Властелин видений

Антон Грановский, 2010

Журналисту Глебу Орлову, попавшему из современности в девятый век, еще никогда не доводилось сталкиваться с таким смертельно опасным и могущественным противником. Порождение Гиблого места – Пастырь, вознамерившийся стать Богом и при помощи насылаемых видений покорить реальный мир, уже приобрел множество сторонников. Прозванный Первоходом Глеб с тремя спутниками вновь отправляется в самое сердце Гнилой чащобы, чтобы спасти будущее родной страны. Но пророчество колдуньи предупреждает его о том, что Гиблое место обязательно получит свои жертвы, а погубить Пастыря сможет только женщина…

Пролог

Рыбалка — вещь хорошая, ежели ловить рыбу сетями или неводом. А ежели стоять в лодке с удой в руках и часами глядеть на воду — это уже получается не рыбалка, а какая-то глупость…

Мальчик вздохнул, вытер мокрую, пропахшую речной тиной руку о штаны и посмотрел на дно лодки. Прямо у его ног лежала большая берестяная сумка, а в ней — пять грузил в ивовой оплетке, запасная леса, железные сошила, ботало и распорки для сетей.

«Зачем деду сошила и распорки? — хмуро подумал мальчик. — У него и сетей-то с собой нет».

Он взглянул на старого Гореслава. Руки у деда были загорелые и сильные, совсем не такие, как у отца. Нанизывая червей на крюк, дед поучал своим сухим и трескучим голосом:

— Для жаберных сетей бери грузики из камня. Для волоковых — известняковые и глиняные.

— Да, деда, ты уже говорил, — кивнул мальчик и, незаметно для старого Гореслава, с тоскою поглядел в сторону берега.

Дед сдвинул брови:

— А ты не перебивай. Слушай да мотай на ус. Глядишь, и поумнеешь.

Старый Гореслав поправил на лесе поплавок, слаженный из большого куска сосновой коры, и хлестко забросил крючок с надетой на него гроздью дождевых червей в речную воду.

Мальчик посмотрел, как крючок и глиняный грузик уходят на дно, вздохнул и спросил:

— А почему мы ловим на уду, а не на сети?

Старый Гореслав облизнул обветренные губы, усмехнулся и сказал:

— Знаешь поговорку «Будет уда — будет и еда»?

— Мы тут уже полдня сидим, — хмуро напомнил мальчик.

Дед покосился на него насмешливыми глазами и назидательно проговорил:

— Запомни, внук: боги не прибавляют к счету времени жизни то время, которое ты провел на рыбалке.

Минуты две мальчик старательно таращился на поплавок. Сначала тот был неподвижен, а потом на него села большая разноцветная стрекоза и стала легонько раскачивать его из стороны в сторону. Мальчик зевнул. Нет, ловить рыбу удой — это всё-таки глупость. Куда веселее бить ее спицей.

Мальчик вспомнил, как на исходе прошлого лета охотился с дедом на прибрежную рыбу. Несколько вечеров подряд ходили они вдоль берега с факелом-жирником, выискивая спящих рыб. На маленьких рыб они внимания не обращали. Те приходили и уходили, порхая в рыбной полумгле, как бабочки. Об эту пору у берега всегда табунится разнорыбица. Но они с дедом искали больших брюхатых щук. «Нет на свете ничего вкуснее мяса со щучьего брюха!» — любил говаривать старик Гореслав.

Дед бил щук так ловко и метко, что любо-дорого было посмотреть. Резкий бросок — и спица хлестко вонзается в спину рыбы. После этого дед быстро и осторожно сматывает прожилину и подтягивает подбитую щуку к берегу.

«Вот это я понимаю — рыбалка!» — подумал мальчик, улыбаясь своим мыслям. Взгляд его снова упал на поплавок, и улыбка сошла с губ. Мальчик зевнул, перевел взгляд на деда и окликнул:

— Дед, а дед?

— Чего тебе? — отозвался старый Гореслав.

— А правда, что раньше ты был хорошим купцом?

— Был, — кивнул дед. — А теперь я хороший рыбак.

— А мамка с батькой говорят, что твоя рыбалка — это баловство.

Дед нахмурился и сердито проговорил:

— А ты их поменьше слушай. Батя твой — беспутный человек, проел да пропил всё, что я ему завещал.

Мальчик подумал и возразил:

— У него есть лавка на торжке.

— Есть, — согласился Гореслав. — А при мне было четыре!

Глядя на сухое морщинистое лицо деда, мальчик припомнил недавний разговор. Батя, думая, что он спит, бубнил мамке за шторкой, наминая ей живот:

— Этот старый леший Гореслав припрятал где-то золотишко. Сварогом клянусь, что припрятал!

— С чего ты взял? — постанывая, отозвалась мать.

— Он всегда меня терпеть не мог. Кабы Гордейка, мой старший брательник, не помер, всё бы ему оставил. Он и сейчас уверен, что это я Гордейку-то… того… ножичком в бок.

— Типун тебе на язык.

— А что — может, и правда я.

Батя тихо заржал.

— Типун тебе на язык… — повторила мамка хриплым голосом.

— А чего, думаешь, не смог бы? Думаешь, мне слабо?

— Тебе… о, боги, не останавливайся… нет… нет… не слабо… типун тебе…

Мамка застонала, а батя шумно вздохнул и сказал:

— Может, и впрямь зарезал. Но ты поди сперва докажи.

— Он же оставил тебе свои лавки и весь товар.

Батя зло проронил:

— А золото? Золото где?

— Да, может, и не было его — золота-то? — тихо возразила мать.

— Врешь. Было!

— Ну, и где ж оно теперь?

— А кто его знает? Может, в лесу зарыл. А может, в речке притопил.

— Так ведь стар Гореслав, скоро помрет. Пропадет тогда золото-то?

— Пропадет, — согласился батя.

— Так, может, поедешь к нему да порасспросишь?

— Скорей уж тебе расскажет. А чего — подластишься к нему, как кошка. Он хоть стар, да не немощен.

— Типун тебе на язык! Дурак!

Батя опять заржал.

— Вот разве что щенку нашему расскажет, — сказал он затем. — Они, кажись, спелись.

— Хочешь снова отправить его к Гореславу?

— А чего? И отправлю. Глядишь, и выведает.

Мальчик качнул головой, прогоняя воспоминания, затем снова взглянул на деда и негромко окликнул:

— Дед, а дед?

— Чего тебе?

— А ты правда золото зарыл?

— Какое еще золото?

— Батя, когда мамке живот мял, про золото говорил. Дескать, спрятал ты его. А еще говорил, что дядьку Гордея ножичком в бок кольнул и в овраг бросил.

Старый Гореслав дернул щекой.

— Дурак твоя батя, — сердито проговорил он. — Всегда был дураком, и помрет дураком. И ножичком он никого не колол. Кишка у твоего батьки тонка, чтобы Гордейку кольнуть.

— А за что тогда ты его не любишь? — поинтересовался мальчик.

— За дурость, — ответил дед. — И за алчность.

— А…

— Погодь. — Дед напряженно уставился на поплавок. — Кажись, клюнуло!

Поплавок взбултыхнулся, а потом резко ушел под воду. Леса натянулась.

«Крупная рыбина, — подумал мальчик взволнованно. — Ежели то не какая-нибудь коряга или недоеденная раками дохлятина, навроде утоплой собаки или кошки».

— Хватай сачок! — рявкнул дед.

Мальчик схватил сачок.

— Когда подведу к лодке — подцепляй!

Старый Гореслав стал помалу травить лесу, утомляя рыбу и заставляя ее выйти из глубины наверх. Мальчик, сжимая в руках сачок, в нетерпении подался вперед.

— Давай же, — взволнованно шептал он, глядя на серую речную воду, под толщей которой скрывалась огромная рыба. — Давай.

Что-то огромное и темное прошло под лодкой. Сачок задрожал в руках мальчика. Рыба и впрямь была огромная.

— Сейчас! — крикнул дед. — Готовсь!

И тут что-то ударило в борт лодку. Лодка сильно качнулась, и мальчик, выронив сачок, вцепился пальцами в борт лодки.

И снова рыба стукнулась в лодку — и на этот раз так сильно, что дед потерял равновесие, качнулся и перелетел через борт.

— Деда! — испуганно крикнул мальчик, сам едва не упав в воду.

Огромная черная тень снова пронеслась под водой. Старый Гореслав, мокрый, перепуганный, повернулся к мальчику и хотел что-то сказать и даже открыл для этого рот, но вдруг резко ушел под воду, будто кто-то дернул его за ноги.

— Деда! — Мальчик навалился животом на борт и протянул руку. — Деда!

Дед вынырнул из воды, рывком дернулся к лодке, схватился пальцами за борт и стал вытягивать свое тулово из реки. Мальчик схватил его за мокрую рубаху и изо всех сил потянул на себя. И снова огромная тень очернила воду. Сухопарое, мускулистое тело деда дернулось. Он вскрикнул, быстрым судорожным движением схватил со дна лодки нож-косарь и, проехав по борту тощим животом, снова ушел под воду.

— Деда… — испуганно зашептал мальчик, вцепившись в край борта и вглядываясь в воду расширившимися от ужаса и горя глазами. — Деда, не помирай. Только не помирай.

Вода забурлила и окрасилась кровью.

Дед снова вынырнул.

— Помоги мне забраться! — прохрипел он.

Мальчик схватил деда за рубаху, заметив, что теперь вся она покрыта вязкими пятнами крови и ещё чего-то — склизкого, темного, страшного.

— Тяни! — прохрипел старый Гореслав.

Мальчик потянул — дед, перевалившись через борт, упал на дно лодки и хрипло перевел дух. А потом дед задышал — тяжело, шумно. Он всё дышал и дышал и никак не мог надышаться. А когда надышался, сказал:

— Уф-ф… Вот это рыбица. — Потом разжал мокрый кулак и взглянул на ладонь. — Вот леший… — удивленно проговорил он. — Чего это, а?

Широкая, мозолистая ладонь деда была испачкана кровью, а в самой серёдке лежала какая-то штуковина, маленькая, не больше цветочного лепестка.

— Откуда это, деда? — испуганно спросил мальчик, всё ещё находясь под впечатлением схватки с рыбиной.

— Видать, вырвал у рыбины из брюха, вместе с кишками, — отозвался старый Гореслав, разглядывая мерцающую штуковину.

Вдруг штуковина засияла.

— Деда… — пробормотал, завороженно глядя на нее, мальчик.

А она разгоралась всё ярче и ярче. Свет охватывал всё вокруг. Дед уселся в лодке и уставился на штуковину расширившимися глазами. На губах его вдруг заиграла улыбка.

— О, боги… — зашептал он морщинистыми губами. — О, боги…

Он стал подниматься на ноги, не сводя глаз со сверкающей штуковины. А поднявшись, вскинул вдруг над головой руки и крикнул:

— Да прольется дождь!

И вдруг всё засверкало и заискрилось вокруг, а с неба прямо в лодку посыпались крошечные золотые монетки. Дед засмеялся. Потом оглядел кучу золота, лежащую в лодке, и весело сказал:

— Ну, пока хватит!

Дождь прекратился.

— Ну? — усмехнулся старый Гореслав, глядя на мальчика. — Каково?

— Здорово, деда! — восторженно откликнулся мальчик.

Он протянул руку к золоту, но дед вдруг хлопнул его ладонью по руке.

— Охолони! Не твоё — не лезь!

Он повернулся к золоту, отгораживая его от мальчика спиной, нагнулся и стал сгребать его пригоршнями в кучу, приговаривая:

— Моё золото-то… Моё…

Мальчика вдруг обуяли ярость и обида. За что вот так? Ведь золото упало с неба! А стало быть — оно общее и ничьё!

— Щенок… — продолжал бормотать старый Гореслав, всё сгребая и сгребая золото. — Весь в батьку… Козлиное племя… Всегда знал, что Лесана его от обувщика Мойши-жидовина прижила… Потаскуха…

Мальчик сам не заметил, как снял с уключины весло. Оно было тяжелое и мокрое.

— Деда, — позвал он, подрагивая от волнения, обиды и ярости. — Деда!

— Ась! — Дед повернулся, и в это мгновение широкая, мокрая лопасть весла врезалась ему в лицо.

Дед шатнулся в сторону, повалился через борт и рухнул в воду. Темная вода реки сомкнулась у него над головой.

Несколько секунд мальчик стоял неподвижно, сжимая в руках весло и изумленно глядя на воду. Потом швырнул весло в лодку и метнулся к борту.

— Деда! — в ужасе крикнул он. — Деда, нет!

Но звать было поздно — старый Гореслав отправился на дно кормить рыб, лишь легкое облачко крови из разбитой головы вспорхнуло на поверхность и расползлось по воде багровым, пузырчатым пятном.

Мальчик опустился в лодку, закрыл лицо ладонями и зарыдал. Он плакал долго и безутешно, всхлипывая и то и дело повторяя: «Деда, нет… Деда». Когда же, наконец, мальчик отнял ладони от лица и посмотрел на дно лодки, никакого золота там уже не было. Лишь лежала среди разбросанных крючков и грузиков оброненная дедом штуковина. Маленькая, мерцающая и переливающаяся всеми цветами радуга.

«Возьми меня! — будто бы говорила она. — Ну же — возьми!»

Мальчик вытер ладонью мокрые глаза, чуть-чуть поколебался, а затем, не в силах противиться тихому зову, протянул руку к штуковине…