Там, где ты спрятан

В 2006-ом я начала набирать свои чувства на клавиатуре компьютера.

До «компьютерной эры» моя любовная лирика жила в разлинованных школьных тетрадках и блокнотах. В них я создавала тайное пространство, где пряталась от жестоких цунами реальности в нежные волны творчества.

Неразделённые чувства, проявленные в рифмованных строчках, на время переставали грызть изнутри. А когда возвращались вновь, я брала лист и карандаш. Карандаш, в отличие от ручки, позволял стереть неверное слово, разрешал исправлять ошибки.

Благодаря компьютеру я обнаружила, что набранный текст можно редактировать ещё быстрее. Так бумажный океан обрёл электронную бесконечность, а стихотворения обрели вес, исчисляемый мегабайтами.

Признаюсь, я не считала строфы и не ждала, что их родится много. Как не ждала и того, что несчастливый опыт сверхэмоциональных отношений (его ещё принято называть «первой любовью») превратится в вечную пластинку, которая будет играть мучительную мелодию снова и снова.

Так или иначе, но появилась целая книга, наполненная ритмом чувств, надрывной мелодией отчаянного сердца.

Первая глава книги является отражением моего неосознанного «Я». Стихотворения этого периода больные, злые, жертвенные, непременно задевающие тему смерти, как образ подсознательного желания переродиться в качественно новое существо, закончить мучения, придуманные самой же собой. Вместе с тем, здесь есть искренность и наивность. Читаю эти стихи сейчас и смеюсь над своей глупой верой в иллюзорные чувства, существовавшие исключительно во мне — романтичной, инфантильной девочке, выросшей без отца.

В 2006-ом я писала много, взахлёб, порой по несколько стихотворений в день. Поэтический язык стал надёжным другом, помогающим выразить глубину личных переживаний.

Надеюсь, читатель, ты услышишь в моих стихах биение своего сердца, узнаешь свою наивность и найдёшь ответы на вопросы, которые задаёт себе каждый безнадёжно влюблённый.

Ночное

На моём окне от большой луны —

брешь.

Выжрали на сердце мысли о тебе —

плешь.

Мои раны, издеваясь,

бьют туш…

Посмеёмся вместе

безответности

чужих душ?

«О любви молить — так низко!..»

О любви молить — так низко!

Она должна прийти сама.

Иначе жёваной ириской

застрянет намертво в зубах.

Иначе — это не подарок,

не дар судьбы в твоих руках,

а просто маленький кристаллик

в твоих заплаканных глазах.

Не надо за судьбою гнаться,

о не-судьбе напрасно выть…

Попробуй чаще улыбаться

или попробуй просто жить.

В бессилии

Белые слёзы — в чёрный песок,

красное сердце — громко — в висок,

нежный кулак — грубо — об стену,

с розовых губ — белая пена.

Музыку громче, мысли — в клочья!

Имя твоё — в безумстве — сочно!

Руки — плети, день — вечность,

вечер — убийство — дань встрече.

Нож — ярость, глаза — капкан,

сон — смелость, рядом — обман.

Ты — в жилах — медленный такт…

Смех одиночества — жёсткий факт.

«Я не буду скулить…»

Я не буду скулить,

в глазах твоих жалость выпрашивая.

О любви молить,

напрасно мечту вынашивая.

В одиночестве задохнуться,

принимая по капле яд —

всё же лучше, чем нам вернуться —

выпить бездну и снова в ад…

«Мои верные волки в лютой злобе…»

Мои верные волки в лютой злобе

грызли сбруи весеннего ветра —

слюни бешенства на снегу,

буром от окровавленных дёсен.

Мы глазами у неба спросим,

вспоминая смерть на бегу…

Мы заткнём чёрным мхом наши раны,

перевяжем верёвками вены —

так острее чувствует сердце,

выпуская душу на волю…

Так быстрей привыкаешь к боли,

как в Китае — к острому перцу.

Иглы-когти в лапы запрятав,

мягким шагом по кронам счастья.

Задержаться в радуге прошлого,

поджигая ночь с мёртвым диском,

высекая памяти искры,

очищая её от дотошного…

Перекрою клапаны воздуха —

медленно — до десяти…

Сбруи сброшены, звуки замерли.

За свободу мою крылатую

волки отдали жизнь патлатую,

а меня — в два выстрела — ра-

ни-

ли…

«Острый снег разъедает кожу…»

Острый снег разъедает кожу,

уничтожив солнце над городом.

Чем-то я на него похожа:

красотой мимолётной и холодом.

Белый порох с небес — стеной,

в безграничье вороны кружат.

Они чем-то схожи с тобой:

тоже гордости своей служат.

Тонем медленно в сером пепле,

наблюдая круженье слёз.

Не поднять наши крылья ветру —

мы лишились последних грёз…

Нескромное

А меня собрали из слёз,

чёрным порохом части скрепляя.

Заложили десяток поз

и теперь говорят, я — другая.

Говорят, на других не похожа.

Утверждают, что стерва слегка.

И характер — безжалостно сложный…

Саркастична, свободна, одна.

и пробуждён.

Понимаешь, всё дело в этом злосчастном, коротком

«если».

«Я — манящий, колючий подарок…»

Я — манящий, колючий подарок,

очень редкий, живой экземпляр.

Каждый принц предо мной глуп и жалок,

чувства каждого — только товар…

«Рассыпался золотом день…»

Рассыпался золотом день.

По крышам зима плавится.

А я ищу сердцем тень

того, кто хотел понравиться…

Безжалостный ветер-сон

забери меня, потеряй…

Снеси мне не нужный дом,

следы — дождём разбросай…

На дне небесном — глубоком —

раскроши мою душу снегом,

А память мою не трогай!

Сама уничтожу светом!

Сама успокою слёзы —

сильная… Обещай

принести мне две белых розы,

когда сделаю шаг за край…

«Ногти — в кожу — до крови…»

Ногти — в кожу — до крови.

Так бывает, когда грустишь.

Только ты не чувствуешь боли,

кошкой резаной не кричишь,

и не плачешь… Немая ссора.

За кулисами тишины

прячем, каждый по-своему, вора

нашей мёртво-живой любви.

Убедилась: нет смысла верить.

Угасает моя весна.

Что стоять у открытой двери?

Наша память — твоя стена…

«Я за тобою тенью ходила…»

Я за тобою тенью ходила.

Ждала, молила о встрече глаз…

Знаешь, я тебя полюбила,

как ты хотел, вспоминая нас…

Который день — бестелесный призрак.

Я не сломаюсь — сильней тебя.

И каждый час с ядовитым визгом

по сердцу бритвой память моя.

Нас время лечит, но убивает.

Жестока правда, душа нема.

А тень устала и не летает.

Она не плачет. Она мертва.

Купля-продажа

Она думала, что живёт:

каждый день покупала солнце,

вместо птиц отправлялась в полёт

и заглядывала в оконца.

За аренду своей души

покупала ночное небо.

А потом в зелёной глуши

укрывалась цветочным пледом.

Отдавала слёзы дождю,

а глубокую боль — ветру.

Покупала улыбку свою,

отрекаясь взамен от веры.

Забывала врагов-друзей,

покупая пол-литра крови.

И за каждый подобный день,

погрустив, платила любовью…

«Гадкий, пахнущий гнилью февраль…»

Гадкий, пахнущий гнилью февраль,

так почитаемый вами,

забрал тебя… И душа-печаль

сложена в оригами.

На холодной планете грущу,

облачаясь в стальные скобы…

Веришь ли, я тебя отпущу —

слишком слаб для вторичной пробы…

Солнце новой весны попрошу

уничтожить тебя, как сырость.

Я тебя любить не хочу,

чтобы так одиноко вылось,

чтобы плакать в мыслях с тобой

и стирать своё сердце в кровь.

Ты ушёл? Ну и чёрт с тобой!..

Будет время — воскресну вновь!

«В серую клетку города…»

В серую клетку города

ветер опять пришёл.

Ты продал меня за недорого.

Сказал: «Изменился». Ушёл.

Оставил меня, как прохожую,

забыв следы на снегу.

Но я ещё чувствую кожей,

как ветер бьёт по лицу.

Пока ещё слышу сердцем

стон одинокой души…

Ты ещё можешь вернуться,

только прошу — спеши!..

«Белый ветер мне рисует слёзы…»

Белый ветер мне рисует слёзы,

небо, морщась, впитывает боль,

жёлтой страстью по земле розы,

а на раны — щедрой горстью соль.

В тишине, как пытка, капли крови

отбивают в теле четкий ритм.

Я творю, когда живу в боли.

Представляешь? Ею стал ты.

«Чёрный зев пропасти…»

«Чёрный зев пропасти.

Подойди и почувствуй край.

У меня для тебя новости!

Интересно? Тогда ныряй!

Не бойся! Я жду на дне.

Тут грустно, но можно жить.

Чем так бродить по земле,

уж лучше в пропасти гнить.

Сверху — полоска неба,

ветер заходит в гости,

шепчет о том, где был он,

сушит старые кости…

А что ещё тебе надо?

Лица твоих людей?

Постой душой с ними рядом —

ничего не бывает больней!

Они — калеки — калечат.

Ты долго будешь терпеть?

Меня вот время не лечит…

Мечтаешь себя стереть?

Так прыгай!

Достанем краски

и нарисуем себе

какие угодно маски

наперекор судьбе…»

Так умоляла слабость,

умащала печаль ложью.

Но я наверху осталась —

сильным остаться можно.

«Перед публикой жестокой…»

Перед публикой жестокой

на коленях плакал дождь.

Он просил меня не трогать,

вытащить из сердца нож.

Он хотел вернуть мне крылья,

оградить меня от зла,

укрывал холодной пылью,

чтобы убежать смогла…

Я стояла в мокром платье

и не верила суду.

Я ждала твоих объятий,

как живое ждёт весну.

Твой суровый взгляд… Насмешки…

Улюлюканье толпы…

Все мы в этой жизни пешки

чьей-то скомканной любви…

«Выливаю боль на бумагу…»

Выливаю боль на бумагу —

покрывается волнами лист.

Завершая грустную сагу,

замыкаю на ключ мысли.

Моя боль стала нежнее:

тупым молотом по вискам.

Я внутри измазана клеем —

и прилипла — ты знаешь сам…

Сжалась в чёрный клубок невесомости —

и, кажется, стало легче.

Ты — часть одинокой повести,

поэтому держишь крепче.

А слёзы устали падать

и встали комом в душе.

Пропитаны вены страхом

растаять бесследно в тебе.

Пропитана я прошлым:

живу, вспоминая осень…

И мир становится больше,

и грубой правдой заносит…

«Над головой грязно-белое небо…»

Над головой грязно-белое небо.

Не молочное, не свободное —

грязно-белое.

По земле беснуется ветер,

снегом колется, будто север он.

Оторви ладони от поручня

и поддайся его игре!

Всё равно существуем порознь,

привыкая к чужой судьбе.

Брось мечты свои в омут жалости

и забудь, как тяжёлый сон.

Ты случайно в живых осталась,

злонамеренно сгинул он…

«Под больным одеялом забот…»

Под больным одеялом забот

существую четвёртые сутки.

Кто же вылечит? Кто спасёт?

Земли прокажённой спутник?

Быть может, южная ночь?

Апельсиновый луч заката?

Я жаркого лета дочь

с душой многоликого марта.

И так же, как в марте, во мне

как будто бы всё оживает,

но ветер, привыкший к зиме,

холодом заметает.

Но солнце стесняется греть,

днём — лужи, а ночью — лёд…

Сними с меня боли сеть,

и в город тепло придёт.

Не могу удержать нежность

То ли весна жестокая,

то ли душа усталая,

то ли я, одинокая,

не туда сбежала.

Или сердце сорвано,

или гордость втоптана,

ожиданием скована

и мечтами топлыми.

Отпустите ангелы,

прогоните демоны.

Если б только знала я —

ничего бы не было!

И тогда б ответила:

«Проходите мимо!»

Не попала б в сети я,

не звала — любимый,

не кричала б раненой

обречённой птицей!

Так позволь в отместку

мне тебе присниться.

«Тени приглашают танцем смерти…»

Тени приглашают танцем смерти

раствориться в облаке пыли…

В чёрном воздухе свистят плети —

узнаёшь, какие мы были?

Забываешь солнце на небе,

вырываешь с корнями плоть.

Для меня ты таким не был…

Для меня таким стал вновь.

Для чего извлекала искры

из холодного сгустка крови?

Разжигала костёр мыслей,

погружаясь в него до боли?

Для чего разбудила нежность?

Укротила железный нрав?..

Расстояние — неизбежность…

Я ошиблась. И ты не прав!

Умираю — вернуться сильной.

Уничтожить сердце. Поверь —

посижу немного в прихожей

и закрою больную дверь…

«Разве боль бывает бесконечной…»

Разве боль бывает бесконечной,

если каждому определён свой срок?

Даже солнце яркое не вечно,

и когда-нибудь закончится листок.

И душа сбежит за маску смеха.

Растворятся чувства, словно снег…

Разум был существенной помехой…

Странно: прошёл месяц — сердца нет…

«Хорошо, что не принял меня…»

Хорошо, что не принял меня,

не узнал моей боли ноты.

Успокоилась. Замерла.

Мне раскрыли глаза, кто ты.

Отпустила больное чудо,

потеряла ключи от счастья.

Ничего. Я такой буду:

самой лучшей гнедой масти.

По земле ходить тоже можно,

если вырвать крылья по пёрышку…

Интересно смотреть в небо,

различая тебя на донышке.

Сбросить кожу печальных слёз,

спину выпрямить, гордо — голову.

Чёрной боли достаточно доз…

Растопили сердце, как олово,

завязали нервы узлами,

лицемерием напоили.

А потом сокрушались сами,

понимая, ЧТО натворили.

Боль, трон, чемоданы

Отчего возвращается боль

и взрывает кровавый пульс?..

Опустел деревянный трон,

прокричала любовь: «Не вернусь!».

Уходила и боль. Но вновь

приходила она, как гостья —

накидает стальных оков

и сидит на диване, смеётся…

А сегодня — стоит на пороге,

чемоданы взяла с собой.

Сердце бьётся в немой тревоге —

«Я навечно останусь с тобой…»

Так на маленьком пустом троне

распласталась большая боль.

И душа не кричит, а стонет…

Только рядом ты. Не со мной.

«Облака разводами…»

Облака разводами

над землёй печальной.

Даже не попробовал

разорвать отчаяние.

Я надену чёрное —

солнце грязью сплавит.

И ботинок чей-то

яркий след оставит.

Шанса не оставил мне

и разбил на приступе.

Встретимся на небе мы

шаровыми мыслями.

Отраженьем в лужице

имена останутся…

Танцем ветра кружится

наша жизнь. Расстанемся?

Правда

Уходи.

Оставь мою память.

Мне больно знать твою душу.

Отпусти —

объясни словами.

Перестань своей злостью мучить.

Весна.

Она знает правду:

от меня ничего не осталось.

Пустота,

как гиена, рядом

голодом улыбалась.

Тишина,

как награда смерти,

закаляла больное тело.

Не твоя

соль дружила с ветром

и рассеяться не успела.

Не твоё

одиночество волком

подвывало убитому счастью.

Время

выжгло кровью наколку

на моём холодном запястье…

Умоляю!

Прогнать не в силах.

В километрах чувствую Осень.

Невиновна,

что полюбила…

Виновата, что слишком поздно…

«Вот и всё: себя забываю…»

Вот и всё: себя забываю.

Оставил мне только голос.

Теперь я без слёз скучаю…

Жизнь, как воронка — конус,

затянет на дно без спроса

и высосет мою память,

завяжет стальные тросы

на горле уснувшей лани.

Потом передаст подруге

по выжженному тоннелю —

сжимая от страха руки,

в судьбу начинаю верить,

о чём-то молить у неба,

желать оставшимся силы…

И тихо вопрос: «Где был он,

когда я его любила?»

Так

Чуть легче дышу.

Улыбаюсь чаще.

Как будто живу —

кодирую — слаще.

Как будто привыкла.

Смирилась: так надо.

Я долго хныкала,

утратив награду.

Стояла сутки —

ждала — вернёшься.

Но мёрзнут руки,

нос прячут кошки,

на солнце — плёнка,

исчезли люди.

А воздух тонкий

лёгкие будит,

и ветер крыльями

обнимает.

Но ведь убитые

не летают…

А мы УБИЛИ друг друга…

«Синий чулок мизантропии…»

Синий чулок мизантропии

по коктейльным ступеням кафе

ищет счастье тобой утопленное,

чтобы боль отпустить в забытье.

Затушили костёр слезами

(горькими и глубокими)…

Мы при встрече молчим, глазами

ожидая ответы. Скомканы

наши дни: по секундам выжаты.

Наши мысли распались надвое.

Душу кормим холодными книжками,

загоняя жизнь в рамки «надо бы…».

Раскрывая сундук жестокости

тем, кто мину прошёл стороной,

отпускаем стальные колкости —

исповедуемся потом.

От бессилия тихо бесимся,

ненавидим свою свободу.

Возрождаемся с каждым месяцем,

умирая с последующим годом…

По коктейльным ступеням кафе

бродит синий чулок мизантропии…

Всё, что сложное — о тебе.

Всё простое — тобой утоплено.

«Я — пластиковый пакет…»

Я — пластиковый пакет.

Нелепо. Даже бессмысленно.

Сквозь шаткую сетку лет

кто-то узнает истину,

кто-то растает прахом

и будет летать обрывками,

кто-то вдруг станет папой

и купит аквариум с рыбками,

кто-то забудет время,

кто-то его прицепит,

кто-то заляжет тенью —

маску из глины слепит…

Кто-то останется кем-то,

свою выбирая нить.

Смятому ветром пакету —

без цели по улице плыть.

Казнь

Повисла на тонких нитях

маленькая душа.

Её заставили выпить

боли бокал до дна.

Сначала она кричала,

но мир оказался глух.

Просила подняться в небо,

но ветер весенний — сух.

Народу казались смешными

стенания волчьей души.

Мучительно вены стыли —

остатками счастья бичи

обсыпали лёгкое тело,

вспарывали святое.

Она ещё что-то хрипела,

пытаясь не слиться с толпою.

Ещё сохраняла чувства,

и сколько могла — стояла.

Палач растоптал надежду…

И после она замолчала.

«Мелкая морось снега…»

Мелкая морось снега —

таким к ней пришёл апрель.

Слепая вера в победу,

но приз достаётся не ей.

Тихие слёзы обиды,

просьбы в пустое небо,

Напоминаньем — книги —

кем для неё он не был.

Добрая — всё простила.

Сильная — переживёт.

Ошибочно полюбила.

Со временем всё поймет.

Кто-то заполнит горе,

она нарочно поверит,

боль свою прошлую скроет,

потеряет ключи от двери,

растворится в ком-то напрасно

и попробует как-то жить.

Теперь она знает — опасно

чью-то душу вдруг полюбить.

«Стёрла номера…»

Стёрла номера,

не знает адреса.

Помнит все слова,

что были сказаны.

Знает те слова,

что громко падали,

за губами

плотно

сжатыми.

И держала нити

очень долго,

и смотрела снизу,

виновато.

Ты безжалостно обрезал

всё возможное,

затоптал её другою —

неизбежною.

И остановилось сердце —

будто вырвано.

И закрылось жестью

что-то вешнее.

И исчезла прежняя,

счастливая,

появилась равнодушным облаком.

Стали дни

пустыми и постылыми.

Вечера — отмотанными сроками.

Стали все другие —

одинаковы,

а улыбки —

накладными, невесёлыми.

Что-то важное ты скомкал —

грубо, нагло.

И теперь

свободным

ходишь с «сёлами»…

«Солнце — по коже — хлопьями…»

Солнце — по коже — хлопьями,

с ветром сливается тело

лёгкое, словно пёрышко…

Я за тобой по топкому,

терновым была околышком…

Дни — цветками в моём венке,

слёзы — на нитку жемчуга,

на ваниль похожего…

Оставайся моим вдалеке,

я останусь твоей прохожею.

Пусть небо — тайной над нами,

а звёзды — недостижимы,

дарят надежду душам.

К такому финалу — сами —

кого-то зачем-то послушав…

«Человека счастливее нет…»

Человека счастливее нет,

если с телом своим расставаясь,

скажет громко, судьбе улыбаясь:

«Я любил! И любим был в ответ!»

Вырванное

Четыре месяца…

Четыре ступени…

С забытой пепельницей

бродила тенью…

К слезам привыкшая,

часы считающая,

плечами сникшая,

тебя не знающая,

себя забывшая,

придумав роли,

судьбу просившая

слезами — кровью,

за ней следившая,

других манящая,

тебя простившая,

жила пропащею,

пустотой дышала,

на куски распалась,

но назло собравшись,

людям улыбалась,

а внутри лишь боль

безутешно бесится:

я с ней породнилась

за четыре месяца…

«Безумная! Она искала счастья!..»

Безумная! Она искала счастья!

По улицам до вечера бродила.

А ночью рассыпалась вся на части

и звёзды показать ей путь просила.

А утром — с новой верой — вновь в дорогу,

ботинки старые, потрёпанная шляпа.

От бесконечных километров сбиты ноги.

Судьба не опускает свои трапы,

зажилила, запрятала, сбивает,

кидая под ноги отравленные тропы.

Грифоны реют ненасытной тёмной стаей,

слагая шелест крыльев в смерти ноты…

Состарившись, заглядывает в пасти

небесным куполом зовущих бездн.

— Безумная! Зачем искала счастья?

— Чтоб не терять живительное «без»!

«Сонными мыслями погружение…»

Сонными мыслями погружение

на дно души, на один глоток воздуха.

Здравствуй, моё притяжение.

Не сжимай свои крепкие тросы.

Я по доброй воле сюда спустилась,

истязаю память холодной страстью.

Эта странная боль слишком долго длилась —

превратилась в бумажного аиста

и кому-то приносит счастье.

По тоннелям скупой вселенной

осязаю твой чистый образ,

а ещё — ледяные стены…

Заглушила толпа дыханием

мой огонь одинокий и хрупкий.

Засосала серая мгла.

Забери моё волчье сердце!

Положи его в свои руки!

И смотри, как оно, живое,

будет биться минуты две!

И затихнет…

Волчица

…Волчица стоит на грани

между двумя мирами.

Скалит белые зубы,

в крови засохшей губы,

влажный по ветру нос,

в стороны мечется хвост.

Лапы — к прыжку готовы.

За ней последнее слово.

Шерсть стоит на загривке дыбом,

кожей жертву насквозь видит.

Уши прижаты. Не шелохнётся.

Насытив плоть, крови напьётся,

но это потом… Ближе, ближе…

Тела тёплого запах слышит,

сердца чужого биение чует,

секунда — зубами её полосует

по тонкому горлу, впечатав в землю.

Животный голод минуту дремлет…

Кромсает. Жадно. Быстро.

Сейчас — инстинкты. Потом — мысли.

В красной луже обрывки мяса.

Сильные челюсти громко клацают…

Серой богиней стоит над смертью,

глазами синими в небе тонет.

Скребётся сытость дурманной плетью,

луна о завтрашнем солнце стонет.

Нервы повисли, спокоен хвост,

гладкая шерсть, испачканный нос,

ватные лапы, безвольная слабость…

Это наша животная радость.

Вдоль реки с розовым берегом

серым призраком скользит тихо.

Логова тёплого с детства не было,

дикая жизнь запретила хныкать,

камнем брошена в волчью стаю,

за свободу с позором изгнана.

Очень медленно память тает,

обжигая кипящими брызгами,

закаляя больную душу,

обрубая крылья серые,

изнутри, не жалея, душит

оголяя клыки белые.

От того выживает, как может,

приняла законы суровые.

А по небу тоска гложет,

расставляя капканы новые,

заставляя искать дороги…

Разбивая о камни лапы,

не жалеет себя волчица.

Не умеет. Да и не надо.

Не забудет глаза карие

человека с ружьём опущенным,

что без выстрела сердце ранили,

подарив ненадолго душу.

Что жалели сначала грубую,

привыкая к безумству зверя,

обнимали шею упругую

и просили ему поверить.

По загривку трепал рукою,

целовал её влажный нос.

Как звала она его воем,

чтоб он счастья немного принёс!

Он кормил её с рук широких,

что-то в уши шептал, улыбался.

Отдавал ей последние крохи…

Но однажды он потерялся.

Она долго туда ходила,

от рассвета ждала до заката.

И, охрипнув, уже не выла,

с ожиданием лежала рядом.

А когда поняла, что хватит —

человек позабыл про зверя —

сожалела, что не осталась

и оплакивала потерю.

Голод звал её на дорогу,

а надежда просила ждать.

Стали слабыми волчьи ноги,

и она начала убивать.

По началу — наесться мяса,

а потом — уничтожить прошлое.

И наполнились слёзы красным,

стали дни её мёртво-сочные.

И сама она стала бешеной,

к одиночеству привыкая.

По душе разбежались трещины,

тень от сердца её заражая…

Но на охоте следующей

услышала лай собачий,

тонкий такой, трепещущий,

и голос его манящий.

Переминалась с лапы на лапу,

помнит её или нет?

Она не боялась его собаки —

она не знала ответ.

Сердце стукало молотком,

от радости — не дышала.

Никто не узнал, что будет потом —

собака к нему подбежала.

И словно её, волчицу,

трепал существо по загривку,

из миски давал напиться

и прижимал к накидке.

В ответ та лизала губы,

виляла коротким хвостом.

Волчица не скалила зубы —

она отомстит потом.

Сейчас она заворожённой

стояла в кустах обглоданных.

И слёзы, гостями непрошенными,

бежали по морде содранной.

А он ничего не чувствовал.

Ласкал домашнюю «падаль»…

Она без единого хруста

бежала за ними рядом.

За несколько дней походов,

она изучила их график,

повадки собаки и тропы,

привычки и силу лапы,

оскал и длину прыжка,

настроение, страх и смелость,

время и крепость сна.

На вкус её взять хотелось.

Но волчица умеет ждать,

она знает свои законы:

где, когда и как убивать,

чтобы жертвы не слышать стоны,

чтоб не видеть просящих глаз,

чтоб поймать её жалкий страх,

чтобы взять в свои лапы власть,

разодрать её тело в прах…

Он так близко тогда подошёл,

потерял осторожность и вот:

смерть от серой иглы нашёл,

в горло взяв пару белых клыков…

Та собака скулила долго

и издохла потом рядом с ним.

А убийца осталась волком:

дикой смертью любовных льдин.

И бредёт она по дороге,

разбивая о камни лапы.

Не жалеет себя волчица.

Не умеет. Да и не надо.

«Чёрным маревом огненной желчи…»

Чёрным маревом огненной желчи

разбегаются строки по полю белому.

Всем известно, что люди не вечны.

Оттого всё по-своему делала.

Собирала пряди оставшихся

и плела из них косы прошлого,

что хвостами за мною тащатся,

борозду оставляя точную.

Чтоб по ней все грехи свершённые

подбирались к душе растаявшей

и травили Сегодня скромное

дерзкой памятью, громко лающей.

Я уже не злюсь на привычное,

отпуская желания-дротики

в сердце вынутое, остывшее,

и глотая слёзы-наркотики.

Если верить космосу мёртвому,

в этой жизни к нам всё возвращается,

выживают — сильнейшего сорта,

а у слабых не получается.

До сих пор я играю в прятки

от самой себя, одичавшей в месяцы.

Разлагаюсь на дне осадком,

убирая гнилые лестницы.

Не смотрите глазами мутными —

всё равно меня не увидите.

Ваша радость в ладонях — дутая,

горе — брошенное сквозь сито.

Мы придумали сами гордость,

чтобы жить интересней стало.

И побочный эффект — слёзы —

в нашей жизни нам счастья мало.

Сотворили себе проблемы,

чтобы время тратить на выход.

Но иначе мы не умеем.

Но иначе было бы тихо.

Любовь

Чёрной тушью глаза намазаны,

руки скрещены на груди.

Очень много друг другу не сказано…

Только ей тебя не найти.

Она стала сгустком печали,

и её не трогает дождь.

Оправданьем, что мы не знали,

её душу ты не тревожь.

Гладит ветер свободный локон,

крутит кольца унылых месяцев.

Завернулась мыслями в кокон,

что на ниточке жизни крепится.

Я смотрю из окна — удивляюсь:

всё стоит она под дождём.

Я уже неделю пытаюсь

разобраться, где её дом!

А она сухими губами

тихим голосом про своё:

«Так всегда поступают с нами,

если тело любви лишено,

если разум от дней-дублёров

неожиданно сходит с ума…

Я была твоей в жилах кровью.

Ну а ты меня прогнала…

Отказалась, сказав, так легче,

и стараешься спрятать грусть…

Нас спасти может только встреча.

И тогда я к тебе вернусь».

Но я знаю, что эти речи

отравляют сердце мечтой.

Я заочно сожгла эту встречу,

чтоб она не вернулась домой…

Мне. Заповедь в минуты помутнения рассудка

Имей силы сказать: «Прощай!»,

обрезать нити судьбы.

Нарочно смейся, но не рыдай —

бывает: распалось «мы».

Имей смелость сказать: «Прости!»

и душу забрать свою,

сквозь долгие месяцы вдруг найти

и прямо сказать: «Люблю!»

Имей волю не сожалеть

и память не делать мечтой,

назло с другими в миг не сгореть

и оставаться собой.

Имей сердце, чтоб отпустить.

Не доверяй судьбе…

Ты знаешь, всё-таки трудно жить

без неба на грустной земле…

«Нервы напичканы глицерином…»

Нервы напичканы глицерином.

Не подходи — подожгу фитиль!

Липнет жёлтая паутина,

превращая потери в пыль.

Я растаю прозрачной каплей

на измученной жаждой земле.

И повиснет засаленной паклей

моё светлое о тебе.

И, влюблённый в снег, за окном

плачет кружевом белый пух…

Никогда им не быть вдвоём.

Не найти расцепленных рук…

Сто двадцать три дня

Серые крылья

плавными взмахами

поднимают тело живое

с сердцем израненным.

Разрезают воздух

тугими струнами,

разбивая ветер

серыми копьями.

Закрывают пространство лунами,

очищают небесную копоть.

В бездну холода

Всемогущего,

в глубину тишины

Всезнающей,

плотным саваном

чёрные тучи

за спиной лежат

утопающей.

Сотня взмахов

крылами печальными,

двадцать мыслей вверху парит,

один вдох, две слезы на прощание,

миг — и камнем к земле летит…

Я хочу видеть тебя

I

Я хочу видеть тебя.

Не требую. Не прошу.

Хотя бы издалека

фигуру твою нащупать.

Следить за твоей рукой

сигаретой ко рту прильнувшей,

за шеей и головой,

невольно её согнувшей.

За теми, кто на тебя

железные точат зубы…

Хотя бы издалека,

а всё же я рядом буду.

II

Я хочу видеть тебя.

Твёрдо напротив стоять,

чтобы в твоих глазах

Вечностью утопать.

Чтоб губ твоих обожжённых

касаться дыханием мысли,

чтоб слышать удары сердца,

в тугой тишине повисшие.

Чтоб чувствовать эти нити

меж нами струной натянутые,

не пробовать разорвать их,

связующих тонкую память.

III

Я хочу видеть тебя.

Не говорить — молчать.

И нежно срывать по частям

слепой пустоты печать.

Душою твою обнять

и отпустить в небеса.

Но прошлое не вспоминать!

Не думать о чудесах.

А просто — стоять в тебе,

не зная, что будет после.

Ты всё решишь сам, а я

приму, как собака — кости.

«Не страсть, не боль, не обида…»

Не страсть, не боль, не обида,

не скука и не тоска.

Так медленно, очень медленно

сползает любовь до нуля.

Она ещё странная, тёплая.

Но вряд ли её разжечь…

Душа зарастает стёклами,

касаясь порезами плеч.

Я не хочу, чтоб в памяти!..

На грани, шатаясь, стою.

Пульс — пустота перетянет.

Нежным холодом «ты» храню.

«Ветер танцует на кронах…»

Ветер танцует на кронах,

меняя линию горизонта.

Тюль нарушает такт.

Кем стал ты, пройдя сквозь сердце,

немного подпортив крови,

сжимая душу в кулак?

Я вновь погружаюсь в холод,

что замедляет ритмы.

Во мне пред тобой черта.

Тебя не зову — устала.

И время берёт своё.

Теперь я уже не та.

Как много прожито в мыслях!

С тобой. О тебе. Для тебя.

Стонут фальцетом птицы.

Мне страшно, что ты растаешь

в прошлое нежной грустью,

что просто мечтою снится.

Кружат одинокие отклики

расстрелянной суеты.

Так долго в боли жила!

Вновь возвращаются краски

потерянные с тобой.

Рисую любовь одна.

Спокойная кровь

Застыла по контуру губ

нежность лёгкой улыбки.

Слепое движение рук

повисло в пространстве зыбком.

Глаза не бьют по судьбе

в поиске нужных нитей.

Ветер танцует листву —

она это ясно видит.

Небеса, словно платье невесты,

сыплют счастье с немой высоты.

Да, мы не были с тобой вместе,

но зато со мною был ты.

«По разным сферам ночной вселенной…»

По разным сферам ночной вселенной

брели, обречённые на тоску.

Не я — последней, не ты был первым…

Но сон нам поровну разделю!

«Раскиданы. Разные…»

Раскиданы. Разные.

Рассыпаны стразами

по лицам глумливым.

Опасными фразами

жжём лучины

в других мужчинах,

в других подругах,

одни по кругу,

одни. Друг без друга.

В карманы — слёзы,

в кулак — проигрыш.

Выберусь. Выстрою

линии истины.

Тихо на цыпочках

выбегу мыслями

на улицу грешную,

сыграю партию

раскрывшись пешкою,

прикрывшись наглою,

побрившись наголо.

В карманы — слёзы,

в кулак — проигрыш.

Потуже пояс:

забытый голос

срывает скобы —

стальные полосы,

лишает памяти,

вбивая ложное.

Нашлись простыми,

расстались сложными,

оставив «Может быть…»

В карманы — слёзы,

в кулак — проигрыш.

Серые копья

Что мы ищем в дыму,

бросаясь на серые копья?

Не тебе одному!

Нам вдвоём бродить в этих топях!

Нам вдвоём решать

за других неверных!

Нам с тобой летать,

и плевать, кто первый!

Только нам дано

жить на гранях бездны,

забывать пароль,

притворяться честными,

ждать других путей,

из кровавых будней —

тех же новостей,

и — на кухне — «Будем!»

Только слёз мешок —

прошлое на поясе,

сдавленный смешок

за железным голосом,

светлые глаза

с темнотой заученной,

тупо — промолчали,

оказавшись лучшими.

Только ты и я —

через «и» поставленные.

Разная судьба

на двоих — неравная.

На двоих — жестокая,

на двоих — печальная.

И на серых копьях

каждого отчаяние…

Сказ о вечном

— Что на твоих ладонях?

— Слёзы остывшей крови.

— Что на твоих ступнях?

— Ржавые цепи в ряд.

— Что это, в твоём голосе?

— Холода грустного полосы.

— Что в глазах твоих, бывших светлыми?

— Серость тусклая, без ответов.

Улыбнулась старуха радостно,

протянула руку трухлявую:

— Подписалась под тем, что сказано?

Я кивнула, поспешно вставая.

— Подожди! Заплачу за данное!

Не всегда так везёт на чистое

сердце красное, пусть и с ранами…

Не жалеешь, отдав так быстро?

Это ведь не ломбард, родимая, —

не вернёшь, если встретишь вновь…

Не отказывайся от денег!

Их достаточно за любовь!..

Что ж, не хочешь? Тогда послушай:

если память затопит яму,

адрес знаешь. Ведь мы и души

у несчастных людей покупаем!

А твою — за двойную цену…

За тройную могу, коль придёшь!

Только долго мы ждать не умеем…

И уйми свою мелкую дрожь!..

А за сердце «в подарок» спасибо!

Но не жаль тебя, честно скажу…

Ну, иди… И до скорой встречи!

Возвращайся! Я тебя жду!

— Что на твоих ладонях?

— Пепел засохшей крови.

— Что на твоих ступнях?

— Когти небесных птах.

— Что это, в твоём голосе?

— Тени осенней мороси.

— Что в глазах твоих, бывших светлыми?

— Встречи счастья, без сердца — редкого.

Улыбнулась старуха радостно,

протянула руку трухлявую:

— Подписалась под тем, что сказано?!

Я кивнула, тихо вздыхая.

— Не печалься! Теперь не больно.

Я кивнула — она права:

у меня внутри всё спокойно.

Ничего. Пустота. Тишина.

— Вот. Тройная. Как обещала. —

По столу зазвенели монеты.

— Не берёшь?! Впрочем, так и знала…

Ну, тогда помогу советом.

Ведь тебе не долго осталось.

Понимаешь? И хорошо! —

Она снова заулыбалась:

— За углом сестрица живёт!

Она щедрая и не страшная,

дарит вечный, здоровый сон.

Только с нею шутить опасно!..

Да ты видела чёрный дом!

В общем, крикни — я всё устрою!

И, внимание, вот совет:

вызывай меня только ночью!

Она нервная, когда свет…

— Это кто? — Указала пальцем

на меня, как на мокрую мышь.

— Не бушуй! Это лучший донор!

— Отчего же, донор, молчишь?

Испугалась, иль не готова?!

— Я готова и не боюсь.

— Просто с жизнью прощаться не хочешь?

— Не хочу. Но сейчас решусь.

— Отчего же не хочешь прощаться? —

Удивилась всерьёз она,

сжав сухие серые пальцы. —

— Ты же всё уже продала!

— Отдала. Подарила старухам! —

Закатилась вторая сестра.

— Отдала? Ну и глупая дура!..

— Да, глупышка! — Ты! Не она!

В тишине растянулась пауза,

тремя струнами в острый круг.

И разбил напряжённые стёкла

изнутри меня сердца стук,

заскулила, скрутила болью

вновь обрётшая дом душа.

— Извини, сестра, я не дура!

По работе её спасла!

— Ну не даром пасьянс раскладывала!

Так и знала, что дашь ей шанс!..

Не скажу, что меня порадовала…

Ну, давай! Вводи её в транс!

Чтоб дорогу ко мне забыла,

не узнала твоё лицо.

Всё же, как ты в себя влюбила?

Разомкнула стальное кольцо?

— Помогла ей одним советом…

Кстати, скоро рассвет. Выбирай! —

— Закрутилась в руках планета. —

— Что, опять Красноярский край?

— Да ты глянь! Интересный случай!

Ставлю двадцать! И сразу в рай!

— По рукам! Принимаю вызов!

Добавляю сверху рояль!..

Так играют в торги от скуки

Смерть и Жизнь, выбирая цель.

Кто-то сложит крестиком руки,

для кого-то счастливый хмель.

Удивительно, что победа

напрямую зависит от нас:

ведь мы все говорили с ними,

только с разным набором фраз.

«В стылых комнатах одиночества…»

В стылых комнатах одиночества

всплески вспышек людских молитв:

лица бледные сердца чёрствого

не ломают гранитных глыб.

Знаю, встретимся пыльным облаком

под ногами чужих копыт,

что звучат равномерным топотом,

разбивая зеркало плит.

Тонкой нитью по жилам бешеным

кровью выложу твоё имя…

Слишком нежными, слишком тесными

души были. Теперь остыли…

«Нет, она не предавала ветер…»

Нет, она не предавала ветер,

не лгала осеннему дождю,

не скрывалась от дневного света,

не бросалась лживыми «Люблю!»,

не ласкала рук чужих, холодных,

не звала горячих и пустых,

не считала птиц своих голодных,

не читала символов немых.

Нет, она была другая,

и тонула в одиночестве другом.

Только мыслей ветреная стая.

Только лёгкость капель за окном.

«Ветви жмутся к стылой земле…»

Ветви жмутся к стылой земле.

Будто тут им теплее, голым,

будто там, в слепой вышине,

слишком много людского горя.

Будто улицы, что пусты,

вдруг нежнее станут к упавшим,

будто матери враз найдут

сыновей, на войне пропавших.

Будто силы, что выше нас,

соизволят высушить слёзы…

И деревья, почувствовав страх,

заплели деревянные косы.

«Скоро снег закроет раны красные…»

Скоро снег закроет раны красные,

повернув меня на новый круг.

Стали мысли о тебе гостями частыми

одиночества рассеянных минут.

Я была тобою восхищённая.

Ты был верным компасом в руках.

Песнями души порабощённая.

Распознавшая потери страх…

Кем осталась для тебя

в прогнившей памяти?

Сколько будет ИХ меж нами стыть?

Люди для чего-то ходят парами.

Нам раздельно незачем ходить.

Сожаления

Когда печальная ностальгия

становится гостьей моих ночей,

я вспоминаю Деву Марию,

и понимаю, что ты ничей.

Я плачу по молодости уснувшей

и по ошибкам в смешной судьбе.

Тарелка мыслей моих протухших

стоит, забытая на столе.

Мой милый, нежный, такой далёкий,

какие нити прошлого вплёл?

Зачем? Зачем оказался жестоким?

Зачем ты скомкал тот разговор?..

«Зима пришла в наш город незаметно…»

Зима пришла в наш город незаметно,

укутав в тёплый саван тень земли.

Опавшая листва дрожит по лету,

а снег стирает прошлого следы.

И воздух наполняется прохладой,

вдыхая новые надежды в путь.

Спасительное бьётся «значит надо»,

иначе раскрывая ту же суть.

«Такие тонкие грани…»

Такие тонкие грани.

На ножках хрустальных

стол стеклянный.

На паркете тёплом

острые стёкла,

следы крови.

Белыми тканями

пространство впечатано.

Острая крошка кашицей чавкает…

Стон стих.

Темнота бережно накрыла одеялом.

Вычеркните!

Из списка живых вычеркните!

Пятна памяти выскребите!

Руки грязные вымойте!

Под покровом ночи вынесите!..

И забудьте…

Смертельное

Одинокими выстрелами

вылетают мысли,

сливаясь в дробь,

выпуская кровь,

заливая пол.

Остывает ствол.

Вниз перчатки —

никто не узнает, чьи отпечатки.

Открытка на память

на месте оставлена.

Кривым почерком,

торопливой строчкою

синими чернилами

надпись: «Я любила».

«Розовый дым столбом…»

Розовый дым столбом

плотной пеленой облака укутывает,

нити одиночества, чёрным напророченного,

не спеша запутывает.

«Муравьи» в домах из кирпича

злобой заболоченной кишат,

грустью закрывают место, что осталось

от души, затравленно молчат.

И глаза под накипью забот,

правдой жизни, скомканной обиды

превращают всё лицо в змеиный рот,

где раздвоенный язык — зрачки.

«Пушинками рассвета бессердечного…»

Пушинками рассвета бессердечного

растают сны живые, непригодные.

Они напоминают нам, не вечным,

что мы, как ночь, останемся холодными,

что мы, как день, гореть за солнцем будем,

что слабыми, безвольными повиснем,

что будем помнить, а потом забудем,

сжигая адреса и пряча письма.

И в памяти Вселенной мы останемся

пушинками существ очеловеченных.

Мы снимся только век, а после — старимся,

рождая новых для Вселенной подопечных.

Мой ход

Какие мысли! Какие чувства!

С тобою рядом мне было пусто.

Без тебя — паруса гордые

выливали холодную боль,

я ловила, была полною.

Переполнилась — стала другой.

На порог — сильнее и выше,

на порог — хладнокровной луной,

децибелами голос тише,

километрами путь другой.

Я звала. Я сжигала свечи

волчьих глаз в темноте немой.

Я ждала. Я готовила речи.

Я надеялась на покой.

Стопкой писем и связкой книг

затопила комнату нежно.

Моё сердце с твоим стучит

одиноко и безнадежно.

Чудо? Скомкайте это слово!

И отправьте по ветру стыть.

Без тебя быть — давно не ново.

Выбираю козырной крыть.

«Гнилыми зубами резко…»

Гнилыми зубами резко

в голую плоть по сердце

впивались слепые мысли,

оглушая противным визгом.

Я ждала тебя! Кровь шипела,

разлагая больное тело,

иссушала его в порошок,

развевала по ветру. В мешок

я сложила свою любовь.

Положила в тяжёлый гроб.

Опустила на дно земли.

Посадила сухие цветы.

Мы летали: я — камнем в небо,

оголяя тонкие рёбра,

ты — одиноким вороном,

что не спит никогда. Всё поровну,

не так ли?!

Тугими струнами

пилили нежное,

потом иссякли.

Жевали вафли,

приторно-сладкие.

Сгорели.

Каждый в своём коконе.

Каждый в своём вареве,

со своей приправой.

Но не отпуская память,

глаз не закрывая.

Острым наконечником

для познания вечности

вспарывали шрамы

на засохших ранах.

С треском, плеском,

ржавым блеском

шипы выкручивали,

боясь ползучих.

Мы ждали случай.

«Прикрываешься щитом из объяснений…»

Прикрываешься щитом из объяснений,

будто от стрелы, несущей смерть.

Столько неоправданных волнений!

Медленных, бессмысленных потерь.

Я не воин! Сбрось стальные латы!

Не убийца — слабая внутри.

Жёсткая, суровая когда-то,

тоже хочет нежности, пойми!

Не гони меня! Такая гордая,

в цепи завязав и зубы сжав,

может отпустить и стать свободною,

позабыть про хватку, не держать.

Только сердце, что беспечно вырвано,

не простит, не сможет — нет его.

Не хочу бескровным помнить «было»!

Но прошу вернуть взамен твоё!

Короткое зимнее счастье

Нет нитей. Только следы,

дымящиеся исчезновением.

Мы были. Не я, а ты

не захотел отношений.

Не я, а ты по зимнему холоду

расстилал покрывало памяти.

Я его украшала цветами,

что во льду навсегда умирали.

Я сама виновата. Надеждами

обрекала на смерть прошлое.

Мы пришли другими, не прежними.

Я мечтала о невозможном.

Всё люблю, несмотря на выстрел

в моё сердце рукой безжалостной.

Две недели летели так быстро!

Быстро, грубо и всё-таки сладостно.

Оглавление

Купить книгу

О книге

Оглавление

Купить книгу

Вам также может быть интересно