Отчаянные подружки

Анна Яковлевна Яковлева, 2017

Две подружки-студентки, отличница Василиса и оторва Алевтина, благополучно оканчивают учебу на юридическом факультете университета. На чужой свадьбе Алька влюбляется в жениха и, опасаясь отца невесты, просит подругу отвлечь его внимание. Между ними возникают романтические чувства, и вскоре Василиса становится женой Владимира Черных, весьма богатого человека, заработавшего состояние на торговле оружием. Испытания обрушиваются на девушку, когда погибает дочь Владимира. Под подозрением Алька и ее любовник, зять Черных. Чтобы спасти подругу и свой брак, Василиса берется за расследование.

…Детский сад, куда нас с Алькой водили наши родители, теперь закрыли. А еще каких-то пять лет назад мы бегали смотреть на место, где познакомились. Это была песочница во дворе детского сада. Семнадцать лет назад в этой песочнице сидела важная Алька и никого к себе не подпускала. Если кто-то из детей делал попытку приблизиться к ней, она начинала швыряться песком.

Алькина родственница работала в магазине «Детский мир», и у Альки были ведерки, лопатки, формочки разных цветов и размеров. Она деловито наполняла их влажным после весеннего дождика песком и никому не позволяла участвовать в процессе даже на правах ассистентов. Песочные формочки казались мне чудом из чудес, я не могла оторвать от них глаз и, стоя на безопасном расстоянии, наблюдала, как число Алькиной выпечки постепенно увеличилось до промышленных объемов.

Наконец, Алька выдохлась и оглянулась в поисках помощника. Недостатка в них у нее не было никогда, но в этот раз ей захотелось, чтобы помогала я. Распустив щеки по обе стороны комбинезона, Алька еще покопалась в песке, а потом позвала, обращаясь ко мне:

— Эй, ты, хочешь помочь?

Я осторожно приблизилась и потянулась к лопатке. Алька спросила:

— Тебя как звать?

— Васька.

— Ты мальчишка?

— Нет, я девочка.

Алька растянула щербатый рот в радостной улыбке.

Васька — это уменьшительное от Василисы. Имя мне придумали бабушка с дедом, преподаватели русской словесности. Дед заведовал кафедрой русского языка в нашем университете, а бабка была старшим преподавателем, «преподом», как звали ее студенты. Мама с папой почему-то им не возразили, и теперь я должна откликаться на мужское имя Вася. Я и откликаюсь.

В Алевтине Сумрай текла цыганская кровь. То ли бабка, то ли дед ее были цыганами, и бабушка страшно раздражалась, когда я приводила подругу к нам домой.

— Что у вас общего с этой оторвой? — недоумевала она всякий раз после ухода подружки.

Я молчала, не зная, как ответить на этот вопрос, чтобы не обидеть бабушку. Какая же Алька — оторва, если у нее есть песочные наборы? Позже я поняла, что мне покупали книжки, а ей — все остальное.

Когда нам исполнилось восемнадцать, мы с Алевтиной поехали в соседний город поступать в университет, на юридическое отделение. К экзаменам готовились вместе, попали в один поток и в одну группу. Пять лет пролетели, как один год, на последней практике Алька влюбилась.

Практику она проходила в районном отделении загса, и умудрилась влюбиться в чужого мужа, на тот момент новобрачного. С одного взгляда влюбиться. Я думала, так не бывает, но с Алькой именно так все и было.

Алевтина была девушкой с характером, цели и мечты у нее всегда сходились в одну точку. Все, что она задумывала, по определению должно было исполниться. Если она задумала получить мужчину, она так или иначе его получала. В случае с Валентином все оказалось сложней, но Алька и не думала отступиться. Чем сложней перед ней стояла задача, тем интересней ей было.

Невеста Валентина была богатой наследницей, поговаривали, что отец ее, Владимир Иванович Черных, занимался торговлей оружием. Бракосочетание, естественно, проходило в усадьбе, и так cлучилось, что именно Алька оказалась выездным работником загса, который проводил церемонию. Алькина начальница за день до бракосочетания попала в больницу с приступом желче-каменной болезни. Приступ сняли, но цвет лица у начальницы еще был не подходящим для церемонии. А Алькиному цвету лица всегда можно было позавидовать, на него не влияли бессонная ночь, болезнь или плохое настроение. В общем, Алевтина Сумрай выучила наизусть рвущий душу текст приветствия, придумала поздравления и рано утром отбыла в усадьбу, проследить за приготовлениями к церемонии.

Мне кажется, Амур ждал с натянутой тетивой задолго до того, как в усадьбе оружейного барона раздались первые аккорды марша Якоба Людвига Феликса Мендельсон-Бартольди. Алька подняла глаза на молодых, и тут же почувствовала укол между вторым и третьим ребром в левой стороне груди, куда, по всей видимости, и вонзилась стрела Амура.

Она быстро мобилизовалась и с блеском провела церемонию, на которой мужчина ее мечты законодательно закреплял отношения с другой женщиной.

Невеста была в инвалидном кресле, и Алька окончательно спятила. Моя подруга вбила себе в голову, что Валентин Решетников — благородный рыцарь, каких в жизни осталось штук пять, а один из пяти как раз и есть Решетников.

Алька была чернобровой, волоокой, пышногрудой красавицей с буйным характером.

Валентин — голубоглазым субтильным блондином. Подруга не сводила с жениха глаз, и когда Решетников обменялся с новобрачной кольцами, Алька поняла, что ее жизнь, так и начавшись, закончилась. Жених поцеловал руку своей молодой жене и передал ей фужер с шампанским.

С поздравлениями к молодым потянулись родители жениха и отец невесты. Матери у нее не было.

Алька своими огромными черными глазищами пристально наблюдала за чужим семейным торжеством, стараясь не пропустить ни одной детали.

Началась фотосессия. Сначала были сделаны фотографии молодых. Жених рядом с инвалидным креслом, позади него, на одном колене перед невестой. Потом фотографу пришла не очень удачная идея сделать фото, на котором бы жених держал невесту на руках. Валентин, подчинившись художественному замыслу, сгреб свою жену и поднял ее из кресла. Вышла заминка: поднимая молодую, Валентин наступил на фату и вместе с венком сдернул ее с головы невесты. Она охнула. Отец девушки нахмурился, но от выражений воздержался.

Отец новобрачной обращал на себя внимание и внушал страх. Лет ему было около пятидесяти. Могучий, как дуб в степи. Густые темные волосы с сильной проседью, как говорят в народе «перец с солью», высокий лоб, тяжелый взгляд глубоко посаженных глаз и складки у рта предупреждали о многом. Альку не предупредили ни о чем. Она полезла прямо в пасть этому зверю, не задумываясь о последствиях, лишь бы оказаться поближе к благородному рыцарю с голубыми глазами. Не думаю, что у нее на тот момент созрел какой-то план, скорее всего, действовала она интуитивно. Возможно, это была судьба без всякой маскировки.

Алька подошла к отцу невесты и сочувственно произнесла:

— Мальчишка, что с него взять. Эти молодые ничего не умеют, всему учить надо: как сесть, как встать, как любить.

Папаша уставился на девицу, обескураженный ее прямотой. Скорее всего, с ним уже давно так никто не разговаривал.

Окинув Альку взглядом, от которого обычной девушке захотелось бы застегнуть все пуговки на блузке и натянуть на колени подол юбки, он буркнул:

— Какой есть, другого не нашли.

Алька не была обычной девушкой, она была оторвой. Поэтому она выгнула спину так, что ее пышная грудь еще отчетливей обозначилась под светлой трикотажной блузкой, грациозно скинула изящную туфельку и, опершись одной рукой на папашу, вытряхнула из нее несуществующий камешек. Вернувшись в исходную позицию, она сняла руку с локтя мужчины и посмотрела ему прямо в глаза. Его взгляд остался непроницаемым. Алевтина Сумрай откинула со лба густую прядь смоляных волос и обнажила в улыбке ряд белых ровных зубов. Четко очерченные полные губы сомкнулись, отец невесты отвел глаза.

— Вы давно работаете в загсе? — спросил он, поддерживая светский разговор.

— Я на практике, — с готовностью объяснила Алька.

Больше им поговорить не удалось, потому что фотограф закончил снимать молодых и перешел к групповым кадрам гостей. Он расставлял присутствующих то так, то этак, тасовал их в соответствии с замыслом. Несмотря на обилие зелени и цветов в саду, замысел был убогим, а кадр получался не выстроенным. Фотограф стал красным и потным.

Алька подошла к нему и шепотом поинтересовалась:

— Альбертик, чего ты так паришься? Первый раз, что ли?

— Ты знаешь, что со мной сделают, если я запорю фотосессию?

— А что с тобой сделают?

— У нас не Чикаго, могут и в асфальт закатать.

— Да кому ты нужен?

— Знаешь, кто это?

— Кто?

— Крестный отец, вот кто.

— Твой? — удивилась Алевтина.

— Наш, дура, — выплюнул Альберт.

— Я не крещеная, — все еще не понимая, что имел в виду фотограф, поделилась Алька.

— Дура, — окончательно убедился Альберт и опять стал строить гостей какими-то унылыми рядами на ступеньках парадного входа.

Алевтина последний раз впилась взглядом в жениха, повернулась спиной к композиции «свадьба» и уехала домой.

С этого дня подругу точно подменили. Ни о чем больше говорить и думать она не могла, только о Валентине Решетникове. И она стала приставать к Альберту с вопросами о семье невесты.

История оказалась драматичной.

…В то время, когда мы с Алькой лепили в детсадовской песочнице пироги, отец невесты, бывший офицер Советской армии Владимир Иванович Черных открыл собственное дело. Это была фирма по изготовлению металлопластиковых окон. Немудреную технологическую линию купили у московского дилера Германского концерна, разместили на складах бывшего машиностроительного завода и потихоньку стали продавать окна сначала в городе, потом за его пределами. Город строился, перестраивался, реконструировался. Дело шло. Это тоже была песочница, только для взрослых. Черных потихоньку начал вкладывать деньги в строительство гостиниц.

Через несколько лет сменилась власть, начался передел рынка. На завод стала ломиться сначала братва, потом прокуратура, потом администрация, но Черных не собирался отдавать производство. Ему объявили войну.

Строительство жилого комплекса, где Черных получил неслыханно выгодный подряд на установку окон, остановили, под видом проверки бригаду рабочих посадили в воронок и отвезли в отделение полиции, где заставили писать объяснительные, как они докатились до такой жизни. Охранник ничего предпринять не смог, силы были не равны, песочницу разорили.

Пока Черных ехал выручать бригаду, в офисе появились судебные приставы. Офис опечатали, поставили у ворот охрану, ключи забрали. Печать предприятия и учредительные документы были у Владимира Ивановича с собой в портфеле, это и обострило ситуацию.

В отделении полиции ему объяснили, что рабочие не имеют права заниматься установкой окон, потому что работа на высоте требует специальной подготовки. Владимир Иванович стукнул по столу кулаком и заорал на все отделение, что это полный бред, что полиция решать такие вопросы не имеет права, что есть архитектурный и другие надзоры за строительством. Его закрыли в обезьяннике за нападение на работников полиции. Просидев ночь под замком, Черных кое-что понял.

С этого дня он сменил тактику.

Наняв трех московских юристов, Владимир Иванович поставил перед ними задачу отбить свое производство у местной власти. Черных не знал, от кого исходил заказ. Пока он это выяснял, юристы составили исковые заявления в районную, городскую, краевую и генеральную прокуратуру. Жалоба от предпринимателя Черных поступила губернатору и представителю президента.

Враги действовали иначе.

В разгар всех этих событий однажды вечером Черных не застал в квартире жену и дочь.

В соответствии с законами криминальной драмы, на его мобильный поступил звонок с предложением обменять семью на учредительные документы с печатью фирмы. Владимир Иванович, не раздумывая, согласился.

Черных видел пару раз, как происходят подобные обмены в кино, но что нужно делать и как вести себя лично ему, в этой конкретной ситуации, чтобы спасти жену и дочь, он не имел представления. Походив из угла в угол по пустой и непривычно тихой квартире, он решил посоветоваться с подполковником полиции Иваном Николаевичем Зориным, у которого на контроле было дело предпринимателя Черных. В тот момент Владимир Иванович не думал ни о чем, кроме своих девчонок.

Подполковник посоветовал Черных ехать с документами на место встречи.

Место было выбрано с точным расчетом, это был узкий переулок в тихом месте.

В окне машины мелькнуло испуганное детское личико, Владимир Иванович отвлекся, пытаясь рассмотреть за тонированными стеклами жену с дочерью.

В этот момент из переулка с ревом выскочил мотоцикл, и портфель из рук Владимира Ивановича оказался у мотоциклиста. Машина развернулась и уехала, а Черных остался стоять в глухом переулке без семьи и без документов.

Однако преступники ошиблись в расчетах.

Процесс, начатый Владимиром Ивановичем, остановить было уже невозможно. Ключи от офиса у приставов забрали, опись имущества передали в администрацию представителя президента. Те, кто выманил у Черных документы и печать, попали в сложное положение. Продать производство в другие руки в то время, как ключи от офиса со всей бухгалтерской документацией находятся у представителя президента было нереально.

Интерес к фирме, вокруг которой поднялось столько шума, у рейдеров пропал. Получилось ни себе, ни людям.

Преступники опять вышли на связь. Теперь они требовали денег. Владимир Иванович догадался, что заказчик сменился. Скорее всего, бандиты уже действовали на свой страх и риск.

К следующей встрече Владимир Иванович готовился, вспомнив свой боевой опыт. Времени было мало, но кое-что Черных успел.

Обмен должен был состояться на окраине, возле кладбища. Владимир Иванович съездил с воинскую часть на другом конце города и купил у знакомого прапорщика два взрывпакета, пластид и дымовую шашку. Дома он соорудил взрывное устройство, как учили на спецкурсах, и поехал на встречу.

Он прибыл на место обмена на четыре часа раньше времени. Ехал объездной дорогой, со стороны села. Спрятал машину в кустах, вооружившись биноклем, полез на старый сучковатый дуб, с которого все время боялся сорваться. Не обнаружив никаких подозрительных машин и людей, Черных обошел кладбищенскую ограду, заглянул в часовню, перекрестился на икону Спасителя, и вернулся к центральным воротам кладбища.

Уже стемнело, когда по неосвещенной дороге с выключенными фарами к кладбищу подъехал джип. Владимир Иванович отделился от кирпичного кладбищенского забора и стал ждать.

Из машины вышли трое, по виду военные. Они сошлись.

— Привез, что просили?

На короткий вопрос Черных коротко ответил:

— Привез.

— Где деньги?

— Где моя семья?

— Семья в следующей машине, они сейчас будут, с минуты на минуту. Покажи деньги.

— После того, как увижу семью.

Повисла тишина. Мужчины закурили, не выказывая агрессии. Черных не курил, боясь показать, как дрожат руки, ждал.

С кладбища тянуло сыростью и ароматом цветущей сирени. Он вдруг отчетливо вспомнил, как стоял под окнами роддома с необъятным белым букетом и махал свободной рукой жене. Дочке Юльке через неделю должно исполниться пять. Должно, обязано. От мысли о дочери зашлись все зубы, отдавая болью в ушах.

К боли можно привыкнуть, к тишине в квартире — нет.

Через пару минут Черных ясно понял, что никакого обмена не будет. Он достал пачку сигарет, вытряхнул из нее одну, обхватил губами фильтр и попросил огонька. Склонившись над зажигалкой, Черных сделал едва уловимое движение и выхватил у того, кто держал зажигалку, из-за ремня пистолет. Обняв парня за шею, он едва успел сделать шаг назад, как ночь осветилась вспышками, раздались выстрелы, запахло порохом, а парень, которым прикрывался Черных, обмяк и повис у него на руке.

Все остальное произошло мгновенно. В машине, на которой приехали похитители, за рулем оставался водитель. Пытаясь уехать с места перестрелки, он попал колесом в колдобину и потерял драгоценное время. Черных, не целясь, выстрелил. Джип медленно проехал еще метров пять, уперся бампером в дерево и встал между противниками. Арсенал Владимира Ивановича остался неиспользованным.

Черных проверил и убедился, что с места встречи никто не ушел. В темноте послышался стон, Владимир Иванович нашел раненого, присев над ним, определил, что пробито легкое.

— В больницу, — прошептал тот.

— Где моя семья?

Это был жестокий, но единственный способ найти и вытащить жену с дочерью, но Черных в тот момент был сам себе противен.

— Спорткомплекс, — шепотом ответил парень.

Говорить ему было все трудней, силы уходили, а Черных никак не мог понять, где прячут его девочек.

У парня пошла горлом кровь, он вытянулся и затих. Обыскав убитых, Черных нашел телефонные трубки и рассовал их по карманам. Потом вернулся к машине, снял взрывное устройство, забрал портфель и арсенал.

Владимир Иванович вытащил тело водителя из джипа, уложил его рядом с остальными, сел в машину и стал просматривать мобильники погибших.

После тщательного изучения набранных номеров и принятых вызовов в каждой трубке, он увидел один номер, который показался ему знакомым. Решив проверить мелькнувшую догадку, Черных нажал повтор. Ответил подполковник Зорин:

— Говори, — велел он.

Черных молчал.

Зорин дал отбой. Не прошло минуты, как чужая трубка в руках Черных заиграла, как умела, Моцарта. Теперь звонил Зорин.

Черных нажал кнопку приема, и, задерживая дыхание, хрипло проговорил:

— Я ранен, мы возвращаемся, все в порядке, деньги у нас.

— Я на месте, — ответил Зорин.

Черных отчетливо услышал металлический звук, похожий на звук спортивных снарядов.

Опять подумал: «Где это может быть? Где?»

Стал вспоминать, сколько спортивных комплексов существует в городе. Самый популярный — клуб «777». Потом «Олимпиец». Есть еще один, с бассейном и разными спа-примочками, название которого он не помнил. Вряд ли Зорин ходит хоть в один из них. Скорее всего, это ведомственный спортзал. Где он может находиться? И сколько времени остается у офицера запаса, чтобы спасти семью, если она еще у него есть?

«Думай, думай», — отдавал он себе команду, но после двух бессонных ночей мозг слушался плохо, соображал медленно. Наконец, Черных вспомнил, у кого можно спросить, где тренируется командный состав УВД.

Набрал номер, даже не взглянув на часы. Услышав сонный голос в трубке, Владимир Иванович извинился перед приятелем и спросил, где находится спорткомплекс.

— Ты на ночь глядя хочешь бицепсы подкачать? — спросонья пошутил приятель, но адрес назвал.

Черных, не прощаясь, дал отбой и завел машину.

Оставив джип за квартал от места, где находился спортзал, Черных обежал здание и обследовал его по периметру. Дверей было несколько, два окна светились на первом и одно на втором этаже.

Все двери были заперты, и Черных стал присматриваться к окнам. В это самое время из здания вышли двое мужчин, один из них был Зорин.

Подполковник уже сел в машину, когда Владимир Иванович легко подбежал к дверце и дернул ее на себя. В первую минуту Зорин не узнал его. Узнав, попытался открыть кейс, где лежало табельное оружие. Владимир Иванович не дал ему шанса, ударив кулаком в висок. Зорин отключился.

Очнулся подполковник в незнакомом месте. Была ночь, свет от уличного фонаря освещал комнату и какую-то немудреную мебель в ней. Подполковник попытался подняться, но потерпел неудачу. Ноги и руки у него были связаны.

Голос из угла комнаты задал вопрос:

— Где моя семья?

— А, это ты, — совсем не удивился Зорин. — Догадался?

— Повторяю вопрос: где моя семья?

— Там, откуда ты меня забрал, в спорткомплексе.

Они заключили хрупкое перемирие, и Зорин рассказал все, что знал о деле Черных.

Все ниточки заказного наезда на фирму Владимира Ивановича вели в мэрию. Мэр, у которого заканчивался второй срок избрания, присматривал себе свечной заводик, и в качестве альтернативы согласен был на фирму Черных.

Думал Владимир Иванович всегда быстро, принимал решения стремительно, а действовал молниеносно. Так было во время службы, так было в личной жизни и в бизнесе. Глядя сквозь темноту на Зорина, он понял, что нужно делать.

— Будешь сидеть здесь, пока я не освобожу своих девчонок.

Черных поднялся и вышел из комнаты. Хлопнула дверь, Зорин остался один.

Когда Владимир Иванович вернулся к спорткомплексу, ни одно окно уже не светилось. Он знал, что охранник в здании один, что у него есть рация и выход на охрану МВД. Обойдя спорткомплекс еще раз, Черных нашел распределительный щит, вскрыл его и отключил свет и связь в здании. Выбрав дверь с наветренной стороны, он сложил под ней небольшой костер, бросил в него запасное колесо от джипа, полил все бензином и поджег. Огонь весело вспыхнул и радостно лизнул резину.

Черный дым с копотью потянуло, как и предполагал Черных, во все окна и двери спорткомплекса. Как только охранник, встревоженный удушающей гарью, выглянул, Черных оглушил его и втащил в помещение. Быстро связал парня, закрыл дверь на засов и побежал искать дверь, за которой сидели его девочки. Нашел, прилепил пластид, установил взрывное устройство и подорвал преграду.

Дверь была сейфовой, на ее внутренней стороне был установлен магнитный взрыватель, о котором Зорин не предупредил: либо не знал, либо не захотел говорить. Черных не смог предотвратить неизбежное, устройство сработало, замигал датчик, отсчитывая секунды. Взрыв был направленного действия, у девочек не было ни малейшего шанса. За какую-нибудь долю секунды до взрыва мать успела накрыть собой дочь, и Юля выжила.

Следующие сутки Черных сражался за спасение дочери и только через сутки вспомнил о подполковнике Зорине. Когда вернулся к нему, тот лежал на полу в собственных испражнениях и не подавал признаков жизни. Черных брезгливо подошел к подполковнику, развязал его и понял, что Зорин без сознания.

Следующие сутки он ездил из одной больницы в другую, по очереди справляясь о здоровье дочери и парализованного Зорина. Когда подполковник пришел в себя и смог говорить, он сказал Владимиру Ивановичу, где искать печать и учредительные документы фирмы.

Вернув себе фирму, Черных точно знал, что патриот в нем умер вместе с женой. Сразу после ее похорон, Владимир Иванович свернул свой честный бизнес, купил билет на самолет в город-герой Одесса и встретился со своими однополчанами. Через несколько дней Владимир Иванович был собственником партии боеприпасов и ехал за товаром в Белоруссию, а еще через какое-то время занялся торговлей оружием, оставшимся на складах бывшего СССР и в странах Варшавского договора.

Так сложилось.

За эти годы мэр попал в аварию, его замы, хоть как-то мелькнувшие в истории Черных, сгинули: кто угорел в баньке, кто выпал с балкона.

После гибели жены Черных не женился, серьезных отношений ни с кем не заводил, собственно, женщин в его окружении больше не было, кроме дочери, но и ее он отправил в Швейцарию, где она сначала лечилась, потом училась, потом осталась жить, поэтому в Лозанну Владимир Иванович наезжал чаще, чем в родной город.

Год назад дочь навестила отчий дом и познакомилась с Валентином, который работал у Владимира Ивановича в охране. Как и полагается молодой неопытной барышне, Юля влюбилась.

…Дальше Альке было неинтересно. Она и так считала, что в рассказе о Черных было больше вымысла, чем правды. И сколько я ее не убеждала, что нет дыма без огня, она не соглашалась.

— Вась, ты посмотри, какие у него глаза, — показывая мне в сотый раз свадебное фото Валентина Решетникова, мечтательно говорила подруга.

— Глаза как глаза, ничем не хуже и не лучше многих других. Ты лучше посмотри, какие глаза у его тестя, жуть берет. Я бы на твоем месте крепко подумала, прежде чем соблазнять зятя.

Но думать, да еще крепко, Альке было не дано. Она жила эмоциями и импульсами. Импульс, как взрыв, тоже был направленного действия.

Для начала Алевтина стала искать места, где можно невзначай столкнуться с Юлей. Случай и тут ей помог.

Поруга столкнулась с женой Валентина в оздоровительном комплексе. Алька рассыпалась в комплиментах, спросила, как складывается у Юли семейная жизнь.

Потом Алька записалась на йогу, а Юля ездила на занятия лечебной гимнастикой и в бассейн. Юлия Решетникова была девушкой неразговорчивой, в силу своих физических недостатков. Похожа она была на отца, то есть, красотой не отличалась. Характер у нее, по всей видимости, тоже был отцовский, и поначалу Юля сдерживалась, не доверяла новой знакомой, но постепенно разговорилась. Если бы мне не были известны далеко идущие Алькины планы, я бы, пожалуй, даже приревновала ее к Юле.

Решетников часто встречал жену после занятий, пересекался, естественно, с Алькой в бассейне, и Алька возвращалась домой в таком состоянии, что мне приходилось ее отпаивать валерьянкой. Все эти танцы длились почти до конца сентября, и завершились полной Алькиной победой.

Мы с Алевтиной как раз ехали на зачет по гражданскому праву, когда на ее мобильном высветился незнакомый номер.

Алька, подняв бровь, показала мне дисплей и сказала:

— Спорим, это мне знакомый криминалист звонит? Обещал написать контрольную. Слушаю, — в трубку произнесла Алька и подпрыгнула, потом дернула меня за рукав, переместила очки с носа на макушку, поправила волосы, в общем, проделала массу ненужных движений. Я поняла, что дело серьезное, а поскольку за этот месяц ничего серьезнее Валентина Решетникова у Альки в голове не водилось, напряглась и стала слушать.

— Да, это я. Спасибо, что позвонили. А можно я с подругой приеду? Спасибо, будем.

Она положила трубку в сумку и посмотрела на меня как-то обреченно. Мне тогда показалось, что она испугалась.

Звонил референт Черных, чтобы пригласить Алевтину на юбилей шефа. Владимиру Ивановичу стукнуло пятьдесят. Алька значилась в числе Юлиных гостей.

На дворе заканчивался сентябрь, и я неожиданно подумала, что, значит, по гороскопу Владимир Иванович — Весы. Знак был хороший, с моей точки зрения, потому что подходил мне, а не Альке, которая была Овеном. Зная, что такие глупости мою подругу с толку не собьют, я все же спросила:

— И что ты будешь с ним делать, он же Весы?

— А мне не он нужен!

Я похолодела:

— Ты хочешь развести Валентина с Юлькой?

— Не сразу…

— Алевтина, — тщетно пыталась втолковать подруге я, — я понимаю, если бы Юля была здоровым человеком, но она инвалид! Она не соперница тебе.

— Не нагнетай, — отмахнулась подруга.

Взгляд у нее сделался рассеянный, отвечала на мои вопросы она как попало, по-моему, не слышала совсем. Когда мыслительный процесс у нее закончился, а длился он по Алькиным меркам вечность — минут пять, Алевтина Сумрай объявила, что она все уже спланировала, главное теперь — чтобы я ее не подвела.

— Аля, а при чем здесь я?

— А при том.

И Алька открыла мне стратегическую задачу: именно мне предстояло отвлечь на себя и обаять Черных. Тактический прием был старым как мир: наивная девочка, то есть я, должна попасть на глаза овдовевшему много лет назад оружейному барону. Он разглядит в ней, то есть во мне, что-то такое, от чего его душа моментально затоскует, и он поймет, что только со мной должен провести остаток своих лет, а лучше — дней.

Алька уже создала образ и даже подобрала мне мысленно наряд «а-ля Коко Шанель», женщина-мальчик. Ее не смущало, что Коко была жгучей брюнеткой, а я — бледной и светлой блондинкой, но это не главное.

Я еще могла согласиться с нарядом, но с ролью, которую мне предстояло сыграть, согласна не была, и пыталась сопротивляться, хотя сопротивляться Альке — все равно, что сопротивляться природному явлению.

— Вась, ты же видишь, я измучилась, я не сплю, не ем (все это была голая выдумка, Алька храпела в соседней комнате так, что мешала спать мне, и ела она с аппетитом, я сама видела), может, Валентин не стоит вовсе моих мук? Но это же нужно проверить, а? Что же мне теперь, всю жизнь по нему сохнуть? Ты хочешь, чтобы я в мумию превратилась?

Насчет сохнуть я бы тоже постеснялась. Где Алька, похожая на Ирину Отиеву в молодые годы, а где мумия. Долго нужно сохнуть. И я упиралась, сколько могла. Но тут Алевтина разревелась, что случалось за нашу с ней почти двадцатилетнюю дружбу только один раз, когда двое придурков отняли у нее велосипед и сделали на нем пару кругов вокруг дома. Алька орала, как резаная, из глаз ее сыпались крупные, как горох, злые слезы, так, что в конце истории придурки купили ей мороженое, лишь бы она заткнулась. Сейчас Аля плакала так жалостливо, что я сдалась.

— Ладно, рассказывай, что нужно делать.

— Да ничего! — вытерев пухлые щечки, оживилась подруга.

— Что, совсем ничего?

— Почти. Мы оденем тебя, как договорились, ты будешь скромной пай-девочкой, будешь сидеть одиноко в углу, а он, как хозяин вечера, заметит твою печаль и станет тебя развлекать.

— А если не заметит, а если не станет? — вредничала я. — Или, что еще хуже, кто-то другой заметит и станет? Тоже мне, нашлась Зигмунд Фрейд. Откуда ты вообще можешь знать, как он реагирует на одиноких скромных, всеми забытых девушек? Это полный бред, Аля, я тебя прошу, приди в себя.

Никакие доводы на Алевтину не действовали. Естественно, зачет по гражданскому праву она завалила.

До дня рождения Черных оставалось три дня. Эти дни я запомнила как самые ужасные из всех лет, проведенных бок о бок с Алевтиной Сумрай.

Алька таскала меня по бутикам и магазинам, подбирая наряды мне и себе. Я сбросила три кило, стерла пятки и порвала две пары колготок, а подходящих нарядов все не было. То размер был не тот, то цвет, то ткань, то цена, в общем, задуманное не осуществлялось, и я стала надеяться.

Надеялась я зря. Мало того, что мне пришлось тащиться на чужой праздник, так еще и в платье, купленном на Новый год. Оно было вполне приличным, в меру скромным, в меру стильным: бархат, шерсть и шифон. Нитка жемчуга, замшевые туфли под цвет платья — вот вам и вся Коко Шанель.

Алька, не жалея сил, готовилась к встрече с любимым, не забывая подлизываться ко мне.

Три оставшихся до юбилея дня она сама стояла у плиты, когда мы не носились по магазинам. Заваривала утром чай, потому что я не пью кофе, покупала мой любимый сыр к завтраку, на ужин готовила что-нибудь легкое, салаты все заправляла растительным маслом. Не знаю, как мне, а ей это пошло на пользу. Строгое платье нежного молочного цвета, которое она себе купила по случаю пятидесятилетия Черных, сидело на ней изумительно, подчеркивало и, в то же время, сглаживало округлости.

Чем ближе подходил день рождения Владимира Ивановича, тем больше я нервничала.

Представить себе, что нас ждет, если гениальный план Алевтины сработает, я не могла, хоть и старалась. Утешало одно: соблазнять мужчин я не умела. Не потому, что у меня не было опыта, хотя его действительно не было, но в основном потому что мне это занятие казалось не интересным и диким. Да и что значит, соблазнить мужчину? Затащить его в постель? Или в загс? То есть, главный вопрос, который меня при этом терзал: а смысл? Ни в загс, ни в постель с Черных я не хотела. Тогда зачем все это нужно? А если нужно, то почему так хлопотно?

С мужчиной вообще хлопот не оберешься. Если соблазнишь первый раз, то придется соблазнять его всю оставшуюся жизнь. А когда заниматься карьерой и детьми? Я была уверена, что если нет настоящей любви, то никакие ухищрения не помогут, соблазняй, ни соблазняй. Одной женщине приходится все время держать себя в форме, следить за лицом, руками, ногами, весом, а муж так и стреляет глазами по сторонам. А другая никаких усилий не прилагает, а любимый, как пуговица, всегда при ней.

Вся эта путаница у меня в голове и удерживала меня от многих соблазнов, в том числе и от мужчин. Мужчины тоже обходили меня стороной, видимо, я не умела держать свои мысли при себе. Зато у Алевтины в голове все было ясно и определенно, она видела перед собой цель и шла к ней.

Платье и туфли были куплены, украшения ждали своего часа, и Алька с утра перед юбилеем Черных отправилась в салон. Там ее мыли, скребли, гладили, обертывали в шоколад, массажировали, но вышла она из салона все такой же Алевтиной Сумрай, только с маникюром и педикюром, которого, кстати, никто не увидит, если только специально не показать. По всему было видно, что именно это она и собиралась сделать, то есть показать Валентину свой педикюр.

Меня все это время занимал один вопрос: как она это сделает, в смысле как Алька будет соблазнять Валентина на глазах у его супруги и ее грозного отца?

…Когда мы подъехали с Алькой к загородному дому, в котором Черных устраивал прием, мне показалось, что мы идем на эшафот. Вот сейчас мы пройдем сквозь строй стражников, потом поднимемся по лестнице на помост, толпа останется внизу, а впереди только плаха с палачом.

Палач был на месте. Плаху где-то маскировали до поры, до времени.

Сентябрь был солнечным, теплым. Участок, на котором находился дом, был огромным, с него открывался вид на речку. Черных стоял на высоком полукруглом крыльце усадьбы, широкоплечий, мощный, в светлом костюме, и встречал гостей. Волосы цвета «перец с солью», непроницаемый взгляд, ни намека на улыбку на загорелом лице.

Слева от него находился столик с фужерами и бокалами, официант тут же предлагал прибывшему напитки, тут же вручались букеты и подарки юбиляру, которые он откладывал направо, на другой столик.

Взглянув на Черных, я подняла к небу глаза и попыталась понять, как это Альке только пришло в голову, чтобы я его соблазнила. Он замораживал все живое вокруг себя в радиусе километра. Солнце пряталось, птицы замолкали, поднимался ветер. Как в «Слове о полку Игореве» перед битвой с татаро-монголами.

Алевтина произнесла какие-то слова, клюнула юбиляра в щеку, и тут же отошла, обшаривая взглядом толпу. Я, как парализованная, стояла столбом на ступеньках, глядя себе под ноги. Ноги не слушались.

Сзади напирали вновь прибывшие, а я не могла преодолеть несколько ступенек вверх. Владимир Иванович ждал. Мой страх его забавлял.

— Девушка, — позвал он меня.

— Здравствуйте, — пропищала я.

— Здравствуйте. Вы подруга Алевтины?

«Вежливый палач», — подумала я и кивнула головой, стараясь не смотреть в его сторону.

— Поднимайтесь, проходите, я пока сыт и закусывать гостями буду не скоро, — подбодрил меня хозяин дома.

Я дотянула до официанта, схватила фужер с шампанским, прошмыгнула в дом и забилась в угол под лестницей на второй этаж, в зарослях редких растений. Мне повезло, здесь было уютно, стояла кушетка в стиле «ампир», а через остекленный фасад дома открывался отличный вид на лужайку, заставленную накрытыми белоснежными скатертями столами. На лужайке сновали официанты, музыканты, осветители и пиротехники.

Мне нужна была пауза для осмысления увиденного. Прижавшись спиной к спинке кушетки, будто в ожидании атаки противника, я поискала глазами подругу. Она мелькала среди гостей, и я стала с любопытством следить за ее передвижениями. Видно было, как Алька прокладывает себе путь к жене Валентина, Юле.

Юлина коляска стояла как раз на пути к столикам, и гости, отходя от юбиляра, натыкались на инвалидное кресло. Мужчины прикладывались к ручке, женщины что-то щебетали, я не слышала, что, только видела, как они фальшиво улыбаются. Светский раут, черт бы его побрал.

Все происходящее вгоняло меня в тоску, мне даже не надо было прикидываться сиротой казанской, я себя ею ощущала. Очень хотелось исчезнуть с этого приема, оказаться дома, на диване под пледом и открыть учебник по криминалистике, чтобы приготовиться к семинару. Ну чем я могла быть полезной своей подруге в таком состоянии? Конечно, ничем! Фужер мой опустел, и когда мимо проплывал официант, я протянула руку и схватила следующий.

Шампанское не сделало меня смелее. Я по-прежнему торчала в зимнем саду под лестницей, начисто забыв об Алькиных планах и своем ответственном задании. Я даже ни разу не смогла себя заставить посмотреть в сторону Черных, какое уж там соблазнение!

Гости съехались, началась суета вокруг столиков. Я видела, как Алевтина крутила головой, наверное, искала Валентина и меня, но я точно знала, что из укрытия не выйду, а при первой возможности улизну домой. Валентина я тоже не видела.

Подруга, похоже, смирилась с моим предательством, заняла место рядом с какой-то парой во всем синем. Алевтина в своем белом и эти двое в синем напоминали мне капитана и двух юнг на палубе лайнера.

Гости рассаживались, суета на некоторое время стихла.

Из зарослей было отлично видно, как к Владимиру Ивановичу подошел кто-то из охранников и что-то зашептал ему на ухо. Черных кивнул, сдвинув брови, потом он увидел кого-то, изобразил подобие улыбки и помахал рукой.

По дорожке между столами к юбиляру направлялся чуть припозднившийся гость, привлекательный мужчина лет тридцати пяти, в черном костюме, среднего роста, крепкий, коротко стриженый. Он пожал Черных руку и сел рядом с Алевтиной. Из своего угла под лестницей я видела, как гость уставился на Альку, и порадовалась: похоже, подруге сегодня будет не до меня и даже не до мужчины ее мечты.

Алька передернула плечами и отвернулась от своего соседа, как бы давая мне знать, что напрасно я на это рассчитываю.

Тут Черных взял в руки микрофон и произнес перед гостями речь.

Смысл ее сводился к тому, что он ничего бы в этой жизни не добился, если бы не друзья, дочь, и те, кто любит его и верит в него. Хотела бы я посмотреть на этих людей.

Примерно через полчаса я поднялась со своего места и направилась в противоположную от парадного входа сторону. Чутье мне подсказывало, что в той стороне дома должен быть выход на задний двор, оттуда я рассчитывала добраться до ворот.

Я шла осторожно, стараясь не шуметь, избегая встреч с прислугой и домочадцами. Пересекла холл и попала в столовую. Ковры глушили мои шаги, и, радуясь тому, что иду в верном направлении, я оказалась на кухне. Тут до меня донесся стон. Я остановилась, прислушиваясь. Звук исходил из комнаты рядом со столовой. Стон повторился, я заспешила, оглядываясь, и натолкнулась на стул. Он сдвинулся по мраморному полу, издав отвратительный звук. Послышалась возня, шепот, потом в дверь просунулась светловолосая мужская голова. Когда голова повернулась в мою сторону, я узнала Валентина. Рубашка на нем была расстегнута, узел галстука распущен, волосы взлохмачены.

— Здравствуйте, — как механическая игрушка проговорила я.

— Привет, — ответил мне Решетников и вновь скрылся за дверью. Стоны продолжились, а я пулей промчалась мимо.

«Что Алька в нем нашла?» — думала я, стремительно покидая дом по мощеной дорожке. Дорожка сворачивала, и за кустами поздних кальквиций и жимолости я услышала голоса. Один голос я узнала сразу и почувствовала озноб. Владимир Иванович тихо переговаривался с охранником, но я услышала конец фразы:

— Как найдешь его, посадишь под замок и позовешь меня.

Охранник кинулся исполнять поручение, я еще немного постояла, не зная, как поступить. За кустами было тихо, и я рискнула двинуться дальше. Не успела я сделать двух шагов, как передо мной выросла огромная фигура хозяина дома. Я шарахнулась в сторону, каблук попал в шов между плитками, которыми был выложен двор, и нога подвернулась. Боль ударила в голову, охнув, я присела, уперлась рукой в землю, на глаза навернулись слезы. Я наклонилась, чтобы Черных не увидел моих слез, светленькие кудряшки, доставшиеся мне от мамы, закрыли лицо.

Черных подошел ко мне и заглянул под кудряшки:

— Болит? — его ладонь легла мне на щиколотку, накрыв полноги сразу, пальцы осторожно прощупали кость, и Владимир Иванович поставил диагноз:

— Цела, не переживай.

Он резко выпрямился, поднял меня и, перехватив под коленями, понес в дом, в комнату, из которой несколько минут назад слышались стоны.

Я в ужасе поняла, что Валентина сейчас кастрируют, и я буду в этом виновата. Алька тогда сначала убьет меня, потом себя. А ей еще надо пересдавать зачет по гражданскому праву. Как-то нехорошо умирать, не приведя дела в порядок.

— Спасибо, — выдавила я из себя, — уже не болит, вам надо к гостям идти, я сама, спасибо.

Черных внес меня на кухню и усадил на высокий стул у барной стойки.

— Неужели я такой страшный? — подкупающе мягко спросил меня хозяин дома.

Избегая его взгляда, я честно призналась:

— Очень.

— Что же это получается, я отпугиваю таких милых девушек, как ты? Это никуда не годится. Надо что-то делать.

— Владимир Иванович, — расхрабрилась я и посмотрела, наконец, в глаза хозяину дома, — вам сегодня пятьдесят стукнуло, не все ли вам равно, кого вы отпугиваете, а кого нет?

— Думаешь поздно?

И он, вместо того, чтобы уйти к гостям, взял меня за подбородок, повернул к себе и поцеловал. Поцелуй длился вечность. О ноге я забыла, как и обо всех других органах и чувствах. Хозяин дома оторвался от моих губ и насмешливо спросил:

— Поздно или все-таки нет?

Красная, как вареный краб, испытывая неловкость, я согласилась, что, пожалуй, еще не поздно.

— Невозможно удержаться, — сдерживая дыхание, признался Черных и опять надвинулся на меня с поцелуем.

Я отстранилась:

— А вы попробуйте.

— Зачем?

— Чтобы доставить мне удовольствие.

— Тебе это доставит удовольствие?

— Еще какое, — заверила я его.

Он засмеялся. Смех у этого страшного человека оказался приятным, мягким, улыбка ему очень шла, меняя лицо до неузнаваемости. Я, распахнув глаза, наблюдала за этими переменами. Он заметил удивление, с которым я на него смотрела, и замолчал. Улыбка сошла с лица, и оно опять стало неприятным и непроницаемым. Только глаза были как у больного волка. Владимир Иванович сознался:

— Давно я так не смеялся. Спасибо тебе, девочка. Как тебя звать? — вдруг вспомнил он.

— Вася.

Он уставился на меня, помолчал и опять рассмеялся.

— Как?

— Василиса, — с достоинством объяснила я.

— Ну, вот это другое дело, а то «Вася». Никогда так себя не называй, какая ты Вася, если ты настоящая Василиса. Кудри только не стриги, — попросил Черных и опять коснулся губами моих губ.

Проделал он это как-то очень осторожно, собственно, поцелуем прикосновение назвать было нельзя. «Хитрый», — отчетливо подумала я, и в следующий момент вдруг потянулась к нему губами. Он только этого и ждал. Не знаю, сколько бы все продолжалось, но нога у меня наливалась, дергала, посмотрев на нее, я сползла с барного стула:

— Владимир Иванович, мне надо домой, похоже, я загостилась.

— Давай, сначала покажем ногу доктору.

Черных пригласил врача, пришел какой-то тип с ближневосточной внешностью, помял ногу, заставил пошевелить пальцами, помазал чем-то, наложил тугую повязку и дал рекомендации.

После чего юбиляр помог мне подняться, проводил до ворот, усадил в свою машину, отдал распоряжение водителю, шепнул «спасибо» и помахал огромной ладонью мне вслед.

Я была так рада вырваться из усадьбы, что не сразу сообразила: а ведь Черных меня соблазнял. Не я его, как предписывала Алькина инструкция, а он меня.

Дома кое-как устроив ногу на диване, я задремала и проснулась от того, что Алька повернула ключ в замке.

Подруга была мрачной, с порога она накинулась на меня с упреками в том, что я все сделала не так, как она просила. Я обиделась, предъявила ей травмированную ногу и сказала, что пошла на крайние меры, выполняя ее задание, не пожалела даже парный орган.

Алька немного смягчилась и стала делиться впечатлениями.

Впечатлений было огромное множество, и Алька бессистемно вываливала их на меня:

— Я танцевала с Валентином! Представляешь, Вась, он опоздал, а юбиляр болтался где-то полвечера. Но не в этом дело. Они друг друга не выносят, это я поняла сразу, как только Валентин пришел. Все еще хуже, чем я думала, старый дурак за ним следит. У меня никаких условий не было. С одной стороны откуда-то взялся на мою голову главный партнер Черных, Игорь Морозов, весь вечер проходу не давал, прилип, как банный лист. С другой стороны Юлька. А какой салю-ю-т был! Представляешь, во время салюта я танцевала с Валентином. Чуть не умерла от счастья.

— И что, ты не разочаровалась?

— Шутишь? Он же душка, он же лапочка, он же… он мое все.

— А по-моему, он Дон Жуан, и Юля несчастна с ним.

— А с кем она будет счастливой, в ее-то положении? Где взять такого мужчину, который жил бы с инвалидом и считал это нормой? Валентин же не слепой, он же видит красивых энергичных женщин.

— Неужели ты еще не поняла, что он просто соблазнил Юлю ради денег ее папаши?

— Глупости, зачем ты на него наговариваешь?

— А зачем, по-твоему, он женился?

— Мало ли, пожалел, думал, что любит, теперь выяснил, что ошибся. Если еще не выяснил, то скоро выяснит.

— И ты собираешься ему в этом помочь, как я поняла.

— Конечно, если не я, то какая-то другая девчонка откроет ему глаза на мир.

— Уже, — не удержалась я.

— Что уже?

— Нашлась девчонка, которая открыла ему глаза. Я его сегодня застукала с какой-то девицей в спальне на первом этаже, они любовью занимались, а Черных его искал по всему дому. Я еле отвлекла Владимира Ивановича, — брякнула я и заткнулась.

Алька в это время снимала с себя колготки и застыла в неудобном положении, на одной ноге. Чтобы не потерять равновесие, она привалилась плечом к двери. Ее свежий педикюр, похоже, никто так и не увидел, кроме меня. Пропустив мимо ушей мое замечание о ее любимом мужчине, подруга обратила внимание совсем на другое:

— Ну-ка, ну-ка, — прыгая на одной ноге, сосредоточилась Алевтина, — расскажи, что там у тебя с этим старым вороном?

Пришлось собрать волю в кулак:

— У меня с Владимиром Ивановичем? Да ничего! Он вообще меня бы не заметил, если б я не шарахнулась от этой проклятой спальни и не вывихнула ногу. Ему пришлось проявлять заботу и приглашать ко мне доктора. Вот и все. Я тебя, если помнишь, предупреждала, — тут же стала оправдываться я.

–Не-е-т, я считаю, это полный успех, если он вызвал врача и сам при тебе находился, — как-то вывернула все наизнанку подруга.

— Ну, почему ты не живешь в реальном мире, почему в своих фантазиях?-неизвестно зачем спросила я. — Аля, очнись, Валентин — чужой муж, Черных — торговец оружием. Зачем они нам нужны? Кроме неприятностей ничего не получится, вот увидишь.

— Я знаю, что ты не умеешь мечтать, не мешай хотя бы другим.

Подруга удалилась в свою комнату, влезла в халат и прошла на кухню.

— Ты есть хочешь? — крикнула она оттуда.

— Конечно, у меня во рту маковая росинка побывала, — имея в виду два фужера шампанского, ответила я.

Алька кормила меня то ли поздним ужином, то ли ранним завтраком, а сама сидела, пригорюнившись. Видимо, все-таки ее мозг усваивал информацию о безнравственном поведении Валентина.

Фото любимого висело у нее над кроватью, не давая ей возможности его забыть. Я несколько раз порывалась истребить эту рожу, но Алька не позволяла мне до конца осуществить задуманное. Один раз я все-таки изловчилась оторвать угол от парадного портрета, и теперь Алька любовалась ущербным Валентином. Я не знала, как ее вразумить.

— А что Игорь Морозов? Один был, без жены?

— Он разведен.

— И что, он тебе совсем не понравился? Может, встретились бы, куда-нибудь сходили, поближе познакомились, глядишь, и вышло что-нибудь приличное?

— Фу, какая тоска, — скривилась Алька и очень похоже меня передразнила: — «Сходили бы куда-нибудь». Страсть должна захватить врасплох, нахлынуть, скрутить, а ты……

— Не понимаю, почему тебя тянет к проходимцам? — опять начала я, но Алька поднялась, схватила подушку с дивана и стукнула меня ею по голове.

— Какая ты, Василиса, зануда. Ты сведешь с ума любого, кто отважится на тебе жениться.

— Никто и не отважится, — успокоила я подругу.

— Вот поэтому не учи меня жить.

…Как потом выяснилось, в то время, как я воспитывала Альку, в своем загородном доме Владимир Иванович воспитывал зятя. Юбилейный вечер закончился семейным скандалом.

Ненасытный Валентин опять тискал в одной из многочисленных комнат какую-то девицу, охрана донесла тестю, и тот вломился в самый неподходящий момент, когда Валентин уже плохо соображал. Юлю на это время предусмотрительно заперли в ее же спальне.

Полуживую от страха девку тут же вышвырнули за ворота усадьбы.

«Альфонс» — это самое ласковое слово, которое услышал Валентин в тот вечер. Черных раздувал ноздри, сжимал кулаки и был страшен. Только такой идиот, как Валентин Решетников мог допустить мысль, что ему это приключение сойдет с рук. Я подозревала, он не держал в руках настольную книгу начинающих мафиози — «Крестный отец».

Застукав зятя, Черных не удержался, заехал Валентину в челюсть и предупредил, что тот в последний раз так легко отделался. Юля стучала в дверь, плакала, умоляла отца не трогать мужа, а потом пригрозила покончить с собой, если с ним что-то случится. Только это и остановило отца. Напомнив зятю, что брачный контракт составлен таким образом, что он остается голым и босым после развода, Черных не отказал себе в удовольствии и дал родственнику еще раз по шее.

Ближе к утру в усадьбе, наконец, все стихло.

Ночью усадьба выглядела особенно романтично. В цветниках прятались фонарики, через остекленный фасад дома свет ложился на белые гранитные ступеньки, которые переходили в засыпанные гравием дорожки. Дом казался настоящей гаванью тихого семейного счастья.

Владимир Иванович налил себе коньяка, сел под лестницей на кушетку в стиле «ампир», глотнул из фужера и принял решение, как всегда молниеносно: зятя надо менять.

Найс улегся в ногах у хозяина и удовлетворенно вздохнул, как бы сказав: «наконец-то ты со мной». Владимир Иванович потрепал собаку и задумался.

Что-то трогательное и нежное неожиданно всплыло в памяти, какое-то пленительное видение, хрупкое, волнующее, пахнущее хвоей, неуловимое, как улыбка йоркширского кота. «Василиса», — удивился он и, конечно, не поверил сам себе. Потом смутно почувствовал забытое томление по какой-то одной, только своей женщине, и опять не поверил.

Неслышно появился Виктор, начальник службы безопасности, заглянул под лестницу и так же неслышно исчез, найдя босса в непривычном месте, в непривычное время и в непривычном настроении.

Владимир Иванович вспомнил жену, Ольгу, первый и единственный роман всей своей полувековой жизни. Как-то все у них было легко, незатейливо, просто, быстро и по-настоящему.

…Младший лейтенант Черных получил тогда первую боевую награду и отпуск.

Была осень, о своем приезде он родителям не сообщил, поэтому его никто не встретил. Со станции Володя добирался попутками, и как только открыл калитку, сразу понял, что дому нужен ремонт.

Почти весь отпуск он ставил новый забор, латал кровлю, спиливал лишние ветки на деревьях в саду, потом менял полы в комнатах, утеплял подпол и еще что-то делал, уже не вспомнить. Мать только качала головой и крестилась на икону Георгия Победоносца.

Вставал по привычке рано, день заканчивал пробежкой к речке и обратно. Вот так вечером на речке он и вспугнул свою будущую жену, Ольгу. Ей было шестнадцать. Она уронила с мостика ключи, сидела на берегу, ревела и боялась возвращаться домой.

Чтобы успокоить девушку, Черных пообещал, что утром найдет ключи и вызвался ее провожать.

Утром, бросив все дела, пришел, как обещал, к речке, обшарил дно под мостом в том месте, где обронила ключи Ольга. Вода уже была холодной, речка мелкой, илистой, мутной и местами вонючей. Пошарив минут двадцать, Володя понял, что теряет время и авторитет Советской армии. Ключей не было. Ольга вновь принялась плакать, и младший лейтенант Черных смотрел на нее виновато.

Они брели по деревне в полном молчании, и само собой, Володя пригласил девушку в кино. Целый день он вспоминал зареванные глаза, покрасневший носик и слезу, дрожавшую на подбородке.

Вечером у него поднялась температура, и он почти не понимал, что происходит на экране. А когда фильм закончился, лейтенант Советской армии потерял сознание прямо в фойе кинотеатра.

Над ним хлопотали, вызвали скорую, и он самым позорнейшим образом десять дней провалялся в больнице. Ольга навещала его, приносила компоты собственного приготовления, которые были ужасно сладкими, и все время спрашивала, чего бы ему хотелось поесть.

Через десять дней Володя понял, что женится на ней. В следующий свой приезд он пошел свататься, а через год сыграли свадьбу. Младший лейтенант увез с собой молодую жену, и пять лет она «служила» с ним, пока не родилась Юлька.

Все было правильно, рационально, разумно и…обыденно. Праздника не было, одни только будни.

Сейчас, под лестницей из стекла и никеля, среди фикусов и пальм, на какой-то вычурной кушетке его, уже седого, вдруг пронзило острое желание любви. Чтобы она стала наградой, песней, пусть и лебединой.

Черных налил себе еще конька, но пить передумал.

«Давно уж сердце никуда не просится, но почему-то продолжает биться», — вдруг вспомнил какую-то бардовскую муть.

Прошлое осталось в прошлом, хотя он все помнил и не собирался забывать. Но, может, сердце бьется не зря? Может, он что-то вымолил у судьбы, только нужно поверить в это?

Так Владимир Иванович сидел еще долго, рассматривая вишневые, в прожилках, листья заморских растений.

«Зачем? — наконец, спросил он себя, — права девочка Василиса, поздно уже менять себя, пусть все остается, как есть».

Черных опять погладил Найса, пес лизнул ему руку и не сдвинулся с места, приглашая хозяина еще отдохнуть.

— Пошли спать, Найс, — позвал собаку Владимир Иванович и поднялся с кушетки.

Укладываясь в постель, опять вспомнил запах и вкус этой маленькой пугливой птицы по имени Вася. С тем и заснул.

…Утром уже не вспомнил ни о своей тоске по любви, ни о пугливой птице Василисе.

Праздник закончился, Владимира Ивановича ждали дела.

Весь последний год он сворачивал бизнес. Российские компании Черных подготовил к ликвидации, а их число перевалило за двадцать еще семь лет назад. В зарубежных компаниях он вышел из состава учредителей. Не все получалось, как он хотел, но с потерями Владимир Иванович мириться не умел.

Главным финансистом в его бизнесе был Морозов, с которым Черных связывали самые прочные отношения: у обоих друг на друга был собран компромат, которым интересовалось Управление по борьбе с экономическими преступлениями и ФСБ. В любое время можно было хорошо поторговаться и сдать этим структурам сообщника. От решительных действий обоих удерживало чувство самосохранения: если один сдаст другого, то сам живым не уйдет, расправятся либо свои, либо чужие. У компрометирующих документов была совсем другая задача, это было «насильственное понуждение к миру».

Сейчас Черных хотел больше всего на свете отойти от дел, зажить тихой, спокойной жизнью с рыбалкой, охотой, баней и сеттером по кличке Найс. Можно было осесть в любой точке планеты, но Черных был потомственным казаком и его, как магнитом, тянуло на историческую родину, «к отеческим гробам». Да и Олина могилка не отпускала.

За эти долгие пятнадцать лет злость на систему притупилась, желание мстить перестало быть маниакальным. Черных уже не часто вспоминал разочарование и бешенство, которые толкнули его тогда перейти черту. Все забывается, и боль с обидой тоже. Девочка Вася напомнила ему, что жизнь проходит, точнее, вот-вот пройдет.

Счета в европейских банках уже давно позволяли Владимиру Ивановичу курить бамбук, но партнеры не отпускали. Жадность тех, с кем он работал, поражала даже его, и не давала выйти из бизнеса цивилизованно. Первым, самым незначительным препятствием оказался зять Валентин.

Он перешел на сторону Морозова, быстро сообразив, что это выгодней, чем верность семье и дому. Финансист хорошо платил за информацию. Преемника у Черных не было, весь бизнес — это и был, собственно, сам Владимир Иванович. Он мог обойтись без своих партнеров, замов и помощников, они без него — нет.

Владимир Иванович прекрасно понимал, что отступление, как и нападение, нужно хорошо подготовить. Кроме того, он чувствовал настороженность Морозова.

Пора было сделать ход.

Когда «лексус» Игоря Морозова въехал в ворота усадьбы, Черных поймал то состояние покоя и уверенности, которое помогало ему все эти годы заниматься полукриминальным бизнесом. Интуиция подсказывала Владимиру Ивановичу, что Морозов будет требовать серьезных отступных. Хорошо, что знал он не так много. Никто никогда, включая Морозова, не присутствовал на деловых встречах Черных и не имел полного представления о масштабах дела. Последняя сделка, которая проходила через Украину, принесла Черных полмиллиарда долларов.

Правда, никакой эйфории Владимир Иванович не испытывал, как раз наоборот. Как ни парадоксально, именно эта сделка навела его на мысль о зря прожитых годах. «Всех в сад», — сказал он тогда себе.

Черных стоял в кабинете и сквозь жалюзи смотрел, как Игорь вышел из машины, оглядел кусты цветущих анемон, постоял, щурясь на осеннее солнце, и легко взбежал по ступенькам.

Утром Черных получил факс, в котором сообщалось, что его китайский партнер в Швейцарии арестован, а счета его компании заморожены.

Настроение было отличным, росла уверенность, что он сможет с Морозовым договориться.

…Через неделю после юбилея Черных Алевтина возобновила занятия йогой и походы в бассейн. С первого же занятия она вернулась крайне возбужденная. В такое состояние ее привела встреча с Юлей. Смахивая злые слезы с круглых тугих щек, прямо как в детстве, Алька выплевывала злобные слова в адрес Юлиного отца:

— Ублюдок, урод, дерьмо. Как он мог на него руку поднять?

Алька была вне себя от злости на Владимира Ивановича, и почти при смерти от жалости к Решетникову. На вопрос, за что она его жалеет, подруга уверенно ответила:

— Он живет в ненормальных условиях, бедненький.

На воображение я никогда не жаловалась, и сейчас представила все вживую: запертая в спальне Юля, полуголая девица, которую отрывают от Решетникова, и Черных, похожий на Зевса-громовержца.

— Аля, он взрослый мужчина, он знал, на что шел, денег сильно хотелось, вот и получил.

Но Алька свою ненависть направила на Черных, душителя свобод и прав человека:

— Садист, как таких земля носит? Он же получает удовольствие от ситуации! Ты его видела?

— Не только видела, но и разговаривала с ним, и по твоей, между прочим, просьбе.

— Ужас, бедный Валентин.

И все. И я опять натыкалась на полное непонимание. Алька металась по комнате и причитала:

— Ему медаль за отвагу надо вручить за то, что он с ней живет!

— Да кто его заставляет? Ты хоть понимаешь, что он может в любой момент забрать свои трусы с тапками и уйти. Только вряд ли он хочет оставаться в трусах и тапках.

— Она его не отпускает, говорит, что повесится, если он уйдет.

— Если человек говорит о своих суицидных планах вслух, вряд ли дойдет до исполнения. Психологию читай. Но вообще-то мне кажется, задумай она это всерьез, у нее возникли бы трудности, ты так не думаешь? Хотя, ты права, драться — нехорошо.

Я была уверена, что кроме злобы и корысти в душе Валентина никаких растений не произрастает. Ну, на самом деле, не рассчитывал же Владимир Иванович на его раскаяние, если не совсем дурак. А что дураком он не был, это я знала точно. Дурак не создаст бизнес такого масштаба. «Зря он не сдержался», — с сожалением подумала я, поняв вдруг, что мне не безразлично все, что касается Черных. Это стало для меня открытием.

…Валентин Решетников не работал бы на Черных, если б не прошел проверку и не показал себя профессионалом. Он был отличным телохранителем, поэтому Владимир Иванович поручил ему самое дорогое — дочь.

Когда Юля приехала из Лозанны, Валентин отнесся к своим обязанностям слишком добросовестно, так, что поначалу даже немного напугал девушку. Теперь никто, включая отца, не имел прав на нее. Странным было даже не это, а то, что Юля действительно нравилась Решетникову. Нравилась болезненная бледность ее худенького лица, маленькие кисти рук, ее привычка к одиночеству, образованность и знание языков.

Через полгода, когда Юля отказалась ехать на очередную операцию на позвоночнике, Черных пригласил Валентина на разговор. Заперев дверь кабинета, он посмотрел парню в глаза, прямо предложил ему дочь и содержание, объяснив, что Юля любит его и не хочет уезжать без Решетникова, а отпустить его с ней в Лозанну в качестве секьюрити отец не может. Решетников не раздумывая согласился.

После свадьбы все изменилось. Валентин какое-то время, прямо как Алька, думал о себе как о благородном рыцаре, но Юля все время ставила его на место.

Скорее всего, она или знала, или догадалась о сделке между мужем и отцом, иначе ее деспотизм не имел объяснения.

После ссоры с тестем Решетников не струсил, не забился в угол и не выбросил из головы всех женщин, кроме жены, не затаился, как можно было бы ожидать от любого мужика. Выплюнув из кровавого рта зуб, Валентин озлобился. Теперь он пользовался любой возможностью получить удовольствие на стороне. Черных его явно недооценил.

Сопровождая Юлю, Решетников регулярно и охотно встречался с Алевтиной в оздоровительном комплексе.

Алькины пламенные взгляды, конечно, не остались незамеченными. Она очень старалась.

От подруги исходило такое мощное женское начало, мертвый бы возбудился, а уж Решетников был живее многих.

Во время одного такого посещения бассейна, Валентин прошел в дамскую комнату отдыха. Дверь была открыта, в душевой кабинке шумела вода. В просвете между полом и дверью виднелись две стройные крепкие ножки с изящными щиколотками. Валентин потянул на себя дверку и в образовавшуюся щель увидел женщину, от которой не смог отвести глаз. Подруга почувствовала, как у нее занемела шея, потом спина. Она медленно обернулась на взгляд. Как под гипнозом, не издав ни звука, закрыла кран и подняла руки, распуская волосы. Они тяжелой волной упали на ее мокрую спину, плечи и грудь в каплях воды. Оглушенный и ослепленный Алькиной красотой, Решетников забыл, что можно получить удовольствие сейчас, сразу и все. Он не вошел к Альке, а как раз наоборот, сбежал от нее, захлопнув дверь душевой.

Алька, решив, что ею пренебрегли, присела в углу кабинки и затряслась от рыданий.

После этого случая она заявила мне, что с любовью покончено раз и навсегда. Стойкости у Альки хватило ровно на неделю, через неделю она опять поехала в бассейн, правда, позже обычного.

Когда она вышла из оздоровительного комплекса, было уже совсем темно, машины со стоянки вокруг здания почти все разъехались. Алька, не оглядываясь по сторонам, направилась к центральному въезду на территорию комплекса, рядом с которым находилась остановка маршруток.

Сзади кто-то сигналил, Алька не обращала внимания, голова ее была до отказа заполнена своей несчастной любовью.

Спортивная «ауди» красного цвета обогнала подругу и с визгом затормозила. Из нее вышел Решетников. Он выбросил сигарету и открыл дверь, жестом приглашая Альку сесть.

Подруга, не чувствуя земного притяжения, впорхнула на сиденье рядом с водителем.

Решетников опять закурил и в полном молчании повернул ключ зажигания. Так, не произнеся ни слова, они доехали до какой-то пятиэтажки за городом.

— Здесь я когда-то жил, — ввел Альку в курс дела Валентин.

Дальше им слова вовсе не понадобились. Их желания совпали, риск сделал связь пикантной, а влечение прямо каким-то сумасшедшим.

Когда Алька вернулась домой, я поняла все с одного взгляда.

— И что теперь? — спросила я ее.

— Не спрашивай, откуда мне знать, что будет дальше? Может, нас сожгут, может, утопят. Какая разница? Я готова умереть за свою любовь.

…Алька порхала по квартире, все время мурлыкала под нос какие-то никем не написанные мотивчики. Разговаривать с ней было невозможно, все ее интересы сузились до одного метра семидесяти сантиметров с голубыми глазами и светленьким чубчиком. А если я ее усаживала за учебники, она смотрела в них бессмысленным взглядом, не видя букв. Будто совсем читать не умела. Приближалась последняя сессия, потом госэкзамены, а с ними катастрофа. У Альки не все зачеты были сданы, а она не выказывала никаких признаков беспокойства. Хоть бери справку о невменяемости подруги и переноси ей госы на следующий год. Я не знала, что можно предпринять.

В университете подруга появлялась только со мной за руку, были бы наручники, я бы ее к себе пристегнула. О Валентине я без раздражения слышать уже не могла.

Как-то столкнувшись с ним у нашего подъезда, я спросила:

— Слушай, герой-любовник, у тебя командировки бывают?

Окинув меня ленивым взглядом, Решетников поинтересовался:

— А в чем дело?

— Покинь этот город на время, пока Алевтина сессию сдаст, прошу тебя.

— Да сдаст она все, мама-Вася, — отмахнулся чужой муж.

— Понятно, — вздохнула я и прошла мимо.

Алькино будущее беспокоило только меня. Жаловаться на нее было некому, родителей Алевтины уже не было в живых, а всем родственникам она давно внушила мысль, что ее жизнь не касается никого, кроме нее самой. Да и что они могли сделать?

Незаметно прошел Новый год, не оставив в памяти ничего, кроме Алькиных истерик. Уже на следующий день после праздника я бегала, хлопотала, договаривалась в деканате и на кафедрах и выбилась из сил, а Алька принимала команды только с одного пульта.

Отчаявшись, я пригрозила ей, что пожалуюсь Черных. Она испуганно вытаращилась на меня и тихо спросила:

— Неужели ты в самом деле сможешь это сделать?

— Не знаю, но лучше не проверяй.

С этими словами я вручила ей лекции по прокурорскому надзору, поставила рядом с ней чашку кофе, будильник и предупредила:

— У тебя есть десять часов. Утром экзамен. Сдашь — твое счастье. Не сдашь — я сдам вас.

Алька косила на меня черным глазом, хмурилась, но собралась с силами и утром мы с ней поехали на экзамен.

Получив общегосударственную тройку, она решила, что может устроить себе выходной. Но я уже не стесняясь ее шантажировала, и Алька с учебником в обнимку провела еще два дня. Так мы доползли до конца сессии.

Сил у меня к тому моменту не осталось, но злость на Алевтину не улеглась. Подруга мне даже спасибо не сказала за то, что я перетащила ее в следующий семестр.

К тому же погода стояла какая-то невразумительная, будто природа никак не могла определиться с выбором сезона, и снег, не успев выпасть, сразу таял.

Чувствовала я себя отвратительно, все время хотела спать.

Сдав последний экзамен, Алька укатила с Решетниковым в его пятиэтажку, а я, приехав домой, посидела в горячей ванне и утроилась под одеялом с детективом и яблоком. На второй странице начала дремать, и прямо с яблоком в руках уснула.

Проснулась я от тревожного и безобразно настойчивого звонка в дверь. Я забыла вытащить ключ, и Алька не могла попасть в квартиру. На лестнице слышались подозрительные всхлипы. Открыв дверь, я испуганно отскочила в сторону.

Рыдая, Алька ввалилась в прихожую, села на подзеркальник у порога и, давясь слезами, объявила:

— Он меня разлюбил. Пока я училась в этом твоем дурацком университете, он меня забыл и разлюбил.

— Горе-то какое, — посочувствовала я.

— Да что ты в этом понимаешь? — накинулась на меня Алька.

— Где нам, дуракам, чай пить, — согласилась я.

Столько лет зная Алевтину, я не могла поверить, что из-за этого насекомого она может так расклеиться. Мне опять пришлось возиться с подругой, утешать, умывать, укладывать в постель, поить валерьянкой и класть ей в ноги грелку. Алька вскрикивала во сне, звала любимого, а я сидела рядом и думала: «Ну, что за мыльная опера».

Утром я услышала подробности их ссоры.

Алька зачем-то предложила Валентину совместный отдых.

Решетников посмотрел на нее удивленно:

— Ты что, прикидываешься? Вот, блин, повезло, еще одна дура на мою голову.

— Кто дура? Я?!?

Алевтина Сумрай поразилась искренне, от души.

— Конечно, ты. Отдыхать с тобой? Да мы не успеем доехать, как нас поймают и казнят. Черных шкуру с меня сдерет с живого. А заодно и с тебя.

— Ты это придумал, чтобы отделаться от меня, — заявила подруга любимому.

Решетников рассмеялся:

— Знаешь, это на самом деле отличная отмазка, когда девчонка мне надоедает, я начинаю пугать ее своим тестем, действует отлично, до сих пор проблем не было. Но ты же все сама своими глазами видела, я думал, тебе ничего не придется объяснять.

— Валечка, давай поедем отдыхать. Придумай что-нибудь, — опять заныла Алевтина.

— Нет, я жить хочу, не проси.

— Денег ты хочешь, права Василиса, ты женился на деньгах, и ни за что не расстанешься со своей калясочницей, пока ее папаша тебя содержит.

У Валентина оказалось недостатков больше, чем я могла предположить. Он был обидчив и чувствителен к своему статусу, поэтому он оскорбился и влепил Альке пощечину, она, вся в слезах, хлопнула дверью хрущевки и оказалась дома.

После того, как она мне все это пересказала, подруга тут же стала каяться в содеянном и звонить любимому.

Его телефон находился вне зоны, и Алька прямо у меня на глазах раскисала все больше и больше. Чистый маниакал. Я налила ей водки вместо валерьянки. Алька хлопнула полстакана, закусила докторской колбасой и переместилась в свою комнату, чтобы я ей не мешала убиваться по любимому. Вскоре всхлипы перешли в храп, и я выскользнула из дома.

Набрав в грудь морозного воздуха, я посмотрела в низкое небо и поняла, что чаша моего терпения переполнена, что я нуждаюсь в покое и отдыхе.

Опять пошел снег, на дорогах стразу выстроились очереди из машин, а пешеходы, пользуясь случаем, переходили дорогу, где им вздумается. Бродя по городу, я думала о том, что не хотела отдать сердце не тому человеку.

На следующий день я уехала к маме, и провела десять дней в долгожданной тишине, перемещаясь из кухни в спальню и обратно.

Возвращаться назад не хотелось, а тут еще Алька позвонила и сообщила мне радостную новость: она помирилась с Валентином, значит, градус их любви вырос до угрожающей отметки.

Мама прислушивалась к нашему разговору и, чтобы ее не расстраивать, я перешла на междометия. Алька сообразила, что разговаривать я не могу, и закруглилась.

— Василиса, мне никогда не нравилась ваша дружба, — не упустила случая напомнить мне мама, — мне было бы намного спокойней, если бы Алевтина освободила твою квартиру.

Квартира досталась мне от деда со стороны отца, который тоже был преподавателем, только математики в военном училище. Мы с Алевтиной со вступительных экзаменов жили вместе, и мама терпела, а теперь почему-то стала возражать.

— Мам, до окончания осталось совсем чуть-чуть, чего ты? — удивилась я.

— Я вижу, как ты устала, думаю, Алевтина к этому приложила руку.

— Все обойдется, мам, — я обняла ее и поцеловала, — все будет хорошо.

…Вернувшись в город, я стала искать работу. Рассылала резюме, выходила на сайты компаний, которым требовался помощник юрисконсульта, ходила в кадровые агентства. Алевтина по-прежнему была уверена, что у них с Валентином большое, светлое чувство и строила планы на безоблачное будущее.

Начались занятия, я прилежно ездила в институт, махнув рукой на подругу. Алька через день исчезала с Валентином в хрущевке за городом. Твердо решив, что буду беречь силы для госэкзаменов, я не лезла к ней, уговаривала себя, что все как-то само наладится. Алька обратила на это внимание, и как-то, собираясь на свидание, спросила:

— Вась, почему ты меня не воспитываешь больше? Поняла, что у нас с Валентином все серьезно?

— А у вас серьезно?

— Конечно, мы вместе уже почти пять месяцев.

— Ты права, это серьезный срок. Я рада, что ошиблась.

Конечно, я не ошиблась.

Алька ушла, разбросав вещи и оставив после себя смесь ароматов: шампуня, крема для ног, геля для душа, туалетной воды и лака для ногтей. А я села к компьютеру и погрузилась в работу над курсовой.

Меня отвлек звонок, и, недовольно вынырнув из рабочего процесса, я открыла дверь.

На лестничной площадке стояли незнакомые мужчины. Их было трое, выглядели они как чеченский то ли спецназ, то ли ОМОН, фото которых я однажды видела в каком-то мужском журнале, только одеты были в гражданское. Я удивилась, но не испугалась:

— Вам кого?

— Алевтину.

— Ее нет.

— Где она?

— Не знаю, — уже не так уверенно ответила я, начиная догадываться, что самые мрачные мои предчувствия стали сбываться.

— Когда вернется?

— Не знаю.

В процессе этого незатейливого разговора мужчины друг за другом вошли в квартиру и по-хозяйски расположились кто на диване, кто в кресле. Я стояла посреди комнаты, не зная, как себя вести и куда деваться.

— Мы подождем ее, — объяснил мне один из гостей.

Мне стало плохо, испарина выступила над верхней губой, я примостилась на край дивана и спросила:

— А мне что делать?

— Занимайся своими делами, мы мешать не будем. Только телефон отдай.

Похожая на тень отца Гамлета, я нашла свой мобильный, положила его на стол и вернулась к компьютеру, лихорадочно пытаясь сообразить, как предупредить Альку.

«Все еще можно исправить», — уговаривала я себя.

У Альки был коммуникатор с подключением к сети. Сев к компьютеру, я отправила сообщение по «аське», что домой ей возвращаться нельзя, что ее ждут сурового вида незнакомцы. От Альки пришел желтый кружок с улыбкой. «Пофигистка», — успела подумать я. Но те, кто зашел на огонек, дураками явно не были. Услышав характерный звуковой сигнал о полученном почтовом сообщении, один из них заглянул мне через плечо и хмыкнул: я не успела выйти из сети.

— Детка, тебе нужны неприятности? — ласково спросил меня «продвинутый».

— Не нужны, — прошелестела я.

— Что ж ты себя так ведешь? Собирайся. Поедешь с нами.

— Куда?

— В гости. Давай, шевелись.

Я оделась, и меня вывели из квартиры. Затравленно оглядываясь на родную дверь, я была уверена, что больше не вернусь сюда.

Меня везли за город. «Убьют, — вяло думала я, с тоской глядя в окно машины, — глаза мне не завязали, и сами лиц не прячут, точно, убьют».

Дорога показалась мне знакомой, но понять, куда мы едем, я не могла. Только когда джип подъехал к усадьбе Черных, я ее узнала и окончательно уверилась, что это последнее, что я вижу в жизни. Стало жалко маму, на глазах закипели слезы и, стыдясь своей трусости, я на трясущихся ногах вышла из джипа. «Вот видишь, Алька, — как с того света говорила я с подругой, — чем все твои приключения закончились?»

Споткнувшись о ступеньку, я чуть не упала на крыльце и вспомнила, как вывихнула ногу на юбилее Владимира Ивановича. Очевидно, мне противопоказано посещение богатых домов.

Бросив меня одну, «полевые командиры» ушли.

Ноги меня не держали, я сползла по стене. Не надеясь выбраться из этого дома живой, подняла к потолку глаза и попросила: «Господи, помоги!»

Потолок был идеально ровным, белым, с бордюром под старину, с люстрой в стиле «ампир» в центре. Хозяин дома отдавал предпочтение классике, привычным, надежным, спокойным формам.

Так на корточках под стенкой Черных меня и застал. Я боялась на него поднять глаза, видела только дорогие туфли из змеиной кожи.

— Это что такое? — услышала я голос, он которого внутри стало холодно и пусто.

Я не подавала признаков жизни. Владимир Иванович откинул капюшон и уставился на меня.

— Василиса?

Стараясь быть вежливой, я отвесила полупоклон:

— Здравствуйте. — Голос дрожал.

— Ты что тут делаешь?

— Я думала, вы мне скажете.

— Все правильно, — сам себе ответил Владимир Иванович, — ты же подруга Алевтины, как я мог забыть?

Оттолкнувшись от стены, я поднялась и теперь стояла перед ним, чувствуя себя куклой в игрушечном театре Карабаса.

Черных рассматривал меня и светлел лицом. Потом потер лоб пальцами и пригласил:

— Давай, располагайся.

Я скинула дубленку и огляделась. Мы находились в комнате, заставленной шкафами с книгами, по всей видимости, библиотеке. Между окнами стоял огромный письменный стол с компьютером, факсом, и еще какой-то навороченной техникой и все вместе это напоминало современный офис.

«Не пыточная, слава богу», — успела подумать я, но, кажется, поторопилась. Именно к допросу Черных и приступил:

— Ты знаешь, что твоя подруга крутит любовь с моим зятем?

— Понятия не имею. У нее своя жизнь, у меня своя. Спросите у нее тему моей курсовой работы, она не знает. А я не знаю, с кем она встречается.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— Вы же подруги?

— Да, подруги. Но Аля меняет своих бойфрендов так часто, что я не запоминаю их имен. Запамятовала, как зовут вашего зятя?

— Валентин.

— Нет, о таком ни разу не слышала. Был Константин, был Федор, был Сергей, еще были Герман и Филипп, а про Валентина она не рассказывала.

— Ты хочешь меня разозлить? — догадался Черных.

— Бог с вами, Владимир Иванович, все знают, что вас лучше не злить. Я не самоубийца.

Передать невозможно, как мне было страшно, когда я несла всю эту чушь. Губы не слушались. Имена Сергей и Федор я произнесла как «Фергей» и «Седор». Владимир Иванович как гоблин возвышался надо мной, сверлил меня таким взглядом, что я не выдержала и захлюпала носом.

Черных растерялся. Смешно, но этот страшный человек ничего так не боялся, как женских слез. Он выхватил из кармана белоснежный платок и стал вытирать мне нос, приговаривая:

— Ну, что ты, ну, не реви, ну, что ты?

Нос и брови у меня тут же покраснели, губы распухли. Вместо того, чтобы остановиться, слезы текли рекой. Наконец, Черных не выдержал, вздохнул и прижал меня к себе. Я втянула носом приятный незнакомый запах и затихла.

Сначала это было вполне дружеское объятие. Большая теплая ладонь как-то равнодушно гладила мою спину, потом его пальцы заинтересовались и стали прощупывать свитерок в поисках под ним резинок и бретелек от нижнего белья. Их не было. Поняв это, Черных разволновался. Я сцепила руки на груди и сопела, уткнувшись носом ему в рубашку. Ему мешали мои руки, он злился, но терпел. Я подняла глаза и чуть не рассмеялась, таким растерянным было его лицо. В этот момент меня поразила догадка: моя власть над этим мужчиной была неограниченной!

— Если я тебя сейчас не поцелую, то умру, — подтвердил мою догадку Черных.

Когда кислород в легких кончился, он выпустил меня, и я, не успев отдышаться, спросила:

— Я ваша пленница?

— Глупости. — Кислородный голод испытывала не только я. — Ты гостья. Я ищу твою подругу, ребята сказали, что ты отправила ей сообщение. Их все равно найдут. Пусть Решетников разведется, и делает, что хочет. А то некрасиво получается, согласна?

— Не имеет значения, как я к этому отношусь. Что вы от них хотите?

— Будем оформлять развод.

— А зачем вам понадобилась Алевтина?

— Я хотел с ней поговорить. — Владимир Иванович поднялся и стал прохаживаться по ковру. — Понимаешь, сколько я знаю Валентина, он всегда был таким блудливым. Моя вина, что дочь с ним познакомилась. Юлька — она, конечно, влюбилась, а я заметил поздно и уже не смог ее отговорить.

Я улыбнулась. Отговорить от любви — сильно сказано. Хороша любовь, если от нее можно отговорить! Черных заметил мою улыбку:

— Смешно, ты права. Если что-то должно случиться, оно случится. Вот мы с тобой встретились, значит, судьба. А я сначала не поверил, — признался он.

У меня испуганно подпрыгнуло сердце. Судьба? Что, черт возьми, он имеет в виду? Встреча с оружейным бароном — это не может быть моей судьбой. Или может?

Мысли заскакали, забегали, в голове начался переполох. А Черных уже опять меня целовал. Теперь уверенно и как-то по-хозяйски. Видимо, я все-таки была пленницей.

— Выходи за меня, — прервав поцелуй, предложил Владимир Иванович.

— Куда выходи?

— Замуж.

— Кто? Я?

— Ты.

— Почему я?

— Потому что это судьба.

— А любовь?

— Судьба — это больше, чем любовь, — авторитетно заявил Черных.

— Я не могу замуж.

— А как ты можешь?

— Никак не могу, — совсем запуталась я.

— Почему?

— Потому что вы… — я остановилась, не зная, с чего начать. С того, что он старый или с того, что он бандит, или с того, что мы совсем-совсем не подходим друг другу? Подумав немного, решила, что лучше сказать, что мы мало знакомы. — Потому что мы мало знаем друг друга.

Черных что-то во мне рассматривал, рассмотрел и остался доволен:

— Я знаю о тебе все, что нужно. Остальное узнаю в процессе.

— Это вы так называете совместную жизнь?

— Некоторые называют это браком. Как ни назови, смысл один — двое живут вместе и строят отношения. Я хочу строить отношения с тобой. Согласна?

— Я никогда не принимаю решений второпях.

— Похвальное качество. — Он посмотрел на часы, — сегодня первое февраля, двадцать ноль-ноль. Даю тебе сутки. Завтра в двадцать ноль-ноль ты дашь мне ответ. А пока идем ужинать.

Владимир Иванович решительно поднялся с дивана, взял меня за руку и повел в столовую.

На входе он притормозил и вдруг скомандовал:

— Стоять!

Я оторопела.

— Найс, иди сюда, будем знакомиться, — позвал Черных.

Откуда-то к нам выбежал роскошный пес, белый, в серо — голубых пятнах.

Он вилял навстречу хозяину не хвостом, а всей задней частью туловища, припадал на передние лапы и норовил лизнуть руку.

— Знакомьтесь, это — Найс, сеттер, отличный охотник. Найс, это Василиса. Василиса хорошая, — предупредил он пса, и тот поверил, обнюхал меня и потерял интерес, вероятно, определив для себя мой статус как «не дичь».

Мы прошли к столу. Белые свечи в сверкающих серебряных подсвечниках, белоснежные туго накрахмаленные салфетки, орхидеи в вазе. Я обратила внимание, что стол сервирован на две персоны, и забеспокоилась:

— А где Юля?

— Ее нет, она в санатории.

Предложив мне стул, Черных занял место напротив, отослал официанта и спросил:

— Что будешь пить?

— Сок.

— Хорошо. А вино?

— А что у нас на ужин? — осмелела я.

— Есть мясо, есть какие-то морские гады, есть дичь. Что ты будешь?

— А что из морских гадов?

— Что-то с рисом.

— Тогда мне этих гадов с рисом и сухое красное.

— Нет, к морепродуктам подают сухое белое. Предлагаю Бургундское, Шабли.

— Давайте, — небрежно пожав плечами, согласилась я.

Но не тот человек был Черных, чтобы от него отмахивались. Он прочитал мне лекцию о французских винах, сказал, что покупает вино только из виноградной лозы, выращенной во Франции, потому что там лозу возделывали еще до рождества Христова.

— В зависимости от почв, на которых растет лоза, сухое белое вино Шабли делится на шабли, пти шабли, грамм крю и премьер крю.

Не скрою, для меня это была китайская грамота. Не было никакой необходимости запоминать названия французских вин, но почему-то я старалась сделать приятное этому человеку.

— Во всех винах, созданных на виноградниках Шабли, присутствуют цитрусовые нотки, — закончил Владимир Иванович и велел: — Сделай маленький глоток и подержи вино во рту.

Ни одной цитрусовой нотки я не почувствовала, потому что Черных не отрываясь смотрел на мои губы.

После ужина он повел меня на экскурсию по дому. На втором этаже показал небольшую коллекцию живописи. Мое внимание привлек портрет молодой женщины. Бледное худое лицо, круги под глазами, отсутствующий взгляд ярко-синих глаз. Что привлекло художника в этом лице?

Словно отвечая на мой вопрос, Владимир Иванович объяснил:

— Это портрет жены художника. Она умирала от чахотки, он каждый день делал наброски, наблюдал и фиксировал угасание, тщательно выписывая его следы. Своеобразная хроника. Портретов несколько, у меня один из первых.

— По-моему, это жестоко, — ужаснулась я. — Это то же самое, что снимать на видео аварию, вместо того, чтобы помочь.

Черных не согласился:

— Не одно и то же.

— Вы смогли бы так?

— Ты просто еще не знаешь, что значит, терять, — он опять посмотрел на меня глазами больного волка. — Если бы у меня был дар художника, я каждый день писал бы портреты своих близких, и постарался бы не пропустить момент их ухода. В этом нет ничего ужасного.

Поддавшись порыву, я протянула ему руку, Черных накрыл мою ладонь своей и повел дальше, рассказывая по пути о своих родителях.

Род его начался с конца шестнадцатого века, когда Екатерина Великая присоединила Северный Кавказ и переселила запорожских казаков на новые земли. Дед Владимира Ивановича был терским казаком, прошел две войны, умер в лагере на Колыме.

Портрет его висел в библиотеке, куда мы, обойдя дом, вернулись. Сходство Владимира Ивановича с дедом было несомненным.

— Я, наверное, тебя утомил, давай пить чай.

— Спасибо, я, пожалуй, домой поеду.

— Уже поздно, ты переночуешь здесь, тебе постелют в комнате для гостей.

— Значит, я все-таки ваша пленница?

Владимир Иванович поморщился:

— Да что ты заладила: «пленница». Может, я просто не хочу оставаться один. — Он навис надо мной, но его низкий голос звучал очень ласково, и мне было совсем не страшно. — Мне очень давно не было так хорошо, и не хочется тебя отпускать, но я дал тебе время до завтра и сдержу слово. Завтра в восемь сообщишь мне о своем решении. Не забыла?

— Не забыла, только я хочу домой, — заметив недовольство на его лице, я заторопилась: — Владимир Иванович, я не засну в чужом месте, не умею.

Он уступил.

— Хорошо, я отвезу тебя домой.

— Сами? — не поверила я.

— А что тебя не устраивает?

— Вы не можете, мы же с вами пили вино, — в глазах у меня был настоящий, неподдельный ужас.

Владимир Иванович засмеялся. Опять меня поразило, каким ласковым был его смех, и как он не вязался с его мрачным взглядом. Отсмеявшись, он прижал меня к себе, прошептал «Василек ты мой» и ушел одеваться.

У крыльца стояла какая-то черная большая машина, в темноте я не разглядела, какая именно. За рулем обнаружился водитель, и я вздохнула с облегчением. Владимир Иванович сел рядом со мной и как мальчишка держал меня за руку до самого подъезда. Неожиданно для меня Черных поднялся со мной в квартиру.

Моя двушка жала ему в плечах, он все время боялся что-нибудь уронить. Осторожно прошел по комнате, остановился у компьютера, перед которым стояла моя лучшая фотография, заглянул в спальню, увидел на стене портрет Валентина, покачал головой и сдвинул брови. Потом извлек из кармана мою трубку и отдал ее мне. Я решительно не знала, что делать: проявлять гостеприимство, предлагать гостю мыть руки, вести на кухню, поить чаем или это будет глупо? Тем более, что мне очень хотелось остаться одной. Черных видел мою растерянность и помог с выбором:

— Василек, напои меня чаем.

Я кивнула и стала протискиваться мимо него на кухню. Черных не пропустил, обнял и задышал где-то в районе темечка. Я растерялась еще больше. «Неужели начнет приставать?», — от этой мысли я чуть не лишилась сознания. Как можно спать с ним? Что за кошмарный кошмар? Во всяком случае, у меня не хватало воображения представить его в постели с собой. Я напряглась и стояла, окаменев, пока он дышал мне в макушку.

— Ты все еще боишься меня?

— Нет, — я подняла глаза на Владимира Ивановича, чтобы он понял, что я не вру.

— Тогда чего ты вся сжалась? У тебя что, никогда никого не было?

«Господи, ну, зачем так орать?» — я чувствовала, как кровь затопила лицо до корней волос. Я не собиралась отвечать на его вопрос, молчала и рассматривала ворот его джемпера. Джемпер был стильный, из тонкой шерсти, благородного кофейного цвета.

— Все, все, не буду больше, не сердись, — зашептал он, опустил руки, и я выскочила из комнаты.

«Как он догадался? С ума сойти», — приложив ладони к щекам, испуганно думала я.

— Так что, чай будет? — весело спросил Черных, заглядывая на кухню.

Пока я возилась с чаем, ему позвонили. Взглянув на трубку, Владимир Иванович вышел на лестничную площадку и там ответил на звонок. Мне очень хотелось узнать, кто звонит ему и почему он делает из этого тайну. Была версия, что звонок касался Альки и Валентина, поэтому сам Черных сейчас со мной, а за мостами, на окраине города, в пятиэтажке что-то происходит. От этой мысли рука у меня дрогнула, и я уронила ложку.

Черных вернулся, присел к столу, я постелила салфетки и поставила тонкие волнистые чашки на блюдцах в цветочек, бабушкин подарок, мои любимые. Подала вазу с вареньем из крыжовника и розетки. Варенье мама варила по особому рецепту, из ягод удаляла зернышки, и оно получалось красивым, прозрачным, ягоды светились как виноград на картинах Брюллова. Я оглядела чайный стол и осталась довольна: не на приеме у английской королевы, но тоже сойдет.

Подождав, пока мой гость оценил варенье и удовлетворенно покачал головой, я задала мучавший меня вопрос:

Конец ознакомительного фрагмента.