Тайный враг

Антон Грановский, 2010

В XXI веке Глеб Орлов был журналистом. В веке IX ему пришлось стать Глебом-Первоходом, исследователем и покорителем загадочного Гиблого места. Судьба не дает ему передышки – победа над посланниками Тьмы не принесла Глебу покоя, и он вновь вынужден отправиться в Гиблую чащобу. На этот раз, кроме уже привычных чудовищ, Первоходу и его спутникам приходится иметь дело с тремя невольными путешественниками во времени. Цель Глеба – запечатать магическим камнем выход из Преисподней. Но, кажется, все в этом мире ополчились против него...

Глава вторая

1

Матушка Евдокия и лекарь Елага, седой, осанистый, хорошо одетый, вышли из избы на улицу.

— Спасибо тебе, Елага-лекарь, — горестно проговорила Евдокия. — Не думала я, что тебе придется лечить и Марфу.

— Марфу уже не вылечишь, — ответил седовласый лекарь. — После удара она не оправится. Придется тебе искать человека, который будет за ней ухаживать.

— У нас большая община. Найдется кому за ней посмотреть.

— Это хорошо.

Они остановились у богатой, расписной телеги лекаря Елаги. Проповедница сдвинула брови и сказала:

— Мы уже на улице, как ты и хотел. Теперь ты можешь сказать, что за хворь напала на мальчика и чем мне его лечить?

Лекарь тоже нахмурился.

— Мальчику твоему лекари не помогут, — тихо сказал он. — Уж прости.

Лицо матушки Евдокии оцепенело.

— Не понимаю… — рассеянно проговорила она. — О чем это ты толкуешь? Нешто его хворь нельзя лечить? Ты только скажи, чем — а я достану.

— От его хворобы нет лекарства, — сказал Елага. — Не в теле коренится хвороба его, а в душе.

— В душе? — вскинула красивые брови Евдокия. — Хочешь сказать, что его душа больна?

— Больна. Его съедает не паразит и не влага земная, а тоска. Коли до причины той тоски не дознаешься, мальчик зачахнет и умрет.

Матушка Евдокия нахмурилась.

— Елага, — тихо проговорила она, — я слышала, что ты лучший лекарь в Хлынь-граде. Неужто это все, что ты можешь сказать? Неужто не присоветуешь никакого снадобья?

Елага наморщил лоб.

— Еще раз говорю тебе, Евдокия, против хвори этого мальчика нет снадобий. Я бы мог обмануть тебя и вытянуть из тебя последние деньги, но не стану этого делать.

С полминуты проповедница стояла молча, хмуря брови и о чем-то размышляя, затем достала из кармана платья крохотный кошель и ослабила тесьму.

— Вот. — Она протянула лекарю несколько медных монет.

— Что это? — нахмурился Елага.

— Деньги.

Лекарь покачнул головой и сказал:

— Убери это.

— Почему?

— Пять лет назад был я в отъезде, а сын мой заболел. Баба моя побежала к лекарю Сновиду, чтобы тот помог. Но кошель с деньгами был при мне, а она осталась дома без единой медяшки. Сновид отказался помочь, и мой сын умер.

Елага вздохнул и продолжил:

— Мне пора, матушка Евдокия. Запомни, что я тебе сказал, и не требуй от лекаря большего, чем он может сделать. Тут скорее поможет шаман или колдун.

Лекарь двинулся к телеге.

— Погоди, Елага, — окликнула его проповедница.

Лекарь остановился и обернулся.

— Я хотела спросить… Сновид по-прежнему живет с тобой по соседству?

Лекарь качнул седовласой головой:

— Нет. В прошлую зиму он захворал, а во всей округе не нашлось никого, кто смог бы ему помочь.

— Ты был в отъезде?

Елага покачал головой:

— Почему? Нет. Я был дома. Прощай, матушка.

И седовласый лекарь зашагал к телеге.

Пока он садился в телегу, и пока телега отъезжала от недостроенного храма, Евдокия все стояла и глядела ему вслед. Лицо ее было еще суровее, чем обычно, на чистом лбу прорезались едва заметные морщинки, а плотно сжатые губы побелели.

Сколько ужасов за один день, Господи! Сперва бойня в кружале у Озара. Потом, спустя час после возвращения, слег в постель мальчик. Теперь вот Марфа… И лекарь… О Елаге говорят, что он лучший в своем деле, и что же получается? Мальчик болен, а лекарь отказался лечить. Видано ли такое?

Сердце матушки Евдокии сжалось. Благо хоть Озар остался жив. Чужеземный чародей по своей странной, непостижимой простому уму прихоти пощадил его — об этом Евдокия узнала от одного из нищих бродяжек. Это была единственная хорошая весть за весь этот долгий, страшный день, который, несмотря на то что тени давно удлинились, а небо выцвело и потемнело, никак не хотел заканчиваться.

Расписная телега Елаги прогромыхала по ухабам и скрылась за недостроенным остовом храма. Евдокия вздохнула, повернулась и, уныло опустив голову, побрела к дому. Что еще преподнесет ей этот тягучий, как кошмарный сон, день?

— Господи Иисусе, прости и помилуй меня, грешную, ниспошли выздоровление отроку, коего я пригрела, — прошептала она, истово перекрестилась и с тяжелым сердцем переступила порог избы.

2

Но не усидела Евдокия дома. Не смогла, не вынесла. Мальчику после ухода лекаря стало еще хуже — теперь его изможденное личико было так бледно и тенисто, что более приличествовало мертвецу, нежели живому человеку. Лоб его был холоден, как лед, а губы — обескровлены и белы, будто у голодного стригоя.

Устав от душевных переживаний, Евдокия сама отнесла мальчишку на телегу, сама, не дожидаясь запропавшего где-то возчика Матвея, взяла в руки поводья и сама направила лошадку за торжок к единственной вещунье, о которой она не слышала ни одного худого слова.

И вот она уже у Голицы. Голица — баба дородная, румяная, в белом кружевном чепце — смотрит на Евдокию удивленно, но без вражды.

— Не думала, что когда-нибудь увижу тебя здесь, Евдокия. — Голос у Голицы чистый и звонкий, а руки, лежащие на старательно выскобленной столешнице, нежны и мягки, как поднявшийся хлеб. — Чего в глаза не смотришь, матушка? Али вину за собой какую знаешь?

— Ни в чем я перед тобой не виновата, вещунья. И виниться не собираюсь.

— Вот как? Зачем же тогда пожаловала?

Евдокия вздохнула и как-то вся обмякла, потускнела, будто со вздохом этим из ее стройного молодого тела улетучились остатки сил.

— Несколько месяцев назад к нашей общине прибился мальчик, — произнесла она. — Сейчас он болен и лежит в моей телеге. Я вызывала лекаря Елагу, но он сказал, что ничем не сможет помочь.

— И тогда ты вспомнила обо мне?

Евдокия кивнула:

— Да.

Голица чуть склонила голову набок и пристально вгляделась в лицо гостьи своими бледно-голубыми, почти бесцветными, глазами.

— Что же твой плачущий бог не поможет тебе советом? — спросила она спокойно, без тени насмешки или издевки.

Проповедница побледнела и медленно поднялась с лавки.

— Прости… — вымолвила она. — Я пойду.

— Погоди, — остановила ее Голица и прищурила прозрачные глаза. — В спешке правды нет. Сядь. Сядь, говорю!

Евдокия снова опустилась на лавку. Голица улыбнулась улыбкой столь же светлой и прозрачной, как ее глаза, и неспешно, мягко проговорила:

— Не обижайся, Евдокия. Я не хочу ссориться ни с тобой, ни с твоим богом. Где мальчик?

— Лежит в телеге, — ответила матушка Евдокия. — Хочешь, чтобы я принесла его?

Она уже хотела подняться, но вещунья накрыла ее руку своей мягкой, белой ладонью и распорядилась:

— Сиди. Мой слуга это сделает. Валуй! — окликнула она.

В горницу вошел крепкий мужик в грубой, застиранной до ветхости рубахе.

— В телеге лежит мальчик. Принеси его сюда и положи на топчан.

Мужик повернулся и вышел из горницы. Голица вновь, еще внимательнее, чем прежде, взглянула на Евдокию.

— Хотела тебя спросить, матушка… Я слышала, ваш бог запрещает людям заглядывать в будущее. Правда ли это?

— Будущее уже предрешено, — сказала проповедница, не глядя вещунье в глаза. — Для всех.

— И что же со всеми нами будет?

— Высший судия придет судить людей. И каждому воздастся по заслугам его.

Голица задумалась.

— Это было бы справедливо, — сказала она после раздумий. — Но ничего этого не будет. Боги помогают только сильным.

— Мой Бог жалеет слабых и увечных, и сам открывает пред ними двери в царствие свое, — возразила Евдокия.

Голица усмехнулась:

— Что же это будет за царство, коли в нем станут жить только слабые да увечные?

— Царство добра, — спокойно ответила Евдокия. — В том царстве не останется лютости и несправедливости, и людям не будет нужды лить слезы.

Голица посмотрела на гостью мягким, лучистым взглядом, вздохнула и проговорила:

— Хотела бы я жить в таком царстве, матушка Евдокия. Но, боюсь, не доведется. Да и как сотворить такое царство?

— Просто, — ответила проповедница. — Коли вспомним, что мы люди, а не звери, так дело сразу пойдет на лад. Учение Христа потому и открыто всем до единого, что задает простые задачи. Занес руку для удара — опусти ее. Сжал кулак — разожми. Держи свой меч в ножнах, а ножны — в погребе. Коли все будут так поступать, то и сделается для всех благоденствие.

— Где ж это видано, чтобы людишки перестали драться? — усомнилась Голица. — Человеку только одного и надо: чтобы ближнему хуже жилось, чем ему. Даже если и злобы к нему не имеют, то все равно завидуют. А от зависти единый шаг до ненависти. Как тут за меч не взяться?

— Гнев — он ведь словно огонь. Возьми воду и залей. Источник с водой рядом.

Голица внимательно вгляделась в лицо Евдокии и усмехнулась.

— Нравится мне твой Бог, матушка, но уж больно он простодушен. Его учение не для нашего мира.

В горницу вошел Валуй с мальчиком на руках. Прошел к топчану и неуклюже опустил мальчишку на соломенный тюфяк, неловко подогнув ему ноги.

— Осторожнее, леший! — сердито окликнула его Голица. — Ногу-то не зажми!

Валуй поправил мальчишке ногу. Затем выпрямился и выжидающе посмотрел на вещунью.

— Ступай теперь, — распорядилась она. — Но далеко не уходи, скоро позову.

Валуй кивнул и вышел из избы. Голица и Евдокия поднялись с лавок и подошли к топчану. Рядом они смотрелись странно. Матушка Евдокия — высокая, тонкая, угловатая, с худым красивым лицом, вся закутанная в темную ткань. Голица — приземистая, ширококостная, в светлом чепце и светлом платье, медлительная до томности.

Вещунья склонилась над мальчиком и всмотрелась в его землисто-бледное лицо. Затем выпрямилась, чуток помолчала и сказала:

— Лекарь не обманул, твой мальчик очень хвор. И хворь его не в теле, а в душе. Душа его — как смятый цветок, брошенный в темный чулан, где нет лучика света.

Евдокия подалась вперед.

— Что это значит, Голица? — взволнованно спросила она.

Вещунья нахмурилась и четко проговорила:

— Он что-то оставил.

— Где?

— Там, откуда пришел.

Несколько мгновений Евдокия изумленно смотрела на Голицу, потом горько усмехнулась и качнула головой.

— Нет, вещунья, это невозможно. Для него нет дороги назад, ибо путь его лежал через Гиблое место.

Голица внимательно взглянула на матушку Евдокию и спросила, не скрывая любопытства:

— Это он сам тебе рассказывал?

Проповедница слегка стушевалась.

— Я слышала, как он бредит по ночам, — призналась она. — И в бреду своем он постоянно толковал о страшной чащобе, в которой бродят чудовища.

— Вот оно что. — Голица вновь перевела взгляд на мальчика. Тот все так же неподвижно лежал на топчане и смотрел в потолок безразличным взглядом. Личико его было бледным, как полотно, кончик носа заострился, а под темными глазами пролегли фиолетовые тени.

— Странно это все, — сказала Голица после долгой паузы. — И странный это мальчик. Пыталась я заглянуть в его прошлое, Евдокия, но увидела там одну лишь тьму. Но самое страшное, что и в будущем его — такая же тьма. И это сильно меня тревожит.

Лицо Евдокии стало растерянным.

— Что же мне теперь делать? — проговорила она тусклым голосом. — Лекарь Елага тоже говорил, что снадобьями мальчика не излечишь. Чем же мне его лечить?

— Ежели хочешь для него добра, не жалей и не заботься о нем, а положи его на телегу и отвези туда, откуда прибыл.

Лицо матушки вытянулось от изумления.

— Ты говоришь о Гиблом месте? — не поверила она своим ушам.

Голица кивнула:

— Да.

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я отнесла его в чащобу, кишащую темными тварями?

— Этого хочу не я, — спокойно ответила Голица. — Этого хотят боги. Если ты оставишь его здесь, мальчик умрет через несколько дней.

Голица вдруг взяла со стола нож и потянулась к мальчику. Евдокия схватила ее за руку и испуганно воскликнула:

— Ты что!

— Не бойся, — сказала Голица. — Я не сделаю ему плохого.

Евдокия нехотя отступилась. Вещунья поддела пальцами прядку волос на голове мальчика и аккуратно срезала ее ножом. Затем поднесла прядку к горящей лучине.

Прядка вспыхнула, и Голица бросила ее на глиняную тарелку. Подождала, пока волосы прогорят, затем собрала пепел, взяла с полки какую-то круглую деревянную штуку, ковырнула ее пальцем и сунула в получившуюся щелку пепел. Затем протянула штуковину Евдокии и сказала:

— Это лешья указка. На иголку наткнута стрелка из кошачьей кости. Она укажет, куда идти.

Евдокия взяла штуковину и поднесла к глазам. Это была небольшая глубокая чаша, посреди которой колыхалась на железной игле костяная стрелка.

— Подожди, пока она остановится, — велела Голица. — Да сама не шевелись.

Дрогнув еще пару раз, стрелка замерла. Проповедница нахмурилась и взглянула на вещунью:

— Стрелка указывает на Гиблое место?

Голица кивнула:

— Да.

— Сколько же нам идти?

— Этого я не знаю. Но ежели ты не отвезешь мальчишку туда, куда ему нужно, он скоро умрет. Тебе решать.

Евдокия помолчала, обдумывая слова Голицы, потом вздохнула и сказала:

— Благодарю тебя за помощь, Голица. Сколько я тебе должна за эту вещь?

— Нисколько, — ответила вещунья.

— Но…

Голица усмехнулась:

— Просто помолись за меня своему доброму богу. И скажи ему, что я не так плоха, как он про меня думает.

3

Выйдя в отставку, воевода Видбор уже не носил шелом и броню, заменив их на шерстяную стеганку, серый суконный плащ и шапку замысловатого покроя. Но благодаря горделивой осанке, твердому взгляду и богатырскому сложению даже в этом одеянии он выглядел настоящим ратником.

Рыжеватую бороду, тронутую кое-где сединой, Видбор стриг теперь коротко — очевидно, для того, чтобы казаться моложе своих лет.

— Здравствуй, Евдокия! — с улыбкой поприветствовал он проповедницу и спешился с могучего коня.

— Здравствуй, воевода Видбор! — улыбнулась и Евдокия.

Видбор выпростал из-под плаща руку и протянул матушке берестяную коробочку.

— Это что? — вскинула брови Евдокия.

— Подарок, — пробасил Видбор.

— И что там?

— Открой и посмотри.

Проповедница взяла коробочку, откинула крышку и достала нечто разноцветное, невесомое, мягкое, как крыло бабочки.

— Платок? — удивилась Евдокия.

Видбор кивнул:

— Да.

Проповедница улыбнулась и покачала головой.

— Видбор, я ношу черный платок не потому, что у меня нет других. Мой черный платок — это знак того, что я отрешилась от этого мира с его соблазнами. Я ведь уже говорила тебе, что хочу стать невестой Иисуса.

— Разве женщина может стать невестой бога? — усомнился воевода Видбор. — Никогда не слышал, чтобы девки набивались в жены к Сварогу или Перуну.

Евдокия нахмурилась. Видбор заметил это и поспешно проговорил:

— Прости, Евдокия. Я, должно быть, слишком глуп, чтобы толковать о таких вещах. Я двадцать пять лет был ратником и отвык от обычной людской жизни. Теперь мне приходится многому учиться заново. Ты обещала прогуляться со мной в роще, помнишь?

— Не совсем так. Я обещала, что расскажу тебе о страстях Христовых.

Видбор покраснел.

— Прости, если я опять сморозил глупость, — смущенно произнес он.

Несколько секунд матушка Евдокия разглядывала богатыря, потом засмеялась.

— На тебя совершенно невозможно сердиться, Видбор. И ты тоже — не обижайся на меня. На самом деле, я ждала тебя.

— Правда? — вскинул брови воевода, и в голосе его послышалось тщательно скрываемое волнение.

Евдокия кивнула.

— Да. Мне нужна твоя помощь.

Глаза пожилого ратника блеснули.

— Я сделаю все, что ты скажешь, Евдокия, — пробасил он. — Клянусь Перуном.

— Погоди, — остановила его проповедница. — Сперва выслушай, а потом будешь клясться. Помнишь мальчика, который прибился к нашей общине?

— Конечно. В последнее время ты заботишься о нем больше, чем о храме.

Евдокия поморщилась от его слов, и Видбор снова виновато нахмурился.

— Он, кажется, был не совсем здоров? — смиренно проговорил воевода.

— Он и теперь нездоров. Но хворь его усугубилась.

— И что я могу для него сделать? Если тебе нужен хороший лекарь, я сей же час…

Евдокия нетерпеливо качнула головой:

— Нет, Видбор. Лекари ему не помогут. Сегодня утром я возила мальчика к повитухе-вещунье Голице.

— Что? Ты ходила к Голице? Но ты ведь сама говорила, что вещуньи и ведуны противны твоему богу.

— Я вынуждена была это сделать, — с горечью пояснила Евдокия. — Я поступилась своими убеждениями ради мальчика, Видбор. Теперь я хочу, чтобы ты поступился своими.

Видбор посмотрел на проповедницу удивленно.

— О каких убеждениях ты говоришь, Евдокия? Клянусь, я сделаю все, что ты скажешь.

Евдокия прищурила зеленовато-карие глаза и сказала:

— Ловлю тебя на слове, Видбор. Помнишь, ты рассказывал мне, что ходил в Гиблое место?

По обветренному лицу воеводы Видбора пробежала тень.

— Да, — подтвердил он, сдвигая брови. — Я ходил туда. Но это было один раз. А почему ты спрашиваешь? — повторил он.

— Раз ты был там один раз, значит, сможешь пойти туда и во второй. Верно?

Видбор усмехнулся и качнул головой.

— Не думаю. В прошлый раз я едва унес оттуда ноги. А почему ты спрашиваешь? — повторил он.

— Вещунья Голица сказала, что мальчик умрет, если я не отведу его в Гиблое место. Я переговорила со всеми ходоками, которых знаю или о которых слышала, но ни один из них не взялся проводить меня в Гиблое место. И тут я вспоминал о тебе, Видбор. — Евдокия положила длинные, тонкие пальцы на могучее предплечье воеводы и заглянула ему в глаза. — Проводи меня и мальчика в Гиблое место.

Видбор взглянул на пальцы матушки и нахмурился.

— Евдокия… — проговорил он, тяжело, будто с трудом, ворочая языком. — …Ты не понимаешь, о чем просишь. Я еще не настолько очерствел сердцем, чтобы губить тебя.

— Видбор, мальчик умрет, если мы не сделаем этого!

— Ты ошибаешься. Гиблое место не несет людям избавления, оно несет только смерть.

Евдокия прищурилась.

— А как же пробуди-трава, которую Первоход принес княжне Наталье и которая исцелила ее от смертельной немощи?

— Это все вранье.

— А что, если нет? Я пойду в Гиблое место, Видбор. С тобой или без тебя. Так каков будет твой ответ?

— Мой ответ будет «нет!», — отчеканил Видбор. — И лучше тебе совсем об этом забыть.

Проповедница долго молчала, кусая губы. Наконец, заговорила:

— Хорошо… Тогда я снова поищу среди ходоков. Кто-нибудь из них согласится мне помочь.

— Нынче мало ходоков, — возразил Видбор угрюмым голосом. — Те из них, которые решаются пойти в Гиблое место, берут за это огромные деньги серебром и золотом. У тебя нет таких денег.

— Я могу продать усадьбу отца! — порывисто заявила Евдокия.

— Это не поможет, — сказал Видбор. — Болото подступило к твоей усадьбе вплотную, и нынче она ничего не стоит.

Щеки Евдокии вспыхнули.

— Что ж, тогда я пойду одна! — выдохнула она дрожащим от негодования голосом.

— Не зная дороги, ты заблудишься в лесу, — вновь возразил Видбор. — Погубишь и себя, и мальчика.

Кровь отлила от щек матушки Евдокии, зеленовато-карие глаза блеснули недобрым светом, и она выпалила:

— Уходи, Видбор. Не хочу тебя больше видеть!

— Что? — не поверил воевода своим ушам.

— Уходи! — гневно повторила Евдокия. — Убирайся! И больше не показывайся мне на глаза!

Видбор открыл рот, затем снова закрыл его, с усилием сглотнул слюну и тяжело выговорил:

— Вот, значит, как. Ты выгоняешь меня из-за того, что я отказался тебя погубить. Что ж… — Он нахлобучил на голову шапку и повернулся к коню.

— Убирайся! — выкрикнула ему вслед матушка Евдокия, тряхнув маленькими кулаками. — И забудь дорогу к моему дому!

Видбор молча сел на коня. На проповедницу он больше не смотрел. Да и Евдокия не стала ждать, пока он уедет со двора, не махнула, как обычно, рукой, не проводила добрым взглядом, но резко повернулась и быстро зашагала к избе.

— Глупая девчонка, — с досадой произнес Видбор, глядя на удаляющуюся стройную фигурку, закутанную в черное платье. — Даром что проповедница… В голове сущий ветер.

Он досадливо крякнул, повернул коня и направил его к большаку.

4

С наступлением сумерек жизнь в Порочном граде ожила. По узким улочкам, отделяющим кружала от срамных домов, сновали купцы и пьяные бродяги. Время от времени в игровых домах, где шла бойкая и шумная игра в кости и в карточки, открывались двери, и охранники вышвыривали очередного проигравшегося в пух и прах игрока.

Высокий рыжеволосый человек спрыгнул с телеги и швырнул возчику медную монетку.

— Выпей за мое здоровье, приятель!

— Отчего ж не выпить — выпью, — пообещал возчик, вновь взялся за поводья и тронул телегу с места.

Рыжеволосый огляделся и негромко изрек:

— Все-таки в дерьме что-то есть, ведь миллионы мух не могут ошибаться.

Он поправил на поясе чехол с торчащей из него черной ручкой выжигателя и зашагал к самому большому кружалу. Походка его была легка и бесшумна, словно у хищного зверя. Да и во внешности его было что-то звериное. Рыжая щетина так густо покрывала щеки, что напоминала стриженую шерсть. Лицо, узкое и худое, было вытянуто вперед, и нос с выпяченной верхней губой слегка напоминали звериную морду.

Войдя в кружало и услышав завывание рожков, гул голосов и грохот сдвигаемых кружек, рыжеволосый улыбнулся, словно попал в родную стихию.

— Эй, братец! — окликнул он целовальника.

Тот подошел, окинул рыжего безразличным взглядом и спросил:

— Чего подать?

— А чего есть?

— Олус, березовица, брага, квас, сбитень, водка…

— Водку, — оборвал перечень целовальника рыжий. — Дай мне стопку водки.

Целовальник небрежно поставил на деревянную стойку оловянный стаканчик и плеснул в него водки из оловянного кувшинчика. Рыжий взял стаканчик, выдохнул через плечо, затем резко выпил и хлопнул стаканчиком об стойку.

— Уф-ф… — сипло проговорил он. — Дрянь, конечно, но бодрит. А теперь скажи мне, братец, где тут у вас начальство?

— Чего? — не понял целовальник.

— Ну, где тут у вас самый главный?

— Ты про Крысуна Скоробогата?

— Если он главный, то про него.

Целовальник приосанился и произнес голосом торжественным, почти благоговейным:

— Господин наш Крысун располагается наверху, в своих покоях.

— Ну да, — кивнул рыжий незнакомец и криво усмехнулся. — Где ж ему еще и быть, как не наверху. Начальство всегда забирается на самую верхотуру. — Рыжеволосый подмигнул целовальнику, швырнул на стойку монету и зашагал к лестнице.

Целовальник повернулся в сторону начальника Избора, беседующего о чем-то у двери с группой охоронцев, и тихонько свистнул. Когда начальник Избор подошел к стойке, целовальник указал ему на рыжего и сказал:

— Вон тот спрашивал про Крысуна.

Избор взглянул на удаляющуюся спину незнакомца.

— Ждан! Липа! — окликнул он своих людей, резко повернулся и зашагал за незнакомцем.

Два охоронца быстро последовали за ним.

Рыжий ступил ногой на ступеньку, намереваясь подняться наверх, но охоронцы догнали его и преградили ему путь. Избор, подошедший сзади, положил руку на плечо незнакомцу и холодно поинтересовался:

— Далеко навострился, парень?

Рыжий глянул на него, перевел взгляд на охоронцев, снова оглянулся на Избора и сухо вопросил:

— Может, уберешь лапу с моего плеча, здоровяк?

— А то что?

Рыжий пару мгновений пристально смотрел в глаза Избору, затем с явным усилием улыбнулся и сказал:

— Я не хочу ни с кем ссориться, здоровяк. Просто проводи меня к Крысуну Скоробогату.

— Зачем он тебе?

— Хочу предложить ему выгодное дельце.

— Что это за дельце?

— Извини, здоровяк, но тебя это не касается, — ответил рыжий незнакомец и посмотрел на Избора спокойным, небоязливым взглядом.

Избор оценил этот взгляд.

— Стой здесь, — сказал он, обошел рыжего незнакомца и зашагал наверх.

Незнакомец посмотрел ему вслед, затем подмигнул охоронцам и с усмешкой заявил:

— Здоровый у вас начальник, ребята. А взгляд — прямо насквозь прожигает. Я чуть не обделался от страха.

Охоронцы ничего на это не сказали.

Вскоре начальник вернулся.

— Ступай за мной, — коротко приказал он, повернулся и снова пошел наверх.

Рыжеволосый зашагал за ним. У двери, ведущей в покои Крысуна, начальник вновь остановил его и дал знак охоронцам. Один из них приставил к груди незнакомца острие меча, а другой быстро и умело обыскал его.

Пока происходил обыск, рыжеволосый стоял молча и ухмылялся — не дерзко и бесстрашно, а скорей насмешливо, словно все происходящее жутко его забавляло. Лишь раз он позволил себе заговорить — когда один из охоронцев попытался забрать у него висевшие на поясе ножны с какой-то черной деревяшкой.

— Э, нет, — сказал он и положил руку на деревяшку. — С этим я не расстанусь. Это мой личный оберег.

Охоронец взглянул на своего начальника — тот небрежно кивнул: можно.

Когда обыск был закончен, охоронец грубо толкнул гостя в спину.

— Иди.

Начальник, ухватившись за толстое чугунное кольцо, открыл дубовую дверь, прошел сам и чуть посторонился, впуская рыжеволосого гостя в покои самого могущественного купца княжества — Крысуна Скоробогата.

Шесть охоронцев, стоявших у двери, хмуро взглянули на вошедшего. Тот усмехнулся и весело спросил:

— А где хлеб-соль?

Человек, сидевший в глубине комнаты, на высоком и широком троне, обложенном бархатными подушками и мягкими коврами, отнял руку от лица, рассеянно взглянул на гостя и сипловато приказал:

— Ближе.

Двое охоронцев взяли гостя под руки и повели к трону. Вблизи Крысун Скоробогат оказался высоким, тощим и кадыкастым мужчиной с хилой темной бородкой и такими же хилыми усиками. В лице его, тощем, скуластом, и впрямь было что-то от крысы или хорька. Хозяин Порочного града был закутан в красный плащ с каракулевой подкладкой, расшитый золотыми нитями, а ноги его были обуты в красные сапожки из мягкой кожи.

Рыжебородый церемонно поклонился и громко произнес:

— Приветствую тебя, солнцеподобный Крысун, сын Перуна, внук Сварога, и так далее, и тому подобное! Не вели казнить, вели слово молвить!

Лицо Крысуна и без того длинное, слегка вытянулось от изумления. Он коротко моргнул, затем нахмурился и грубо спросил:

— Кто ты и чего тебе надо?

Рыжеволосый приосанился и громко ответил:

— Меня зовут Рах, сын Раха-Костолома, внук Рола-Кровопийцы, и так далее, и тому подобное.

Крысун при этих словах нахмурился еще больше.

— Мне передали, что ты хочешь со мной поговорить, — холодно вымолвил он. — Так что перестань трепать языком и говори, зачем пожаловал в мои покои. Иначе я прикажу охоронцам выбросить тебя в окно.

Рыжеволосый Рах улыбнулся.

— А ты и впрямь деловой человек, Крысун, — сказал он, щуря лукавые зеленоватые глаза. — Это делает тебе честь. Я был бы рад поболтать с тобой о природе и погоде, но раз ты настаиваешь, я сразу перейду к делу.

При этих словах Рах и впрямь напустил на себя деловой вид и заговорил сухим голосом:

— Ты преуспевающий человек, Крысун. Посуда у тебя из серебра, ножны увиты золотом, а брильянт на пальце тянет карат на десять. А теперь скажи мне, богатый купец Крысун: нужны ли тебе деньги?

Крысун прищурил злые глаза.

— Ты пришел сюда, чтобы издеваться надо мной? — сипло спросил он.

Рыжеволосый улыбнулся.

— Отлично! Я всегда говорил: чем больше человек зарабатывает, тем острее он нуждается в деньгах. Что до тебя, Крысун, то ты…

— Ты меня утомил, бродяга, — небрежно протянул Крысун. — Избор, вышвырни этого мерзавца из кружала.

Начальник охоронцев двинулся с места, но Рах отступил на шаг и прорычал, зыркнув на Избора холодными, жесткими глазами:

— Только попробуй, верзила. Последний, кто пытался это сделать, лежит на дне Касского озера с проломленной головой. — Затем перевел взгляд на Крысуна и добавил: — Я не обидчив, но постарайся держать себя в руках, купец.

Крысун усмехнулся.

— Избор, я передумал, — сказал он начальнику охоронцев. — Вышвырни этого наглеца в окно. И если при этом он свернет себе шею, я не обижусь.

— Ждан! Липа! — окликнул начальник охраны.

Двое охоронцев подняли мечи и двинулись на рыжеволосого Раха.

Тот вдруг выхватил из ножен свою черную палку, похожую на обломок посоха, и направил ее на коренастого бородатого богатыря Ждана. Белый всполох на мгновение озарил комнату — и Ждан осыпался на пол кучкой серебристо-черного пепла.

Рах ловко крутанул своей черной корягой в воздухе и сунул ее в чехол. Затем обвел взглядом изумленные лица охоронцев, прищурился и спросил:

— Кто-нибудь еще хочет вышвырнуть меня в окно? Нет? Отлично! — Он вновь повернулся к Крысуну: — Ну что, Скоробогат, теперь-то мы поговорим о деле?

Купец поджал губы и, опасливо поглядывая на волшебный посох Раха, пробормотал:

— Что тебе нужно?

— Я хочу стать твоим помощником, — ответил Рах. — Тебе ведь нужен помощник, Крысун?

— Крысун Скоробогат не нуждается в помощниках, — неуверенно прогудел у него за спиной начальник Избор.

— Скажешь еще слово, здоровяк, и я превращу тебя в кучку пепла, — не оборачиваясь, пообещал ему рыжий Рах. — Есть возражения?

Избор нахмурился, но предпочел промолчать.

— Вот так, — кивнул Рах. Затем мечтательно улыбнулся и добавил: — Если бы все люди были такими понятливыми, в мире бы давно наступила гармония. Итак, господин Крысун, на чем мы остановились?

Крысун облизнул тонкие губы и проговорил с затаившейся в маленьких, мышиных глазках ненавистью:

— Ты сказал, что хочешь стать моим помощником.

Рах кивнул:

— Именно так. Ты самый богатый и влиятельный купец в княжестве, Крысун. Поэтому я выбрал тебя.

Крысун прищурил подозрительные, недобрые, похожие на два тлеющих уголька глаза.

— И чем же ты мне поможешь?

Рах улыбнулся:

— Вопрос не в бровь, а в глаз. И я тебе отвечу. Я тут порас-спросил народ, и узнал, что у тебя много врагов. Ты, конечно, лев, но вокруг тебя полно зловонных гиен, и каждая из них норовит оттяпать у тебя кусок свежатины. Я буду защищать тебя от этих гиен. И я не стану ждать, пока они нападут, а буду действовать на упреждение.

— Как это? — не понял Крысун.

— Просто. Мы первыми нанесем удар и уничтожим всех твоих врагов.

Крысун нервно усмехнулся.

— И как же ты собираешься это сделать? — тихо спросил он.

Рах вскинул брови:

— Разве я не показал тебе?

— Все, что ты сделал, это убил одного охоронца.

— А ты хочешь, чтобы я убил их всех? — Рах небрежно пожал плечами и потянулся к чехлу. — Не проблема.

Увидав, что гость вновь достает свой черный посох, охоронцы побелели и попятились к стене.

— Постой, — сказал Крысун. — Погоди.

Рах, держа палку наготове, выжидающе взглянул на купца.

— Твой волшебный посох столь же страшен, как огнестрельный посох Глеба Первохода, — заговорил Крысун сипловатым, недовольным голосом. — Но надолго ли его хватит? Откуда я знаю, сколько еще огненных стрел он может выпустить?

Рах сдвинул рыжеватые брови.

— Об этом не беспокойся, купец, — заверил он. — Зарядов в моем «посохе» хватит на то, чтобы испепелить сотню мерзавцев.

— Что ж… — Крысун задумчиво прищурился. — Если это так, то твое предложение выгодно для меня.

— Рад, что ты так считаешь, — усмехнулся рыжеволосый Рах. — Ты не пожалеешь, что связался со мной, купец.

— Да-да, — рассеянно кивнул Крысун. — Но… — Глаза Крысуна снова стали острыми и проницательными. — …Зачем это тебе, Рах? Зачем ты пришел ко мне?

— Что ж… — Рах облизнул губы. — Прямой вопрос — прямой ответ. Я хочу стать твоим компаньоном, Крысун. У тебя деньги, у меня — сила. Вместе мы свернем горы. Согласен?

Крысун помолчал, обдумывая ответ Раха. Затем кивнул и сказал:

— Да будет так. Как ты хочешь, чтобы тебя называли?

— А как ты называешь своих парней?

— Охоронцами.

— Вот и меня зови так же. Охоронец Рах. — Рыжеволосый усмехнулся. — По-моему, звучит неплохо. Кстати, хотел спросить вас, ребята — тут все твердят о каком-то Глебе Первоходе. Кто это такой?

При слове «Первоход» Крысун поморщился, словно у него внезапно разболелся зуб.

— Глеб Первоход — здешний ходок, — ответил он нехотя.

— Ходоки — это те чудаки, которые ходят в Гиблое место и приносят оттуда странные вещи?

Крысун кивнул:

— Да. Но Первоход не просто ходок. Он особенный.

— Вот как? И что же в нем особенного?

— Он первым пошел в Гиблое место.

Рах усмехнулся:

— Забавно. А если я первым спрыгну с крыши — ты тоже будешь считать меня особенным?

Крысун насмешливо прищурился:

— Если после этого ты останешься цел и невредим, то да.

— Выходит, этот ваш Глеб Первоход — самый живучий и ловкий из ходоков. И у него тоже есть «волшебный посох», верно?

— Верно, — кивнул Крысун. — Он называет свой посох «ольстрой». Эта ольстра разит недругов громом и крохотными стрелами, которые Первоход называет пулями.

— Вот оно что. — Рах задумался. — И как давно он у вас появился?

— Лет шесть тому.

— Гм… Давненько. А не называл ли он себя Кревом?

Крысун прищурил темные, маленькие глаза и качнул головой.

— Нет. Я о таком не слышал.

Рах вздохнул и улыбнулся.

— Ладно, забудь. Слушай, Крысун, мне бы помыться да подкрепиться. Выдели мне комнатку и вели своим людям принести большой чан с горячей водой. От меня воняет, как от пса.

— Ты получишь все, что просишь, Рах, — величественно проговорил Крысун и глянул на Избора. Тот кивнул и, в свою очередь, дал знак одному из своих людей. Тот также кивнул и выдвинулся вперед, готовый служить Раху.

— Что-нибудь еще, Рах? — поинтересовался Крысун.

Рыжий улыбнулся и ответил, понизив голос:

— А как у тебя насчет девочек, купец? Выберешь для своего нового партнера?

Крысун сдержанно усмехнулся.

— К тебе приведут десяток девок, и ты сможешь выбрать сам. Эй, как тебя там… — обратился он к охоронцу.

— Меня зовут Липа, — с готовностью подсказал тот.

— Липа, проводи Раха в гостевые покои и дай ему все, что он пожелает.

— Все сделаю, господин, — кивнул охоронец.

Рах расплылся в улыбке.

— Спасибо, Крысун. Ты не пожалеешь, что связался со мной. — Он махнул купцу рукой и повернулся к двери: — Идем, борода. Покажешь мне мои апартаменты.

Как только дверь за Рахом и его провожатым закрылась, Крысун подозвал к себе начальника Избора и, когда тот подошел, процедил сквозь зубы, злобно сверкая черными мышиными глазками:

— Не спускай с чужеземца глаз. Как только выпустит из рук посох — убей его. Тело брось в овраг, пусть его сожрут бродячие собаки. А посох принеси мне.

Избор сдвинул косматые брови и осторожно заметил:

— Этот посох — чародейский. Уверен ли ты, что хочешь взять его в руки?

— Во время войны с Голядью Глеб Первоход раздал громовые посохи десятку дружинников. И ни у одного из них руки не покрылись язвами.

— Коли так, то сделаю, — качнул головой Избор. — Прикажешь идти?

— Иди.

Поклонившись Крысуну, Избор повернулся и зашагал к двери.

5

Это был большой дом из старых, но крепких бревен. Из трубы валил дым — и это несмотря на теплую погоду, забора не было совсем, а из-за дома выглядывала еще одна крыша, такая же крепкая, как первая, но с размашистыми, как распростертые птичьи крылья, стрехами добротной тесовой кровли.

Молодой ходок Ставр и охотник Глеб осадили коней возле дома.

— Приехали, — сказал Ставр, поглаживая усталого коня по взмыленной шее. — Мне подождать тебя здесь или войти с тобой?

— Ждать придется слишком долго, — ответил охотник. — Идем со мной.

Мужчины спешились и, накинув поводья на коновязь, зашагали к дому. Взойдя на крыльцо — такое же крепкое, широкое и основательное, как сам дом, Ставр громыхнул кулаком по двери.

— Кто пришел? — отозвался из-за двери глухой, недовольный голос.

— Кузнец, открой! — крикнул Ставр. — Мы к тебе по делу!

— Открыто — входи!

Ставр толкнул дверь, и в лицо ему и Глебу пахнуло жаром. Войдя в избу, они сразу увидели кузнеца. Он сидел за столом и ел огромного вяленого леща, отрывая от него смачные куски и отправляя их в большегубый, прячущийся в бороде рот. На плечах — подбитый мехом жупан, на ногах — теплые коты.

— Привет, кузнец! — громко сказал Ставр. — Ну у тебя и жара! Не боишься изжариться?

— Хлынский жар костей не ломит, — флегматично ответил Вакар и сунул в рот очередной кусок рыбы. Затем, перемалывая леща крепкими зубами, глянул на гостей исподлобья и недружелюбно осведомился: — Чего надобно?

Ставр хотел ответить, но охотник отодвинул его в сторону, шагнул вперед и сказал:

— Поговорить.

Кузнец перестал жевать и удивленно уставился на охотника. Затем, дернув кадыком, проглотил недожеванный кусок рыбы и глухо проговорил:

— Твой голос мне знаком. Но я не вижу твоего лица. Может, покажешь?

— Легко, — ответил охотник, поднял руки и сбросил с лица наголовник-капюшон.

Мгновение Вакар сидел на лавке, в упор глядя на охотника, затем вскочил с места, схватил с верстака железное кузло и наотмашь ударил в грудь.

Удар был силен, но он не достиг цели — охотник легко увернулся, перехватил руку кузнеца, вырвал из нее кузло и швырнул его в угол комнаты. Затем толкнул кузнеца на лавку и сказал:

— Тише, Вакар. Успокойся.

— Успокоюсь, когда прикончу тебя, тварь! — прорычал кузнец и снова вскочил с лавки.

На этот раз охотнику не пришлось применять силу, ибо Ставр встал между ним и кузнецом и, выхватив из ножен меч, приставил его к горлу Вакара.

— Только попробуй, — сказал молодой ходок, сверкая глазами. — И я отсеку тебе голову одним ударом.

— Ты не понимаешь! — прорычал Вакар, морщась от прикосновения холодного лезвия. — Это не человек. Ты привел ко мне в дом темную тварь, парень. Если хочешь сделать добро себе и мне, убей его!

— Еще слово, и я убью тебя самого, — предупредил Ставр.

— Нет, Ставр, — сказал охотник, шагнул вперед и опустил руку молодого ходока. Затем взглянул на кузнеца и спокойно заявил: — Вакар, это я, и я настоящий. Помнишь, ты когда-то спросил меня, есть ли на мне хоть одно живое место. А я ответил, что я весь — сплошное живое место, пока темные твари не добрались до меня.

Вакар вытер рукавом рот и угрюмо возразил:

— Но они добрались. Я своими глазами видел, что упырь перегрыз тебе глотку. И я своею рукой сжег твое тело.

Охотник покачал головой, улыбнулся и сказал:

— Я выжил. Ни зубы упыря, ни твой огонь не смогли погубить меня.

Кузнец сжал кулаки, незаметно покосился на меч и сипло спросил:

— И как тебе это удалось?

— Когда ты решил меня сжечь, я был еще жив. Я видел и понимал, что ты делаешь, но ничего не мог сказать. Вспомни сам. Пес почуял, что я жив, и не захотел меня бросить.

— Что было потом?

— Пес оттащил меня в лужу. А после того, как огонь потух, он помог мне доползти до источника трех ключей. Вода Гиблого места спасла меня, и раны мои затянулись.

Вакар подозрительно прищурился и сказал:

— Но у тебя должны остаться шрамы.

Охотник молча откинул плащ и задрал охотничью куртку. Кузнец и Ставр уставились на его бок, покрытый рубцами. Выждав несколько секунд, охотник спокойно спросил:

— Этого доказательства тебе достаточно?

— Да, — выдохнул кузнец.

Охотник опустил куртку. Вакар тяжело опустился на лавку. Взъерошил широкими пятернями свои серебристо-ржавые волосы.

— Если все было так, как ты говоришь, то я перед тобой виноват, — сказал он глуховатым, неуверенным голосом.

— Я не держу на тебя зла, кузнец, — спокойно ответил охотник.

Ставр, до сих пор молча переводивший взгляд с кузнеца на охотника и обратно, прервал молчание и взволнованно произнес:

— Объясните мне — что все это значит?

— Сказать ему? — поинтересовался у охотника Вакар.

Тот кивнул. Кузнец повернулся к молодому ходоку и сказал:

— Человек, которого ты привел, вовсе не охотник.

— Как не охотник? А кто?

— Его зовут Глеб Первоход. И он ходок.

Парень перевел взгляд на своего спутника и захлопал глазами.

— Ты… Ты в самом деле Первоход?

Глеб кивнул:

— Да.

— Но… — Голос Ставра дрогнул. — Но этого не может быть! Старые ходоки рассказывали, что Первоход сгинул в чащобе!

— Я тоже так думал, — прогудел кузнец. — Но, как видишь, Первоход жив. — Еще несколько секунд Вакар сидел молча, потом вдруг вскочил с лавки, шагнул к Глебу и крепко его обнял. — Леший тебя побери, парень! — проговорил он растроганно. — Леший тебя побери!

— Ну-ну, — засмеялся Глеб и похлопал кузнеца по спине. — Я тоже рад тебя видеть, старина.

Кузнец отпрянул от гостя, отвернулся и вытер рукою мокрые глаза.

— Леший… — повторил он. — Развел сопли, как девчонка… — Он снова взглянул на Глеба. — Выпьешь олуса? Он у меня знатный. Из ячменя, хмеля и степной полыни.

— Можно, — кивнул Глеб. — Ставр, ты как?

— Я тоже не против, — ответил парень.

— Садитесь за стол, а я принесу кувшин, — распорядился Вакар.

Вскоре все трое сидели за столом и пили хмельной олус, заедая его вяленой рыбой и солеными сухарями. Кузнец пил меньше всех, он, казалось, все еще пребывает в глубоком раздумье. Время от времени Вакар бросал на Глеба быстрые, внимательные взгляды и тут же снова отводил глаза.

Глеб, потягивая терпкий олус, вкратце рассказал кузнецу о своем охотничьем житии-бытии, затем сказал:

— Вакар, когда мы виделись в последний раз, ты обещал мне кое-что сделать.

Кузнец отхлебнул олуса, вытер рот ладонью и сказал:

— Я избавился от перевертня, Глеб.

— Как?

— Утопил его в болоте, как ты и сказал.

— А как насчет камня? Перед тем как сжечь меня, ты забрал у меня камень власти.

— Верно, забрал. — Вакар вздохнул. — Ты велел мне вернуть этот камень в Святилище нелюдей. Но я не сумел его найти.

— И где же камень теперь?

Вакар чуть прищурил свои светлые, глубоко посаженные глаза и ответил:

— В надежном месте.

— Ты отдашь его мне?

Кузнец промолчал, словно не услышал вопроса Глеба.

— А что это такое — камень власти? — поинтересовался, уплетая рыбу, Ставр.

Глеб отхлебнул из кружки, облизнул мокрые губы, покосился на парня и сказал:

— Два года назад я вынул этот камень из священной плиты, расположенной в самом сердце Гиблого места. Вынув его, я сорвал печать, которой несколько сотен лет назад жрецы-нелюди скрепили вход в бездну, и выпустил наружу странный туман. Туман этот породил призрачных тварей.

— Я помню эту историю, — сказал Ставр. — Но я не знал, что это сделал ты.

— Призрачные твари не могли перейти межу, — продолжил свой рассказ Глеб. — Но одному молодому ходоку удалось вынести из Гиблого места чудну́ю вещь под названием «перевертень». А вместе с этой вещью он вынес оттуда и призрачную тварь. Оказавшись в Хлынь-граде, призрачная тварь приняла облик ходока и стала пожирать людей.

— Это я тоже помню, — снова кивнул Ставр.

— Я отнес перевертень обратно в Гиблое место. Прихватил с собой и камень из святилища, чтобы вернуть его жрецам. Но дойти до конца я не сумел. И тогда мою работу взялся доделать кузнец Вакар.

— И он утопил перевертень в болоте, но не сумел вернуть камень в святилище?

— Да.

— Значит, дыра, через которую туман вырвался наружу, все еще открыта?

— Да, — снова ответил Глеб. — Я убил чудовище, которое порождало призрачных тварей. Но, думаю, что несколько тварей еще осталось. Они шляются по Гиблому месту, но, слава богам, не могут выбраться за межу.

— Думаю, это им сильно не нравится, — усмехнулся Ставр. — Но если чудовища больше нет, тогда зачем возвращать камень? А, Первоход?

Глеб нахмурился, но ничего не сказал. За него ответил кузнец:

— Никто не знает, какие еще твари пролезут в наш мир через эту дыру, — сказал он. — Да и жрецы Нуарана не успокоятся, пока Глеб не вернет им камень. Рано или поздно они найдут его.

— Но… — снова начал Ставр, но кузнец его оборвал:

— Хватит вопросов, ходок. — Он снова взглянул на Глеба. — Значит, ты собираешься вернуть камень в святилище?

Глеб усмехнулся.

— Если честно, то до сегодняшнего дня я не думал об этом. Я дал себе слово, что больше не пойду в Гиблое место. Ни под каким предлогом.

— И что же заставило тебя изменить своему слову?

Глеб вздохнул и ответил, заметно помрачнев:

— Я охотился неподалеку от межи. И вдруг услышал зов. Зов шел из Гиблого места. Не знаю, как это толком объяснить. Словно сами деревья что-то мне нашептывали.

— И что же они тебе нашептали?

Глеб поднял взгляд на кузнеца и спокойно проговорил:

— Что надвигается страшная опасность и что я должен остановить ее. Я пытался заткнуть уши, но зов звучал у меня в голове. И тогда я сдался. Однако я поклялся, что не отойду от межи дальше чем на пять верст.

— Пять верст от межи, — зачарованным голосом повторил Ставр. — Это то место, где мы остановились на ночлег.

Глеб кивнул:

— Да. Я успел вовремя, чтобы спасти твою шкуру. Мне повезло: одна из моих старых ловушек уцелела.

Глеб отхлебнул олуса, опустил кружку на стол и вдруг встретился взглядом с кузнецом. Взгляд того был холоден и подозрителен.

— Ты хочешь меня о чем-то спросить? — спокойно осведомился Глеб.

— Да, — ответил кузнец. — Покажи мне свои шрамы.

— Но я уже…

— Не те. Покажи мне шрамы, которые тебе оставила лесная богиня Сорни-Най.

Глеб усмехнулся:

— Ты все еще думаешь, что я оборотень или призрачная тварь?

— Покажи мне шрамы, Первоход. Просто покажи.

Глеб поставил кружку на стол, задрал рукав на правой руке и показал кузнецу аккуратный рядок белесых шрамов, похожих на зарубки.

— Шесть, — тихо проговорил Вакар.

Глеб качнул головой:

— Нет. Седьмой остался. Приглядись и увидишь.

Кузнец пригляделся.

— Да, он на месте. Это из-за того, что я не вернул камень власти жрецам?

— Это была моя задача, Вакар. И я с ней не справился.

— Но седьмой шрам почти выцвел.

— Верно, — кивнул Глеб. — Он выцвел в тот момент, когда ты утопил перевертень в болоте. — Глеб опустил рукав и посмотрел кузнецу в глаза. — Так ты вернешь мне камень власти?

Вакар отвел взгляд и нахмурился. Глеб выждал несколько секунд, затем сухо осведомился:

— Ты решил присвоить его? Но он не принесет тебе счастья, Вакар. Многие уже пробовали.

— Плевать я хотел на камень! — резко проговорил кузнец. — Не он мне нужен!

— Тогда что?

Кузнец снова посмотрел Первоходу в глаза и глухо ответил:

— Ты должен помочь мне, Глеб. Никто больше не сможет, только ты. Ты ведь помнишь мою дочь?

— Да, Вакар, я помню твою дочь.

— А моего внука?

— Я никогда его не видел.

— Но кое-что о нем слышал, верно? — Кузнец вытер ладонью заблестевшие от слез глаза. — Он не так уродлив, как про него говорят. И больше похож на человека, чем на нелюдя. В любом случае, он не сделал никому ничего дурного и не заслуживает пыток.

— Вакар, я…

— Княжьи охоронцы схватили мою дочь и моего внука, — сказал кузнец. — Они держат их в темнице. Они выбивают из нее признание в том, что она сама, сознательно, по доброй воле была с нелюдем и зачала от него ребенка.

На лице Глеба отобразилось удивление.

— Зачем им это?

— Власть ускользает из рук князя. Многие в княжестве поговаривают, что болезнь и война с Голядью сломили его, сделали слабым. И теперь он пытается показать свою силу.

— Пытая девушку и ребенка? — вскинул бровь Глеб.

— В глазах хлынцев мой внук — настоящее чудовище. Он ведь сын одного из предводителей воинства нелюдей.

— Но воинства этого давно нет.

— Верно, нет. Но страх засел в людские души, как заноза, Глеб. Они боятся, что когда-нибудь нелюди вернутся.

Глеб помолчал. Затем тихо спросил:

— Чего же ты хочешь от меня, Вакар?

Кузнец глянул на Глеба угрюмым взглядом.

— Я верну тебе камень, ходок. Но сперва ты найдешь способ освободить их.

Глеб усмехнулся.

— Вакар, но это бессмысленно. Даже если они сбегут, их все равно поймают. Им негде спрятаться.

— Это уже не твоя забота, — угрюмо сказал Вакар. — У меня есть дальние родичи, которые заберут Ольстру и малыша и увезут их туда, где про них никто ничего не знает. Только вытащи их из темницы, Глеб. Вытащи, умоляю!

Глеб задумался. Вакар смотрел на него выжидающе. Ставр, несмотря на явное любопытство, светившееся в его глазах, предпочитал до поры до времени не вмешиваться в разговор Первохода и кузнеца-вещуна.

Наконец Глеб вышел из задумчивости.

— Кто ведет дознание? — спросил он у кузнеца.

— Дознаватель по имени Пырей Крюк, — ответил тот. — Говорят, он очень жесток и ненавидит нелюдей.

Глеб мрачно усмехнулся.

— Хотел бы я посмотреть на того, кто их любит.

Вакар прищурил светлые глаза и, дернув уголками губ, заметил:

— Кажется, я знал одного.

Несколько секунд длилось молчание, потом Глеб облизнул пересохшие губы и парировал спокойным голосом:

— Я любил в Дионе не нелюдя, Вакар. Я любил в ней человека. — Он отодвинул от себя кружку и сказал: — Я сильно устал. В твоем доме найдется для меня кровать?

— Конечно, — кивнул Вакар. — Но что ты решил? Ты поможешь мне вытащить Ольстру и внука из темницы?

Глеб посмотрел на кузнеца холодным взглядом и проронил:

— А разве ты оставил мне выбор?

* * *

— Что значат эти шрамы у него на предплечье? — тихо спросил Ставр, потягивая ольстру.

Кузнец усмехнулся.

— Подарок богов. Первоход не может вернуться домой, пока эти шрамы не сойдут.

— А они сходят?

— Когда-то их было десять. Теперь — шесть.

— Семь, — поправил Ставр.

— Седьмой шрам почти не виден. Скоро сойдет и он.

— А что нужно сделать, чтобы очередной шрам сошел? — полюбопытствовал Ставр.

— Пройти через испытание и выйти из него победителем.

— Вот оно что. — Ставр взглянул на спящего Первохода. — Хотел бы я, чтобы у меня были такие же шрамы, — с завистью проговорил он.

— Поссоришься с богами — будут, — мрачно пообещал Вакар. — Думаю, будь на то воля Первохода, он бы с радостью поделился с тобой своими шрамами. — Вакар отхлебнул олуса, заел куском вяленой рыбы и проговорил с набитым ртом: — Глеб сказал, что вы поймали какую-то тварь?

Ставр кивнул:

— Угу.

— И где же она теперь?

— Мы продали ее хозяину Порочного града за десять серебряных дирхемов.

— Вот как. — Кузнец прищурился. — Значит, вы теперь богачи?

Ставр слегка покраснел.

— Если честно, то я не заслужил этих денег, — сказал он. — Первоход спас меня. Это он поймал тварь. Но он не хочет забирать свои деньги.

— Это на него похоже, — согласился Вакар, взялся за кувшин и вновь наполнил кружки олусом.

Полчаса спустя Ставр сидел за столом, подперев рукою щеку и горько о чем-то размышлял.

— Что с тобой, Ставр? — с пьяной хрипотцой спросил Вакар.

Парень шмыгнул носом и ответил дрогнувшим голосом:

— Я привел людей в Гиблое место, но не сумел уберечь их. Тварь убила моих ведо́мых.

— Рано или поздно это случается с каждым ходоком, — изрек кузнец.

— А с Первоходом? С ним такое бывало?

— А как же. — Вакар нахмурился и назидательно изрек: — Гиблое место не прощает ошибок, парень. А ошибаются все.

Ставр вздохнул.

— Не утешай меня, Вакар, — с горечью произнес он. — Я плохой ходок. Если бы не Первоход, тварь растерзала бы и меня. А он… Видел бы ты, как ловко он с ней справился. Первоход никогда ничего не боится, а я… Я часто боюсь.

— Все боятся, парень. Все.

Ставр покачал головой:

— Нет. Глеб не боится. А я так сильно их боюсь… И волколаков, и оборотней… И даже упырей. Они такие… страшные. — Ставр вытер рукою мокрый нос.

Кузнец насмешливо посмотрел на шмыгающего носом парня и сказал:

— Э, парень, да ты, я вижу, поплыл. Ложись-ка спать, Ставр.

— Я не хочу спать.

— Зато я хочу. Да и лучина почти догорела. На печку тебя, уж извини, не пущу. А вот тюфяк дам.

— Я могу и без тюфяка…

— Никаких! — мотнул головой Вакар. Он обнял молодого ходока за плечи, вздохнул по-стариковски и сказал: — Хороший ты парень, Ставр. Только глупый.

— И что ж теперь мне делать? — спросил Ставр.

Кузнец пожал плечами и хмыкнул:

— Да ничего. С Первоходом все умнеют. Поумнеешь и ты. Если только не помрешь по пути.

6

Ночь была глубокая, темная и ветреная. Луну и без того ущербную затянули тучи, и света ее едва хватало для того, чтобы разглядеть собственную вытянутую руку.

Глеб, закутавшись в плащ, шагал к центру города, где, примыкая одной стеной к высокому частоколу, огораживающему княжий двор, располагалась темница, а чуть поодаль от нее — страшный пыточный дом, в котором дознаватели выбивали из узников признания.

Поступь Глеба была легка и упруга. Он чувствовал давно забытое волнение от ощущения неминуемой и смертельной опасности. И, как ни странно, это было приятно. Он словно бы очнулся от спячки и помолодел лет на пять.

Вот и пыточный дом. Глеб откинул полы плаща, одним прыжком, как большая темная птица, перелетел через колья ограды и мягко, по-кошачьи, приземлился на землю. Быстро огляделся. Вокруг было тихо и спокойно.

Глеб поправил на спине кобуру с ольстрой и бесшумно двинулся дальше.

* * *

Кулак дознавателя Пырея, обмотанный грубой тряпкой, хлестко врезался в челюсть привязанного к лавке чернобородого мужика, одетого в окровавленную, порванную рубаху. Голова мужика мотнулась в сторону, из разбитого рта на стену брызнула кровь.

Пырей рослый, широкоплечий, могучий, как скала, посмотрел на стену, нахмурился и устало пробурчал:

— Ну вот. Стену испачкал, дурак. Теперь придется замывать.

Мужик на стуле вытер окровавленную бороду о плечо и взглянул на дознавателя.

— Зря бьешь. Все равно ничего не скажу.

— Не скажешь?

Мужик качнул головой:

— Нет. Ничего не видел, ничего не знаю.

Пырей покачал головой и с досадой заметил:

— Дурак. Полный дурак. Пойми же ты, дурья башка, я помочь тебе хочу.

— Да ну? — Мужик прищурил заплывшие синяками глаза. — И как же это?

Пырей наклонился к мужику и прошептал ему на ухо:

— Расскажешь, кто был с тобой в лабазе, и сделаю тебе послабление.

— Какое? — насторожился мужик. — Избавишь меня от подземелья?

Пырей сдвинул брови и мотнул головой:

— Нет, брат. Этого я тебе обещать не могу.

— В чем же тогда твое послабление?

— А в том, что подельничков твоих я закую в кандалы и брошу в ледяной подвал. Там они и кончатся. А тебя, дурака, я определю в сухую клетку и прикажу давать тебе столько ржаного хлеба, сколько сможешь съесть. А через годик, глядишь, и отпущу. Если, конечно, будешь хорошо себя вести.

Мужик медленно, с натугой усмехнулся. От усилия из его разбитых губ вытекла струйка крови и скрылась в лохматой, побагровевшей бороде.

— Нешто я не знаю, что в подземелье больше года никто не живет, — проговорил мужик с горькой усмешкой.

Пырей вздохнул.

— Жалко мне тебя, Владияр. Пропадешь ты. Сгниешь в подземелье, как раздавленный червь. А друзья-подельнички будут по кружалам сидеть да брагу с пирогами трескать. А об тебе, болване, даже не вспомнят.

— Может, и не вспомнят, — угрюмо проговорил мужик. — А может, и вспомнят.

Пырей выпрямился.

— Ладно, — вздохнул он. — Утомил ты меня, брат. Витчак! Нур! Хлыщ!

Дверь распахнулась, и в пыточную комнату вошли три дюжих молодца в шерстяных поддевках, поверх которых красовались кожаные фартуки — такие же, как на Пырее.

— Берите этого лебедя и тащите его в темницу, — распорядился Пырей.

Молодцы быстро отвязали мужика от лавки, подхватили его под руки и выволокли из комнаты.

— Уф-ф… — Пырей стянул с кулаков тряпки и швырнул их на лавку. Затем взял со стола чистый рушник и отер потное лицо. — Совсем утомил, леший.

Дознаватель взял со стола кувшин с квасом и наполнил кружку до краев. Затем медленно, с толком, расстановкой и удовольствием выпил весь квас.

В дверь стукнулись.

— Чего там еще? — недовольно буркнул Пырей.

Дверь приоткрылась, и в щель всунулась конопатая рожа помощника Хлыща.

— Пырей, там к тебе человек от Крысуна Скоробогата, — доложил Хлыщ, с завистью глянув на кувшин.

Дознаватель нахмурился.

— Человек? Что за человек? Зачем?

— Зачем — не сказал. Привести, что ли?

— Оружие у него при себе есть? — поинтересовался Пырей.

— Меч, кинжал да сумка с деревяшкой.

— Заберите, а после отдадите!

Парень покачал головой:

— Не, деревяшку не отдает. Говорит — на ней послание от Крысуна нацарапано.

Пырей подумал и махнул рукой.

— Ну, леший с ней, с деревяшкой. Веди так.

— Слушаю!

Голова Хлыща скрылась за дверью. Пырей сел на лавку и снова отер лицо.

Интересно, чего это понадобилось хозяину Порочного града? Никак, работенку хочет предложить? Но какую?

Пырей нахмурился.

Небось, кто-нибудь из людишек спер у него дорогую вещицу, а дознаться, кто именно, Крысун Скоробогат не может. Вот и решил обратиться к умелому и опытному человеку. Что ж, можно и на Крысуна поработать. Хоть на лешего — только бы заплатил!

Дверь открылась, и в комнату вошел человек. Вошедши, тотчас повернулся к Пырею спиной, да так быстро, что дознаватель не разглядел его лица, и запер за собою дверь.

Пырей напрягся и положил пальцы на рукоять тяжелого ножа-косаря, висевшего у него на боку.

Человек повернулся, и Пырей вздрогнул. Длинные каштановые волосы, смуглое лицо, тонкий нос с горбинкой, насмешливые глаза. Да ведь это же…

— Первоход! — выдохнул Пырей.

Незваный гость кивнул.

— Угадал.

Пырей облизнул пересохшие от волнения губы.

— За твою голову обещана большая награда, — глухо сообщил он.

— И ты собираешься ее получить?

Пырей прищурил глаза и покосился на приклад ольстры, торчащий у ходока из-за плеча.

— На ольстру свою не надейся, — грубо протянул он. — Стрельнешь раз, стрельнешь другой, а на третий мои парни выхватят булавы и вышибут из тебя дух.

Глеб посмотрел на дознавателя спокойным взглядом и сказал:

— Я не собираюсь ни в кого стрелять. — Он поднял ладони кверху. — Видишь? Я просто хочу поговорить.

Пырей недоверчиво блеснул глазами.

— Поговорить? Что ж…

Пырей вдруг дернул рукой, намереваясь двинуть гостя кулаком в челюсть, но Глеб легко перехватил его руку и сжал ее в пятерне. Пырей тихо вскрикнул и поморщился от боли.

— Еще раз так сделаешь — убью, — холодно отчеканил Глеб, глядя дознавателю в глаза.

Пырей выдернул руку, потер запястье и болезненно поморщился.

— Силен же ты, Первоход, — неприязненно процедил он. — А с виду и не скажешь.

В дверь стукнулся помощник Хлыщ.

— Пырей, у тебя все в порядке? — окликнул он.

Дознаватель глянул на хмурое лицо Первохода и громко ответил:

— Да! — Затем чуть прищурился и спросил, понизив голос почти до хриплого полушепота: — Ну? И что тебе от меня нужно, ходок?

— Прикажи привести сюда Ольстру, дочь Вакара-кузнеца, и ее сынишку, — потребовал Глеб.

— Ты, верно, не понимаешь, о чем просишь. Ее сын — нелюдь.

— Я об этом слышал.

— Он тварь. Чудовище. Он заслуживает того, чтобы его разорвали на части.

— Это твое мнение, и мне на него плевать. — Глеб вынул из кобуры ольстру, наставил на дознавателя и сказал: — Я буду считать до пяти, Пырей. На счет пять я размозжу тебе голову.

Дознаватель побледнел, но качнул головой и угрюмо напомнил:

— Ты этого не сделаешь. Ты ходок и убиваешь только темных тварей.

— Для меня ты и есть темная тварь, Пырей.

— Я сделал тебе что-то плохое?

Глеб холодно усмехнулся.

— Ты мучаешь людей, дознаватель. Темные твари — тоже.

— Я мучаю лишь тех, кто преступил закон.

— Это ты так думаешь. А те, кому ты выламываешь руки, думают иначе.

— По-твоему, они заслуживают пощады лишь потому, что вызывают в твоем сердце жалость?

— Я не собираюсь спорить с тобой, Пырей. Распорядись привести сюда Ольстру и ее сына. Если ты не сделаешь этого, я тебя убью. Считаю до пяти. Один… Два…

— Ты не посмеешь меня убить.

— Три.

— Остановись, пока не поздно!

— Четыре…

— Хорошо! — выдохнул Пырей. — Хорошо, я сделаю, как ты просишь! Но ты все равно не сможешь выбраться из пыточного дома.

— Тогда тебе не о чем волноваться, — с усмешкой заявил Глеб. Он качнул стволом ольстры. — Давай, дознаватель, не тяни время. И не делай глупостей.

— Хлыщ! — гаркнул Пырей. — Хлыщ!

Дверь приоткрылась, и в щели появилась лохматая голова помощника:

— Звал, Пырей?

— Приведи ко мне дочку кузнеца и ее ублюдка.

— Ты уверен? После последней пытки они едва не померли от мук. Может, дать им чуток отдохнуть?

— Спорить будешь, смерд?! — раскатисто прорычал Пырей. — Веди, сказал!

Хлыщ поспешно скрылся за дверью. Дознаватель уставился на Глеба.

— И все же не понимаю, — вздохнул он. — Ты много лет убиваешь темных тварей. А когда я, княжий дознаватель, занялся тем же, ты угрожаешь мне смертью. Где справедливость?

Глеб нервно дернул щекой.

— Я уже сказал тебе, что не желаю спорить.

— Но…

— Просто захлопни пасть и жди.

Лицо Пырея стало еще угрюмее.

— Если ты убьешь меня, тебе никогда не будет прощения. Княжьи ловчие достанут тебя из-под земли.

Глеб усмехнулся.

— Однажды они уже пытались это сделать. Но, как видишь, у них не получилось.

— Тебя схватят, Первоход. Схватят и приведут ко мне. И тогда я…

Дверь открылась, и двое вооруженных до зубов охоронцев ввели в комнату окровавленную, распухшую от синяков женщину и крохотного мальчика.

Глеб быстро прикрыл ольстру полой плаща.

— Ступайте! — приказал охоронцам Пырей.

Те повернулись и молча вышли из пыточной. Дознаватель взглянул на Первохода:

— И что дальше?

— Дальше? А дальше ты будешь спать. — Глеб, холодно улыбнувшись, шагнул к дознавателю и ударом приклада в челюсть вышиб из верзилы Пырея дух.

* * *

Когда двадцать минут спустя Глеб, крепко прижимая к себе малыша, помог девушке перебраться через забор, он был весь перепачкан кровью и слегка прихрамывал.

Конец ознакомительного фрагмента.