно посмотрел вниз, а потом придвинулся ближе. — Понимаешь, — проговорил он, — всегда есть шанс получить что-то очень выгодное в обмен на… И Макар Ильич хочет… Я вижу, ты девушка понятливая, так вот…

— Он хочет, чтобы я переспала с ним, — спокойно сказала Инна, глядя в глаза офицеру.

Того нисколько не смутили столь откровенные слова, он продолжил:

— Хорошо, что ты на самом деле сообразительная. Учти, за это ты можешь получить многое.

— Макар Ильич тоже — лет семь тюрьмы за совращение малолетней и изнасилование, — нежно ответила она. — Не пугайтесь, это тоже мое остроумие. Но учтите, что за все надо платить, бесплатно, «на благо Родины», не получится. У меня свои условия.

— Конечно, — заверил ее офицер. — Люблю умных. Может, после старика зайдешь и ко мне?..

— Говорите, где и когда, — оборвала его Инна. Это был торг, она продавала свое тело, желая в виде платы получить право остаться в городке. Податься им с матерью и братом было некуда. А Макар Ильич, если его как следует ублажить, решит все в два счета. Не надо упускать свой шанс.

— Так что насчет нас? — осведомился офицер, которого в Москве наверняка ждала жена с парой детишек. Но в командировке как не разгуляться?

— Вам нечего мне предложить. Кстати, я же сказала, что хочу стать гляциологом, а не гетерой, так что у нас с вами ничего не получится, — произнесла Инна, записывая номер комнаты в элитной гостинице в центре.

В этот момент прозвенел звонок, и из классов высыпали орущие дети. Началась перемена.

Вечером, когда уже стали сгущаться сумерки, она пошла к гостинице для высоких гостей, в которой остановился Макар Ильич. Оказалось, внутри этот отель разительно отличается от чопорного внешнего вида — тут и там сновали горничные, похожие больше на девиц легкого поведения, откуда-то сбоку доносилась музыка, причем такая, которую не одобряло родное правительство. Это был ночной бар, где, как выяснилось, полно не только партийных чинов, весело проводящих время в командировке, но и различного рода спекулянтов, фарцовщиков, тех, кто умеет вовремя и подешевле достать для «слуг народа» какой-нибудь пустяк — шубу для жены, аккумулятор для «Мерседеса» или колечко с бриллиантом.

— Вы куда прете? — спросил ее администратор гостиницы с воинственной интонацией.

— Мне в номер двести пятьдесят четыре, — ответила Инна. В этот вечер она выглядела еще более сексуально и соблазнительно, чем всегда. — К Макару Ильичу.

Администратор по внутреннему телефону связался с номером, что-то сказал, потом расплылся в улыбке и, повернувшись к Инне, произнес:

— Пажалста, так сказать, проверки на дороге. Счастливого вечера. — И его бегающие глаза уперлись ей в грудь.

На лифте она поднялась на шестой, самый элитный этаж, где проживали только VIP-персоны. Номера здесь были просторнее, в коридоре сидела немолодая тетка, читавшая какой-то заграничный журнал. Увидев ее, она отложила его в сторону, и Инна заметила, что это порнографическое издание с обнаженными красавцами.

— Вы к Макару Ильичу? — уточнила тетка, сверкая золотом зубов. — Вас ждут…

Девушка подошла к двери красного дерева и постучала. Раздалось какое-то шуршание, и дверь плавно открылась. На пороге ее приветствовал сам Макар Ильич. Он был по-домашнему облачен в длинный махровый халат, через который выпирало его пузо и в вырезе виднелась волосатая грудь. Увидев Инну, он широко улыбнулся:

— Ага, будущий, как ты сказала? Гинеколог?

— Гляциолог, — поправила его Инна и прошла внутрь. Роскошный номер состоял из двух комнат, в одной располагался кабинет адмирала, в другой была его спальня. Именно в последнюю комнату он и провел Инну.

В спальне был сервирован небольшой стол, на нем красовались дефицитные продукты и не менее дефицитное иностранное спиртное.

— Ты что будешь, у меня есть виски или, может быть, предпочитаешь ликер? — спросил он у Инны, наливая что-то в рюмки.

— Предпочту сок, если у вас имеется, — ответила она. — Я веду здоровый образ жизни.

У контр-адмирала был и сок, используемый им, конечно, для того, чтобы запивать водку. Через несколько минут, когда он успел порядочно принять на грудь, раскрасневшись и часто задышав, он повернулся к Инне и произнес:

— Ну что, деточка, надеюсь, ты поняла, зачем пришла ко мне?

Он уже был готов повалить ее на кровать, но Инна остановила его:

— Товарищ контр-адмирал, один из ваших подчиненных, который заманил меня к вам, сказал, что это будет честная торговля. Я отдаю вам свое тело, а вы тоже делаете мне подарок.

— Разумеется, хорошая ты моя, — засуетился Макар Ильич. — Что ты хочешь, говори. Могу подбросить тебе деньжат или кое-какие шмотки, такие, что их даже в Москве днем с огнем не отыщешь.

— Я предпочитаю дом, Макар Ильич, — ответила Инна. Она понимала, что тот с каждой секундой распаляется больше и больше, но именно из-за этого он должен пойти на ее условия. — Меня и мою семью выгоняют из собственного дома. После того, как отец пропал с подводной лодкой, никто не хочет связываться с вдовами и их детьми.

— Хорошо, хорошо, — пообещал Макар Ильич. По его лицу было видно, что ему не до того. — Давай начнем, потом все выясним.

— Нет, мы выясним все с самого начала, — оборвала его Инна.

Она села в кресло, положив ногу на ногу, так, чтобы контр-адмирал мог пожирать ее глазами, но не более того.

— Позвоните и отрегулируйте этот вопрос немедленно. Мужчины любят забывать свои пылкие обещания после того, как получат свое.

Макар Ильич чертыхнулся, но все-таки взял трубку телефона. Хватило одного звонка и пяти фраз, чтобы урегулировать проблему. Теперь же, положив трубку, он выглядел победителем.

— Ну что же, товарищ контр-адмирал, — сказала Инна. — Вы честно выполнили свое обещание, теперь дело за мной!

Она подошла к нему и положила руки на его жирные плечи. Макар Ильич кинулся на девушку, мусоля ее своими губами, сжимая ее груди и кусая за живот. Он скинул халат, оказалось, что контр-адмирал под ним голый. Теперь он предстал перед Инной во всей красе. У нее он вызывал только отвращение, свою первую ночь она представляла совсем иначе.

— Как я тебя хочу, Инночка, — бормотал Макар Ильич, повалив ее на кровать. — Ты так похожа на мою младшую внучку Свету, нет, ты в десять раз красивее! — И он начал стаскивать с нее водолазку.

Инна не испытывала ни возбуждения, ни страсти, вообще ничего. Однако, чтобы честно отработать квартиру, она стала изображать экстаз и восхищение неземными ласками старого моряка.

После совокупления Макар Ильич еще несколько минут лежал на ней, восхищаясь и приговаривая, что такого с ним не было давно. Инна хотела спросить — чего именно? Того, что его половой акт дошел до благополучного финала? Но удержалась. Потом она покинула его и пошла в душ смыть с себя следы первой страсти. Макар Ильич хотел последовать за ней, но оказалось, что возраст берет свое, его лимит на этот вечер был исчерпан.

Через несколько дней, когда высокая комиссия отбыла обратно в Москву, их снова навестил заместитель начальника военного городка. Матери Инна, разумеется, ничего не сказала. Та ни в коем случае не приняла бы подобной жертвы и не осталась бы в доме, узнав, что ради этого дочь переспала с контр-адмиралом. Но Инна понимала, что вступает в самостоятельную жизнь, в которой многого нельзя добиться обыкновенными способами. Нужно знать, на что клюют власть имущие, и давать им это, добиваясь своих целей.

— Э, — начал с запинки Виктор, — я по тому самому делу.

— Ну и чем ты можешь нас порадовать? — спросила его мама, как всегда закуривая.

Инна в последнее время заметила, что мама перестала кашлять. Это было обнадеживающим признаком, значит, ничего серьезного с ее здоровьем не происходит. Выглядит она, правда, не совсем хорошо — слишком бледна и часто устает, но это скорее последствие стресса от потери супруга.

— Мы, посовещавшись, — заговорил Виктор, — решили, что выселять тебя и твоих детей, детей нашего павшего товарища, было бы делом, недостойным советского флота. Поэтому начальство пошло вам навстречу, разрешив остаться на территории военного городка до особого распоряжения.

— Это значит, что вы можете выкинуть нас отсюда по первой своей прихоти, — опять начала мама. Внезапно у нее снова возник приступ кашля, более глубокого и сухого, но она быстро с ним справилась.

— Раз мы пошли на уступки, должна и ты понять, что не можешь жить за наш счет и ставить нам же палки в колеса, — ответил Виктор. — Гнать тебя никто не собирается, но учти, больше никаких поисков истины, хватит!

Мама так и не поняла, почему руководство смягчилось, и приписала это себе.

— Вот видишь, дочка, — сказала она Инне вечером, — они испугались, что я пойду к зарубежным корреспондентам и весь мир узнает о том, какие они заботливые, наши начальнички.

— Конечно, они испугались именно этого, — ответила Инна, обнимая ее. — Ты у меня молодец.

Склонившись над ее головой, она заметила, что мать начинает седеть. А это означало, что бороться за жизнь предстоит ей самой.

Несмотря на все угрозы, Инна смогла продолжить свою учебу в девятом классе. Она не знала, что именно смягчило позицию руководства, скорее всего, то, что видный деятель Министерства обороны из Москвы, восхищенный Инной, оказывал ей свое покровительство даже издалека.

Инна поняла, что стать обыкновенной проституткой, которая спит с каждым, кто хоть как-то может улучшить ее положение, она не должна. Подобных женщин на улицах портового города она видела уже многие годы, все они спивались, рано старели, получали от моряков или иных клиентов какие-нибудь болезни, становились объектом травли со стороны милиции. Такого она не хотела.

Ей требовалось большее. Если у нее есть великолепное тело и мозги, то надо приложить все усилия, чтобы выбиться наверх. А для этого придется постараться, ведь времени у нее в запасе максимум лет десять-двенадцать. До тридцати она должна достигнуть всего. И этим всем был даже не Макар Ильич, она не хотела становиться просто любовницей, девочкой по вызову экстра-класса. Надо стараться подняться на самый верх лестницы. Для этого, конечно, придется жертвовать и собой, и особенно другими, но она была готова.

Инна рассудила правильно. В их городе нашлось много влиятельных людей, которые приходили в экстаз, только увидев ее. Что же будет твориться с ними, если они переспят с ней? Однако она поняла, что требовать надо не после, а до, потому что после секса никто уже не помнит, что пообещал смазливой девушке.

А еще надо соблюдать меры предосторожности. Инна не хотела стать матерью в шестнадцать лет, кроме того, никто в военном городке не должен узнать о том, чем она занимается. На их мнение ей было наплевать, но братьям и маме будет больно узнать, что их сестра и дочь не стесняется ради достижения своих целей торговать собственным телом. Она не собиралась быть любовницей молодого лейтенанта, он не мог бы ей ничего предложить. Инна давно поняла, что в этом мире существуют только две вещи, перед которыми все преклоняются, — деньги и власть.

В школе за ней пытались ухаживать сразу несколько ребят, но Инна дала им понять, что они ей неинтересны. Часто люди, чьего общества она искала, те, кто был облечен властью, имели толстые животы, лысины и являлись скрытыми садистами, но это не останавливало Инну. Главное — начать.

Вторым ее любовником стал секретарь райкома КПСС некий Дмитрий Викторович. Это был еще достаточно молодой, где-то лет сорока пяти, мужчина, фигура которого уже утратила на спецпайке свои некогда стройные очертания. Инна поняла, что начинать надо не с самого дна, не со всякого сброда, но и на самый верх она пока соваться не могла. Она встретилась с ним на «своей» вечеринке.

Три месяца, которые она провела с секретарем райкома, пролетели незаметно. За это время она смогла познакомиться с массой влиятельных людей города и края, причем со многими в неформальной обстановке. Инна ничего не требовала от Дмитрия Викторовича, тем не менее, словно невзначай, она упомянула, что ее семья живет в крайне плохих условиях. Но инициатива все равно исходила от него, и вскоре он сообщил, что у него есть возможность предоставить им трехкомнатную квартиру в новом доме на окраине города. Инна, понимая, что с каждого надо брать по-разумному, согласилась и отблагодарила Дмитрия Викторовича новым всплеском страсти.

Это был только первый шаг, и она не собиралась долго развлекать простого секретаря райкома, тем более что лимит его могущества оказался фактически исчерпан. Но обменять его следовало на кого-то стоящего, и притом так, чтобы он не затаил на нее обиду. И удачный случай подвернулся во время очередной псевдоримской оргии, которая раз в неделю, на выходные, устраивалась в чиновничьих коттеджах.

Дмитрий Викторович уже прилично набрался и был в хорошем расположении духа. На его даче развлекались еще какие-то мелкие сошки со своими любовницами. Выпив очередную порцию то ли виски, то ли бренди, он сообщил Инне:

— Крошка моя, к нам сейчас приедет Борис Спиридонович, надеюсь, он тебе известен?

Инна прекрасно помнила, что главное для любовницы — быть глупой и не соваться в дела. И не показывать, что она умнее своего мужчины. Разумеется, она имела представление о том, кто такой Борис Спиридонович, потому что давно изучила иерархию всего реального и теневого начальства в крае. Борис Спиридонович являлся директором крупнейшего в стране, а также во всей Европе комбината по выплавке алюминия, который находился на территории их области. Он был человеком номер три среди наиболее влиятельных людей края. Это было как раз то, что нужно.

Однако, мило похлопав ресницами, Инна ответила:

— Кто это, Дима, я не знаю, расскажи!

Дмитрий Викторович сообщил ей и новую информацию. Например, Бориса Спиридоновича решили выдвинуть депутатом в Верховный Совет, а это означало… Это означало, что пути вели уже на самый вверх, в Москву. Такой случай она не должна была упустить.

Директор алюминиевого завода оказался неказистым и маленьким мужичком, совсем не таким импозантным и представительным, как ожидала Инна. Он выглядел много моложе своих шестидесяти с небольшим лет. Приехал он с двумя девицами, грудастыми и голосистыми и уже порядком пьяными. Они явно надоели ему. И это было очень хорошо.

Когда вся компания основательно набралась, а потом каждый уединился с той, которая ему приглянулась, в одной из комнат дачи, Инна увидела, что Дмитрий Викторович удалился с двумя красавицами, прикатившими вместе с Борисом Спиридоновичем.

Сам он находился в гостиной и умудрялся просматривать какие-то бумаги. Инна поняла, что он не такой простой тип, как Дмитрий Викторович, притом достаточно опасный, и просто так кидаться к нему на шею она не может, он примет ее за обыкновенную шлюху и пошлет куда подальше. Поэтому пришлось импровизировать на ходу.

Одевшись и причесавшись, чтобы выглядеть эстетично и нетронуто среди хаоса и разврата, царившего в коттедже, она отыскала в большой библиотеке Дмитрия Викторовича книгу, посвященную как раз тому самому алюминиевому комбинату, и с невинным выражением лица прошла в гостиную.

Борис Спиридонович, не видевший ее до сих пор, так как она намеренно не появлялась перед ним в полуголом и угарном виде, только поднял свои маленькие глаза, заключенные в роговые очки, презрительно оглядел ее и продолжил молча читать.

Инна была для него очередной хозяйской забавой, распутной девчонкой, совершенно не образованной и темной. Как видно, красота и сексуальность для него не были первостепенными достоинствами.

Инна скромно села в кресло и принялась читать книгу. К сожалению, она оказалась изданной лет пятнадцать назад, и там была фотография старого директора, но Борису Спиридоновичу знать об этом не полагалось. Инна громко воскликнула и потрясенно уставилась на него своими большими, по-детски чистыми глазами.

Тот поднял голову и спросил холодно:

— Девушка, что-то случилось?

— Но этого не может быть! — воскликнула Инна, удивляясь собственному пылу и восторгу. — Вы же Борис Спиридонович Краснов, директор нашего прославленного комбината по производству алюминия.

— Да, — сухо ответил он.

— Это ведь ваша фотография дана в этой книге, — сообщила Инна, поднимая книжку вверх. — Потрясающе, я встретила человека, который так мне нужен!

На книгу Борис Спиридонович отреагировал гораздо активнее, наверное, он был не прочь взглянуть на свой портрет, но удержался, не снисходя до общения со шлюхой.

— Борис Спиридонович, — продолжала Инна, видя, что тот оказался падок на лесть. Если мужчину прельщает не секс, так известность. Всегда найдется, чем его зацепить. — Разрешите представиться. Дмитрий Викторович не говорил обо мне? Я его племянница, Инна. Учусь на журналистском отделении университета, и в задачи моей практики входит написание большого репортажа о выдающихся деятелях нашего края. Я считаю, вы самая подходящая кандидатура для моей будущей статьи.

Борис Спиридонович отложил портфель с бумагами и заинтересованно посмотрел на Инну. Она оказалась не шлюхой и к тому же неглупой. И еще она могла написать о нем статью, а именно стремление к известности, желание видеть свой портрет в каждой газете было ахиллесовой пятой директора комбината.

— Ну что же, Инна, я мог бы вам дать кое-какие наметки для этой статьи, — сказал он. — Например, о том, как я сделал себя…

— Чрезвычайно интересно, — подхватила Инна. — Наверное, вам пришлось преодолевать огромные препятствия, многому учиться, чтобы стать тем, кем вы являетесь сейчас?

Борис Спиридонович понял, что эта девушка — именно та, которая нужна ему. Жена старая, некрасивая, интересуется только внуками, шлюхи, с которыми он иногда спит, грубы, тупы и жадны до денег. Их совершенно не интересует он как человек, и это обиднее всего.

— Разумеется, — с достоинством ответил Краснов Инне. Внезапно он увидел, что она чертовски привлекательна. — Родился я…

Они беседовали около полутора часов, пока не стали появляться другие участники веселья. Инна внимательно слушала Бориса Спиридоновича. Не то чтобы она увлеклась, но, если она хочет стать его любовницей и иметь на него влияние, надо жить его интересами.

Ловко сумев избегнуть разоблачений со стороны Дмитрия Викторовича, который в два счета мог сказать, что она никакая не племянница ему и тем более не журналистка, Инна попеняла секретарю райкома за тех двух девиц, которые его привлекли. В тот же вечер они мирно разошлись, причем Дмитрий Викторович считал, что инициатором разрыва был он, а Инна не лишала его иллюзий. Единственное, о чем она его потом попросила, — это поддерживать легенду о том, что она учится на факультете журналистики. Тот согласился, и Инна полностью переключилась на Бориса Спиридоновича.

В течение месяца она исправно посещала его кабинет, и единственное, чем они там занимались, — это предавались воспоминаниям о том, как Борис Спиридонович стал великим человеком. Чтобы оправдать свои визиты, Инне пришлось охмурить главного редактора одной из местных газет, что было несложно, и в результате огромная статья с портретом Героя Социалистического Труда, кавалера ордена Ленина и т. д. и т. п., то есть Краснова Б. С., вышла в свет. Инна вечером принесла эту статью в кабинет к Борису Спиридоновичу, тщеславие того было удовлетворено, и дали о себе знать иные желания. Он достал бутылку французского шампанского, чтобы отметить успех. Инна заверила, что своим успехом она обязана только ему, его яркой личности, которой была посвящена передовица, и Борис Спиридонович сдался. Таким образом, Инна стала его любовницей.

Однако Краснову, в отличие от других, того же Дмитрия Викторовича, был нужен не столько секс, сколько понимание, уважение и время. Время для того, чтобы он мог поведать о своей жизни.

Оказалось, что он довольно щедр. Инна, которая поначалу сама не знала, что именно может дать ей Борис Спиридонович, пришла в восторг, когда он преподнес ей какую-то золотую безделушку. С этого и началось. Жена перестала для него существовать, и с тайным ужасом Инна поняла, что Борис Спиридонович никогда не отступится от нее по собственной воле. Несколько раз он заговаривал с ней о том, что хорошо бы развестись со старой супругой и сыграть шикарную свадьбу. Любая девушка была бы счастлива, получив подобное предложение, но Инна понимала, что это только затормозит осуществление ее планов, а может быть, разрушит их вообще.

Брак с Борисом Спиридоновичем предусматривал массу запретов, Инна стала бы его драгоценной игрушкой, он бы любил ее горячо и пылко, а что касается Инниных чувств — он бы даже и не спросил о них. Посредством такого мезальянса она могла бы мгновенно вырваться из нищеты, стать женой одного из самых влиятельных и богатых людей края, который, не исключено, сумеет сделать и политическую карьеру.

Но Инна не хотела этого. Она не желала терять свободу, и ей следовало донести это до сведения Краснова с наименьшими потерями для его самолюбия. Потому что несколько раз она видела его в разъяренном состоянии, когда он кричал на кого-нибудь из заместителей по телефону, и это было ужасно. Инна не сомневалась, что, будь бедный заместитель перед ним, Борис Спиридонович удушил бы его или убил ударом в висок. И боялась, что, когда она найдет кого-нибудь, кто сможет дать ей еще больше, чем Краснов, приключится то же самое.

Мама Инны не догадывалась о том, чем занимается ее дочь. Единственное, что могло ее насторожить, были деньги, причем крупные суммы, которыми Инна свободно распоряжалась. Но мать этого не замечала, а младший брат предпочитал тратить деньги, не задавая вопросов. От старшего брата, Анатолия, пришло письмо, в котором тот писал, что у него все в порядке, их часть вроде бы собираются передислоцировать на юг, и это радовало Инну и маму.

Однажды в начале лета, когда Инна закончила десятый класс и ей оставался только один год, чтобы выбрать вуз для продолжения образования, она появилась на даче Бориса Спиридоновича. У них было заведено, что она приходила к нему четыре раза в неделю. Была суббота. Приближался день рождения Краснова, а Инна знала, что у него в такие дни обычно хорошее настроение и именно тогда он предпочитал делать подарки. У нее скопилось уже достаточное количество золотых безделушек, которые — в случае наступления черных дней — могли достаточно долго поддерживать существование семьи.

В доме было слишком тихо, даже подозрительно, что не играла музыка, не слышались трели телефона, которые иногда отвлекали их от занятий любовью, так как Борис Спиридонович обычно говорил, что это может звонить и министр.

Инна прошлась по особняку. В коридоре царил беспорядок, вещи были раскиданы, словно кто-то взбесился и вымещал свою злобу на них.

Ни в кабинете, ни в спальне Краснова не оказалось. Не было его и в гостиной на первом этаже. Значит, он, скоре всего, на втором, если вообще приехал сюда. Обычно он встречал Инну, а теперь даже не вышел на порог.

Только Инна захотела подняться по лестнице наверх, как услышала тяжелые шаги. Борис Спиридонович спускался вниз. Она еще никогда не видела его в подобном состоянии, он был не просто разъярен, он весь дышал злобой, черты его лица искажала гримаса отвращения и гадливости. Заметив Инну, он издал звук, похожий на рычание, и бросился прямо на нее.

Что бы у него ни произошло, это могло закончиться очень плохо для нее. Борис Спиридонович был в ужасном настроении, и Инна не хотела попадаться ему под горячую руку. Увернувшись, она бросилась в смежную комнату, бильярдную, и заперла дверь на замок. Только она повернула ключ, как послышались удары в дубовую дверь, притом такие сильные, что девушка испугалась, не вломится ли он сюда.

— Открывай, Инна! — кричал, срываясь на визг, Борис Спиридонович. Похоже, его любовь испарилась, осталась только ненависть. — Мне все известно, твой любовник Дмитрий Викторович мне все рассказал!

Инна похолодела. Это было самое худшее, что могло произойти. Неужто Дмитрий Викторович из чувства мести или просто из желания доставить ей неприятности рассказал Краснову о том, что спал с ней, что она никакая не студентка факультета журналистики, что Инна готова заниматься любовью с каждым, кто может хоть на немного вознести ее выше. Это был удар под дых Борису Спиридоновичу, удар по его гордости и самолюбию. Такого Краснов ей не простит.

— Ты лгала мне! — продолжал он уже нормальным тоном. У Инны мелькнула мысль, что он успокоился, хотя такого быть не могло. — Ты обдурила меня, притворилась невинной студенточкой, а сама спала со всеми подряд! Ну ты и шлюха!

До сих пор он никогда не оскорблял ее, никогда не позволял себе поднять на нее руку или повысить голос. Но в том, что произошло, была виновата она сама. Надо срочно исправлять ситуацию.

— Боря, — произнесла она, надеясь, что ее тон воскресит прежние отношения.

— Какой я тебе Боря! — взревел тот и нанес еще один сокрушительный удар по двери. Он взял стул или иной предмет интерьера в качестве тарана, чтобы вышибить дверь. О том, что произойдет, если ему это удастся, Инна предпочитала не думать.

Борис Спиридонович продолжал таранить дверь, одновременно поливая Инну грязью. Он не вспомнил ничего хорошего из их отношений. Она ни с кем его не обманывала, он же припоминал все случаи, когда она кому-то улыбнулась, поглядела на другого мужчину или просто сказала кому-то пару ничего не значащих фраз.

Инна даже не пыталась увещевать своего бывшего любовника, это могло подлить масла в огонь. Она молчала и думала о том, как выбраться из комнаты. Окон в ней не было, в противном случае Инна могла бы просто выпрыгнуть в сад. Дверь уже трещала и была готова сорваться с петель. Оставалось одно — защищаться. Здесь стояло несколько стульев, кии, которые могли служить хорошим средством самообороны, плафон от лампы. Инна не собиралась сдаваться на милость победителю, тем более сумасшедшему от ревности.

— Вот я и добрался до тебя! — закричал Краснов.

Последовал сильный удар в дверь, и после этого настала тишина. Затем раздалось нечто, похожее на стон, и послышался удар о пол, словно упало чье-то тело.

Борис Спиридонович больше не атаковал бильярдную, крики тоже смолкли. Инна не понимала, что же произошло. Может быть, это тактический ход, чтобы выманить ее наружу? Но он практически добился своего — ворвался сюда, зачем же ему останавливаться? Краснова не было слышно, и, выждав еще несколько секунд, она выглянула за дверь, готовая тут же нырнуть обратно.

В коридоре, около перевернутого кресла, которое и служило тараном, в неестественной позе лежал Борис Спиридонович. Инна бросилась к нему. Изо рта у него стекала струйка крови, глаза были раскрыты и бессмысленно смотрели в потолок. Девушка попыталась нащупать пульс. Его не было. Борис Спиридонович Краснов скончался от инсульта, который произошел от чрезмерных переживаний и слишком бурной активности.

Инна убедилась, что он мертв, и поняла, что помочь ему не в состоянии. Оживить его нельзя. Даже если сейчас же вызвать «Скорую помощь», та приедет минимум через полчаса. Тогда люди узнают о том, что Инна была любовницей Краснова.

Около часа ей понадобилось на то, чтобы привести в доме все в относительный порядок, убрать осколки ваз, стекла, разложить по местам разбросанные вещи. Мертвого Бориса Спиридоновича она усадила за стол, усыпанный бумагами, создавая видимость того, что он скончался, интенсивно работая на благо алюминиевого комбината.

Забрав свои вещи, она ушла с дачи. Инна не испытывала чувства облегчения от того, что сложный узел проблем разрешился таким благоприятным образом. Теперь ее никто не будет преследовать, угрожать ей, третировать. Но и жалости к Борису Спиридоновичу в ее сердце не было, произошло то, что произошло. И это было только ее первое столкновение со смертью в тот жаркий июньский день. Потому что, придя домой, она застала там безмолвие и скорбь.

— Доченька, — сказала ей мама, которая выглядела очень собранной и неестественно спокойной. Только сухой блеск глаз выдавал то, что творилось у нее в душе. — Инна! Только что принесли бумаги…

— Какие бумаги? — спросила Инна, проходя в комнату.

Она не понимала, почему атмосфера в квартире стала какой-то мертвящей. Все было затянуто табачным дымом, который сизым туманом обволакивал предметы, делая их собственными тенями. Мама опять выкурила не меньше пачки.

— Бумаги на нашего Толика, — ответила та будто отстраненно. — Сообщение из министерства о том, что мой сын, младший лейтенант Блажко А. П., пал смертью храбрых, выполняя боевое задание Родины. Их послали не на юг, в Таджикистан, как он сообщал нам, их переправили в Афганистан. И две недели назад, 21 мая 1980 года, он был убит. Как пишет командир, застрелен душманами.

— Этого не может быть, — произнесла Инна, падая на диван. — Этого не может быть…

В глазах матери не было слез, возможно, что она просто не отдавала себе отчета в том, что произошло.

Дни после этого трагического известия тянулись по-особому долго и муторно. Через два дня состоялись торжественные и пышные похороны Бориса Спиридоновича, который, как сообщали газеты, скончался на шестьдесят третьем году жизни от кровоизлияния в мозг. Причина столь ранней кончины, разумеется, напряженная работа на благо Родины, интенсивное выполнение задач, поставленных перед ним партией, и так далее, и тому подобное.

Похороны старшего брата Инны прошли, разумеется, гораздо скромнее и незаметнее. Его тело доставили в самую жару, в начале июля, в закрытом цинковом гробу, который было запрещено вскрывать.

Мать все рвалась удостовериться, что именно ее сын, ее Толик, покоится в этом продолговатом ящике, но несчастную смогли убедить, что ошибки быть не может и не стоит ей смотреть на то, что осталось от сына через полтора месяца после смерти и в результате транспортировки по жаре.

Инна никак не могла поверить, что старшего брата больше нет. Тогда же ее посетила мысль, что это уже второй удар, нанесенный Родиной их семье. Второй удар по живому человеку. Первым был отец, сгинувший где-то в океане, чья гибель даже сейчас не была официально признана, вторым стал брат, чье тело пришло, но от этого легче не стало. Все произошло ради меркантильных интересов десятка человек, сидевших в Москве, Кабуле и Вашингтоне.

Инна ненавидела их всех, и именно тогда она поняла, что убить — легко. Если бы ей только попался тот, кто отправил ее брата и еще тысячи парней в эту каменистую пустыню умирать ради идеи, геополитики и грошового престижа империи зла… Если бы ей добраться до горла того моджахеда, который лишил ее брата жизни. Если бы…

Именно тогда, в последнее лето детства, Инна решила вырваться из той трясины, которая поглощала ее. Она приложит все силы, чтобы стать богатой, независимой и самой диктовать правила игры. А для достижения этой цели надо планомерно, пусть даже перешагивая через трупы, как она сделала с Красновым, карабкаться наверх. В то лето она поняла многое. И именно тогда в ней пробудилась жестокость, дремавшая на самом дне души.

Следующим этапом ее карьеры стал заместитель начальника местной милиции некто Михаил Иванович Ростецкий. Инна решила стать его любовницей не из-за того, что ей нравился этот коренастый и чрезвычайно самоуверенный человек, про которого говорили, что он заправляет как правоохранительной системой города, так и правонарушительной, то есть имеет самое непосредственное отношение к преступности, проституции, торговле наркотиками. По слухам, ему причитался какой-то процент со всего незаконного оборота, и он смотрел сквозь пальцы на попрание социалистической законности. Инна выбрала его по двум причинам.

Первая, объективная, заключалась в том, что Ростецкий, с одной стороны, имел выход на самый верх партийного руководства края, а с другой — был связан с руководителями преступного мира. И те, и другие могли в дальнейшем понадобиться ей. И вторая, субъективная, причина заключалась в том, что мама решила во что бы то ни стало не пустить своего теперь единственного сына Алексея в армию. Она была готова сделать все, чтобы он не попал в Афганистан или просто в такую часть, где — опять же по темным слухам, которые пресекались, — царили неуставные отношения и в мирное время можно было запросто погибнуть от побоев и издевательств. Инна понимала, что помочь осуществить это может только она, ее умение быть хорошей любовницей. Теперь она смотрела на секс как на профессию, а не просто как на приятное и прибыльное времяпрепровождение. И как в каждой профессии, у нее должна быть возможность сделать себе карьеру на этом поприще.

Михаил Иванович как раз расстался со своей очередной любовницей, изменявшей ему, и Инна решила заполнить собой образовавшийся вакуум.

Дело оставалось за малым — утешить оскорбленного мужчину. Через неделю, когда ненависть ко всему женскому полу улеглась, Михаил Иванович стал обращать внимание на других дам. Скоро Инна стала частым гостем в его пятикомнатной квартире, утешила Ростецкого и добилась того, что ей нужно.

Их отношения длились не очень долго, однако Инна использовала это время с большой выгодой для себя. Как-то вечером, когда Ростецкий, обессиленный, пришел с работы, Инна, приготовив ему романтический ужин, завела разговор о том, что у нее есть брат, единственный брат, и что ей очень не хочется потерять его.

— Так в чем же дело, — спросил Михаил Иванович, насытясь и придя в игривое настроение. — Разве он собирается умереть?

Он протянул руки, чтобы схватить Инну, однако та ловко увернулась от него. Она решила, что пока он не выполнит ее просьбу, ни о каком сексе не может быть и речи.

— Все очень просто, милый, — сказала она. — Тебе это ничего не стоит. Я не хочу, чтобы он шел в армию, и ты в состоянии это провернуть.

— Ну как же, не так-то все легко, — стал тянуть время Ростецкий, подбираясь к Инне. Халат на нем распахнулся, обнажая его объемистый живот и волосатую грудь. — Как-нибудь потом, а сейчас я хочу…

— А я не хочу, дорогой, — ответила она. — Или сейчас, или больше никогда. У тебя ведь есть власть, ты все можешь…

— Ладно, — ответил Михаил Иванович. — Но ты мне за это должна! — И он бросился на нее, после чего последовали привычные вздохи, поцелуи, закатывание глаз и мнимый экстаз.

Она смогла добиться своего — менее чем через неделю у нее в руках оказался документ, удостоверяющий, что ее брат, Блажко Алексей Павлович, негоден к воинской службе по причине слабого здоровья, к этому прилагалась внушительная медицинская справка с массой подписей и печатей, в ней приводились все заболевания, которыми якобы страдал ее брат.

— Откуда это, Инна? — спросила у нее мама, когда дочь принесла справку домой.

Инна ничего не ответила. Она знала, что мать начинает догадываться о том, где она пропадает по ночам и каким образом зарабатывает деньги. Однако вопросов пока не задавала, каждая играла свою роль: Инна обеспечивала семью, а мама делала вид, что не замечает, как в квартире появляются то новый гарнитур, то японский телевизор. И это был первый вопрос.

— Не все ли равно, мам? — ответил вместо нее Алексей. — Спасибо, сестренка! — И он, поцеловав ее, убежал на улицу к своей компании.

По старой привычке мама закурила, теперь она курила гораздо больше, до сих пор не придя в себя после гибели Анатолия. Казалось, она жила только воспоминаниями и старыми фотографиями, выросших детей для нее не существовало, все было сосредоточено на тех, кого больше не было.

— Ты, похоже, уже все решила за нас! — вдруг едко и как-то странно сказала мама. — Ты думаешь, я не знаю о том, где ты пропадаешь? Думаешь, мне не известно, кем ты стала?

— И кем же? — Голос Инны в пустой комнате звучал гулко и властно. — Скажи, кем я стала?

Ответ матери — краткий и резкий — был похож на пощечину. Инна даже на секунду зажмурилась, когда услышала бранное слово. Но пережить можно все, даже это.

— Шлюхой, ты стала шлюхой, — сказала мать. — И еще пытаешься скрыть от меня, с кем ты спишь. Ты продала себя, готова за деньги, квартиру или спасение брата лечь с каждым подвернувшимся кобелем!

Инна была потрясена, она знала, что ее могут осуждать, могут не любить, но то, что это первой сделает родная мать, не ожидала.

— Мама, как ты можешь? — тихо спросила она. — Ты ведь знаешь, что это совсем не так! Ты почему-то не сопротивлялась, когда мы именно благодаря тому, что я шлюха, получили эту квартиру, когда благодаря тому, что я сплю с первым встречным кобелем, обставили ее… Как ты можешь?

Конец ознакомительного фрагмента.