Современная фантастика

Антология (2024)

Этот многогранный сборник, в который вошли произведения современных авторов-фантастов, показывает читателю новые грани отечественной фантастики. Рассказы сборника отражают представления авторов как о фантастической вселенной с научными и техническими чудесами, так и о нашей реальности, где с обычными людьми случаются неординарные происшествия.

Дмитрий Иванов

Автограф

Невидимкою луна. Мчатся тучи.

Лошади сыты, летят по накату столбовой дороги что есть сил. Заиндевевшие колокольцы-бубенчики под дугой откликаются весёлым звоном на каждое движение ямщика. Ранняя зима опустилась на города и веси империи. Сон сморил незаметно…

«Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна… Будто бес крутит. Хороша строка, надобно записать. Дымок над рощей показался — скоро ям почтовый. Там лошадей новых дадут, возницу сменят, и снова в путь. До самого Петербурга без остановок. Вьются тучи, невидимкою… Никакой луны за ними не рассмотреть… А ведь полнолуние нынче. К утру до заставы домчим. А там уже прямиком к Плетнёву Петру Александровичу, благодетелю, а с ним к издателю отправятся. Обещал Петенька, что «Северные цветы» Дельвиговские и пятую главу «Онегина» сразу в набор отправят. Хорошо бы».

Вот и станция. Пушкин потянулся и выскользнул из-под тёплой хламиды. Теперь бы не озябнуть, пока до двора постоялого домчишься.

* * *

Александр Сергеевич закусывал в романтичной рассеянности суточными щами, когда в сенях раздался шум. Обмахнув с себя снег метёлкой-голиком, с поклоном вошёл возница.

— Пора, барин, лошади накормлены, распаренные стоят. Как бы не застудить.

* * *

В спешке Пушкин не успел записать ни словечка из того, что намеревался, прибыв на станцию. А если попробовать прямо во время езды? Чернила дыханьем отогреть можно. Что ж, вполне резонно. Хоть волноваться не придётся, что забудутся строки. Так-так, где-то здесь была бумага…

Подождите, а рукопись? Куда девалась рукопись «Онегин»? Нет нигде! Оставил. Вот тетеря — просматривал черновики за едой… потом позвали во двор, мол, дилижанс в путь-дорожку снаряжён… Хотел бумаги в саквояж убрать, а тут почтмейстер явился некстати с документами прогонными. На крыльцо вышли, а «Онегин» на столе остался.

— Поворачивай обратно, любезный!

— Что случилось, барин? — Лицо возницы выражало растерянное удивление. — Как это вороча́ться? У меня ж два мешка с письмами. Первостатейной срочности, по иноземному департаменту. Нельзя-с.

— Ничего, брат. Вернёмся на станцию, бумаги найдём, и снова в путь. К обеду до заставы Петербургской поспеем. Я вот тебе и пятиалтынный дам. Поворачивай скорей, а то уже волки в поле показались. Нельзя нам стоять.

— То не волки, барин. Люди сказывают, появился в наших краях антихрист с телом человека и головой волчьей, конец света предрекал вскорости.

— Вот я и говорю — поехали живо! Два мешка писем у тебя. Какой может быть конец света, когда Петербург без корреспонденции останется!

— Это да. Письма надобно в срок! Н-но, мёртвые! Чего встали?!

И получаса не прошло, как Пушкин взлетел на порог станции, чуть не сбив офицера фельдъегерской службы при полном форменном облачении: мундир с малиновым нагрудником, на каске роскошный султан, похожий на волчий хвост, на боку сабля. Что-то в облике военного показалось поэту тревожным, но желание побыстрей найти рукопись отвлекло.

Искали все. Почтовый начальник бестолково суетился и визгливо подгонял челядь.

— Вернёте бумаги, черти, прощу, не стану на конюшне драть. Мало того — барин полтину дать обещался.

— Отец родной, не погубите-с! Не видали мы ничего, истинный крест православный!

— Кто со стола убирал? Позвать немедля!

Прибежала неопрятная баба в кацавейке, обильно линяющей кроликом.

— Отвечай их благородию, не видала ль бумаг?

— Ой, святые угодники, были тута какие-то записи. Только я решила пакет в контору снесть, как их офицерское превосходительство ко мне подошли. Говорят, мол, давай, старая, немедля все бумаги, забытые путником. Вдруг в них крамола таится, и возражать не смей, дура чухонская!

У Пушкина всё внутри опустилось — эх чёрт, не судьба! Где теперь того офицера искать? Его и след давно простыл, пока на станции обыск чинили всем миром.

— Всё образуется, сударь мой, — успокаивал почтмейстер. — Офицер — не иголка. А пока отдохните, сделайте милость, на вас лица нет! Куда вам в ночь-то ехать, всё одно не догоните!

«А и верно. Останусь, — решил Пушкин. — Утро вечера, как говорится… Главное — не терять надежду».

— Дайте мне комнату, — вымолвил поэт, — да чаю с вареньем малиновым, ситного хлеба да свечей поболе. Чтоб до утра хватило — не люблю в темноте средь ночи просыпаться.

Поднявшись наверх в гостевой номер, Александр Сергеевич не находил себе места — потеря удручала!

— Эй, человек, коньяку мне! Живо!

Пушкин остался один, зажёг свечи, скинул верхнюю одежду и начал вечерять. Вдруг отчётливо пахнуло диким зверем, и мир провалился куда-то под ноги.

* * *

Ему снилось…

…что-то из пятой главы «Онегина», где сам Пушкин, а не Татьяна, бежал, спасаясь от медведя по мосткам через ручей, чуть не упав в него. И вот избушка. За столом сидели существа, похожие на нечисть. Были среди них настолько жуткие экземпляры, что не в сказке сказать, ни пером описать: пёсьи рыла с кабаньими пятаками, бородатые старухи с ужасающим оскалом жёлтых клыков, бесхвостый кот-кугуар с человеческой головой на тонкой гусиной шее. Пушкин притаился за дверью, боясь пошевелиться.

Нечисть играла в карты… Господи, да на кону же кости. Настоящие! Человеческие! Вой и ор стоял такой, что ушам было больно. Верещали и лезли в драку по каждому малому поводу.

И вот по избе пробежал шёпот:

— Он пришёл.

Поэт ощутил чьё-то горячее дыхание в затылок. Зловонное. Страшное. Пушкин в ужасе оглянулся и увидел давешнего фельдъегеря. Только вместо лица — маска волка.

Гость заорал:

— Как ты смел прийти сюда, самозванец?!

Чудища в комнате зарычали, зашипели, завыли, засопели, зачавкали, заскрипели, заблажили и ринулись к поэту. Тот потянулся к маске офицера и сорвал её. Тяжёлые веки и пустые глазницы под ними — вот что он успел увидеть, прежде чем его растерзала смердящая бесовская толпа.

* * *

Пушкин проснулся, поднял голову и обнаружил себя лежащим в кровати. Огляделся — он на почтовой станции. Свечи уже прогорели. Но полная луна освободилась из плена кисельных туч, осветила окрестности. Пушкин выглянул в окно и обнаружил, что во дворе сидит злая взлохмаченная собака чёрного окраса — о, Боже мой! — в подряснике и скуфейке. Или волк? Демон? Волколак! Демон Вассаго! Откуда он знает это имя? По́лно, Саша… Это всего только видение. По́лно? Полно… луние! Вот в чём дело! Где-то в вышине сверкнула молния, и послышался отдалённый раскат грома. И это среди зимы!

Сделалось жутко и тревожно. Пушкин позвонил в колокольчик, вызывая прислугу.

— Хватит шуметь, Александр Сергеевич, домового напугаете! — незнакомец материализовался из лунного света.

— Вы кто?

— Зовут меня Вассаргин Нил Орестович, действительный статский советник.

Александру Сергеевичу показалось, что видел он недавно эти насмешливые лукавые глаза-щёлочки, очень похожие на звериные. Постойте, уж не того ли офицера, с которым в дверях судьба столкнула?

— И да и нет, Александр Сергеевич, — будто угадав мысли Пушкина, заговорил человек, устраиваясь на табурете. — Я — это он, хотя и не совсем. Это всего лишь фантом, которым я могу управлять, меняя форму и содержание. Так уж повелось издревле, хе-хе.

— Вы бес?

— Если угодно. Только представления сии о мироустройстве безнадёжно устарели.

— И всё-таки — кто вы? Ответьте прямо: демон, бес, ангел, посланник Господа?

— Кто я да кто я… Неважно. Скажу одно: я тот, кто помогал сыграть Николо Паганини на одной струне, кто палил костры с еретиками в Толедо, кто знакомил Казанову с дамами, воздействуя на них телепатическими средствами. Зачастую мир умозрительного влияет на реальность больше самой реальности… — произнёс ночной гость жутким голосом.

Даже тараканы перестали шуршать за комодом.

— Сударь, верните рукопись немедленно! Это же вы её похитили?

Вдруг нечистый резко сменил тон на деловой.

— Разумеется. Но хотелось бы равноценного обмена. Скажите, любезный Александр Сергеевич, готовы вы заплатить самой своею жизнью за эту рукопись? Только подумайте хорошо.

— Да… если буду уверен, что допишу роман и стану первым поэтом России.

— Хм, смело! Бьёт вас, мой милый, жизнь, да не учит. Надеюсь, понимаете, с кем имеете дело? Я обладаю очень большими возможностями. Мне дозволено то, что разрешено немногим.

— Понимаю. Только душу продать не могу.

— Не нужна мне ваша бессмертная душа. Но тогда и вам вместо письменного автографа лишь сам текст. А что у нас бонусом? Болдинская осень 1830 года. За минусом комиссионных…

Далее Вассаргин завёл что-то непонятное: о дуэли на Чёрной речке, о пистолетах от Лепажа, проникающем ранении в брюшную полость…

— Итак, поступим следующим образом… Слухи ходят, Александр Сергеевич, о редкой памяти братца вашего. Пусть он рукопись по памяти и восстановит. Неплохая идея?

— Да как же возможно, позвольте? Лев всего один раз и слышал-то, а в рукописи почти шестьсот строк. Как тут запомнить?

— Не унывайте, техническую сторону вопроса беру на себя. Где там братец ваш нынче? На Кавказе? Не мешкайте, письмо ему пишите. На обстоятельства посетуйте, которые не позволили рукопись в Петербург довезти. Глядишь, всё и сладится.

«Демон, на волка похожий, видать, приснился. Но совет неплохой дал», — подумал Пушкин с утра и сел за письмо.

* * *

Лев Пушкин, юнкер Нижегородского драгунского полка, принимающего участие в войне с Персией за влияние в регионе, привечал в доме гостя, назвавшегося Вассаргиным. Тот сразу изложил суть визита. Рассказал о письме, которое должно прийти от Александра, и что именно нужно будет на него ответить.

Нил Орестович чувствовал себя вольно, говорил игриво. Но сменил тон на официальный, едва заметив, что поиск Львом Сергеевичем письменных принадлежностей увенчался успехом.

— К делу! Приступим.

А дальше началось испытание. До самого утра юнкер записывал пятую главу романа «Евгений Онегин», диктуемую гостем с какой-то книжицы.

Ночной посетитель тщательно скрывал от Льва Сергеевича обложку, но один раз неловко дёрнул затёкшей кистью, и Пушкину удалось прочитать. Что-то вроде «Хрестоматия для 9-х клас…».

Там было ещё что-то написано, но юнкер уже ничего не видел, поскольку Вассаргин пригрозил:

— Вот ведь как-с, милостивый государь, я к вам со всей душой, а вы подсматривать — будто мизерабль какой! Придётся хорошенечко вас поучить, батенька мой.

С третьими петухами исчезает лишь литературная нечисть, а действительные тайные советники, пусть и подложные — никогда.

Нил Орестович покрутил головой, временами напоминающей волчью, и спросил:

— Что, Лёвушка, притомились? Но ведь справились! Давайте поглядим, что у нас получилось. Прелестно, право слово, прелестно! И, что характерно, неточности имеются. Оригинальный автограф гения, отличный от первого издания, дорогого стоит. Ах, это бессмертное творчество! Так вы, Лев Сергеевич, как раз о бессмертии со мной потолковать желаете? Так и я не против. Нетленная душа за автограф гения, плюс бессмертие тела — выгодный обмен, не находите?

* * *

«Главной сенсацией торгов аукциона Сотбис стало появление в числе лотов автографа рукописной версии пятой главы романа в стихах «Евгений Онегин», ранее считавшегося безвозвратно утраченным поздней осенью 1827 года на одной из почтовых станций между Москвой и Санкт-Петербургом. Оригинальный текст был позднее восстановлен по памяти братом поэта Львом Сергеевичем Пушкиным.

Владелец лота виконт Leon-Serge Cannon, по слухам, пролежавший длительное время в летаргическом сне, в результате торгов попал в первую сотню богатейших людей королевства, как пишет журнал Forbes. Блогеры обращают внимание на портретное сходство нувориша с младшим братом классика мировой поэзии».

Богатая добыча

1

Пламя костерка сходило на нет, расползаясь по подвяленному жаром мху. Это вам не в тесной печурке биться. Закопчённый по самое не могу рыбацкий чайник совсем простыл, да и оставалось в нём чифиря суточной выдержки не более трёх напёрстков. Самое время возвращаться в избушку и ждать там вертолёта в трудах праведных — затариванием рыбы в ещё пустующие пластиковые бочки. Часа на три работы. А потом появится время предаться блаженному отдыху, когда игра в карты в счёт грядущего аванса позволит не скучать, покуда стоящему в суточном наряде экипажу Ми-8 дадут задание на полёт в нашем районе. Ждать оставалось несколько часов, может быть, сутки, максимум — двое.

Избушка стояла на сухом островке посреди довольно зыбкого, но не топкого болота. Если не знать места, никогда к нему не выйти. Тропинку мы с Коляном и Пашкой помнили наизусть, но это обжившись в таёжном озёрном краю на водоразделе трёх горных рек Приполярного Урала. А прилетев сюда впервые за сезон, приходилось поначалу восстанавливать забытые за зиму навыки следопытов.

Что уж говорить о чужих. Никогда их здесь летом не бывало. Пешком обычному путешественнику не преодолеть без спецсредств серию верховых болот и обрывистых скал-сыпунов. Единственная дорога — по воздуху. Оттого и кумжи тут всегда навалом, и никто не мешает её добывать — ни турист-любитель, ни рыбинспектор-профессионал. Лишь раз в два-три года егерь из национального парка проскочит мимо той самой избы по весне на снегоходе, её не заметив. На том и кончается цивилизация, если не считать наших с парнями экспедиций по рыбу.

Избу мы обнаружили с воздуха, когда наш экипаж доставлял в горы геологическую партию несколько лет назад. Солнечный зайчик, отражённый от стекла в единственном окне, ослепил моего второго пилота Пашку. Это мгновение и следует считать тем самым, с которого мы втроём каждый сезон выбираемся на крутую рыбалку в заповедные края. Найти домик на земле оказалось делом не очень простым, но мы справились, используя подробную штурманскую карту, сделав на ней пометки в том самом знаковом полёте. Проблуждав целый день по болотистой местности и падая с ног от усталости, упёрлись в бревенчатый сруб под надоедливый зуммер таёжного гнуса.

Изба оказалась в очень хорошем состоянии, но без следов пребывания в ней человека. Как обычно бывает в тайге: любой рыбак или охотник всегда оставляет в лесном жилище на видном месте соль, сахар, сухари, консервы и особо укрытые от влаги сухую бересту и спички, а то и огниво — для растопки печи. Так вот, в нашей избе ничего подобного обнаружить не удалось. Мало того, за последующие шесть лет следов чьего-то пребывания в наше здесь отсутствие тоже выявить не получилось. Кто, когда и с какой целью поставил избу, если сам ею не пользовался, оставалось загадкой.

Притащили за три ходки ночной улов, принялись шкерить и солить кумжу. Выходило рыбы ровно столько, сколько взяли с собой бочкотары.

— Глаз-алмаз! — похвалился Пашка, закатывая последний пластик с добычей и отправляя его в небольшой овражек, где с теневой стороны в июле до сих пор лежал снег — Приполярный Урал, знаете ли, это вам не Каракумы.

И тут чёрт меня дёрнул наклониться за выскользнувшей из этой бочки кумжи! Движение моё оказалось настолько неловким, что я немедленно услышал хруст выпавшего из гнезда позвонка. Перед глазами побежали цветные круги, резкая боль лишила сознания на несколько мгновений, а потом я просто застыл в позе переломленного для заряда и внезапно намертво заржавевшего охотничьего ружья.

— Эй, чего замер-то, старик Сантьяго? — спросил Пашка весело. Но даже сил послать его или просто выматериться в атмосферу не оказалось. — Колян, ты глянь, как этот крендельсон изогнулся, будто карла цирковой. Неужто придуряется?

— Слушай, похоже, у него что-то со спиной, — догадался бортмеханик, подходя поближе. — Не видишь разве, у командира слёзы на глазах — ни вздохнуть, ни пёрнуть. Где болит-то?

Я неопределённо покрутил рукой в районе поясницы, застыв в статичном положении.

Прошло не больше минуты, как меня прихватило, а на небе внезапно разверзлись хляби. Только что палило солнце, и вот на тебе — экий пердимонокль. А чего, собственно, удивляться — на Урале всегда так: не успеешь глазом моргнуть, погода меняется кардинально.

И накрыло меня ливнем в той самой удивительной позе зю, в которой застал приступ люмбаго, или как там его называют медики. Покуда ребята меня в избу транспортировали, стараясь «не побить хрусталь», всех троих окатило с небес «с нашим почтением» — сухого местечка на теле не осталось.

Необходимо было разжечь печурку, чтоб не простудиться. Дров, словно нарочно, в избе не оказалось — сожгли накануне. Пришлось парням тащить мокрые с улицы. Но это не беда — бересты сухой навалом в надёжном тайнике — там, за лавкой.

— Сань, ты огонь разведёшь? — спросил Пашка уверенным тоном. Будто и не спросил вовсе, а констатировал факт.

— Конечно, только вы меня поближе к печке посадите, пока спина не гнётся.

Коляня полез в схрон от грызунов за разжигой и вдруг вскрикнул:

— Ёхайды, спичек-то охотничьих нет, а я их сам прятал. Да тут к тому же какая-то хрень вместе с берестой лежит! Не ваша шутка, пацаны? — бортмеханик продемонстрировал нам странное приспособление, напоминающее зажигалку.

Мы с Пашкой синхронно замотали головами — дескать, впервые видим.

— Наверное, просто не разглядели, когда жилище первый раз осматривали. Кажись, вещица того, кто срубил избу. На запальничек похожа… — предположил второй пилот.

— Ну-ка, давай скорей сюда. Посмотрим, в рабочем ли состоянии, — сказал я и взял довольно тяжёлую зажигалку в руку.

Выглядела она вещью добротной и древней — явно не из нашего века. Я надавил на рычажок, похожий на кремниевое колёсико-огниво, поднося гаджет к берестяному свитку и…

Конец ознакомительного фрагмента.