Зверский детектив. Хвостоеды

Анна Старобинец (2021)

«Хвостоеды» — шестая часть цикла Анны Старобинец «Зверский детектив». В Дальнем Лесу — эпидемия нового, неизученного кусь-вируса. Грач Врач безуспешно бьётся за здоровье зверей: лекарства от вируса нет, прогноз для заболевших печален, а меры предосторожности вроде подвязывания хвостов не работают. Всё указывает на то, что вирус — искусственного происхождения. Кто же он, злой гений, запустивший зверскую эпидемию? От ответа на этот вопрос зависят жизни животных: тот, кто создал болезнь, должен знать и секрет исцеления. Барсуки Полиции преследуют преступника, рискуя собственной шкурой. А кусь-вирус преследует их самих — как чудовище Хвостоед из детской считалки.

Глава 6,

в которой хочется выплеснуть чувства

Барсукот остановился у двери Мыши Психолога и замер. Ещё не поздно передумать. Ещё не поздно уйти. Ведь это стыдно. Видела бы его Каралина. Он — такой мужественный, такой сильный, уважающий себя, умный зверь — вдруг записался на сеанс мышепсихотерапии. Мышь не способна ему помочь, это очевидно. Мышь не вернёт ему радость жизни. Не вернёт ему Каралину. Будь здесь Каралина, она бы с этой мышью поиграла, а потом придушила — вот и вся терапия. А он — слабак. Он пришёл, чтобы поплакаться этой мыши на жизнь. Он принёс этой мыши свои шиши. Как он до этого докатился?

Да очень просто. Не с кем поговорить про несчастную барсукотовью любовь. Со Старшим Барсуком — бесполезно: он сразу обижался за дочь, барсучиху Барбару, на которой Барсукот не женился, потому что полюбил Каралину-каракала, вольную кошку саванны.

С Грифом — тоже без толку, тот немедленно принимался рассуждать о полезных свойствах птичьего молока: в малых дозах, по экспертному мнению Грифа, птичье молоко могло быть целительным как для раненой тушки, так и для раненой души зверя, оно бы помогло Барсукоту воспрянуть духом и вернуться в зверскую форму. Ведь это средство, исцеляющее всякие раны, — и какая же глупость, какая нелепица, возмущался Гриф, что эксперименты с птичьим молоком были запрещены указом с самого верха после того, как у барсучихи Барбары во время экспериментального птицемолочного лечения произошёл нервный срыв по типу синдрома Бешеного Хомяка: она швырялась в животных грибами и шишками, кричала и пыталась кусаться. Ежу понятно, что нервный срыв Барбары был связан не с молоком, а с Барсукотом, который бросил её ради дикой кошки, но Супермышь просто взяла и одним росчерком костлявого крыла запретила Грифу Стервятнику довести до конца его важнейший научный труд, и удивительные свойства птичьего молока так и не были им до конца изучены и описаны, и публикацию в «Клюве науки» пришлось отменить… В итоге они с Барсукотом всякий раз говорили про ненаписанный трактат Грифа, а вовсе не про несчастную барсукотовью любовь.

С койотом Йотом — ещё хуже, чем с Грифом, он сразу же начинал рыдать и тереть столы.

Барсукот даже как-то сходил к Стрижу Парикмахеру в «Стригучий лишайник» — не столько для того, чтобы вычесать колтуны, сколько для того, чтобы обсудить с ним шерсть каракалов. Но Стриж, услышав про нестриженые кисточки на ушах вольной кошки, пришёл в неистовство и только пощёлкивал клювом и выкрикивал: «Стриг бы стриг! Стриг да стриг бы! Стриг бы уши нестриженой кошки!»

И вот он здесь. На пороге мышепсихотерапии, в которую не верит. Он теперь ни во что не верит, он…

— Заходите, Барсукот! — послышался высокий и тонкий голос психолога. — Не стойте под дверью. Я вас прекрасно чую.

Барсукот провёл лапой по взопревшему лбу, размазав наспех нарисованные барсучьи полоски, и зашёл в кабинет.

— Рада вас видеть, — без всякой радости сообщила Мышь, зябко кутаясь в паутинную шаль. — Чем я могу вам помочь?

— Ничем, — честно ответил Барсукот и принялся ковырять лапой песок в лотке.

Он напомнил ему пустыню Дальнего Редколесья, этот песок. И так отчаянно, так непреодолимо захотелось ему эту далёкую пустыню присвоить, сделать своей собственной территорией… чтобы дикая каракалка Каралина на другом конце бескрайней земной доски уловила его мужественный запах, его призыв…

— Что вы делаете?! — взвизгнула Мышь Психолог. — Вы пометили мой песок для мышепсихотерапии!

— Извините. Я сейчас тут всё зарою как было, — смущённо пробормотал Барсукот. — Просто мне так захотелось выплеснуть свои чувства!..

— Ладно, — Мышь немного смягчилась. — Вы решили выплеснуть свои чувства в мой лоток с песком, — она сделала пометку в берестяном блокноте. — А теперь попробуйте дать своим чувствам название.

— Безответная любовь, — не задумываясь сказал Барсукот.

Мышь с сомнением покосилась в лоток.

— Моя любимая кошка не отвечает на мои сообщения.

— Вы ждёте ответа от кошки, а ответа всё нет, — кивнула Мышь.

— Каралина меня забыла!

— Вы чувствуете себя отвергнутым.

— А вдруг она полюбила другого?

— Она наверняка уже снюхалась с более крупным самцом. — Мышь Психолог отложила блокнот и ритмично замахала забинтованным хвостом перед носом Барсукота.

— Она такая ветреная и дикая… — Барсукот зачарованно уставился на кончик мышиного хвоста. — Она как ветер в саванне… — Он заурчал на второй громкости блаженства.

— Она просто кошка драная! Ей надо сделать кусь!

— Что?! — от неожиданности Барсукот перестал урчать и выпустил когти.

— Кусь! — заверещала Мышь и попыталась укусить себя за ритмично подёргивающийся хвост.

Бинт соскочил, и на кончике мышиного хвоста Барсукот явственно различил яркую красную точку. Такую же двумя днями ранее он видел на хвосте у впавшей в спячку жирафы.

— Я думаю, мне лучше зайти в другой раз. — Барсукот осторожно попятился к выходу.

— Нет… в этот раз!.. Кусь в этот раз!.. Кусь котика за хвостик — и хвостика нет!

— Я не котик…

Мышь оскалилась и, дико вращая воспалёнными бусинками глаз, бросилась на хвост Барсукота. Тот ловко увернулся, выскочил из кабинета психолога, запрыгнул на ближайшее дерево и оттуда, с верхушки голого клёна, установил наблюдение за Мышью. Она выбежала за ним следом, предприняла пару безуспешных попыток вскарабкаться на клён, после чего принялась суетливо носиться вокруг ствола и выкрикивать «кусь!». Паутинная шаль нелепо развевалась над её головой. Психолог напоминала сельскую собачонку, преследующую сельского котика.

Вот только она — не собачонка, а взбесившаяся мышь, а он — не котик, а Младший Барсук Полиции Дальнего Леса. И его долг как полицейского — защитить от бешеной мыши мирных зверей. Ведь если мирный, ничего не подозревающий зверь сейчас пройдёт мимо, она набросится на него! Да, его долг — обезвредить агрессивного грызуна, будь грызун хоть сто раз психолог. И при этом не дать грызуну себя укусить — потому что Грач Врач, похоже, был прав: это может быть заразно. Жирафа Руфь взбесилась и укусила психолога, теперь психолог взбесилась и тоже хочет кусаться.

Барсукот вызывающе, протяжно мяукнул, спрыгнул с дерева, приземлился рядом с Мышью Психологом, эффектно спружинив на мягких лапах, распушил свой роскошный хвост и нарочно, демонстративно помахал им перед мордой психолога. Мышь плотоядно оскалилась, облизнулась и прыгнула — но Барсукот отдёрнул хвост и припустил рысью.

Он влёк её по извилистым лесным тропам, по холодным осенним лужам, по бурой палой листве, то останавливаясь и дразняще вздымая хвост, то снова пускаясь в бег. Он влёк её окольными путями туда, где её будет проще всего обезвредить, — в родной полицейский участок.

— Барсук! — завопил Барсукот, когда они добежали. — Налапники и намордник давай сюда срочно! И подкрепление мне! Подкрепление! Тут особо опасный преступник!

Спустя полминуты Барсук Старший выскочил из участка с шишкетом, а Гриф Стервятник сбросил с воздуха налапники и намордник.

Они сработали быстро, но всё это было уже не нужно. Совсем не нужно.

Какое-то время они молча втроём наблюдали, как Мышь Психолог вертится на одном месте, заматываясь всё плотнее в паутинную шаль. Потом она застыла, разинув пасть и уставившись на них немигающими, бессмысленными глазами.

— Мышь Психолог, ты арестована за зверское нападение на сотрудника полиции, — сказал Барсукот и защёлкнул налапники на её безвольных, тоненьких лапках. — Всё, что ты будешь пищать, может быть использовано против тебя.

Он сказал это для порядка. Для протокола. Просто таковы были правила. Мышь Психолог ничего не пищала. Она больше не шевелилась и явно его не слышала.