Фирма счастья. Роман

Антонина Шабанова

В городе появилась загадочная фирма. Ее хозяйка – черноволосая красавица с нестандартным мышлением – раздает клиентам советы, как стать счастливее. Посетители фирмы уходят со стойким ощущением «надувательства». Но вскоре с ними начинают происходить странные вещи – клиенты Линды помимо своей воли воплощают в жизнь ее советы…Кто в этом замешан? И зачем это нужно Линде? Разве счастье – не личное дело каждого?.. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 3

— Ребята, посерьезнее, отрешитесь от своих проблем, вживитесь в роль, — сказал щупленький лысый молодой человек лет тридцати пяти со светлыми усами и бородкой. Он сидел в первом ряду зрительного зала — корпус вперед, руки в подлокотники.

— Ладно, Ваня, мы поняли, — сказал актер со сцены и кивнул головой.

— Ну ок, — ответил режиссер, откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и поставил их пятками на лестницу, которая вела на сцену. — Тогда поехали дальше. Ирина, давай с этого же места.

Актриса села на стул возле актера и поправила складки воображаемой юбки.

— Ирина, — перебил режиссер, — со следующего раза приходи в юбке, чтобы уже реальную юбку поправлять, а не воздух вокруг джинсов.

— Хорошо, — ответила Ирина и почесала нос.

Актриса встала и снова села на стул, поправила эфемерные складки, многозначительно посмотрела на напарника, отвела взгляд и глубоко вдохнула и выдохнула.

— Вам не нравится Байрон? Вы против Байрона? — спросила она. — Байрон такой великий поэт — и не нравится вам!

На последних словах Ирина повысила голос и укоризненно посмотрела на актера. Режиссер сидел неподвижно, уткнувшись губами в кулак.

— Я ничего не говорю, а вы уж напали на меня, — спокойно сказал актер.

— Отчего же вы покачали головой? — допытывалась актриса.

— Так мне жаль, что эта книга попалась вам в руки, — ответил актер.

— Стоп! Тишина, — сказал режиссер, опустил кулак и ноги. — Дима, не «Так мне жаль, что эта книга попалась вам в руки», а «Так; мне жаль, что эта книга попалась вам в руки». «Так» нужно сказать как можно более небрежно, чтобы девушка не догадалась, что речь идет о чем-то важном. После «так» — пауза.

— Ок, — сказал актер, почесал затылок и продолжил: — Так; мне жаль, что эта книга попалась вам в руки.

На этот раз пауза была на месте, тон — безразличен. Режиссер снова сидел с кулаком в губах и ногами на лестнице.

— Кого же жаль: книги или меня? — спросила актриса.

Дима, согласно роли, молчал.

— Отчего же мне не читать Байрона? — снова спросила Ирина.

Актер помолчал немного и ответил:

— По двум причинам.

Тут Дима положил свою руку на руку Ирины и бегло проговорил:

— Во-первых, потому, что вы читаете Байрона по-французски и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта.

— Нет, Дима, нет! — громко сказал режиссер, встал и замахал руками. — Читай инсценировку: в этом месте ты уже не говоришь безразлично, ты положил руку на руку девушки — грубо говоря, начался интим. Ты уже не можешь быть безразличным. Говори медленнее, размеренно, глубокомысленно. Рассматривай Ирину с интересом: смотри на лицо, на волосы, мельком — на грудь, на талию. Голос теперь живее сделай — то повышай интонацию, то понижай. Давай.

Иван сел обратно. Дима кивнул и продолжил:

— Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! — актер повысил голос, заговорил взволнованнее. — Это прах великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде.

После этих слов Дима понизил голос и сказал слегка заговорщически:

— Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что… он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того…

Актер наклонился к актрисе и сжал ее руку. Ирина слегка отпрянула, с удивлением и вниманием подняв на Диму широко распахнутые глаза. Режиссер убрал кулак и довольно улыбнулся.

— Зачем вам читать Байрона? Может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей, — актер махнул рукой в сторону воображаемого ручья, — видите, как он мал, мелок; он не отразит ни целого неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака… так, вероятно, протекла бы и жизнь ваша, а вы напрашиваетесь на напрасные волнения, на бури; хотите взглянуть на жизнь и людей сквозь мрачное стекло… Оставьте, не читайте! Глядите на все с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день за днем, не разбирайте темных сторон в жизни и людях, а то…

— А то что? — прервала Диму Ирина.

— Нет-нет, Ирина, не так, — сказал режиссер, поднялся на сцену и подошел к актрисе. — Ты должна сказать так заинтересованно, так живо и резко, что именно из-за твоей повышенной заинтересованности герой потом опомнится, что сказал лишку. — Режиссер взял руки Ирины и уверенным движением положил их на руку Димы, так, что тело Ирины тоже немного повернулось. Не отпуская рук Ирины, режиссер вытянул шею и приблизился головой к лицу актера. — Вот так делай, Ирина.

Режиссер отпустил руки Ирины, она отвела их за спину и ответила:

— Хорошо, поняла.

— Дим, повтори последние слова, — сказал режиссер, возвращаясь в зал.

— Глядите на все с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день за днем, не разбирайте темных сторон в жизни и людях, а то…

— А то что? — на этот раз актриса очень живо прервала напарника: вся подалась вперед, схватила его за руку и с горящими глазами заглянула в его глаза.

Актер вздрогнул, сделав вид, что опомнился:

— Ничего! — коротко сказал он.

— Нет, скажите мне: вы, верно, испытали что-нибудь?

Актер встал и оглянулся по сторонам:

— Где моя удочка? Позвольте, мне пора.

— Нет, еще слово, — сказала актриса и тоже встала. Режиссер наощупь взял с пола бутылку воды и быстро отпил один глоток, наощупь поставил бутылку обратно. — Ведь поэт должен пробуждать сочувствие к себе. Байрон великий поэт, отчего же вы не хотите, чтоб я сочувствовала ему? Разве я так глупа, ничтожна, что не пойму?.. — актриса скрестила руки на груди и обиженно нахмурилась и надула губы.

Актер приблизился к Ирине и с интонацией стал объяснять и махать руками:

— Не то совсем: сочувствуйте тому, что свойственно вашему женскому сердцу; ищите того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разлад… и в голове, и в сердце, — актер покачал головой, будто говоря «ай-ай-ай». — Один покажет вам цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для вас пропадут и красота, и благоухание. Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот сок, и вы забудете, что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.

Возникла пауза. Затем актриса тихо и с придыханием сказала:

— Говорите, говорите… я готова слушать вас целые дни, повиноваться вам во всем…

— Мне? — удивленно и надменно спросил актер, — помилуйте! Какое я имею право располагать вашей волей? Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте, что угодно… «Чайльд-Гарольд» — очень хорошая книга, Байрон — великий поэт!

— Нет, не притворяйтесь! — вскрикнула Ирина.

— Стоп! Тишина, — сказал режиссер и встал с кресла. — Дима, тебя, то есть твоего персонажа, постоянно качает между заинтересованностью и холодностью: так и должно быть. Но сейчас нужно подчеркнуть это. Последние слова про «Чайльд-Гарольда» и Байрона произнеси с особой холодностью и зазубренностью, а после — сразу отойди от Ирины. И ищи опять удочку.

Актер внимательно слушал, держа подбородок указательным и большим пальцами.

— Хорошо, понял, — сказал Дима, повернулся к Ирине и продолжил холодным тоном: — Читайте, что угодно… «Чайльд-Гарольд» — очень хорошая книга, Байрон — великий поэт! — и Дима отошел от Ирины в поисках «удочки».

— Нет, не притворяйтесь! — громко сказала актриса и с умоляющим выражением лица продолжила: — Не говорите так. Скажите, что мне читать?

— Молодцы! — сказал режиссер, встал с кресла и похлопал. — На сегодня хватит. Ирина, Дима, я вами горжусь, вы отличные актеры.

— Спасибо, Ваня! — сказала Ирина и улыбнулась.

— Мы тобой тоже, Иван, — сказал Дима.

— Ладно, всем пока. Гриша, выключи здесь все, — попросил режиссер своего помощника и стал собираться домой.

***

Ваня навязал длинный-предлинный шарф на шею поверх пуховика, натянул шарф на нос и распахнул дверь на улицу. В лоб и глаза ударил холодный ветер. Ваня закрыл дверь, глубоко вздохнул и пошел по аллее домой. Снег залеплял глаза; ветер, казалось, продувал насквозь. Тяжелые сапоги сдавливали новый снег до корочки старого, оставляя за собой дорожку следов. Иван понуро шел, прижав голову к шее, засунув руки в карманы. Прозвенел короткий звонок сообщения на телефоне.

— Блядь, кому я понадобился, — пробубнил Иван, остановился посреди аллеи и стал рыться в сумке. Нащупал телефон, достал его и прочитал сообщение:

«Приходи в субботу на день рожденья племянницы. Увидимся там все».

Иван, не раздумывая, написал вмиг обледеневшими пальцами:

«Пошли все на хуй».

Убрал телефон в сумку, засунул руки в карманы, вжал голову в плечи и пошел дальше навстречу вьюге.

Прошло десять минут — Ванин дом был неподалеку от театра, — и Иван уже подошел к своему подъезду. Порылся в сумке, долго не мог найти на дне ключи, нашел, достал и приложил пластиковый кружочек к датчику на двери. Дверь не открывалась.

— Опять не сработал, чертов ключ. Чтоб вы сдохли, хуевы владельцы домофонной компании! — вслух и довольно громко сказал Иван.

— И чего ты ругаешься, Ванечка? — спросила пожилая соседка, подошедшая в этот момент к подъезду и поднимающаяся по лестнице к уличной двери. — Вроде культурный человек, а так ругаешься.

— Простите, баба Галь, да достали уже они. Недавно ведь ключ менял, а опять заедает.

— Ну ничего, ничего, ты поменьше думай о плохом, — и будет у тебя ключ работать! — с улыбкой сказала баба Галя и похлопала Ваню по плечу.

— Ну да, ну да, — пробубнил Иван.

Соседка открыла дверь своим ключом, Ваня с бабой Галей зашли в подъезд.

— Ладно, пока, Ванечка, — сказала соседка, открывая свою дверь на первом этаже.

— До свиданья, баб Галь, — сказал Иван и вызвал лифт.

Доехал до третьего этажа. Выглянул в лестничный пролет, увидел целующуюся парочку и закричал:

— Пошли вон отсюда! Трахайтесь в другом месте!

Испуганные подростки вмиг взлетели наверх. Иван стоял и слушал, как легкие удары кроссовок удаляются от него, пока звуки не пропали.

Иван открыл дверь квартиры и зашел. Квартира встретила пугающей чернотой и тишиной. Ваня снял ботинки, подошел к стене напротив и включил свет в коридоре.

— Вот, уже лучше, — сказал Иван.

Разделся, помыл руки, зашел в комнату, включил свет. Медленно оглядел жилище. Старый платяной шкаф зиял черным пространством отсутствующей двери — когда-то она сломалась, починить хотелось только первое время, а потом и не починил, и расхотел. Потертый диван лоснился одиноким отпечатком хозяина. Старый телевизор пялился темно-серым глазом. На новом столе стояла недособранная модель автомобиля — размером с монитор, с множеством мелких деталей, по цене трети от хорошего автомобиля с пробегом. Иван подошел к окну, задернул шторы. Сходил на кухню, открыл холодильник, рассмотрел полупустые полки, схватил колбасу. Отрезал здоровый кусок, взял в зубы, убрал оставшуюся колбасу на место и вернулся в комнату. Сел на диван и стал жевать.

— Хуе-о-о-овый мир, хуе-о-о-о-овый, — стал напевать Иван, жуя колбасу и осматривая комнату.

Взгляд его остановился на плакате с сексуальной девушкой. Ваня стал рассматривать накачанные резиной шары грудей, плоский живот… Глаза Ивана заволокла дымка, взгляд стал нездешним, рука потянулась вниз.

— Вытри за собой, я чуть не поскользнулась! — крикнула соседка сверху через несколько минут.

— Чо, сама не можешь? — ответил сосед.

— Сам мылся, сам вытирай!

Иван тоже пошел мыться.

Вернулся, лег на диван, взял телефон, открыл «Телеграм» и написал в своем канале:

«Я тут подумал: я ставлю спектакли, чтобы уйти от реальности. Знали бы вы, как мне клево, когда я нахожусь в кругу актеров, когда мы репетируем, работаем с литературной основой, думаем над образами, прорабатываем характеры героев, или когда я общаюсь в режиссерской тусе. Я этим живу, я этим дышу. Но вы думаете, в этом есть смысл? Нет. Точнее, есть один смысл: уйти от хуевой реальности».

Иван перечитал пост несколько раз, в нерешительности подержал палец возле «самолетика» и нажал на него. Взгляд снова упал на плакат.