Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции.

Антология, 2021

Книга заслуженного деятеля науки РФ академика РАЕН В.В.Агеносова является первым в России собранием избранных произведений писателей послевоенной эмиграции и тех русских литераторов послеоктябрьской эмиграции, кто оказался после 1945 года лицами без гражданства (Ди-Пи – Displaced Persons). Все они в своей трудной судьбе сохранили любовь к России, к русскому человеку, веру в будущее своей родины. Ученому удалось дать краткие, но достаточно репрезентативные характеристики включенных в Антологию авторов, выбрать из обширного литературного наследия писателей Ди-Пи и второй волны эмиграции наиболее характерные произведения (или фрагменты больших романов и повестей) дающие представление о творческой индивидуальности каждого художника. Значительная часть авторов до сих пор неизвестна на родине. Антология В.В. Агеносова восполняет существенный пробел в истории русской литературы XX столетия. Книга рассчитана на любителей отечественной словесности, студентов и преподавателей гуманитарных вузов, исследователей культуры и литературы русской послевоенной диаспоры.

А́нстей (наст. фамилия Штейнберг) Ольга Николаевна

(1912–1985) — русская и украинская поэтесса, переводчица, прозаик, критик

В 19 лет окончила Киевский Институт иностранных языков со специализацией в английском и французском языках. Работала машинисткой и переводчицей.

В 1937 году вышла замуж за Ивана Матвеева (будущего поэта Елагина). Вместе с ним покинула в 1943 году оккупированный Киев. Свое неприятие фашистских зверств Анстей выразила в поэме «Кирилловские яры» (1943), проникнутой библейской символикой. Этот был первый поэтический рассказ о трагедии Бабьего Яра, находившегося рядом с Кирилловой церковью.

В 1946-м супруги оказалась в лагере Шлейсгейм, где велась довольно активная литературная жизнь: издавались на ротаторе журналы, приезжали с лекциями жившие в Германии писатели послеоктябрьской эмиграции Ирина Сабурова, Нонна Белавина, Юрий Иваск, навещали Матвеевых Борис Нарциссов и Борис Филиппов. Жизнь в мюнхенском лагере Ди-Пи нашла отражение в ряде стихотворений Анстей. Не напечатавшая на родине ни одного стихотворения, Анстей начинает с 1946 года активно печатать свои стихи, рассказы, статьи, рецензии в эмигрантских журналах. Ее имя значится в знаменитом сборнике поэтов-«дипийцев» «Стихи» (Мюнхен, 1947), высоко оцененном поэтами первой волны. В Мюнхене же в 1949 г. вышла ее книга «Дверь в стене», включивший 34 стихотворения 1930–1948 гг. Хорошая знакомая поэтессы Татьяна Фесенко считает, что стеной был неприемлемый для Анстей немецкий и лагерный быт, а дверью — поэзия и любовь.

Еще в лагере Ольга Николаевна влюбилась в поэта князя Николая Всеволодовича Кудашева. Любовь эта не была счастливой и ассоциировалась самой поэтессой с фёном — юго-западным ветром, вызывающий болезненные ощущения и даже помешательство. Но чувства поэтессы «свеченье женское» воплотились в целом ряде замечательных стихотворений («Сон пугает сказкой былой…», «На тебя доказчиков немало…», «Я примирилась в сущности с судьбой»), проникнутых и страстным чувством прыгнуть в омут любви, «как с бревна купальни в пруду»; и болью («в разлуке леденею»); и страхом за судьбу любимого. «Любовь не судит — любит», — смиренно утверждает поэтесса.

Переехав в 1949 году в США вместе с мужем (так того требовали правила американской эмиграции), Ольга Николаевна настояла на разводе.

Не принес счастья и второй брак (1951) с прозаиком, поэтом и литературоведом Борисом Филипповым. Расставанию через год после бракосочетания способствовало и то, что Анстей любила Нью-Йорк, где у нее была интересная работа переводчицей в ООН, а Филиппов должен был жить Вашингтоне.

Правда, не прекращались дружеские отношения с Елагиным. Этому способствовало и общее горе потери первой дочери (глубоко верующая поэтесса посвятила девочке стихотворение «На юру»), и забота о талантливой, но очень непростой второй дочери Елене, родившейся в берлинском бомбоубежище в 1945 году. Более того, О. Анстей сблизилась с новой семьей Елагина, подружилась с его женой Ириной Даннгейзер. «Неизжитая материнская сила» воплотилась в ее любви к их сыну Сергею, которому посвящено стихотворение «Сыну названному». Тесная дружба связывала поэтессу с другой одинокой женщиной — тонким лириком и прозаиком Лидией Алексеевой, хотя и относившейся к первой эмиграции, но прошедшей все испытания, выпавшие на долю ди-пийцев.

Критика дружно отмечала, что переносить тяжести жизни, гармонизировать, «переплавлять», подобно тому, как это делал ее любимый персонаж Б. Пастернака доктор Живаго, в прекрасное и вечное поэтессе помогала глубокая религиозность. Анстей была не только верующим человеком, но и воцерковленным: псаломщицей Свято-Серафимовского храма в Си-Клиффе (штат Нью-Йорк). «Безбольной радости на этом свете нет». «Этот мир, как трудные роды / Убивает и жить велит». И все «мы в руках Живого Бога», — писала она в стихотворении «Ночью». Целый цикл ее стихов назывался «Паперть». Ряд произведений посвящен церковным праздникам. Особенно любит она Пасху. При этом библейские образы поэтесса связывала с родным ей Киевом. Днепр у нее — святой, река Вавилонская; а столица Украины — «многохолмный наш Сион». Говоря о Риме или Афинах, писательница неожиданно завершает стихотворение словами о «печальном русском снеге». Анстей любит фольклорные образы, примером чему являются стихотворения «Обет», «Полынок (заклинание)». Впрочем, целый ряд ее поизведений включает в себя персонажи античной мифологии.

В последние годы жизни Ольга Николаевна дважды (в 1965 и 1971) посетила Киев и с радостью отметила, что «открывает уста страна моя». И тут же — очередной евангельский образ: «поднялась гробовая плита».

Нет, наверное, ни одного поэта, который бы не задумался о своем отношении к литературе, к слову. Анстей — не исключение. Целый цикл ее стихов близок своим названием к циклу М. Цветаевой: у Цветаевой — «Стихи о столе», у Анстей — «Стол у окна». Автор говорит о «Божьих дарах» поэта, о «сердце, хлопающем веселым сквозняком», когда создаются стихи. Поэзию она считает и искусством, и мастерством, требующим полной самоотдачи:

Пока не свалят на покой,

Пока рукой к перу тянуся,

В высокой верности клянуся

И ремеслу и мастерской.

(Клянусь нахмуренной водой…)

Поэт, по Анстей, — бог на «празднике, на званом пиру», ему «никто не страшен», но вечен только русский язык, который и после ухода поэта с пира, «бушует дале».

Высшим образцом мастерства и искренности Анстей считала Б. Пастернака. Еще в 1951 году она написала статью «Мысли о Пастернаке». В 1960 — «Новый Пастернак». Пастернаку посвящены стихотворения «Выходной день», «Именины», «Твои похороны». Анстей принадлежат статьи-эссе «Златоустая Анна всея Руси», «Сама по себе: О поэте Лидии Алексеевой», «Мастер и Они: О стихах Бориса Нарциссова» Новый Журнал. 1983.? 151

В 1976 году в Питтсбурге вышел второй и последний сборник поэтессы — «На юру», включивший в себя 66 стихотворений, в том числе несколько старых, из предыдущего сборника.

В дальнейшем стихи Анстей продолжали печататься в «Новом Журнале» и в альманахе «Встречи» (Филадельфия). Два рассказа О. Анстей «Фонарик» и «Утром» опубликованы в 126 номере «Нового журнала» (1977).

Перу Анстей принадлежит несколько стихотворений на украинском языке, в том числе переводы ее русских стихов. Блестящий знаток английского языка, она перевела повесть Стефана Винсента Бенэ «Дьявол и Даниэль Вебстер» (Нью-Йорк, 1960). Известны ее переводы прозы и поэзии А. Теннисона (1809–1892), P. М. Рильке (1875–1926), Г.К. Честертона (1874–1936), Д. Уолтера Де Ла Мара (1873–1956) драматурга Д. Хаусмана (1902–1988). Это свидетельствует о широком круге интересов писательницы.

Умерла Ольга Николаевна Анстей 30 мая 1985 г. в Нью-Йорке.

Архив писательницы погиб.

Сочинения

Дверь в стене: Стихи. — Мюнхен, 1949.

На юру: Стихи. — Питтсбург, 1976.

Алексеева Л., Анстей О., Синкевич В. Поэтессы русского зарубежья. — М.:

Сов. Спорт, 1998

Публикации

Бабье лето //Грани. 1946. № 2.

«Было утро первозданных теней…» //НЖ. 1952. № 28.

Душная ночь в Манхеттене //НЖ. 1970. № 101.

Златоустам Анна всея Руси //НЖ. 1977. № 127.

Карнавал //Возр. 1951. № 17.

Колодец Дианы в Мюнхене //НЖ. 1949. № 22.

Лесные глаза //Грани. 1954, 23.

Моей девочке //НЖ. 1970. № 101.

Мысли о Пастернаке //Лит. совр. 1951. № 2.

На юру //Конт. 1977. № И.

Новый Пастернак //Грани. 1960. № 45.

Оно//НЖ. 1952. № 28.

«Открывает уста моя страна…» //НЖ. 1981. № 142.

Отрывок //Грани. 1959. № 41.

Песня о песне //Лит. совр. 1954.

Полынок //НЖ. 1970. № 101.

Пушкин и общемировая культура //Лит. совр. 1954.

Рассказы //НЖ. 1977. № 126.

Сама по себе. О поэте Л. Алексеевой //НЖ. 1980. № 141.

Сказки. (Посвящается А.М. Ремизову) //Возр. 1957. № 66.

Стихи //НЖ. 1957. № 48; 1971. № 103; 1974. № 117; 1975. № 119; 1977. № 126, 128; 1979. № 137.

Стихи // Встречи. 1977, 1979, 1983, 1986, 1990,2000.

Стихи //Мосты. 1959. № 2.

Стихи //Грани. 1951. № 14; 1954. № 21; 1958. № 37; 1959. № 44; 1976. № 100.

Стихотворение//Опыты, 1953. № 2.

Три стихотворения //НЖ. 1962. № 70.

Три стихотворения //Мосты. 1958. № 1.

Четыре стихотворения //НЖ. 1960. № 62.

Это //Лит. совр. 1951. № 1.

Кирилловские яры

I

Были дождинки в безветренный день.

Юностью терпкой колол терновник.

Сумерки и ковыляющий пень,

Сбитые памятники, часовни…

Влажной тропинкой — в вечерний лог!

Тоненькой девочкой, смуглой дриадой —

В теплые заросли дикого сада,

Где нелюбимый и верный — у ног!..

В глушь, по откосам — до первых звезд!

В привольное — из привольных мест!

II

Ближе к полудню. Он ясен был.

Юная терпкость в мерном разливе

Стала плавнее, стала счастливей.

Умной головкою стриж водил

На меловом горячем обрыве.

Вянула между ладоней полынь.

Чебрик дрожал на уступе горбатом.

Шмель был желанным крохотным братом!

Синяя в яр наплывала теплынь…

Пригоршнями стекала окрест

В душистое из душистых мест.

III

Дальше. Покорствуя зову глухому,

На перекресток меж давних могил

Прочь из притихшего милого дома,

Где у порога стоит Азраил —

Крест уношу, — слезами не сытый,

Смертные три возносивший свечи,

Заупокойным воском облитый,

Саван и венчик видавший в ночи…

Будет он врыт, подарок постылый,

Там, в головах безымянной могилы…

Страшное место из страшных мест!

Страшный коричневый скорченный крест!

IV

Чаша последняя. Те же места,

Где ликовала дремотно природа —

Странному и роковому народу

Стали Голгофой, подножьем креста.

Слушайте! Их поставили в строй,

В кучках пожитки сложили на плитах,

Полузадохшихся, полудобитых

Полузаваливали землей…

Видите этих старух в платках,

Старцев, как Авраам, величавых,

И вифлеемских младенцев курчавых

У матерей на руках?

Я не найду для этого слов:

Видите — вот на дороге посуда,

Продранный талес, обрывки Талмуда,

Клочья размытых дождем паспортов!

Черный — лобный — запекшийся крест!

Страшное место из страшных мест!

«От Рима, от Афин, где не была…»

От Рима, от Афин, где не была,

На памяти остался взмах любовный

За пазухой, под радугой крыла

Комочек, птенчик, шарик теплокровный

Ладони дно едва обнажено

Прошли сады, а в них купалось солнце

Здесь нежности льняное полотно

Под нами до рассвета развернется

Средь душных апельсиновых цветов

Сольются наши голоса и лица

У моря жар, бронхит у городов

И мчит Афина к ним на колеснице

И бледная после июльских нег

Встает Европа, здравствуй, привиденье

И все идет печальный русский снег

И голуби пасутся в отдаленьи…

Русский язык

Он снился мне титаном-кораблем

Под вздутыми седыми парусами,

И чудилось: пока мы с ним, на нем —

Мы даже, может быть, титаны сами.

На малый час — но счастливы сполна,

Хоть за корму крутую подержаться,

Пока за борт не смоет нас волна…

А он — титан — он будет дальше мчаться.

Иль так еще: он — праздник, званый пир.

И мы званы! И мы вкушаем брашен

И пьем живую воду из кратир, —

И боги мы, и нам никто не страшен.

Но знаем: ненадолго мы в гостях,

И на глоточек лишний жадно метим,

Сжимаем хлеб преломленный в горстях

И прячем от стола объедки детям.

Для новых бражников нужны места —

И смена яств идет в высокой зале,

И нас, еще не вытерших уста,

Уводят спать. А пир бушует дале.

«Я примирилась, в сущности, с судьбой…»

Я примирилась, в сущности, с судьбой,

Я сделалась уступчивой и гибкой.

Перенесла, что не ко мне — к другой

Твое лицо склоняется с улыбкой.

Не мне в твой зимний именинный день

Скобленый стол уставить пирогами,

Не рвать с тобою мокрую сирень

И в желтых листьях не шуршать ногами…

Но вот когда подумаю о том,

Что в немощи твоей, в твоем закате —

Со шприцем, книжкой, скатанным бинтом —

Другая сядет у твоей кровати,

Не звякнув ложечкой, придвинет суп,

Поддерживая голову, напоит,

Предсмертные стихи запишет с губ

И гной с предсмертных пролежней обмоет —

И будет, став в ногах, крестясь, смотреть

В помолодевшее лицо — другая…

О Боже, я в мольбе изнемогаю:

Дай не дожить…Дай прежде умереть.

Пасха Христова

Евангельской простоте,

Евангельскому веселью

Раскрыты недели те,

И двери раскрыты в келью,

И сдвинут, как камень, пост,

Виниться нельзя и не в чем,

И с краешка крыши дрозд

Орудует горлом певчим.

Кругом обступает меня,

По дому вихрем летая,

Ребячья, щенячья возня,

Ликующая, святая!

Вбегают в пасхальный свет,

Смеясь и ласково вздоря,

Как будто и не было лет

Немого железного горя,

Как будто зелёный венец

Апрелем для них уготован.

Как будто не завтра конец —

Как будто…

И падает слово.