Грандиозная заря

Анн-Лор Бонду, 2017

Разговоры ночь напролёт – до рассвета. Долгие часы в машине – да с открытыми окнами, чтобы ветер в лицо. История жизни – как пробирающий до костей, до слёз, до дрожи фильм. Только это кино неясного жанра: психологический триллер? детектив? романтическая комедия? панковская мелодрама? боевик?.. «Фея саспенса» – так называют её журналисты. Титания – такое шекспировское имя придумала она сама себе. Консолата – так звали её много лет назад, когда она была девчонкой. Автор популярных детективных романов, она прожила жизнь не менее остросюжетную. И теперь, в пятьдесят, она решила поведать о ней самому дорогому человеку – собственной дочери Нин. Но прежде, чем откроется вся правда, – одна бесконечно длинная ночь. Ночь саспенса. Титания и Нин проедут через всю страну, чтобы узнать друг о друге больше, чем за прошлые шестнадцать лет. В них, как и в других героях серии «Подросток N», читатели от 13 лет без труда узнают себя. Персонажи этих книг когда с интересом, когда с радостью, а когда и с ужасом осознают: мир – намного сложнее, чем им казалось в детстве. Так происходит и с Нин, но это узнавание – лучший путь к взрослению. Анн-Лор Бонду (родилась в 1971 году) – прославленная французская писательница, специализирующаяся на подростковой прозе и собравшая все мыслимые литературные награды на родине. Роман «Грандиозная заря», вышедший в 2017 году, получил первую в истории премию Prix Vendredi, учреждённую Национальным союзом издателей для «оригинальных и разноплановых книг современной подростковой литературы».

Глава 3

Июль 1970

Я сидела, прислонившись лбом к одному из иллюминаторов, на заднем сиденье нашего «панара» и уже несколько часов молчала. Я высматривала первые признаки ночи. Боялась, что машина сломается и нам придётся опять спать на обочине. Меня пугал лес, из которого мы только что выехали. Но и облезлые холмы, показавшиеся впереди, мне тоже не нравились.

— Ну, — проговорила мать, выключая зажигание, — кто был прав?

Я отлепила лоб от стекла и увидела две колонки заправки, а чуть подальше — магазинчик с чудно́й закруглённой витриной.

— Ты, — признала я с облегчением.

— Очень важно, чтобы ты мне доверяла, Консолата. Иначе у нас ничего не получится.

Я повернулась к ней. В свои четыре года (почти пять) я уже понимала, какой моя мать была красивой, юной и одинокой. Слишком красивой, слишком юной и слишком одинокой, чтобы заботиться о таком количестве детей.

— Ты не голодна?

— Всё нормально, — соврала я.

После варёных яиц, которыми мы закусили в Сен-Бонне, у нас в желудках ничего не было. Яйца уже давно переварились. Хорошо, что малыши спят.

— Мне тоже нормально, — сказала мать. — Но я бы не отказалась от чего-нибудь вкусненького. Например, от супа из тапиоки. А ещё тартинок с тунцом-и-помидорами и перчёных сухариков!

У меня тут же слюнки потекли. Роз-Эме умела подобрать верные слова. Она знала их силу, их вкус. Жонглировала ими, как мячиками.

— Ух ты, смотри! Думаешь, вон тот месье не угостит нас?

Она распахнула дверь фургона и вытянула наружу ноги, длинные и стройные, как у фламинго. Из глубины «панара» я хорошо видела этого типа: он стоял у заправки, неподвижный, как манекен, и смотрел на мою мать. На нём был рабочий комбинезон, в левой руке — пластмассовая канистра, а над головой — нимб. То есть всего лишь закат, красное солнце, которое залило всё вокруг и подожгло витрину магазина у него за спиной.

Я перебралась через сиденья и тоже выпрыгнула из фургона. Мне совсем не хотелось, чтобы опять было как в сквоте и чтобы этот тип возомнил себе всякое про мою мать. Я думала, что моё присутствие хоть как-то защищает её от мужчин.

— Я уже закрываю, — сказал он.

— Мы на секунду, — ответила мать. — Наверное, вы наш ангел-хранитель.

Заправщик направился к ней, щурясь от яркого света заката.

— Уж не знаю, кто из нас двоих ангел, — сказал он, опуская канистру на землю.

Я поняла, что он меня не увидел, поэтому подбежала и вцепилась в мамины ноги. Пусть знает, что это моя территория.

— О… — произнёс заправщик, впервые взглянув в мою сторону. — Так вон он где, ангел!

— Её зовут Консолата, — сказала мать. — Это итальянское имя.

— Вы итальянки? — удивился заправщик, глядя на наши светлые волосы.

— Нет, но у меня большая страсть к языкам! — Роз-Эме рассмеялась как-то чересчур громко.

Заправщик тоже чересчур громко рассмеялся, и я нахмурилась.

С тех пор как восемь дней назад мы уехали из сквота без единого су в кармане, нам встретилось уже несколько ангелов-хранителей: старик-свиновод, сваривший нам сосисок, хозяйка продуктовой лавки, у которой я спала в настоящей постели и пила лимонад, добрая женщина из Сен-Бонне с варёными яйцами… Но на сей раз, хоть у нас и не осталось ни капли бензина, я была недовольна. Я люто невзлюбила этого типа с заправки — конечно же, из-за того, что он понравился матери.

— И куда же вы едете? — спросил он, снимая с колонки заправочный пистолет.

— Куда глаза глядят, — сказала Роз-Эме, играя прядью волос. — Я работу ищу.

Я вздрогнула.

— Но ты же сказала, что нам надо найти…

— Конечно, мы найдём что-нибудь поесть! — перебила мать и пристально посмотрела на меня. — Но для этого, представь себе, надо сначала найти работу.

Она с раздражением закатила глаза. Мне хотелось её укусить.

— Какую работу ищете? — поинтересовался заправщик, пока бензин рывками заливался в бак фургона.

— У меня много талантов, — соврала мать.

— А, ну да! Например, к языкам! — расхохотался он.

— Не знаете никого, кому я могла бы пригодиться? — вдруг очень серьёзно спросила Роз-Эме.

Тип медленно вернул пистолет в гнездо и, не сводя с неё глаз, вытер руки о комбинезон.

— Уже поздно, — сказал он. — Тут, на возвышенности, даже летом ночи холодные. Я живу в Сен-Совере, несколько километров отсюда. Вам есть где ночевать?

Помимо всех прочих талантов моя мать обладала великолепной улыбкой. В тот самый миг, когда солнце окончательно исчезло за линией горизонта, она подарила её заправщику.

Вот так и получилось, что на следующий день, припарковав фургон на склоне, мать подсунула под передние колёса тормозные колодки и принялась выгружать из машины наши вещи. Я пыталась ей помешать.

— Консолата, прекрати!

Но я не слушалась.

— Перестань! — крикнула мать, уронив сумку в мокрую траву.

— Но ты обещала, что мы поедем к…

Она приложила палец к моим губам.

— Поедем чуть позже, Консо. Но, если я ещё хоть раз об этом услышу, не поедем уже никогда, понятно?

Вне себя от злости, я развернулась и побежала прочь.

Мать даже не попыталась меня остановить. Вокруг была такая глушь — куда здесь было деваться малышке четырёх лет (почти пяти)?

Метров через сто я остановилась и посмотрела на свои ноги. Как сейчас помню: стёртые на мысках белые сандалии с вышитым цветком сбоку. Мне ничего не оставалось, только повиноваться матери.

Я вернулась к дому. Заправщик сидел на подоконнике, голый по пояс, свесив одну ногу вниз. Он умиротворённо курил, а за его спиной громоздились рыжие кровли Сен-Совера, похожие на кубики, которые кто-то рассыпал у подножия церкви. Утреннее небо над головой было совершенно прозрачным.

Проснувшись в тот день довольно рано, я слышала через перегородку, как они разговаривают — моя мать и он.

— В издательстве каталогов есть рабочие места, — говорил заправщик. — Я там кое-кого знаю. Могу про тебя спросить.

Мать в ответ хихикнула, и вскоре из-под одеяла донеслось их приглушённое дыхание. Роз-Эме, как обычно, думала только о себе, забывала свои обещания, не считалась со мной, не говоря уж о малышах.

У меня даже в глазах потемнело от бешенства.

— Не хочу тут оставаться! Не хочу тут оставаться! — вопила я и изо всех сил топтала насыпь над дорогой.

Каблуки сандалий крушили комья глины, из-под ног врассыпную мчались муравьи и выползали из укрытий дождевые черви.

— Не хочу! Не хочу! Не хочу!

Конечно, никакого проку от этого не было, но я топтала землю и кричала ещё довольно долго.

А потом колокола церкви Сен-Совер пробили полдень, я вернулась к дому и прямо в сандалиях, облепленных землёй, направилась на кухню.

— Есть хочешь? — спросил заправщик.

Я в те времена всегда хотела есть.

Его бёдра были обвязаны таитянским парео, он что-то помешивал в кастрюле; пахло очень вкусно.

— Картошка со шкварками, моя фирменная. Жареный лук и омлет с зеленью.

Он победил: я выдвинула стул и уселась. Ноги не доставали до пола. Я слышала, как наверху, в спальне, плачут мои братья, а мама поёт в душе.

— Меня зовут Жан-Ба, — сказал заправщик.

Он растёр между ладоней несколько веточек тимьяна, и над кастрюлей пролился ароматный дождь.

— Я предложил Роз-Эме записать тебя в школу. Учителя зовут месье Сильвестр. Ты уже ходила в школу?

Я покачала головой. В сквоте никому и в голову не приходило об этом позаботиться. Там дети были предоставлены сами себе и бегали повсюду без штанов и без забот. Они смотрели, как взрослые играют на гитаре, курят, ложатся спать когда придётся и засыпают в путанице ног, рук и волос. Но здесь, на краю возвышенности и в стране озёр, общепринятые правила всё ещё соблюдались. Дети не разгуливали с голым задом, ходили в школу, разучивали песенки, правила спряжения и историю Франции.

— Кон-со-ла-та… — по слогам произнёс Жан-Ба. — Это на итальянском что-нибудь означает?

Я посмотрела на него опухшими от слёз глазами.

— Конечно, — всхлипнула я. — Это означает «та, которую утешили».

— Надо же, — усмехнулся заправщик.

А потом подмигнул и пустился в пляс («ва-пи-ду ва-пи-да!»), вращая бёдрами, как таитянка. И танцевал, пока я наконец не перестала дуться.

Вскоре, уже с сухими глазами, я поглощала свою порцию омлета и картошки со шкварками, а мама вышла из душа и занялась малышами.

Через три дня я впервые отправилась в школу Сен-Совера, в класс месье Сильвестра.

А в следующий понедельник мама устроилась кладовщицей в издательство каталогов.

Я тогда ещё не знала, что начинаются самые важные годы моей жизни.