Кольцо разбойника

Анна Сеничева

Добро пожаловать в Брокхольм!Некогда разбойничал здесь Йохан Вандервельт, мой знаменитый предок – его каменные совы до сих пор обитают в усадьбе.В другое время я бы ее показала, но теперь полюбуемся из-за ограды – дом арестован, а из прежних богатств могу похвастать лишь долгами.И вообразите мое удивление, когда трое гостей явились с пропавшим фамильным кольцом! Принесли как ювелиру. Ну что же, как ювелир скажу – чужим людям с этой вещью лучше не связываться. Я-то знаю, чего от нее ждать…

© Анна Сеничева, 2022

ISBN 978-5-0050-9255-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кольцо Разбойника

I.

Ехать оставалось самое большее с четверть часа — что было совсем неплохо, учитывая, какова дорога от второй королевской заставы до Бестама. Просто срам, а не дорога. Одни бугры…

Эти места ничуть не изменились. Беседки-ротонды, тумбы с театральными афишами и объявлениями о сдаче внаем особнячков и комнат, огромные липы Королевской аллеи, белые скамейки, а на одной из них сидел… Удивительно, неужели тот самый старичок? Содержатель цветочной лавки на улице, ну, той улочке, что отходит от Овощного торга — да, точно, Альбертины! Дедок с красной тростью и ромашкой в петлице, который совершает здесь моцион уже лет двадцать… Я прижалась лбом к стеклу, пытаясь разглядеть нужную скамейку, и тут же ударилась о раму, когда экипаж подбросило на новой колдобине.

— Осторожнее, мадам!

— Да-да, Грета, я вижу.

— Хороши будете перед гостями с синяком во весь лоб. Кого вы там высматривали?

— Старичок знакомый сидел…

— Эка невидаль, тут старички кишмя кишат. И старички, и старушки — прямо какая-то стариковская столица!

— Ну чего же ты хочешь, главная лечебница королевства.

— А что за крепостная стена с башней? Из шиповника торчит?

— Бювет кронпринца Альберта. Вон и сам Альберт, на барельефе… Над входом.

Грета проводила взглядом башенку — точную копию той, что высилась когда-то на Бестамском холме. Вокруг башни толпились дамы с кружевными зонтиками и кружками для минеральной воды.

— Что же вы говорили, что он красивый? — негромко спросила моя камеристка. — Ей-богу, какой-то губошлеп.

— Это ты спроси у того, кто его так отчеканил. По мне — милейший человек и прекрасно воспитан. Правда, я и видела принца раза два… Теперь-то вряд ли придется.

— Не говорите глупостей, еще увидите. А не увидите — так и невелика потеря…

Копыта ударили по брусчатке. Дилижанс обогнул крепостной вал и с грохотом въехал под арку Аптекарских ворот.

Как знакомо здесь все! Будто за воротами начинался не сам городок, а мое детство. Улица Купален, Королевский сад, где играл духовой оркестр, и пекли вафли, переулок лейб-медика Якоба — интересно, там все такие же ужасные цены? А в Лекарском квартале змей прибавилось: раньше только на стенах изображали, а теперь и на водосточных желобах начали.

Экипаж проехал по улице Менял и сделал остановку на площади Биржи. Здесь мы с Гретой и вышли — у гостиницы с двумя коваными медведями на ограде. У одного натертый нос блестел как золотой, а другой держал лапу наотмашь, словно он и дал первому по носу.

Сколько раз я уже этих медведей видела, каждую царапину знала, но сейчас, у самых дверей гостиницы, обернулась и снова посмотрела на них. На один короткий миг внутри все сжалось от внезапной тревоги, непонятно откуда взявшейся. И я еле удержалась, чтобы не схватить медведя за сверкающий нос — на удачу….И загадать, чтобы мы выехали из Бестама так же спокойно, как и приехали, и чтобы единственной неприятностью стали дорожные рытвины и ухабы.

— Опять стариков выискиваете? — окликнула меня Грета, остановившись у входа.

— Иду, иду…

«У двух медведей» считалась одной из лучших гостиниц в Бестаме. Я выбрала ее по старой памяти — доводилось тут бывать, — и потому, что цели нашего визита она соответствовала как нельзя лучше. Правда, в последнее время такие вольности я позволяла себе все реже, и лишь когда обстоятельства того требовали.

Пока служащий искал заказ в гостиничном реестре, часы на башенке Биржи тонко вызвонили полдень. Вот и прекрасно, есть время перекусить и привести себя в порядок перед встречей.

— Да, вижу. Элен Альяни с камеристкой, Гретой Мешеде. Путешествуют по собственным надобностям. Так? — не услышав ответа, молодой человек поднял глаза. — Сударыня? Это вы Элен Альяни?

Обычный вопрос. Уже давно обычный. Но сейчас, в Бестаме, да еще в «Двух медведях», он прозвучал для меня странно.

— Что? Ах да, сударь. Да, это я и есть.

В двух смежных комнатах было просто, опрятно и красиво. С темно-бордового ковра смотрели те же медведи, тонкая мебель с гнутыми ножками и спинками — столичных мастерских. В ящике за окном цвели красные петунии. Пахло местным лечебным мылом и сухой лавандой.

— Мне здесь нравится, — заявила Гретхен, оглядевшись. — Очень мило.

— Вот и хорошо, сокровище. Распакуй вещи, будь добра.

— А мы сходим в театр? Портье сказал, сейчас выступает певец из столицы. Тот самый, что пел в прошлом сезоне в «Вогез Театрико» про несчастное сердце и еще какие-то беды… Долги у него были, что ли…

— Про долги я тебе и сама спою — любой певец от зависти позеленеет.

— Это-то дело известное… А представление тогда стоящее было! Я чуть не разрыдалась. Правда, толком не разобрала, кто кому брат, кто сват в этом балете, но все так красиво и благородно… И портьеры в ложе такие, хоть парадное платье шей. Сходим?

— Если все пройдет удачно — почему бы и нет? — я не стала поправлять Грету, которая все не могла запомнить, где поют, а где танцуют, и говорить, что в местном театре с расшитыми портьерами дела могут обстоять похуже, чем в столичном.

Пока Грета возилась с чемоданами, напевая что-то из слышанного в театре, фальшивя и забавно перевирая слова, я распахнула окна и вышла на балкон. В комнату ворвался легкий ветерок, взметнул кисейные занавеси.

Начало осени тронуло каштаны и клены площади Биржи, словно брызнув на них красками. Ветки с резными багряными листьями свешивались через перила балкона. За углом журчал фонтан, цокали копыта. Было еще по-летнему тепло, разве что пасмурно — к вечеру, наверное, соберется дождь.

Через площадь промчался мальчишка-разносчик с круглой коробкой в руках. На коробке был вензель кондитерской Амадея — самой старой в городе. Наверное, несет кому-то «Королевские кружева» — белый воздушный торт с меренгами и знаменитыми вишнями, которые вымачивались в целебном бальзаме…

–…. люби-и-имый дожираем ужин! — Грета с чувством закончила арию, щелкнув замком чемодана.

В действительности там речь была про «без любимой даже рай не нужен», но это уже мелочи, да и кто там слова понимает, в опере-то.

— Поешь ты просто чудесно, — я обернулась в комнату. — Совсем не хуже, чем тот баритон.

— Что? Моветон? — не расслышав, переспросила Грета. — А чего сразу моветон? Ее милость Ванесса-Терезия частенько это словцо вворачивала, когда бывала не в духе.

Ее милость Ванесса-Терезия… Да, для нее много чего было «моветон», угодить мало кому удавалось.

— А что за бумаги на столе?

— Ваши документы, мадам! Я все взяла, вдруг господин бакалейщик полюбопытствует.

— Он галантерейщик. И зря брала — еще потеряем в дороге… Убери, меньше будет вопросов. Будто не знаешь, какое имя там написано.

Грета что-то неразборчиво ответила из другой комнаты. Я вытащила из саквояжа коленкоровую папку и стала складывать туда все сама.

Откуда же взялось столько бумаг, да еще за такой короткой срок… Так, это мой диплом, с ним все понятно. Королевский университет, факультет изящных искусств. Геммология и ювелирное дело. Подписывал сам профессор Иезекиил Эверих — умница, оригинал, большой талант. Если бы не пил так, цены б ему не было. Тот самый, который изобрел «вогезскую грань», новый способ огранки — на кафедре это название так и не прижилось, и ее по-прежнему называют «Иезекииловой»…

Подшивка документов по дополнительным дисциплинам: новейшее искусствоведение и ювелирный рисунок — лучший курс в Герцогской галерее… Кстати, надо бы посмотреть, что там нынче интересного. «Оценка в ювелирном деле» — до сих пор помню этого упыря, главного оценщика из Алмазной кладовой, который вел лекции и принимал экзамены, надо же так издеваться над людьми! Я из него свой диплом как клещами вытаскивала, все не хотел отдавать, вопил, что по его предмету ни одна живая душа высший бал получить не может, включая и его самого.

Химия и алхимия сплавов. Минералогия… Пленэр — три месяца в горах на севере страны. Сильнейшая простуда, вывихнутая рука, но за те знания и знакомства плата очень даже скромная.

«Подделки и имитации произведений искусства» — этот блистательный курс вел директор и главный аукционист «Королевского торга», на его занятия ломились, как на премьерные спектакли. На моем свидетельстве он тогда написал что-то весьма лестное, даже в стихах.

Да, ее милость Ванесса-Терезия при всей своей взыскательности вряд ли нашла бы, в чем меня упрекнуть, а к людям моего ремесла она была отменно строга, строже, чем ко всем остальным. Зато и награждать умела, как никто другой. Ничего не попишешь — глава семьи Вандервельт, влиятельнейшая особа и первая патронесса ювелиров в королевстве… И было-то у этой дамы всего две слабости — собственно драгоценности и любимая внучка. Ее звали Анна-Леста Вандервельт. И от всего, что произошло потом, эту милую барышню не спасли никакие дипломы и похвальные грамоты.

Так… А это что? Копия закладной, выданной дворянским опекунским советом на имение Брокхольм. Она-то здесь как оказалась… И надпись карандашом рукой моего Иезекиила: «Дорогая девочка, не отчаивайся и помни — почти все выдающиеся люди искусства были нищими». Спасибо, профессор.

— Мадам, какое платье приготовить? — Грета высунулась из комнаты.

— Серое. И гладить не нужно!

Краем глаза я видела, что Грета по-прежнему смотрит на меня.

— Что-то случилось, мадам? На вас лица нет…

— Все хорошо, не беспокойся. Займись платьем, времени мало.

Грета скрылась, а я глянула на себя в зеркало. «Лица нет…» Пожалуй, правда. И ведь ничего не случилось, я только еще раз увидела дату на закладной. Знала ее наизусть, но за полтора года за всеми хлопотами, делами и работой умудрилась забыть, или даже не забыть — просто выпустить из внимания. А срок с каждым днем таял… На погашение непомерного долга осталось чуть больше года.

Все… Довольно. Увидела бы меня сейчас «ее милость», выгнала бы взашей и велела не появляться на глаза, пока не возьму себя в руки. Вот этим я сейчас и займусь.

Мелочи из дорожного несессера были разложены на туалетном столике. Флакон с духами, по счастью, оказался цел — мог треснуть или разбиться в дороге, когда однажды нас сильно подбросило. Это был фигурный флакон из матового, будто заиндевевшего стекла, оплетенный серебряной вязью, а духи — свежие, похожие на запах молодой листвы, с легкой ноткой горечи.

Я еще раз оглядела платье. Один из лучших нарядов, еще «из той жизни». Тогда подобный гардероб был делом обычным, я и представить себе не могла, что когда-нибудь он станет роскошью. Серый переливающийся шелк оттенка «пасмурное утро», расшитый серебряными листьями плюща по поясу и воротнику, и единственный белоснежный цветок на заколке.

— Все-таки у бедности есть и преимущества, — заметила Грета.

— Любопытно, какие именно, — я поправила воротник.

— Вы ни капельки не поправились, платье будто только с иголочки…

— Грета, ты говоришь глупости. Можно подумать, если бы мы не разорились, я целыми днями только бы и делала, что сидела в кондитерских. Будь добра, подай коробку с серьгами, она на столе за тобой…

— Я только хотела сказать, что вы после разорения… ну, хуже не стали. Кто не знает, нипочем не догадается.

— В том-то и дело, что все знают. Но все равно спасибо, сокровище.

Я села перед зеркалом, убрала волосы и нанесла каплю духов на запястье, потом порепетировала немного, изображая изумление, восторг, благоговение, а также прочие чувства, полагающиеся при взгляде на дорогие украшения — заказчикам это нравится.

— Опять кривляетесь? — спросила Гретхен.

— А то. И не возмущайся — можно подумать, я только для себя стараюсь!

— Ее милость говорила, что если скорчить рожу, а вас кто напугает, то так на всю жизнь и останется.

— Сущая правда, поэтому лучше меня не пугай.

— Когда придет ваш бакалейщик?

— Грета, он галантерейщик. В два часа. И себя приведи в порядок, сделай милость.

Рядом с несессером лежала визитная карточка моего клиента — строгая и простая, как начали делать в последнее время состоятельные люди из торгового мира. Никаких золотых гербов и вычурных шрифтов. На визитке значилось:

Густав Шаванн.

Торговля мануфактурой и галантереей.

Наши клиенты — ибо герр Шаванн явился не один — оказались людьми пунктуальными и без пяти минут два Грета чинно ввела в апартаменты гостей.

Первым вошел человек в летах, лысоватый, в золотых очках и с васильком в петлице. Моей рослой Гретхен он не доставал и до плеча. Одет в темно-коричневый костюм с красной нитью, скромного вида, но прекрасно сшитый.

Я приветливо улыбнулась и встала навстречу. Шаванн произвел хорошее впечатление, разве что на торговца мануфактурой походил мало. Если бы я встретила его на улице, да еще здесь, в Бестаме, то приняла бы за управляющего или поверенного. За Шаванном вошли его дети — дочка и сын.

Дочь оказалась моих примерно лет или немного младше, рыженькая, с золотистыми веснушками и светло-голубыми глазами. Очень милая девушка, по моде и со вкусом одетая. Она сделала изящный реверанс, смущаясь, села в уголке дивана и принялась с любопытством оглядываться по сторонам. Девушка мне тоже понравилась. Пока все шло неплохо…

Рассматривая их, я на миг забыла про третьего, и вспомнила только, когда он с легким щелчком закрыл за собой дверь.

И вот тут меня кольнула тревога, или не тревога даже, а пока легкое ее предчувствие.

Если девушка могла быть дочерью торговца, воспитанной в каком-нибудь приличном пансионе, то гость на роль сына галантерейщика, пусть даже состоятельного или очень состоятельного, не годился вообще.

Это был стройный молодой человек, светловолосый и сероглазый. Темно-синий костюм, застегнутый на все пуговицы, сидел на нем как влитой. Серебряные запонки с сапфировыми каплями и крохотную булавку галстука мне не нужно было разглядывать в лупу, чтобы оценить их стоимость. Герр Шаванн, судя по всему, торговал мануфактурой довольно бойко, и дела у него не оставляли желать лучшего.

У сына торговца был взгляд чуть исподлобья, не слишком доброжелательный, хотя и откровенно грубым не назовешь, прямые темные брови и длинные ресницы. Для мужчины даже неприлично длинные. Гость отвесил короткий сдержанный поклон, совершенно не претендовавший на галантность, после приглашения прошел к креслу. Сдвинул его и сел в стороне от остальных, так что напротив меня оказались сам Шаванн и его дочка.

Минут пять мы вели легкую беседу. О том, что сентябрь нынче просто чудесен, о прелестях отдыха в Бестаме, да еще в этот сезон и в такую погоду, о том, какие минеральные воды и в какое время дня лучше принимать. Шаванн коснулся трудностей работы с капризными покупателями и ненадежными поставщиками, вежливо посетовал на то, что такая очаровательная молодая особа, как я, вынуждена зарабатывать на жизнь и бывать в разъездах, общаясь с заказчиками, среди которых наверняка встречаются люди весьма разные.

В свою очередь я ответила, что торговля мне всегда представлялась особым миром, всегда завидовала людям с деловой жилкой и сама бы от нее не отказалась. Что до заказчиков, то они, по счастью, больше такие, как господин Шаванн, а при такой работе и отдых не нужен. Обменялись любезностями, короче говоря.

За время светского разговора гостья проронила что-то вроде «конечно» и «разумеется», и явно не рисковала лишний раз вмешиваться. Блондин не произнес ни слова. А когда я повернулась к нему, чтобы пригласить к беседе и заодно посмотреть, чем он занят, то встретила внимательный взгляд, сдержанный кивок, и опять это выражение то ли настороженности, то ли нерасположения. Затем он перевел глаза в угол, и проследив его взгляд, я поняла, что он уселся таким образом неслучайно — как раз напротив стоял туалетный столик с зеркалом. Надо же, освоился в моем номере быстрее меня…

Все по-прежнему выглядело чинно и пристойно, но было ясно, что встреча предстоит непростая. Совсем непростая. Еще не видя, с чем именно они заявились, я знала, что гости не из обычных, и не потому, что были «людьми из общества» — иные ко мне редко обращаются — нет, это здесь не при чем. У визита была какая-то иная, пока скрываемая цель.

Блондин с рыженькой не были братом и сестрой, и уж в любом случае не приходились детьми герру Шаванну. И дело не в том, что они нисколько не походили друг на друга внешне и не имели общих фамильных черт — мало ли что бывает; в их отношениях не чувствовалось теплоты родственников, да и такое не редкость. Но нет, все трое были деловыми знакомыми, и роли на встрече были распределены. Шаванн, выдавая себя за торговца, должен был вести беседу, барышня — придать визиту благопристойность и усыпить мою бдительность — что плохого можно ожидать от семьи с такой милой и прекрасно воспитанной девушкой? А блондин молча наблюдал, делая какие-то выводы, которыми, судя по всему, делиться не собирался. И главным в этой троице был именно он.

Нравилось мне это все меньше, но выгнать гостей, понятно, я не могла. Да и может статься, что подозрительные с виду детали имеют простые причины. Шаванн — вправду торговец, девушка — и вправду его дочь, а светловолосый — какой-нибудь деловой знакомый, которого представили сыном лишь для того, чтобы не вдаваться в ненужные объяснения. А возможно, это вправду его сын. От какой-нибудь красавицы-графини, случайно увидевшей в витрине лавки торговца и влюбившейся насмерть. И мальчик пошел не в отца. Тьфу, ну и чушь лезет в голову, как бы еще вслух не произнести…

Я попросила разрешения выйти и прошла в смежную комнату.

— Спустись вниз, к стойке, — шепотом велела я Грете, — и скажи, чтобы минут через сорок кто-нибудь из прислуги наведался бы в номер под благовидным предлогом. А если на стук не ответят, сразу поднимают тревогу. Ступай!

Грета выпучила глаза, но лишних вопросов задавать не стала — поняла, что не время. Кивнула и поспешно вышла из номера.

Когда я вернулась, в беседе возникла неловкая пауза. Погожую осень, променад и колоннаду с минеральными водами мы обсудили, пора было переходить к делу.

— Ну что же, — подсев ближе к столу, сказал Шаванн, — должен заметить, что человек я не слишком-то образованный, и мало понимаю в тонких вопросах вроде художественных ценностей и произведений искусства, в том числе ювелирного, ибо большую часть жизни провел в других сферах…

Все это он сообщил с той непринужденной интонацией, которая, разумеется, выдает действительно необразованного и неотесанного человека. Пока что, разыгрывая торговца, Шаванн не сильно преуспел.

–…однако в последнее время стал задумываться о вложении денег в вечное, так сказать. Это впоследствии поможет и детям, мало ли что случится в жизни… Разумеется, для таких приобретений нужны знания и советы людей разбирающихся, без этого недолго и попасть впросак, — он погладил свою лысину. — Я обратился к вам, собственно, для того, чтобы услышать мнение знатока на предмет первого моего приобретения. Покупка сделана по случаю и, возможно, неосмотрительно, что не слишком-то на меня похоже. Однако назад уже не вернешь. Желаю услышать ваш вердикт, сударыня, — с улыбкой закончил он.

Разумеется, случаи, когда богатые, но малообразованные торговцы начинают вкладываться в «искусство», скупая по советам поваров, конюхов и любовниц непонятно что, было бы блестяще и богато, нередки. Своими глазами видела деревянные вазы, выкрашенные под яшму, которые продавались как каменные с позолотой. Но сейчас легенда не выдерживала никакой критики. Я на миг представила, как деловитый и спокойный Шаванн выметает из антикварных лавок разный хлам и ковыряется в корзинах старьевщиков, переспрашивая, где здесь шедевры, а где нет… Картина получилась диковатая.

Я выразила сомнение, что чутье моего гостя способно его подвести, даже в вопросах, далеких от обычного делового оборота. И следовало признать, что такое мнение о моих знаниях представляется очень лестным, и герр Шаванн как человек опытный обязательно навел справки, прежде чем принять решение обратиться именно ко мне.

— Хотелось бы узнать, чьей рекомендации я обязана вашим визитом…

— В последнем издании «Вестника ювелиров» фамилия Альяни значится первой, — спокойно пояснил Шаванн. Это правда; и выбирая себе новое имя, я не в последнюю очередь подумала и об этом, — далее я наведался на кафедру Королевского университета, и получил исчерпывающие сведения от самого профессора Эвериха, изобретателя э-э… какого-то весьма уважаемого метода обработки камней, если я правильно понял.

Ах, ну конечно же! Иезекиил! Старый мой пьяница, хоть какой-то от тебя прок…

— «Вогезская грань», — вежливо подсказала я.

— Да-да, именно так. По мне, услышанного оказалось достаточно, — сказал Шаванн.

Допустим. Пока что звучало убедительно.

— Вы взяли на себя немалый труд, и мне не терпится увидеть, ради чего все было предпринято.

Герр Шаванн ответил легким кивком и потянулся к внутреннему карману своего отлично сшитого пиджака. Выудил черный бархатный футляр.

Я подалась вперед, но не от любопытства или нетерпения. Из жилетного кармана у торговца выскользнули и качнулись на цепочке его часы. Крупные золотые часы, дорогие, но вполне обыкновенные, если б не одна деталь: на крышке мелькнула гравировка с изображением пера и круглой печати — символ узнаваемый, по мне так даже очень. А вот это уже интересно… Если я не ошиблась, и гравировка там действительно была, то мой образованный и интеллигентный мануфактурщик должен был эти часы выторговать или украсть у какого-нибудь нотариуса, потому что носили их именно они. И лет десять-пятнадцать назад, то есть тогда, когда Шаванн мог бы получить лицензию в палате и начать практику, это был почти обязательный к ношению атрибут во всем их сообществе.

Часы снова вернулись в жилетный карман. Торговец-нотариус аккуратно положил на стол футляр, повозился с застежкой и откинул крышечку…

И вот здесь-то мне понадобились все мои навыки лицедейства — но вовсе не для того, чтобы изобразить удивление, восхищение или страх. А для того, чтобы их скрыть.

Передо мной лежало кольцо Разбойника.

II.

В семье сохранилось предание, что родоначальник — Йохан Вандервельт — был разбойником. Главарем шайки, которая промышляла когда-то в лесах Брокхольма.

Йохана знали на всех близлежащих, потом дальних дорогах и в деревнях, а вскорости имя его стало известно и за пределами провинции. Он был самым бесстрашным, дерзким и везучим, и никто не знал, где этот грабитель появится в следующий момент. Хотя слово «жестокий» с его именем не соседствовало никогда, скорей даже Йохана считали чудаком. Бывало, он обносил какую-нибудь усадьбу, складывал все на дороге, да так и оставлял добычу первому встречному.

Бесчинствовал Вандервельт лет пять, то надолго прячась в лесах, то снова появляясь на проезжих трактах, и вдруг все его похождения закончились самым внезапным и удивительным образом.

Как-то раз, глухой ночью, когда разбойники пировали после особенно удачного дела, на их поляну, прямо к костру, вышел седой старик с бородой до пояса. Как он нашел тайное место и незамеченным пробрался через охрану — а предок, хоть и главарь лесной вольницы, порядок соблюдал железный — так и осталось загадкой.

Йохан, будучи в добром расположении духа, да еще увидав, что перед ним простой старик, не стал допытываться, откуда взялся незваный гость, честью угостил его и велел устроить на ночлег.

Однако пришлый дед вместо того, чтобы отдыхать, завел с главарем шайки душеспасительную беседу. О чем говорил Вандервельт со стариком, доподлинно неизвестно, но последствия разговора были таковы, что на заре Йохан забрал свою долю добычи и, сгибаясь под тяжестью награбленного, покинул лесной приют. В то же самое утро разбойник неведомым образом оказался на другом конце провинции, у ворот монастыря на Тихой реке — кажется, так называлось это место.

Приведя грешника в обитель, старец растворился в утреннем тумане без следа. Впоследствии по описаниям монахов, да еще по изображению на витраже Йохан понял, что в ту ночь к нему пожаловал сам святой Ансельм.

Вандервельт поселился в монастыре. Там он провел пять лет — ровно столько же, сколько ранее буянил по городам и весям, и слава о его духовных подвигах разнеслась далеко за пределы обители, как некогда разносилась слава о грабежах и попойках…

Местный епископ, прослышав о такой чудной истории, явился в монастырь, убедился в правдивости слухов, и самолично исходатайствовал у короля помилование раскаявшегося разбойника. Годы спустя, когда Йохан повытаскивал из своих тайных ям и пещер остатки сокровищ и пожертвовал на богоугодные дела, ему было жаловано дворянское достоинство. А шайка грабителей разошлась сама собой. Кто-то ушел искать счастья в другие края, а кто-то обосновался в деревнях Брокхольма, оттого у многих жителей фамилии больше похожи на разбойничьи прозвища.

Так и началась история рода Вандервельт-Брокхольм.

Сколько правды в этом предании, судить не берусь. По мне — так ровно столько же, сколько в любой семейной легенде подобного толка.

Сильно подозреваю, что Йохан Вандервельт был вовсе не разбойником с большой дороги, а трактирщиком примерно оттуда же. Не зря наш старинный дом Ройбер-Херберге, что стоит на Брокхольмском распутье, похож на перестроенный постоялый двор, а главное — очень уж удачно расположен, именно так, как и положено трактиру. Разбойником Вандервельта, может статься, прозвали за то, что бессовестно драл с проезжающих и не стеснялся обвешивать. Он и дворянское звание мог прикупить по случаю — такое бывало — либо вовремя ссудил деньгами кого-то из высокопоставленных гостей, либо как-то иначе угодил. Подчас громкие истории о подвигах и благодеяниях, за которые жалован дворянский титул, в действительности звучат прозаически, а из-за родовых щитов выглядывает конюх или кузнец. Да и сами владельцы не прочь изобразить на гербе плуг, подкову или топор. Как дань уважения истории семьи.

Что до герба Вандервельтов, то на нем был тот самый лесной костер, к которому явился в полночь святой Ансельм.

Давно, еще во время учебы, я бредила этой удивительной историей, тогда у меня и тени сомнения не было в ее подлинности.

В моем воображении приключения Йохана постепенно обрастали подробностями, играли яркими красками, и наконец вылились в объемистую книженцию в моднейшем тогда жанре готического романа. Называлась книга соответственно — «Кровавый исток Вандервельтов». Роман изобиловал кинжалами, проклятиями, зарытыми кладами, кровь лилась рекой, а герои в масках и черных плащах произносили высокопарные реплики. Словом, все по законам жанра.

Книга произвела легкий переполох и вызвала новую волну интереса к семье. На сцене одного из театров целый сезон держался спектакль «Кровь и сокровища», поставленный по мотивам романа. Этот спектакль был первым, который увидела в театре моя Гретхен. Впечатление он произвел неизгладимое, и с тех пор в каждом представлении, будь то опера, балет, или любительский спектакль, она ждала рассказа о сокровищах и бывала очень разочарована, если сочинитель упускал из виду такую важную деталь. Словом «сокровище» Грета прожужжала мне все уши, так что оно приклеилось и стало ее семейным прозвищем…

Наводящий ужас роман на полгода сделал меня знаменитостью, чем я очень гордилась, однако в скором времени некоторые особо хитрые должники вздумали им воспользоваться, дабы увильнуть от обязательств. В судебных процессах они размахивали выдранными из книги страницами, расписывавшими зверства Вандервельтов, утверждали, что более кровожадных и бессовестных кредиторов свет не видывал, и на этом основании пытались не на шутку срезать проценты. Ванесса-Терезия тогда лично вмешалась, изъяв из продажи все, что осталось. Мне сделали строгое внушение о необходимости осторожнее выбирать темы.

Так или иначе, но эта история считается официальным основанием семьи и именно таким образом записана в генеалогической книге. Предки порой выставляли легенду напоказ, желая прихвастнуть удалью и лихостью первого Вандервельта, в другое же время, желая выглядеть людьми достойными и приличными, скромно обходили тему стороной, считая, что «нельзя же верить всем этим сказкам».

Однако от первой истории берет начало и вторая, объяснить которую куда сложнее. До настоящего времени, во всяком случае, никому не удалось.

Старейшей реликвией семьи считалось кольцо Разбойника. Того самого — Йохана Вандервельта.

На печатке из темно-красного, почти черного агата было вырезано изображение костра. Вырезано, на мой вкус, грубовато, но сам оттиск перстня-печатки всегда получался ясный, четкий и удивительно красивый — и впрямь костер, с тонкими яростными сполохами. А если на сургуч или чернила, припечатанные перстнем, падал свет, костер казался настоящим. Особенно изумительно он выглядел при свечах, будто переливалась и сияла в нем искра подлинного, живого огня. Однако даже это показалось мелочью в сравнении с тем, что я увидела, надев однажды перстень на палец.

Агат зажегся изнутри. Разгорался медленно и еле видно, но потом все ярче и под конец полыхал багровым пламенем. Ванесса-Терезия тогда с улыбкой заметила, что камень имел очень веские основания вести себя именно так. Смысл этих слов я поняла лишь годы спустя.

Не раз приходилось слышать, что кольцо, как и другие украшения семьи, обладало некими волшебными свойствами, и если порыться в семейных архивах, следы наверняка можно найти. Но в то время волшебством интересовались мало, а теперь поди разыщи еще эти архивы…

В официальных же каталогах и разных альбомах, исторических и художественных, содержится только рисунок кольца, сухое описание оправы, вес и огранка камня, и что-то вроде «агат — символ здоровья и долголетия» или тому подобное.

И вот сейчас это самое кольцо Разбойника, старинная, загадочная и самая важная из реликвий дома, утерянная вместе с остальными баснословными богатствами, лежала передо мной…

…За окном с громким карканьем сцепились вороны. Я отвела глаза от футляра, быстро встала с места и закрыла балконную дверь. Все мои чувства в тот короткий миг можно было прочесть на лице, особой проницательности для этого не требовалось. Когда же я отвернулась от балкона, звон в голове поутих, и на кольцо, как и на его теперешних хозяев, я могла смотреть, по крайней мере, сдержанно. Но только смотреть, мысли-то никуда не денешь!

Мои заказчики — этот невероятно грамотный торговец и его «дети» — уже казались не просто подозрительными, а выглядели настоящими бандитами. Безусловно, знают, кто я такая. Не могут не знать. Однако явились под чужими именами и не как к законному владельцу. Случайно? Нет? Тогда зачем? Чего хотят?

Я сидела, кусая губы и глядя на кольцо. Молчание затягивалось, пора было сказать хоть что-то. Подняв глаза на Шаванна, я как могла любезнее улыбнулась.

— Мои приготовления могут показаться скучными, особенно такой очаровательной юной даме, — «дочка» смущенно порозовела, — это не слишком увлекательное дело, так что предложу вам по чашке кофе. Чтобы скрасить ожидание.

Шаванн, распахнув пиджак, сел поудобнее и удовлетворенно кивнул. На блондина я не смотрела, уже знала, что ничего хорошего не увижу.

Первым и отчаянным порывом было шепнуть Грете, чтобы сыпанула в кофе снотворного покрепче — когда два года назад заварилась вся кутерьма с залогами, арестами и судами, меня мучили приступы бессонницы, так что эта вещь всегда была под рукой, — и напоила всю честную компанию. А через полчаса бегом покинем отель вместе с кольцом.

Но сообразить, что будет дальше — великого ума не требовалось.

Далеко не уйдем. Не позднее вечера наше описание будет висеть на каждом столбе, неприятности наживем нешуточные, не говоря уже о громком позоре — будто мало арестованного имущества и просроченных векселей… А надежда разузнать хоть что-то о моем состоянии, по всей вероятности, будет потеряна навсегда.

В голос я велела Грете подать кофе, и еле слышно добавила:

— Когда уйдут, за ними надо проследить, до самого дома. Это вопрос жизни и смерти. — Чуть громче: — И не забудьте молоко, дорогая. — Снова шепотом: — И смотри осторожнее, не как в прошлый раз!

А в прошлый раз Грета, споткнувшись, едва не ошпарила одного знатного коллекционера. Еще немного, и с бароном можно было бы прощаться — как с мужчиной и как с постоянным моим заказчиком.

Грета с готовностью кивнула, и через пять минут внесла кофейный прибор. Сама вышла из номера, ступая на цыпочках. Просто сокровище у меня, а не камеристка…

— Необычная вещь, — говорила я, раскладывая инструменты. Девица следила за мной завороженно, Шаванн — со спокойным интересом, а на лице блондина по-прежнему не отражалось ровным счетом никаких эмоций. — Кажется, герр Шаванн, начало вашей коллекции положено удачное…

Я вытащила тонкие перчатки, в которых обычно смотрела драгоценности, но мой гость всплеснул руками в деланном удивлении:

— Какие строгости, сударыня! Зачем же это! Неужели обязательно?

— Так принято, герр Шаванн, — вежливая улыбка уже сводила скулы, но делать было нечего. — Ваше кольцо должно вернуться к хозяину без малейших следов.

— Как человек, чуждый всяким изыскам, я в этом отношении совершенно нетребователен, — возразил «торговец». — Не утруждайте себя, прошу вас. Разрешите, я заодно взгляну на ваши перчатки, — он, словно между делом, сгреб их, положив к себе на колени. — Мне, как мануфактурщику, будет любопытно…

Сходите, сударь, к золотарю поглядеть на его рукавицы, будет еще любопытнее, со злостью подумала я.

Шаванн нравился мне все меньше, а блондина с его колючим взглядом я уже начинала ненавидеть. Девица не в счет — видимо, ее и впрямь взяли для отвода глаз, в детали плана не посвятили, и ей было мало дела и до меня, и до этого грубого старого перстня, который она надела бы на свой пальчик только под дулом пистолета. Увидев, что я не собираюсь показывать фокусы или жонглировать инструментами, она быстро утратила интерес к происходящему и теперь смотрела в окно, хлопая глазами.

Разумеется, не мои советы и знания им были нужны — вся эта странная компания явилась сюда с одной-единственной целью: глянуть, как поведет себя кольцо, оказавшись в моих руках. Следовательно, интересует их моя собственная персона.

Ну уж нет, господа, такого удовольствия я вам не доставлю.

— Тогда разрешите хотя бы обработать руки, герр Шаванн.

В этом мне любезно не отказали.

Я достала из несессера маленький коричневый флакон. Вытащила пробку и брызнула на пальцы.

Жаль, что состав имел всего-навсего легкий запах уксуса, да и тот быстро испарялся. Если бы жидкость ударила в нос моим заказчикам ядреным нашатырем, получилось бы гораздо интереснее, во всяком случае, тот гость, что сидит у меня за спиной, был бы приятно поражен… И, возможно, даже выскочил бы из номера, к моей большой радости.

Да, надо непременно подать Иезекиилу эту мысль, он оценит. Первоначальная-то идея принадлежала ему.

Был это новый и не до конца еще опробованный состав на основе старых Иезекииловых рецептов. Придуман для того, чтобы защищать руки при работе с горелками, едкими составами и острыми инструментами, когда надевать перчатки нежелательно или просто неудобно.

Сам профессор как раз и назвал его «рукавица золотаря», я же предложила куда более изысканное «перчатка принцессы». Эверих согласился и сказал, что запатентует свою микстуру под этим именем, когда доведет до ума. Если доведет до ума, прибавила я. Иезекиил набросал основу, попробовал, где-то обжегся, где-то разлил и едва не взорвал, утратил интерес, и доделывать, по своему обыкновению, предоставил мне. Вот сейчас и посмотрим, что вышло.

Я растерла состав, ощущая, как он холодит ладонь. Кончики пальцев онемели, немного утратили чувствительность. Уксусный запах странно мешался с ароматом кофе. На побледневшей руке сильнее обрисовались вены.

— А что это, сударыня? — отхлебнув кофе, спросил Шаванн.

— Очищающее средство.

— Странный у него запах…

— Да, есть немного. — Я глубоко вдохнула и вытащила из черного бархата кольцо.

Сначала ничего не произошло.

На моей ладони лежало массивное золотое кольцо — прохладное, рельефное, тяжелое. Вроде бы обычное. Но по спине вдруг прошла радостная, волнительная дрожь, словно в руке у меня оказалась вся власть векового майората Вандервельт-Брокхольмов. Это уже было когда-то, очень давно, в детстве, когда я впервые надела на палец мое кольцо…

Однако камень не менял цвет. То ли действовал чудо-состав Иезекиила, то ли — и от этой мысли я похолодела — все свойства кольца были не более чем легендой, а мои собственные воспоминания — просто фантазией детства, которое, как известно, все расцвечивает ярчайшими красками. Пальцы задрожали, я чуть не выронила кольцо и непроизвольно сжала руку.

И тут самый край камня, у оправы, начал медленно краснеть.

Агат наливался красным винным цветом. Рисунок костра выступил из однородного тона, еще немного, и это станет заметно… У меня замерло сердце. Однако состав все же действовал, или кольцо Разбойника решило быть осторожнее, но нарастание цвета остановилось. Я повернула оправу, не касаясь камня, и посмотрела изнутри на широкий золотой обод.

Там был вырезан старинный девиз рода: «Огонь от самого сердца и сердце, горячее, как сам огонь».

Сердце Вандервельтов… Кольцо Вандервельтов.

III.

Я сидела с сосредоточенным видом, ковыряя кольцо инструментами, протирая составами, то одним, то другим, делая в записной книжке ничего не значащие каракули, и лихорадочно соображала, как вести себя дальше. Украдкой глянула через плечо на третьего гостя.

Блондин сидел, сцепив руки под подбородком и подавшись вперед — впервые на его лице появилось какое-то выражение. Так и есть, он внимательно смотрел на кольцо, и именно тогда, когда оно находилось у меня в руках. Но смотреть было не на что, с его места разглядеть эту легкую красную кайму почти невозможно…

Тишина затягивалась, пора было, как выразился Шаванн, выносить вердикт. Да и состав мог в любой момент испариться окончательно, и что тогда произойдет, никому не известно.

Я вернула кольцо в футляр, стараясь, чтобы жест не выглядел слишком торопливым. Спокойно сообщила свои соображения, которые это кольцо могло вызвать у любого ювелира — вес, проба золота, описание камня, — и добавила:

— На печатке я вижу высеченный костер. Эмблема сама по себе слишком известная, чтобы человек, имеющий отношение к драгоценностям, мог бы ее не узнать. Герб рода Вандевельтов, ведь так?

Шаванн с готовностью кивнул, словно ожидал это замечание.

— Какая-то невеселая история, насколько я знаю. Кажется, семья разорилась, об этом ходило много слухов. Такое стремительное падение дома, будто рок над ними висел… — я вовремя осеклась. Еще не хватало начать пересказывать всю историю.

Но история, кажется, и так не была тайной, потому что за спиной раздался бесстрастный голос:

— Расточительство, серьезные карточные долги и череда неудачных вложений супругов Вандервельт. Банкротство как следствие. Подобный рок часто преследует людей, живущих не по средствам.

От такой наглости у меня чуть не отнялся язык. Шаванн, к счастью, в этот миг склонился к своей «дочке», говоря ей что-то на ухо, а я обернулась и негромко ответила:

— Вам, сударь, виднее. Как представителю торговли.

Он холодно улыбнулся, и я снова отвернулась. Отец семейства извинился и с готовностью уставился на меня, ожидая продолжения.

— Значит, их коллекция все же пошла с молотка. Видимо, кольцо вы встретили в ломбарде или, что вероятнее, на аукционе…

— Совершенно верно, — подтвердил Шаванн. — На торгах.

— И во сколько оно вам обошлось, если не секрет?

— Полторы тысячи франков.

— Ясно… А много было желающих?

— Совсем нет, представьте себе. Вещь своеобразная, все же не колье и не браслет… Как считаете, я переплатил?

— Нет, отчего же… Вы отдали ровно столько, сколько кольцо может стоить. Золото есть золото, и его здесь предостаточно. Когда оно в очередной раз подорожает — а такому человеку, как вы, не составит труда это отследить — легко сможете обратить кольцо в деньги. Что касается художественной его ценности, — я изобразила на лице сомнение, готовое перерасти в уверенность, — лет через пятнадцать-двадцать, когда Вандервельты окончательно станут легендой, — надеюсь, прозвучало бесстрастно, — все, что имеет к ним отношение, может возрасти в цене. Я вполне это допускаю. Государственный музей вряд ли даст много, а вот в Королевский музей изящных искусств или Герцогскую галерею обратиться стоит, там хорошие оценщики и прочные связи с коллекционерами… Если надумаете продавать кольцо, моя визитка у вас есть, могу посоветовать ценителей на такие редкости. В любом случае, — я придвинула к гостю футляр, — имею все основания поздравить вас с этим приобретением.

Шаванн снова кивнул и заметил:

— Что ж, я услышал все, что хотел.

— Полное письменное заключение будет готово послезавтра в первой половине дня. Как вам удобнее его получить? — может, сам скажет, где они остановились в Бестаме…

— Это не к спеху, — покручивая жилетную пуговицу, ответил Шаванн. — На обороте моей карточки есть номер почтового отделения в столице, туда направляют всю корреспонденцию, до востребования.

— Понятно… Встреча оправдала ваши надежды? — спросила я.

— Безусловно.

Мне даже не верилось, что первая неприятность осталась за плечами… Состав испарился, ладони мои теплели, онемение из пальцев исчезало. Надо обязательно написать Иезекиилу, что его микстура все же работает. Вместе с холодком ушло беспокойство, и ко мне вернулось обычное расположение духа.

Желание кольнуть блондина и хоть чем-то показать, что их шайка просчиталась, было таким сильным, что я не удержалась и обернулась к нему:

— А как насчет ваших, сударь?

Тут в его неприветливом взгляде мелькнуло что-то такое, что я на миг пожалела о своем вопросе. Он понял. Разумеется, не все, но достаточно.

— Она превзошла их, — последовал короткий ответ.

В комнате повисло явственное напряжение. Тишину прервал Шаванн:

— Вы принимаете чеки «Вогезы», сударыня? Да? Тогда разрешите воспользоваться вашими чернилами, — Шаванн порылся в портфеле и вытащил чековую книжку и перо.

— Разумеется, — я взяла со стола крохотную бронзовую чернильницу — очаровательную старинную вещь, еще бабушкину, которую она всегда брала в дорогу. Поставила чернильницу перед Шаванном.

Он посмотрел на нее, и я тут же поймала странный косой взгляд, который мой торговец бросил в угол — туда, где сидел «сын».

— На чье имя выписываю? — словно между делом спросил гость.

— На предъявителя, сударь. Если «Вогеза» позволяет.

Тот еле видно усмехнулся. Ну, конечно, «Вогеза» позволяла, мне ли это не знать! Пока он царапал в своей книжке, вошла Гретхен, взяла поднос и осведомилась, сварить ли новый кофе. Шаванн отрицательно качнул головой.

— Дорогая, наши гости скоро покинут нас, — сказала я, внимательно глядя на Грету. Это значило, что услуги уличной агентуры понадобятся с минуты на минуту.

Грета кивнула, сделала неловкий реверанс и потихоньку вышла.

Почтенное торговое семейство удалилось через пять минут, после взаимного обмена любезностями. Шаванн обещал предоставить мне самые распрекрасные рекомендации, я, в свою очередь, попросила прислать десяток его визиток, чтобы раздать друзьям, и сообщила, что все мои потребности в мануфактуре и галантерее отныне будут удовлетворяться исключительно в его магазинах. Если, разумеется, таковые существуют…

Как только за гостями закрылась дверь, я выбралась на балкон — мне вдруг показалось, что в номере очень жарко. Щеки горели, спина была мокрой от напряжения. Платье липло и царапало шею серебряной вышивкой. Негнущимися пальцами я расстегнула брошь и ослабила воротник.

С балкона было видно, как все трое вышли из дверей отеля и остановились на площади. Барышня рассеянно оглядывала здание Биржи, ее «родственники» негромко беседовали. Шаванн нервно потирал свою опрятную лысину, на которой мне бы очень хотелось написать все, что я о них обоих думаю, а блондин стоял, заложив руки за спину, и спокойно что-то говорил. Его гладко зачесанные волосы сияли на солнце, как лед. Мимо прошли две дамы с кружевными зонтиками и ворохом покупок в ярких обертках — взрослая, но весьма привлекательная, со своей юной дочерью — и чуть не свернули шеи, оглядываясь. И что только эти сороки в нем нашли! Жаль, они не могли прихватить его с собой и утащить вместе со всеми своими коробками…

У меня пронеслось в голове, что надо бы отойти, пока не заметили, но было уже поздно. Блондин внезапно поднял глаза и встретился со мной взглядом. Вежливо склонил голову и улыбнулся — дерзко, заговорщически, словно нас связывала какая-то общая тайна, известная только нам двоим.

Не ответив на поклон, я кинулась обратно в комнату, упала в кресло.

Кто же они такие, эти странные гости, и чего мне ждать от них дальше… Кредиторы? Я задержалась на этой мысли, но, подумав, отбросила ее. Весь долговой процесс по таким случаям, как мой, детально описан в законе и всем известен. Векселя и прочие заемные обязательства оплачены дворянским опекунским советом, так что на сегодняшний день я должна только ему. Претензии подлежали предъявлению туда же, и любой вменяемый кредитор знал, что быстрее и надежнее обратиться именно в совет, а не бегать по всей стране за последним представителем обедневшего рода в тщетных попытках что-нибудь получить.

В то же время… В то же время это могли быть люди, имеющие с Вандервельтами какие-то личные счеты, о которых мне ничего не известно. Я потерла горевший лоб. А вот здесь уже дело на порядок хуже… История и внешние сношения семьи всегда были довольно запутанными — у таких семейств редко бывает иначе — с кем-то мы дружили, с кем-то соблюдали нейтралитет, а с кем-то бывали, как принято выражаться, во взаимном нерасположении. За столько лет могло накопиться море старых обид и недомолвок, а теперь, когда наша фамилия загнана в угол, момент для расплаты настал самый подходящий.

Я откинула голову на подголовник и закрыла глаза. Очень хотелось пить. В голове был дикий сумбур. От приподнятого настроения, с которым мы приехали нынче утром в Бестам, не осталось и следа. Снова вспомнилась Ванесса-Терезия, потом ее… ее уход, все беды-злосчастья, в которые меня с головой окунуло после спокойной жизни в родном доме. Вслед за этим перед глазами полыхнул костер, высеченный на темно-красном агате. А дальше я опять увидела ту улыбку — любезно-наглую, оценивающую, улыбку моего, судя по всему, нового недруга.

Однако за всем этим я ни на миг не пожалела, что явилась сюда. Здесь, в Бестаме, я обязательно что-то найду для себя, какое-то продолжение истории…

Долой мрачные мысли! Ничего еще не потеряно. Если это и вправду не какие-то шальные займодавцы, которые сами не знают, чего хотят, а люди, всерьез заинтересованные моей персоной, то сегодня все только началось. И опасности будут поджидать не в Бестаме — вряд ли эти люди решатся на отчаянное дело в маленьком респектабельном городке, где каждый на виду — а на выезде отсюда. Соответственно, надо продумать обратную дорогу. Зря я не схватила тогда медведя за начищенный нос! Впрочем, толку-то — можно подумать, гости бы сразу в дверях сгорели со стыда, вернули мне кольцо и разбежались по домам…

Любопытно, успела ли Гретхен что-нибудь предпринять…

За всей этой суетой я совсем забыла рассказать о своей камеристке, той самой, которая побежала устраивать слежку за гостями — занятие, согласитесь, для камеристки необычное. Потому что и Грета не из обычных горничных.

Бабушка заприметила рослую и плечистую девицу в одной из деревень Брокхольма.

Грета, дочь старосты-кузнеца, еще в юном возрасте снискала громкую славу, в одиночку изловив двух заезжих грабителей. Встретила их на распутье, возвращаясь из города. Было Грете в ту пору лет шестнадцать-семнадцать, висельники эти ее, ясное дело, не испугались, и хотели только отобрать телегу и лошадь. Однако девица без разговоров выхватила из сена топор. Одного скинула с моста в реку, второго оглушила колуном, связала и привезла в деревню. Этих разбойников разыскивали в провинции целый год.

Ванесса-Терезия, прослышав о такой бравой девушке, разыскала ее и взяла под свое покровительство. А потом определила ко мне.

То, что положено уметь камеристкам и горничным — не про Гретхен. Из шитья она может разве поставить заплатку на свой наряд. Из готовки — пристойно подать кофе или чай. Просить сервировать что-то посложнее не стоит, так как Грета раз и навсегда решила, что для еды существует одна вилка, одна чашка и одна ложка, она же половник. В крайнем случае — нож, но это, знаете ли, только для особо торжественных приемов.

Когда затягивает мне корсет — только следи, чтобы ребра остались целы. А однажды на нее что-то нашло, и Грета попыталась меня причесать; я глянула на то, что получилось, и сказала, что в этаком-то виде могла бы смело заявиться к костру первого Вандервельта. Тогда никаких святых бы не понадобилось, знаменитый разбойник сам бы перепугался до смерти и кинулся в ближайший монастырь…

Моя камеристка ничуть не обиделась и заявила, что даже у расчудесных самоцветов бывают изъяны, и кому, как не мне, это знать. Зато Гретхен неплохо фехтует, дерется влет, по-мужски. Стреляет из пистолета — и делает это очень быстро, гораздо быстрее меня. Правда, в цель я попадаю чаще, но это уже мелочи. Отлично считает в уме — ни одному лавочнику ее не нагреть. В случае чего Грета не постесняется учинить громкий скандал, а то и схватить жулика за воротник. И если оставшиеся Вандервельты в моем лице еще не пошли по миру, то в этом есть немалая ее заслуга.

Словом, все эти навыки мне нужнее умения соорудить изящную прическу и приладить к шляпке очередную ленту…

…Я так углубилась в свои воспоминания, что не сразу услышала, как стучали в дверь. Деликатный, но торопливый стук повторился.

За дверью стоял служащий гостиницы, и, право, когда мы по прибытии вписывались в его реестр, глаза у молодого человека были значительно меньше. Он срывающимся голосом сообщил, что внизу меня требует какая-то дама.

— Я никого не жду, но пусть поднимется, в чем же дело?

— Да вы что, сударыня! — всплеснув руками, воскликнул тот. — Понимаете ли, это очень грубая, неопрятная, оборванная дама! От нее, простите, неприятно пахнет, а она в таком виде станет разгуливать по отелю… Вы представляете себе, что будет, если гостья вдруг сунется в чей-нибудь номер…

— Вы не ошиблись? — прервала я. — Эта посетительница точно ко мне?

— Сударыня, — уже раздраженно ответил он, — но здесь нет других девиц Элен Альяни с камеристкой…

Тут только я поняла, кто это может быть, и опрометью кинулась вниз. Служащий нервно скакал следом, все бормоча про «беспокоить посетителей» и «разгуливать по отелю».

Вбежав в вестибюль, я ахнула. У дверей отеля, отделанных красным деревом и бронзой, стояла моя Грета, кто же еще, но в каком она была виде! В огромной шляпе с выцветшими лентами, рваных башмаках и лохмотьях, которые никак не могли быть остатками ее платья, даже сцепись она с дюжиной босяков. Увидев меня, Грета радостно заулыбалась и взмахнула пустой кружкой.

В одно мгновение я перебрала десяток возможных приключений, в которых она могла приобрести такой убийственный гардероб, но все они никак не соединялись с нашими гостями. Бросив это бесполезное дело, я стремительно перешла в нападение:

— Вы не узнали мою камеристку? — несчастный служащий отпрянул. — Да по какому праву вы держите ее в дверях?! Тоже мне — прекрасный отель и чудесное обслуживание! Вычеркните это из своих буклетов!

— Но, мадам… Мадам! Как же она ходит так по улицам? — сначала смущенно и неуверенно, но потом громче заговорил он, а увидев, что я пыталась ее впустить, окончательно осмелел: — Нет-нет-нет, сюда нельзя! Великодушно извините, но вы распугаете всех гостей! Какой невиданный скандал!

— И что в таком случае вы предлагаете? Пожить за наши деньги на улице?

— Через черный ход! Только через черный ход! На вас уже обращают внимание, мадам!

Если на нас кто и обращал внимание, так исключительно по его милости — надо же так верещать…

— Через черный, так через черный, — я королевским жестом вручила служащему франк, за что Грета тоже была названа «мадам», но через главный вход все-таки не допущена, — но я это запомнила!

Черный ход вел с заднего двора гостиницы, и попасть к нему можно было, лишь обогнув все здание и пройдя в узкую неприметную арку. Не зная точно, где расположена эта дверь, просто так не найдешь — это следовало запомнить.

Мы быстро поднялись по лестнице, стараясь не попадаться на глаза гостям, юркнули в номер, и я снова распахнула дверь на балкон — теперь уже потому, что дух нарядов Гретхен начисто перебивал и запах сухой лаванды, разбросанной в комнате, и легкий шлейф одеколонов, который держался после наших гостей.

Да где в элегантном и чинном Бестаме она умудрилась раздобыть все это? И зачем?!

— Сними свои тряпки, будь добра! Живее, живее!

— Мадам, я только расскажу, что было…

— Немедленно! — воскликнула я. — А то задохнемся!

Гретхен фыркнула, удалилась в другую комнату, и через минуту вышла в обычном своем платье.

— Лохмотья куда дела?

— В ваш чемодан, вдруг пригодятся… — увидев мое лицо, она быстро заверила: — Я пошутила, пошутила! Завернула в узел, потом снесу на задний двор.

— Вот так. Теперь рассказывай! — приказала я, садясь на подлокотник кресла.

Известия Гретхен принесла неутешительные…

Подав кофе и выскользнув из отеля, она без труда нашла нескольких мальчишек, которые крутились вокруг — разносчика фруктов, газетчика и курьера из рассыльной конторы. Договариваться с такой публикой она умеет. Предложила половину франка — в подобных условиях эта плата считалась приемлемой. Молодые люди согласились на сделку и заняли посты наблюдения.

Однако когда гости вышли, вся агентура, увидев, кого придется выслеживать, наотрез отказалась. И даже повышение ставки не возымело обычного действия. Причем Грета была уверена, что перепугал их именно блондин, с которым ни один из них не пожелал связываться, а тем более — быть уличенным в слежке.

Торговаться дальше или разыскивать новые варианты было некогда, а предпринять что-то — необходимо. И тут с задворок какого-то заведения вышла старушка с тележкой тряпья и старых книг. Подлетев к старьевщице, Грета то ли купила, то ли выпросила у нее самое ветхое и потрепанное, что было, нацепила это на себя и ринулась за подозрительными гостями сама.

Представив себе мою камеристку гренадерского роста, которая бодро скачет по нарядным улицам в таких лохмотьях, я в ужасе привстала с кресла.

— Да если ты сейчас начнешь врать, что они ничего не заметили, гляди у меня!

Грета с торжествующим видом подбоченилась:

— Ха! Как бы не так!

— Как бы не так — что? Не будешь врать, и они тебя увидели?

— Конечно, увидели, я ж за ними по пятам шла! Да не бледнейте вы так, они меня не узнали, зуб даю! А ваш бакалейщик подал мне монету и купил у торговца бокал глинтвейна…

— Сердобольный какой. Дальше как было дело?

— Дальше выпила я его, конечно. Кислятина ужасная. Даром — и то ладно…

— Я не про это, — нетерпеливо прервала я. — С бакалейщиком… тьфу, с галантерейщиком мы разобрались, а тот, второй…

— Белобрысенький? — переспросила Грета. — Да он на меня и не глянул.

— Допустим. Но ты все равно рисковала.

— Да! Я пошла, как говорится, ва-банк!

— Роковая женщина… Удалось узнать, где они квартируют?

Гретхен это удалось, и она толково объяснила, на каких улицах проживали торговец мануфактурой и его дочь, а на какой — сын. Жили раздельно, как и положено людям «из одной семьи», с мрачным удовлетворением отметила я. Гости разошлись около особнячка в самом начале Променада, и Грета уже разузнала у привратника, что это доходный дом, который был снят дня три назад. Шаванн с девицей вошли в двери особнячка, а блондин скрылся в одной из гостиниц за Колоннадой.

— Совсем простенькая гостиница, — прибавила Грета. — Видимо, пансион для бедных…

Я недоверчиво покосилась на нее:

— А название запомнила?

— Нет… Какими-то мелкими неприметными буквами было написано, не то, что у нас — все золотое. Я же говорю — для бедных. Там еще лошадь стоит перед дверями.

— Лошадь? — переспросила я. — А не лось?

— Может, и лось. Да, какие-то рога там вроде были…

А, ну тогда все понятно. Бронзовый лось у входа, первая линия за Колоннадой. «Пилястр». Богатство у Гретхен устойчиво сочеталось с золотом, блестками и яркими цветами, так что если фасад не похож на пряничный домик, то приличным людям там, понятно, делать нечего.

— Я пыталась зайти внутрь и разузнать, где именно он поселился, — сказала Грета. — И, догадайтесь, что произошло?

— Видимо, тебя туда не пустили, — язвительно ответила я.

— Именно так, представьте себе! Ну не безобразие ли?

Я прошлась по номеру, потирая лоб. Густой бурелом в голове медленно редел, появлялись кое-какие просветы… Ничего определенного, правда. Я взяла с туалетного столика флакон, вытащила граненую пробку, покатала ее в пальцах и вдохнула любимые духи, как частенько делала, если что-то не ладилось. Свежий горьковатый запах мигом охладил голову. Я повернулась к Грете, которая не спускала с меня глаз.

— Вот что мы сделаем, сокровище… Напишем письмо Шаванну. От твоего имени. В письме будет следующее… — я помолчала, соображая. — Ты скажешь, что имеешь важные сведения о своей хозяйке. Твоя госпожа — вовсе не та, за кого себя выдает, и ты готова за умеренную плату…

Грета всплеснула руками.

— Да за кого вы меня принимаете!

— Погоди ты! — я присела рядом с ней. — Неужели не понимаешь? Надо под каким-то благовидным предлогом явиться к нему в дом. Поговорить с глазу на глаз. Может, удастся выведать, кто они такие и зачем им все это… И откуда у них наше кольцо. — Дипломатические способности никогда не были сильным местом Греты, но сейчас выбирать было не из чего. — В письме ты попросишь Шаванна о встрече. Напишешь, что хочешь встретиться с ним, и непременно один на один, поскольку хозяйка твоя страшная женщина, и если что узнает, то тебе не жить.

— И что же я буду говорить при встрече? — морща брови, спросила Грета.

— Говорить будешь то, что обычно плетут про господ за спиной — разную чушь. Допустим, у тебя есть подозрения, что я обманываю с жалованьем, пользуясь тем, что ты неважно считаешь. Тебе не нравятся мои заказчики, ты работаешь как сумасшедшая, а я только и знаю, что придираться по любому поводу… Пусть Шаванн думает, что ты просто вздорная горничная, которая вознамерилась продать свои сплетни. Но прямо уличить тебя ему будет не в чем, мало ли на свете таких камеристок… Твоя задача — разговорить его, вытащить из него хоть что-то, хоть след какой-то! А получится, так и узнаешь, где они прячут кольцо… — тут я с сомнением посмотрела на нее.

— Но если идти, так может, к этому белобрысенькому? — уточнила Грета. — Мне так показалось, он-то поглавнее будет.

Ага, значит, и у нее сложилось такое же мнение.

— Честное слово, мадам, я уж постараюсь одеться поприличнее… — добавила она.

— Кольцо было у Шаванна. Возможно, оно и сейчас у него. Да и с белобрысым тебе не справиться, раскусит в момент, — после паузы добавила я. — Сбегай лучше вниз, на стойку, спроси чернила и конверт. Только самый простой, без гостиничной печати…

Когда Грета вернулась, я усадила ее за стол и кратко повторила, что именно ей следовало написать. Моя барышня покивала и написала — криво, косо и с кляксами изложив основную мысль. Грета, конечно, старалась, но опыта плетения интриг и составления разных двусмысленных посланий у нее явно недоставало. Я пробежала глазами ее письмо и поморщилась.

— Ну что же это, Грета!

— Письмо, мадам…

— Так ведь не записку мяснику пишешь! Ты, камеристка из хорошего дома, вздумала написать донос на свою госпожу! Умному человеку! Да так, чтобы он тебе поверил и согласился на встречу!

— Да что не так-то?

— Да все не так!

Я вслух перечитала катящиеся вниз строчки:

— «Уважаемый господин торговец! Дозвольте принести жалобу на свою хозяйку. Вредная она, нахальная и бессовестная. Жалованье не доплачивает, иногда и гроша не допросишься, измотала работой, даже с ухажером некогда встретиться. Заказчики у нее такая гольтепа, что и сказать стыдно, хоть бы раз на чай дали…» Вот куда это годится, скажи мне! Кому будет интересно? Кто в это поверит? Да ты даже сама не веришь!

Грета смотрела на меня во все глаза и не понимала, в чем дело и что мне не нравится. Я со вздохом сказала:

— Так… Вот здесь, в правом нижнем углу конверта: «господину Шаванну, строго в собственные руки». Готово? — я снова взяла пробку от флакона, покатала между ладоней и положила на стол. — Диктую. Пиши….

«Сударь!

Особу, написавшую это письмо, вы видели сегодня мельком во время своего делового визита. Должна предупредить — дама, с которой вы встречались, поняла многое и многое намерена сделать.

Подробностями указанная особа готова поделиться, но в обстановке полнейшей тайны. В противном случае последствия будут плачевными, а мои услуги — как знать? — еще могут пригодиться.

Для ответа: гостиница «У двух медведей», до востребования Г.»

Грета с восхищением перечитала письмо, не веря, что приложила руку к этакому шедевру. Ну прямо ни дать ни взять — трактат о движении небесных светил… Я смотрела на это не так радужно, однако изложенное, как мне казалось, звучало убедительно.

— Все. В таком виде и отнесешь. Заметила — есть на том доме почтовый ящик? Если есть, бросишь прямо туда, нет — отдай привратнику.

— Так ведь торговец поймет, что я за ним следила!

— Конечно, поймет… Вот и хорошо, пусть знает, что ты особа ловкая и беспринципная. Дай клей, будь добра. Спасибо, — я заклеила конверт и положила под пресс-папье с гостиничным гербом. — А то за своей хозяйкой она шпионить не стесняется, а за чужим человеком, видите ли, стыдно! Держи. Одна нога тут, другая там. Пусть Шаванн получит его уже сегодня и быстрее решает что-нибудь. Нам здесь рассиживаться не по карману…

Гретхен выхватила из шкафа накидку и от спешки сунула руку не в тот рукав.

— Да, мадам!

— Вернешься — буду ждать тебя на той улице, у Биржи, отправимся ужинать.

— А куда ужинать пойдем — к Колоннаде?

— К Колоннаде! Нам-то как раз и надо поискать место для бедных, как ты выразилась. Будем питаться в ресторане гостиницы — так в следующем месяце опекунский совет рискует остаться без процентов. Не думаю, чтобы ему это понравилось…

Грета выскочила из номера, и я услышала ее топот по коридору, приглушенный дорогими коврами. С балкона было видно, как она пронеслась через площадь, вспугнув стаю голубей. Я обернулась в комнату, еще раз оглядела наше временное, весьма неплохое, должна заметить, пристанище… И тут вспомнила странный взгляд, которым Шаванн обменялся с блондином, когда выписывал чек. Что-то они как будто заметили… Что-то поняли.

Я обошла комнату, внимательно осматривая каждый уголок. Шкафы закрыты, дверь в соседнюю комнату — тоже. Все мелочи с туалетного столика убраны в несессер, на нем никаких монограмм. Я опустилась в кресло, где сидел блондин, еще раз оглядела комнату уже оттуда. Туалетный столик с зеркалом, диван, еще кресло, стол…

Стол.

Моя чернильница. Точнее, бабушкина. Круглая бронзовая чернильница, украшенная речным жемчугом. Бледно-розовые жемчужины были неровные и разного размера, как и положено дикому жемчугу, и удивительно сочетались с бронзовым плетением, отчего вещица выглядела одновременно и старинной, и по-дамски изящной.

Сами жемчужины всегда казались вставленными без какого-либо рисунка, но теперь, с этого места, я вдруг увидела, что рисунок все же был, только выступал под определенным углом. Бело-розовые капли складывались в старый, вековой давности шрифт, к нашему времени уже почти вышедший из употребления и применявшийся только на официальных документах. И на бронзе чернильницы он рельефно изображал… Литеру.

Литеру «В».

Как помнилось, от Биржи до Променада можно добежать минут за семь, так что Грета должна вернуться совсем скоро.

Я спустилась вниз, оставила ключ на стойке и вышла из гостиницы. Обошла здание Биржи и села на скамью под липами, не сводя глаз с часов на башенке. Стрелка ползла еле-еле, и когда часы наконец звякнули, показывая четверть часа, я даже вздрогнула. Моей камеристки не было.

Из дверей Биржи один за другим выходили служащие. За зеркальными окнами первого этажа неторопливо ходили официанты, раскладывая серебро на белоснежных скатертях. Часы на башенке звякнули еще четверть часа. Грета не появилась.

Я поднялась со скамьи и направилась в сторону Променада, раздумывая, с чего начать. Номер доходного дома Грета не сообщила, а где находится «Пилястр», я и так знала. Сейчас на ходу придумаю какой-нибудь предлог, а может, выцарапаю глаза блондину и безо всякого предлога… Со своим нахальным оскалом он уже на это напросился.

Шла я всего-то минуты две, но за это время в голове пронеслось с десяток разных мыслей о том, где сейчас могла быть Грета, и каждая казалась ужаснее предыдущей. Самым безобидным было предположение, что камеристка моя сидит под замком в преступном притоне и сочиняет подметное письмо наподобие того, что сама пыталась вручить…

Свернув за угол, я остолбенела.

Эта негодяйка стояла перед витриной кондитерской лавки и с интересом рассматривала разноцветные банки с леденцами. Мысли ее, судя по всему, были далеки от моих дел.

— Да ты никак смерти моей хочешь? — с возмущением прошипела я.

Грета вздрогнула, увидев меня в витрине, и обернулась.

— О! Мадам! Смотрите — леденцы из белой черешни! Да еще из крыжовника! У нас дома такие же делали…

— Ты у меня сейчас таких леденцов получишь, на неделю хватит! Сказано же было — одна нога здесь, другая там! — от негодования я чуть на крик не перешла. Увидел бы кто нас в этот момент, так и тени сомнения бы не возникло, что хозяйка у Греты настоящая мегера… Но я и вправду за нее испугалась. — Ты где пропадала?!

— Как где? Я исполнила ваше поручение в лучшем виде, мадам!

— Благодарю, — я выдохнула. — Идем быстрее…

Пока мы шли в сторону от Биржи, Грета рассказала, что добежала до особняка, где квартировал наш торговец, безо всяких приключений. Постучалась в окошко и отдала привратнику письмо, наказав передать строго в руки жильцу.

— Теперь, наверное, сидит читает, — заключила она.

Будем надеяться, что так оно и есть… Мы вышли на улицу Менял, оттуда на зеленую и холмистую городскую окраину. Бестам здесь несколько утрачивал свой лоск модного курорта, и местами напоминал обычный городок. У крепостного вала с давних времен распродавали по бросовым ценам овощи и рыбу, не проданные на рынке, тут же их покупали владельцы заведений и готовили такие блюда, что никакому ресторану и во сне не привидится. Где-то варили говяжий бульон с мясными клецками, где-то — суп в хлебных горшках, где-то жарили на углях рыбу. На дороге играли скрипачи. Так что ведьма-хозяйка и камеристка-доносчица неплохо провели время…

Возвращались к «Двум медведям» уже в сумерки, когда на игрушечных чистых улочках загорались газовые фонари.

Служащий за стойкой разбирал почту. Увидев меня, он вежливо кивнул и повернулся к полке с ключами — видимо, после Греты хорошо запомнил, в каком номере проживали эти престранные дамы… Я облокотилась о стойку и глянула на пачку корреспонденции, лежавшую рядом с гостиничным реестром.

Из писем с марками и штемпелями разных городов торчал неприметный серый уголок безо всяких оттисков и других опознавательных знаков. И тут же взгляд выхватил пометку, сделанную аккуратным убористым почерком: «У „Двух медведей“, до востребования, для Г.»

Я через силу отвела глаза от стойки и осведомилась насчет письма, адресованного до востребования. Служащий с готовностью покивал, выудил его из пачки и вручил вместе с ключом. От нетерпения мне было даже не дойти до номера, чтобы спокойно распечатать и прочитать — я отошла на шаг от стойки, с дрожью в пальцах разорвала конверт и пробежала глазами короткое:

«Завтра в шесть вечера, Променад, 2.

Привратнику сообщите, что принесли вексель для нового жильца, и вас пустят».

Это было похоже на Шаванна, очень похоже. Писал человек, основательно поднаторевший в таких вопросах — осторожно, кратко. Без имен. И замысел мой, кажется, удался… Я вздохнула и улыбнулась. Завтрашний день много чего обещает…

В номере было темно, спокойно и тихо. На фоне догорающего заката рисовалась точеная башенка Биржи с циферблатом, тускло блестевшим в свете фонарей.

Пока Грета чистила и развешивала по шкафам одежду, напевая что-то из любимой оперной арии, я села за обещанное заключение — как-никак, оно было уже оплачено. Номерным чеком «Вогезы». Я прекрасно знала их тиснение и водяные знаки, этот надежный посредник обслуживал и мой счет. Если нам вправду попались мошенники, то нужное впечатление они в любом случае произвести умеют.

Я привычно вывела на листе дату, место составления заключения и название, на миг задумалась, а дальше не отрывалась от бумаги с четверть часа. Мне казалось, я сухо и спокойно излагаю свои соображения, как обычно в документах, но когда перечитала, сама обомлела.

Заключение начиналось ровно так, как всегда — используемые инструменты, описание кольца, примерный вес камня и оправы, время создания кольца, вид и способ нанесения гравировки на внутренней стороне оправы, царапины и сколы на печатке…

На второй странице сухой документальный слог плавно переходил в романный.

Началось с описания случаев, когда эти самые царапины и сколы появились… Далее приводились известные юридические похождения кольца, включая старые договоры залога, кражи и возвраты хозяевам, история о скандальной попытке присвоить кольцо — случилось такое полвека назад, — окончившаяся фамильным запретом на все отчуждения именно этой драгоценности. Изложено все было в лучших традициях «Кровавого истока».

Документ заканчивался страстным негодованием по поводу судьбы, постигшей кольцо, и смутными угрозами в адрес его нынешних «владельцев».

Я поскребла затылок. Да, в Королевской ювелирной палате такое заключение вряд ли кто бы одобрил… Сегодня спать, завтра перепишу.

–…покойницу рвут на ча-а-асти! — от этих слов я вздрогнула.

Грета! Я не сразу и сообразила, откуда этот ужас — ах да, «Бал в Опере». Там всего-навсего известный тенор сетовал на то, что его фрак после выступления «поклонницы рвут на части»… Дослушав ее арию и перечитав еще раз свое заключение, я спросила:

— Сокровище, нет ли здесь лечебниц для душевнобольных?

— Кажется, нет, мадам! — откликнулась Грета из соседней комнаты, взбивая подушки.

— А то от чахоточных, я слышала, пристает… Странно, где же мы тогда понабрались…

IV.

На следующее утро мы как следует выспались перед важным делом, в самом радужном настроении спустились к завтраку, потом вышли на прогулку по городу. Перепробовали воду изо всех бюветов, обошли сувенирные лавки, обзавелись знаменитыми местными кружками для минеральной воды, парой открыток. Часок посидели на Колоннаде. В общем, вели себя как заправские отдыхающие, которые приехали на модный курорт ради приятного безделья… В театр, правда, не попали — на сегодня все билеты были распроданы.

Однако по мере того, как приближался вечер, а с ним и назначенное время для свидания, настроение заметно падало. Я начинала беспокоиться за эту наспех задуманную авантюру, и отпускать Грету одну совсем не хотелось…

Когда часы на Бирже пробили пять, я решилась и сказала:

— Ты не пойдешь.

— Чего это? — удивилась Грета.

— Опасно.

Вот этого точно не стоило говорить! У Гретхен загорелись глаза — перед ее взором отчетливо встали былые подвиги с поимкой грабителей и последующей отдачей их под суд. Только теперешняя обстановка, мое «воспитание» и наши необычные гости придавали этим похождениям оттенок более тонкий, великосветский — чего она всегда так жаждала. Ну прямо роман, совершенный роман! «Кровавый исток Вандервельтов», часть вторая…

— Да вы не волнуйтесь, мадам, ничего этот торговец мне не сделает! — заявила Грета, решительно подбоченившись. — Если что, разобью окно и буду кричать на всю улицу, что он хочет меня обесчестить!

Представив эту картину, я расхохоталась — моя камеристка и маленький интеллигентный Шаванн. Ему такое и в страшном сне бы не привиделось. Горько пожалеет, что вообще ввязался в это дело…

— Хорошо, будь по-твоему, сокровище. Но пойдем только вместе.

— Вместе так вместе, — великодушно согласилась Грета.

Из гостиницы мы выбрались поодиночке и направились к Променаду разными улицами.

Я зашла в несколько лавок, торговавших мелким товаром, прогулялась по улице Менял. Бросила монетку на счастье в фонтан — после того, как я пренебрегла сверкающим носом медведя, второй раз рисковать не стоило. Каменистое дно чаши было усеяно медью и серебром. Бродяг в Бестаме нет, выгребать некому, так что это добро, похоже, копится тут годами. Я со вздохом глянула туда, прикидывая, хватило бы мне на проценты или нет, и пошла своей дорогой.

Короткий переулок привел меня под арку, в начало Променада.

Вот он, этот дом. Аккуратный желтый особнячок в два этажа, с витыми карнизами и ящиком красных петуний перед дверью выглядел мило. Зато сама дверь — тяжелая, с бронзовым накладным орнаментом — мне определенно не понравилась. Почему-то явственно встал перед глазами пудовый засов, с грохотом падающий на петли.

Я скользнула взглядом по окнам второго этажа. Кисейные занавески, на подоконниках цветущая герань. Все опрятно и тихо. Никого. А впрочем, что я ожидала увидеть? Как Шаванн, сверкая золотыми очками, караулит улицу в ожидании моей интриганки?

Невидимые часы низким, гулким звоном начали отбивать время. Куранты Колоннады, которые разносились на полгорода. С тонким деликатным звуком Биржи их не спутаешь… Пробило шесть раз.

Из соседнего переулка вышла Грета и приостановилась, озираясь.

— Гретхен, эй, Гретхен! — тихо позвала я. — Сокровище!

— А, мадам, вы уже здесь! Ну, я пошла!..

Однако здесь произошло нечто совершенно неожиданное: дверь дома с грохотом распахнулась, и оттуда выскочил… сам Шаванн. Вслед за ним выбежал пожилой человек в ливрее, который мог сойти за привратника. Торговец-нотариус был всклочен, растрепан, свой прекрасно сшитый пиджак он оставил дома и теперь лихорадочно застегивал жилет. Шаванн наскоро пригладил редкие волосы и кинулся куда-то в конец улицы. Привратник — за ним.

У меня подскочило сердце. Лучший момент нельзя было даже представить. Улочка, на которой ни души, и открытая дверь в дом, где, возможно, прямо сейчас безо всякого надзора лежит именно то, что нам так нужно!

— А ну-ка бегом! Бегом, Грета!

На миг в голове мелькнуло, что случай был очень хорош, просто подозрительно хорош, но если так думать, лучше уж сидеть на месте и ждать — вдруг кольцо поднесут на блюдце с золотой каймой…

В передней было темно. Громоздились вдоль стен шкафы, тускло блестела перилами лестница, выступая из полумрака. Канделябры в виде утиных голов лукаво перемигивались, ловя свет из щелей в ставнях. Зеркало в овальной раме отразило мое настороженное лицо. Я заправила выбившуюся прядь волос и по привычке оглядела бронзовые завитки рамы — переплетение дубовых листьев и желудей. Начало прошлого века, если не подделка… Наш галантерейный любитель древностей устроился весьма неплохо.

Тишина. Только тикали часы да раздавался на соседней улице визгливый голос газетчика.

— Постарайся не топать! — шепнула я и взбежала на второй этаж.

Коридор тоже не освещен. Странно — будто во всем доме ни души. На этаже две двери, одна заперта — ручка не поддалась — а из-под второй пробивается узкая полоса света… Я прошла по ковру, ступая осторожно, медленно, прислушиваясь, не скрипнет ли половица. Но хозяин, кажется, недавно менял полы — ни малейшего звука они не издавали. Прямо мечта взломщика, кто ж так делает…

Я сделала Грете знак остановиться и потянула на себя дверь. Она не была заперта, только прикрыта. Шаванн выбежал впопыхах и собирался скоро вернуться.

За дверью был рабочий кабинет, отделанный темно-зеленым штофом и дубовыми панелями. На стенах — пейзажи с видами Среднегорья. Из окна падал яркий предзакатный луч, освещая письменный стол с разбросанными бумагами и граненой стеклянной чернильницей.

Мы переступили порог.

— Как думаете, он надолго выскочил? — хрипло спросила Гретхен.

— Кто — Шаванн? Вряд ли. У нас минут пять, не больше… Встань с той стороны двери. Если вдруг вернется, кинешься ему в ноги и начнешь кричать, что хозяйка все узнала, избила тебя до полусмерти и готовит нападение на дом. Поняла? А я…

Тут в полнейшей тишине раздался звук, от которого я поледенела. Дверь скрипнула и с легким стуком закрылась.

— Попрошу без глупостей, — раздался негромкий знакомый голос. — А то рискуете получить пулю.

V.

Из темноты угла, прямо за дверью, вышел один из наших гостей… И это был вовсе не отец почтенного семейства. Обознаться, увы, не представлялось возможным.

В его внешности ничего не изменилось, выглядел он так же безупречно, и смотрел с тем же бесстрастным выражением. Но теперь сжимал в руке пистолет. Небольшой, похожий на игрушку, но на близком расстоянии способный снести полголовы.

— Неужели убьете? — спросила я, когда сердце начало успокаиваться. Голос, к счастью, звучал не так хрипло, как у Греты. — Кто же так встречает гостей?

— Это смотря какие гости, мадам. Нет, убивать вас никто не будет, но кожу на руке ссадить могу, что вряд ли вам понравится… А теперь вы, сударыня, — блондин кивнул на Грету, — выйдете вон и подождете внизу.

— Еще чего! — возмутилась та. Помимо прочих обязанностей, Грета считала святым своим долгом беречь мою честь, а обстоятельства выглядели подозрительно…

— На этот счет можете быть спокойны, — он насмешливо улыбнулся. — Однако у вас высокие отношения, как я погляжу. То строчите на госпожу доносы, а то — такая трогательная забота…

— Перестаньте издеваться, — прервала я.

— Я даже не начинал, уверяю вас. Выйдите, — повторил он Грете. — Я хочу поговорить. Пока — только поговорить.

— А не боитесь, что она побежит в полицию?

— Скатертью дорога. Заодно расскажет, что вместе с хозяйкой вломилась в чужой дом.

— Выйди, Грета, — сказала я, кусая губы. — Здесь ты не поможешь.

— Я буду рядом, — угрожающе предупредила она и протопала к двери. Напоследок задержалась, попыталась испепелить его взглядом, но все-таки вышла. Дверь за ней была тут же заперта на замок.

Мы остались вдвоем в пустой комнате. Солнце, ярко полыхнув, ушло за мансарду соседнего дома, и теперь углы кабинета тонули в полумраке.

С полминуты стояла тишина. Блондин спокойно, но с явным любопытством меня разглядывал — я видела это краем глаза, потому что смотрела в сторону, изо всех сил делая вид, что новый знакомый мне неинтересен. Наконец он нарушил молчание:

— Ваше возмущение выглядит так убедительно… Еще немного — и я поверю, что у вас есть для него все основания.

— А вы считаете — нет ни малейших, так?

— Даже если есть, они не такие веские, как кажется. Хотя на вашем месте я бы и сам потребовал объяснений. Так что на сей раз обойдемся без визитов в полицию и прочих взаимно неприятных вещей. Поговорим, как…

–…старые добрые друзья, — с возможнейшим ядом сказала я.

— Вовсе нет. Как люди, которым есть что обсудить, — он наконец-то убрал свою убийственную игрушку. — Вы очень порадовали меня своим письмом. И не надо делать такое удивленное лицо.

— Не понимаю, о чем вы, — сердито ответила я.

— Да нет, понимаете. Задумка неплоха — видимо, опыт в подобных вещах у вас имеется. Правда, упускаете из виду существенные детали. Мне было бы сложно поверить, что ваша… прелестная, скажем так, горничная смогла написать такое изящное иносказательное послание…

— Не смейте оскорблять мою…

–…от которого, к тому же, шел изумительный запах ваших духов. Очень узнаваемый и очень вам идет. — Комплимент был оставлен без ответа, и хозяин продолжил: — Для начала будьте любезны выложить на стол все, что принесли.

— Бумажник, украшения?

— Оружие. Кажется, от вас много чего можно ждать. — Я не двинулась, и он, не повышая голоса, резко спросил: — Мне самому вас обыскать?

— Не утруждайтесь, — я щелкнула замком сумки, вытащила маленький пистолет, оправленный в перламутр. — «Леонард Мессер». Надеюсь, умеете обращаться и не сломаете.

Блондин глянул на него, улыбнулся то ли насмешливо, то ли одобрительно. Затем быстро и умело разрядил. Повернул рукоять, рассмотрел гравировку с моим настоящим именем.

— У вас страсть к чужим монограммам? То чернильница, то более серьезные вещи… — он бросил пистолет обратно на стол. — Собирались пустить в ход сегодня вечером, не так ли?

— Судя по ситуации, — сухо ответила я. — Мне неизвестно, с кем имею дело.

— Тогда самое время познакомиться. Эрик.

— А дальше?

— Меня устроит обращение по имени, мы не на балу. А как обращаться к вам? — осведомился он. — Госпожа Альяни или госпожа Вандервельт?

— Как вам удобно.

— Тогда Анна, — я снова видела ту улыбку, дерзкую и неожиданно обаятельную. — Забавно… Так вот как вы выглядите на самом деле.

— А вы, надо думать, как-то меня себе представляли, — я забрала «Леонард». — И как, если не секрет? Солидной дамой в возрасте?

— Нет, отчего же — я знал, сколько вам лет. Просто думал, что вы окажетесь немного красивее…

— Очень рада, что вы разочарованы, — отрезала я. — Мне вас совершенно не жаль.

Я почувствовала, что краснею, да и досада в голосе слышалась явственно, что было вовсе не к чему. Эрик подошел ближе. Теперь нас разделяла только высокая спинка стула. Под его взглядом я отвела глаза и внимательно уставилась в окно, хотя смотреть там было не на что.

— А я, знаете ли, не разочарован. Мне казалось, вы гораздо менее интересны. Ожидал, что будете похожи на нашу Луизу. Очень мила. Ни на шаг от моды. Словом, такая же, как все. — Он сменил тон на деловой и продолжил: — Я так понимаю, смысла темнить нет. Кое о чем вы догадались. Как думаете, кто такой герр Шаванн?

— Рискну предположить, что нотариус.

— Правильно. Я видел, как вы глянули на его часы, и понял, что гравировку заметили. Так? Ну что же — да, Густав Шаванн является нотариусом королевской нотариальной палаты, и должен был удостоверить факт того, что вы — действительно вы.

— Для кого?

— Пока только удостоверить.

— Основания у него, согласитесь, были бы странные.

— Соглашусь. Но бывали прецеденты установления факта путем выявления неоспоримой цепочки других фактов, и ваше кольцо в такой прецедент укладывается, — он прошелся вдоль стола и отодвинул кресло. — Вы наверняка слышали про такие вещи. Описание печатки содержится во всех официальных гербовниках, и то, что записал бы Шаванн, могло бы являться доказательством. Не желаете присесть?

— Мне удобно и так.

— Как знаете. Хотя зря — беседа предстоит долгая. Возможно, вашей обворожительной камеристке стоит устроиться тут на ночлег.

— Оставьте уже этот мерзкий тон. Кем вам приходится ваша сестра?

— Луиза? Секретарша Густава. Должна была отвлечь внимание, переведя ваши мысли в мирное русло. Судя по всему, не слишком удачно с этим справилась.

— Как раз она-то справилась. Завалили все дело именно вы.

Эрик приподнял бровь.

— Да? И каким образом?

— Самым откровенным. Тоже мне — сын торговца. Кстати, про себя вы так ничего и не сказали. Кто вы такой?

— Сейчас это не имеет значения и вряд ли будет интересно. Итак, про нашу компанию вы узнали предостаточно, теперь поговорим о вас. Итак, госпожа Альяни, она же Анна-Леста Вандервельт, составила подметное письмо и обманным путем явилась сюда, чтобы разузнать кое-что насчет своих таинственных гостей, — он помедлил, ожидая, что я выйду из себя, не дождался и продолжил: — а если подвернется случай, то и выкрасть кольцо. Знаменитое кольцо Разбойника…

— Слово «выкрасть» не слишком точно отражает намерение вернуть вещь, принадлежащую мне по праву. Кольцо Разбойника относится к фамильным реликвиям дома Вандервельтов, и согласия на передачу его в другие руки не было! Во всяком случае, мне об этом неизвестно, а единственным наследником всего состояния, — я запнулась, потому что слово «состояние» в значении того, что сейчас имелось, звучало нелепо, — являюсь именно я. И только я.

Эрик облокотился о спинку кресла и вкрадчиво произнес:

— Очень хорошо, что вы завели разговор о правах. Кольцо Разбойника ведь указано в вашем свидетельстве о праве на наследство? Указано, мадам? — с нажимом повторил он.

Вот здесь разозлиться уже не составило ни малейшего труда!

— Судя по вопросу, вы и сами знаете, что нет — лишь в описи наследственного дела! Для оформления прав вещь должна быть в наличии и подлежит предъявлению! И с вашей стороны просто отвратительно об этом напоминать! Вся коллекция Вандервельтов в розыске, а в моем распоряжении только… Погодите-ка… — я прищурилась. — Кажется, вам и вправду это известно? И откуда?

— Да, кое-что мне известно, — бесстрастно ответил он. — Во всяком случае, об этой громкой истории — с пропавшей коллекцией, арестом имущества — наслышан в подробностях. Знаю и то, что люди, в чьем распоряжении сейчас имущество Вандервельтов, ничего не могут с ним делать. На законных, разумеется, основаниях. — Эрик оттолкнулся от кресла. — К слову, законных оснований нет и у вас.

— Еще раз благодарю, что напомнили! — грубо ответила я. — Говорите быстрее, что от меня хотели, сударь, мне не терпится избавиться от вашего противного общества…

Эрик подпер рукой подбородок.

— Нахальство ваше так непосредственно, что даже подкупает. Это ведь я влез к вам в дом, чтобы порыться в чужих вещах. Что ж, как хотите. Мы взялись за ваши поиски… назовем это просьбой… По просьбе Рудольфа Вандервельт-Немена.

Я вздрогнула. Дядя?

— И кольцо получили именно от него. Равно как и описание того, как оно поведет себя при встрече с вами. И если бы не ваша проделка вчера днем — видимо, что-то сделали со своими руками — все бы выяснилось сразу.

— А кто подбросил идею, что Элен Альяни и Анна-Леста Вандервельт могут быть одним лицом?

— Нам посодействовал в этом профессор Иезекиил, — просто ответил мой собеседник.

От его слов мне стало совсем неуютно. Мысль о том, что мой пьяница-учитель, чудак и умница, который, несмотря на свои недостатки, все же был мне другом, знал мою историю и, как казалось, уважал меня и сочувствовал, мог выдать ученицу непонятно кому, повергла в шок. Но лучше уж так, чем по-другому… Например, если бы эта шайка развязала Иезекиилу язык иными способами.

— Не волнуйтесь за вашего наставника, — сказал Эрик, разом прочитав на моем лице все мысли, — он к вам искренне привязан, и ему ничего не угрожает. Разве что спиться раньше времени. Профессор долго вещал о талантливой студентке из бедной семьи, у которой даже денег толком не было на учебу, пришлось окончить курс заочно. Матушка ваша, с его слов, давала уроки иностранных языков и рисования. А отец днем чинил цепочки в мастерской, а ночами чертил эскизы шедевров…

Да, это была наша с ним легенда, которая появилась у персонажа Элен Альяни.

— В жизни, я так понимаю, все было несколько иначе. Так вот, раза два Иезекиил проговорился и неумышленно выдал несколько деталей вашей истинной биографии, из чего я сделал вывод, что ищу в правильном направлении. Профессор не умеет врать. Да еще в нетрезвом виде, — с насмешливой улыбкой добавил Эрик. — А то, что любитель выпить, видно с первого взгляда.

— Вы его напоили, да? — еле сдерживая ярость, спросила я.

— Ну почему же сразу напоили, — он пожал плечами. — Предложили слегка угоститься в приятном обществе. И в ходе беседы немного понизили крепость благородных напитков. Без его ведома.

— Мне ясно, с кем имею дело.

— Тем лучше — я не расположен рассказывать. Не стоит злиться на меня, сударыня. Я честно пытался разузнать о вас у прежних знакомых и друзей, но со времени разорения дома Вандервельтов судьбой его единственной наследницы мало кто интересовался. Должно быть, вам и самой это известно.

— Вы на редкость деликатны, сударь. Что с дядей? Судя по всему, сидит под замком где-то в сарае… или в подвале гостиницы на задворках какой-нибудь деревни. После такой же вот приятной беседы.

— Да нет, с ним-то как раз все хорошо. Он посещает планетарий, любуется видами реки с Часовой башни… Словом, живет в свое удовольствие.

В голосе Эрика прозвучало что-то похожее на пренебрежение или даже презрение, и это мне крайне не понравилось: не его дело решать, что собой представляет дядя — человек, возможно, и легкомысленный, но по-своему добрый и великодушный.

— Впрочем, это меня не касается, — добавил Эрик. — Мне нужно было вас разыскать.

Непонятно все это было… Совершенно непонятно.

Да, дядя действительно вряд ли знал что-нибудь об Элен Альяни — это имя появилось после смерти бабушки, а тогда Рудольф уже не один год жил на другом конце страны. Все отношения между ним и Ванессой-Терезией, которые и так-то не отличались теплотой, к тому времени давно прекратились.

Мы с ним были друзьями — во всяком случае, мне так казалось. Он был беспечный, веселый, похожий на игристое вино. Мама говорила — копия отца в молодости, бабушка с кривой улыбкой это подтверждала. Жил на доходы от расстроенного семейного имения, где-то иногда служил, но служба ему быстро надоедала. На просьбы родителей определиться и заняться делами часто отвечал, то ли в шутку, то ли серьезно, что великий ум его не создан для скучных дел… А таких слов, как служба и жалованье, приличный дворянин и знать не должен.

После его отъезда я еще получала открытки со штемпелями разных городов — Рудольф все так же колесил по стране и жил то в одном месте, то в другом — а потом перестал и писать.

Несколько раз я отправляла письма по его старым адресам, пытаясь разыскать дядю, но все мои эпистолы вернулись назад.

Последнюю весточку я получила через месяц после бабушки — событие было громкое, о нем писали в газетах. Соболезнование дядино было корректно, вежливо, и слово в слово взято из официальных посланий, которые обычно направляются в таких случаях. Я понимала, что скорбеть по поводу кончины Ванессы-Терезии дядя Рудольф не будет, и все же мне стало грустно. Казалось, тогда он мог найти для меня другие слова…

Из этого письма я сделала два вывода: что с дядей все в порядке, он живет своей жизнью где-то в приличном месте, куда доходят столичные газеты, и что общаться с нашей семьей даже в моем лице ему не хочется. Что ж, это было его дело, и он имел на то полное право. Потом и я сменила место жительства, покинув Брокхольм и переселившись в домик на окраине провинции, который бабушка заблаговременно приобрела на мое имя.

А теперь, значит, дядя все же захотел встретиться. Или вынужден…

— Где Рудольф? — спросила я.

— Не слишком далеко от Бестама. Это все, что вам пока следует знать. — Эрик перегнулся через стол. — А я бы на вашем месте задал другой вопрос. Не интересуетесь, откуда у него кольцо?

Полумрак в комнате сгущался от наступавших сумерек, и это было кстати — надеюсь, не очень заметно, что у меня снова начинали гореть щеки. Да, я весьма интересовалась это узнать. Но никогда бы не показала чужаку, да еще непонятно с какими намерениями, что происходило в нашей семье и какие дрязги в ней бывали…

Эрик ядовито усмехнулся.

— Что ж, доподлинно мне это неизвестно. Но остальная часть коллекции, и вы это подозреваете, может оказаться в тех же руках.

— Вам нет дела до моих подозрений.

— Справедливо. Вот и оставайтесь при них, — он отомкнул ящик, достал знакомый уже футляр и снова запер ящик на ключ. Положил бархатную коробочку передо мной. — Ваше кольцо, мадам. Будьте так любезны, продемонстрируйте вживую свойства этой знаменитой бижутерии. Меня уверяли, что печатка светится, когда перстень надевает настоящий Вандервельт, потомок того самого, первого… Это правда? Тогда можно сократить расходы на свечи, а то воск дорожает, как Шаванн сетовал. В некоторых, гм… семейных ситуациях любая экономия может оказаться кстати. — С галантным сарказмом закончил он.

— Вы просто свинья, сударь, и это все, что я имею вам сказать.

Эрик оставил последние слова без внимания. Я не стала на него смотреть — слишком много чести, — открыла футляр и вытащила кольцо.

Теперь оно почувствовало меня сразу… Агат посветлел, затем стал наливаться красным цветом. Скоро он уже полыхал всеми оттенками огня, яркого и живого, словно настоящий костер, резко вычерченный на багрово-угольном фоне.

Мои руки, холодные от волнения, потеплели. Неприятная дрожь унялась. Странно, каким влиянием наделены подчас вещи — это старинное, грубоватое кольцо с крупным камнем, которое я и надевала-то раза два, не больше, теперь согрело и успокоило. Тревожные мысли светлели, рассеивались, и вот я уже знала, что смогу все. Нет ничего такого, с чем не справится Анна-Леста Вандервельт, даже если через минуту снимет кольцо. Оно все равно останется со мной навсегда. Хотя… лучше бы его не снимать.

Эрик смотрел на пылающий агат, приподняв бровь — все-таки был поражен, как ни старался это скрыть. Да, такое мало кому доводится видеть, и уж точно не каждый день. Я встретилась с ним взглядом, и в моих глазах светилось такое торжество, что он почел за лучшее не показывать свои восторги. С усталым и снисходительным видом взял со стола пачку писем и начал бегло просматривать. Ну, конечно, дверь заперта, внизу сторожит его прихвостень, из окна не выпрыгну, куда деваться…

— Развлекайтесь, — спокойно сказал он, откладывая одно письмо за другим. — Насколько мне известно, других необычных свойств у кольца не наблюдается…

— Кажется, нет, — я и вправду ничего об этом не знала. Хотя, если оно называется кольцом Разбойника, должно же такое имя значить хоть что-то? Или вправду только перстень-печатка, и не больше…

Я прошла к окну, чтобы рассмотреть агатовый костер в остатках вечерних сумерек, и неосторожным движением задела ящик стола. Тот самый, из которого Эрик достал кольцо. Ящик с легким щелчком выдвинулся из пазов. Этот звук отвлек меня. Я уставилась на ящик, до конца не понимая, что именно произошло.

Но я же видела, точно видела, как его заперли… Слышала, как звякнул замок. Эрик открыл, вытащил футляр и повернул ключ. А теперь ящичек, один-единственный с этой стороны стола, был выдвинут. Да, вон бумаги, перья, запасная чернильница…

Плохо соображая, что делаю, я другой рукой коснулась ящичка и вернула его на место. Снова тихий щелчок. А потом коснулась ладонью с кольцом, зацепила узорную ручку и потянула на себя.

— Вы пытаетесь камень из оправы вытащить? — не отрываясь от писем, подал голос Эрик.

Ответа не последовало. Я застыла на месте, стараясь унять бешено колотившееся сердце. Неужели это правда, и на то оно и кольцо Разбойника, чтобы… Ну да, конечно же! И сейчас так вовремя явилось на помощь хозяйке, и все, что ей осталось — хотя бы не испортить все дело.

Я украдкой глянула на Эрика — он по-прежнему сидел, поглощенный своими документами, но я знала, что краем глаза он за мной следит. Не мог не следить. На миг я даже почувствовала к нему что-то вроде нежности — все ведь сделал по своей шпионской науке: выследил, нашел, не оставил никакой возможности скрыться, а вот получишь сейчас… Ну, держись!

От неожиданности и восторга сердце все не хотело успокаиваться, и теперь отдавалось в ушах. Мне казалось, что эти громовые удары слышны во всем доме. Только бы не заподозрил ничего раньше времени, а то еще сломает мне руку, потому что добром кольцо назад не получит, особенно если сообразит, что к чему…

Я глубоко вздохнула, закатив глаза. Качнулась вперед и оперлась рукой о спинку стула — того, что стоял ближе к двери.

Да, так и есть — он внимательно за мной наблюдал, потому что немедленно поднял голову. Свет падал на его гладко зачесанные волосы и строгие серые глаза. До чего глупая мысль мелькнула в голове — я представила, что в другое время не думала бы так яростно о том, чтобы сбежать отсюда… К счастью, эта нелепость моментально испарилась, уступив место более нужным соображениям.

Видя, что он на крючке, я продолжила — судорожно вцепилась одной рукой в обивку, второй держалась за затылок. Пальцы мои подрагивали. Бледность и красные пятна на лице не сыграешь, но я и сама чувствовала, как от волнения меня бросает то в жар, то в холод, так что со стороны полуобморочное состояние, наверное, выглядело правдоподобно…

Письма с шорохом скользнули на пол. Эрик встал с места, пристально глядя на меня, и на его лице больше не было ни сарказма, ни яда.

— Что с вами? — спросил он, делая шаг навстречу.

— Голова кружится…

— Сядьте! Да не стойте вы, сейчас упадете…

Он отвернулся, ища глазами графин с водой, но тот, как назло, точнее, как на счастье, стоял на столике в дальнем углу комнаты. Только Эрик кинулся туда, как я уже коснулась дверной ручки. Да! Да, мое кольцо! Дверь, запертая на ключ, мгновенно подалась и бесшумно отворилась на хорошо смазанных петлях.

Я сорвалась с места и опрометью кинулась вон, захлопнув дверь, которая тут же щелкнула замком у меня за спиной. Мне хотелось расхохотаться от счастья и заодно — чего греха таить — от злорадства.

Жаль, что не увидела выражение его лица, просто ужасно жаль — посмотреть наверняка стоило. Но возвращаться даже ради этого было не с руки. В юбках не перепрыгнуть через перила, как я с удовольствием сделала бы в другое время, и сейчас скакала через ступеньку, думая лишь о том, как не скатиться кубарем по лестнице. Гретхен, стоя внизу, с ужасом уставилась на меня. Я схватила ее за рукав и отчаянно прошептала:

— Бегом отсюда!

У дверей привратник — а, вернулся-таки! Ах, хоть бы поблизости не оказалось Шаванна! Хоть никакой и не торговец, но мне не хотелось, чтобы он пострадал от нашей с Гретхен шайки… Да, теперь шайкой здесь были мы!

Привратник встал, подозрительно глядя на нас, но теперь меня было не остановить. Я обставила твоего хозяина, мой милый, за тобой дело не станет.

В следующий миг я вцепилась в воротник его ливреи и умоляюще простонала:

— Быстрее, прошу вас! В него стреляли из соседнего окна, ну что вы встали! Ждете, пока богу душу отдаст?!

Он ахнул, метнулся по лестнице, а мы — к двери. Я дернула ее на себя, но она не поддалась. Дернула сильнее, чувствуя, как все холодеет внутри: в чем дело?! Меня оглушил ворох предположений — то ли кольцо не действует на какие-то двери, то ли оно открывает не больше двух замков зараз, и в следующее мгновение я представила себе Эрика, когда он застигнет нас обеих тут, как в мышеловке… Пощады можно не ждать.

Наверху кто-то столкнулся, что-то с грохотом упало, послышалась брань… Конечно, не станет же он там полчаса сидеть, отходить от потрясения!

— Да куда ж вы на себя-то трясете, горе вы мое! — Грета отпихнула меня от двери и распахнула ее наружу. — Вот наказание!..

Да уж, против глупости даже такое кольцо вещь бесполезная…

Через мгновение мы уже были на пустынной темнеющей улице, вдоль которой ходил фонарщик, зажигая газовые фонари. Я метнулась в арку, оттуда — на улицу Менял, или на какую-то другую, потому что все проулки и дома казались одинаковыми… А, нет — вот он, фонтан!

Гретхен пыталась что-то сказать, но я тащила ее вперед, поторапливая, и наугад заворачивала то на одну улицу, то на другую. Одни казались мне слишком освещенными, другие — слишком темными, и на каждом углу чудились погони и засады.

Когда мы оказались где-то за Колоннадой, я начала выбиваться из сил, а Гретхен уже не могла терпеть.

— Вы его убили? — с ужасом и восхищением прошептала она.

От неожиданности я споткнулась и едва не полетела на мостовую.

— Да как тебе пришла в голову такая дикость?! Нет, конечно! С какой стати… Идем, нечего тут стоять…

Я пыталась отдышаться на ходу. Раскаленные ребра корсета впивались в кожу. Мы сбавили шаг — здесь, у Колоннады, было полно людей и бегущие вприпрыжку дама с камеристкой вызывали недоумевающие взгляды. А раз я приняла сидящего на скамье прилично одетого господина за нашего нотариуса, отпрянула в сторону и едва не снесла плетеный столик кафе.

— Что значит — с какой стати? — не отставала Грета. — Да он так нагло вас рассматривал, неужто сами не заметили? Хорошо, что ее милость Ванесса-Терезия не видела! Попробовал бы так на меня глянуть, — мечтательно сказала она, — получил бы жердью по голове!

— Хорошо, что он смог скрыть свои чувства к тебе, — буркнула я, поправляя воротник, — видела бы ты, каких сил ему это стоило!

Гретхен округлила глаза, одновременно возмутившись и зардевшись, но потом поняла, что тревога ложная, и мигом сделала вид, что ничего такого не услышала.

За углом Колоннады она меня остановила.

— Нам туда, мадам!

— Что? — встрепенулась я.

— К «Двум медведям» туда, направо…

Я глянула на сверкающую огнями улицу, в конце которой виднелась Биржа. Возвращаться к «Двум медведям» не хотелось. Именно сегодня — нет.

— Нет, туда не пойдем… Поищем что-нибудь у крепостного вала.

Хорошо еще, что в Бестаме всегда хватает мест, где можно спокойно и с комфортом переночевать — на любой вкус и кошелек…

Пройдя дальше по набережной Теплой, мы взобрались на вал и в стороне от сияющих и людных улиц нашли какую-то «Виллу Маркус» — тихий аккуратный пансион, населенный старушками и котами. Гостиница стояла на небольшом возвышении, скрытая за домами и окруженная садом.

Пожилой флегматичный служащий, дремавший за стойкой, оглядел нас и неохотно спросил, где забрать багаж. Когда я ответила, что багажа нет, и уточнила, есть ли в гостинице охрана, он на миг удивился, ответил, что, разумеется, есть — как не быть. Кивнул на такого же пожившего швейцара, сладко спавшего на козетке в углу. К ножке козетки был прислонен костыль.

Я бросила взгляд на часы — уже без четверти десять, искать что-то другое поздно — и попросила оформить нас на эту ночь. Служащий вытащил потертую амбарную книгу, вписал гостей и вернулся к своей обычной апатии. Через минуту мы поднялись в мансарду. Да, если снимать по два отеля сразу — никаких заработков не хватит…

Круглое оконце мансарды выходило на набережную реки и открытые кафе под крепостным валом, расцвеченные вечерними огнями.

Люди медленно расходились. Торговцы сворачивали лотки. Припозднившиеся скрипачи наигрывали отрывки из старинного, очень известного вальса.

С минуту я стояла, закрыв глаза и прислушиваясь к знакомым звукам, вспоминала, как сама танцевала когда-то под эту мелодию — ее всегда играли на балах и в театрах, когда настраивали инструменты. Ею же начинали танцы. Все это, вместе с кольцом, мерцавшим на пальце, снова и снова возвращало меня туда, назад, к прежней моей жизни. Никогда еще не казалась она такой желанной и притягательной, и ни разу за два этих долгих, утомительных года не ощущала я так ясно, что смогу к ней вернуться… Не знаю, правда, как, но смогу.

Скрипка умолкла. Сразу вслед за этим Грета загремела чем-то в ванной комнатке. Я вздохнула и нехотя открыла глаза — пора было возвращаться в настоящее. Когда вся эта странная и суетливая история закончится, причем, надеюсь, с наилучшими для меня последствиями… Здесь меня одолели сомнения. Ну, хотя бы, с приемлемыми последствиями, добавила я мысленно. Тогда непременно вернусь сюда и позволю себе неделю беззаботного отдыха. А сейчас — к делу…

Как в любой гостинице, здесь была карта Бестама и ближайших окрестностей, с указанием всех источников, водолечебниц, памятников и прочих достопримечательностей. Я внимательно изучила большой потертый лист, перевернула и нашла то, что нужно — маршруты почтовых путей и расписание дилижансов почтовой службы.

Итак… Из Бестама в нужном направлении можно доехать тремя разными дорогами, и ближайший экипаж отправляется завтра в час дня, что весьма удачно. Правда, придется поторопиться и обдумать наши действия прямо сейчас.

Грета заснула быстро, а я все сидела у окна, смотрела на ночной город и размышляла о завтрашнем дне.

До наших окон еще долетала музыка — теперь из ресторана на соседней улочке, — голоса отдыхающих и плеск воды на плотине в предместьях города, до которых отсюда было рукой подать.

Волнение от событий этого вечера наконец-то унялось, да и усталость брала свое. Я сняла мой перстень и улыбнулась, глядя на потухающий костер. Мы же теперь опять вместе, так? И все у нас будет хорошо… Камень согласно вспыхнул и через мгновение погас. Заснул.

Спала я не так крепко, как Гретхен, и всю ночь напролет мне в разных видах являлись персонажи двух последних дней.

Стоило только закрыть глаза, как представлялась Луиза, отбирающая мои перчатки, а за этим потрошащая весь гардероб, и без того сильно поредевший за последний год, со словами: «Мне, как мануфактурщику, будет любопытно!» Когда она добиралась до моего серого платья, я не выдерживала, кидалась отнимать и просыпалась от того, что вытаскиваю из-под себя простыню.

Вслед за этим перед моим взором возникали томящиеся в заточении профессор Иезекиил и дядя, истомленные и иссохшие от голода. Оба пилили решетку своей темницы с отвратительным скрежещущим звуком, пока их не прерывал Эрик словами: «Не волнуйтесь, с ними все хорошо»…

— Все хорошо? — Гретхен трясла меня за плечо. — С вами все хорошо?

Разлепить глаза стоило немалых сил.

В окно светило яркое солнце, и мне показалось, что оно стояло уже высоко, чуть ли не за полдень… Я рывком поднялась на постели, мигом вспомнив про расписание дилижансов.

— Который час?

— Восемь без четверти, — ответила Грета, вытаскивая из шкафа полотенца. — Только что к завтраку звонили. А вы зря не пристукнули вчера этого белобрысенького: во сне только и разговоров было, что о нем.

— Ничего, случай еще представится, — ответила я, протирая глаза. — Послушай, сокровище… Не позднее, чем сегодня, мы должны убраться из Бестама. Ах, как спать хочется, еще бы часок полениться…

— И куда же? — без особой радости спросила Гретхен. Вещи собирать она ненавидела — все никак не могла привыкнуть к моим требованиям, что да как должно лежать.

— Не за тридевять земель, не беспокойся. В Вельхем.

Грета вопросительно смотрела на меня.

— А что мы там забыли, мадам? Вы только не подумайте, что я против, или, допустим, вредничаю…

Я сладко потянулась и спустила ноги с постели.

— Что мы там забыли! А там, сокровище, ключ ко всей интриге, как мне кажется. Не знаю, как именно он выглядит, доедем — увидим. Если, конечно, он нас дождется… Ты узнавала, завтрак тут входит в цену? Позавтракать надо хорошо, потому что когда и где мы будем есть в следующий раз… — я встала и направилась в ванную комнатку, — пока неизвестно.

Грета пошла за мной, таща ворох полотенец и ожидая дальнейших разъяснений. Обещанная неизвестность с обедом и ужином подействовала на нее еще более угнетающе, чем необходимость собирать вещи.

— Вчера наш высокомерный приятель слегка утратил осторожность и кое в чем проговорился, — я налила горячей воды и стала с наслаждением умываться, на ходу пересказывая свои соображения: — так вот, он упомянул, что дядя посещает планетарий… Ну-ка, сколько их у нас в стране?

— Что ж за манера у вас задавать вопросы, на которые я не отвечу! Хотите — пусть будет десять!

— Четыре, мое сокровище, — поправила я. — Их было всего четыре. Уж это-то я знаю наверняка, дядя от этого заведения в восторге, так часто о нем говорил… Один планетарий год назад сгорел, второй примерно тогда же закрылся… Итого два — в городке на юге, у границы, а другой как раз в Вельхеме. Далее совсем просто. Вид на реку и Часовая башня. Вельхем, другого такого совпадения быть не может, — я забрала у нее полотенце. — Если только на юге вырыли рядом с озером реку и выстроили такую же башню с курантами… Там еще фигурки рыцарей движутся, когда часы бьют. Рыцари на конях, помнишь?

— Это все точно? — спросила Грета.

— Ха, точно! Точно об этом могут сказать только герр Шаванн и наш блондин. Только вряд ли захотят. Ничего, и без них разберемся…

— А вдруг они будут искать нас там? — смекалка Гретхен росла час от часу.

— Они будут искать нас там, уж это как пить дать. Если не решат, что жестокосердная негодяйка-родственница Рудольфа схватила кольцо и убежала в неизвестном направлении. Какой нынче месяц на дворе? Сентябрь. И что в сентябре в тех краях? Праздник пива, — я рассуждала сама с собой, комкая мокрое полотенце, — понаехало много народу, и мы не будем бросаться в глаза… Да Вельхем и сам более людный, чем эта модная богадельня… где каждый болящий на счету…

Грета по-прежнему стояла передо мной. Я подняла глаза и увидела, что она внимательно на меня смотрит, и в ее взгляде было то ли непонимание, то ли неодобрение.

— Так вы и вправду решили податься в Вельхем из-за господина Рудольфа? — наконец спросила моя камеристка.

А, опять Грета за свое… Воспитание Ванессы-Терезии, с этим уже ничего не поделаешь.

— Не лучше ли нам вернуться домой? Заказ вы, почитай, выполнили, деньги снимете, кольцо уперли, — я сердито глянула на нее, и она поправилась: — ну, себе вернули! И все… Пора назад.

— Грета, неужели не понимаешь? Кольцо… Да, мы нашли кольцо. Но я смогу найти гораздо больше — все свое состояние! Если отыщу дядю и разберусь, что творится. И вообще… — мне хотелось добавить, что не столько у меня осталось родных на белом свете, чтобы ими разбрасываться.

— Найти вы сможете неприятностей на свою голову, — убежденно сказала Грета. — По наследству есть розыскное дело, вот пусть сыск и лопатит! Это их ремесло. Намекните им, что этот щелкун…

— Грета! — я повысила голос.

–…простите, дядюшка ваш, в Вельхеме нынче сидит, и пусть они к нему в гости скатаются. Поговорят с глазу-то на глаз. Вреда бы большого не было…

— Много они тебе нашли за два года? — с досадой спросила я, уже жалея, что пустилась в откровенный разговор. Проще было коротко сказать, что этого требуют дела, и конец беседе. — А про то, что ты предлагаешь, я даже слушать не хочу…

— Ну и не слушайте! Не слушайте! Жаль, госпожа Ванесса-Терезия не видит, устроила бы вам головомойку!.. Такого ремня бы задала, и не посмотрела, что знаменитый ювелир!

— Грета, сегодня мы едем в Вельхем и довольно об этом. Вернуться можем в любой момент, не на край света собираемся. А сейчас идем к «Медведям», возьмем вещи — надо бы как-то незаметно это сделать…

Гретхен осведомилась, как мы проберемся в отель. Похоже, она все-таки была уверена, что Эрика я вчера пристукнула, и теперь нахожусь вне закона.

— У них на меня ничего нет, не беспокойся.

Тут мелькнула мысль, что способ, которым я завладела кольцом Разбойника, все же не до конца безупречен с позиции закона, если уж соблюдать все формальности. Впрочем, объясните-ка сначала сами, каким образом к вам попала чужая драгоценность. И вообще — на то оно и кольцо Разбойника, чтобы брать его именно так…

Наш апатичный знакомый так же неторопливо рассчитал нас, нанял закрытый экипаж, и мы отправились прямиком в почтовую контору Бестама. Нужно было купить билеты на сегодняшний экипаж — надеюсь, места остались — заодно, если удастся, проверить одну мысль…

Контора только-только открылась. В небольшом зале лениво щелкали счеты и шуршали бумаги. Ходили кучера и почтовые курьеры с огромными вализами, заляпанными сургучом. В соседнем кабинете вяло переругивались по поводу новых марок. На аккуратных чистых стенах, между расписаниями и прейскурантами висело большое видное объявление: «Для передвижения между границами разных провинций пассажирам требуется удостоверение личности».

Подойдя к служащему, я пожелала доброго утра и сообщила, что по пути в Бестам пару дней назад нашла в дилижансе серебряный портсигар. Завалился между складок сиденья. На портсигаре герб королевской нотариальной палаты и гравировка… Кажется, «Г. Шаванн». Да, именно так. По прибытии, впопыхах решая вопрос с гостиницей, я напрочь забыла про это, а сейчас хотела бы передать в контору, чтобы вернуть владельцу. Получится ли узнать, как ехал господин Шаванн? В конторе остались сведения о его билете?

Разумеется, все это было весьма туманно и размыто — нотариус со своими приятелями мог попасть в Бестам десятью разными способами, в том числе и в частном экипаже, да и просто под чужим именем…

Однако служащий конторы, выслушав меня, кивнул и неожиданно сообщил, что да, это вполне возможно, более того, он прекрасно помнит этого клиента: Шаванн был вежлив, дотошен и действительно написал заявление о пропаже вещи.

— Небольшого роста, плотный господин в очках, — сказал молодой человек, — он так долго рылся в своих вещах, что дилижанс уехал. Правда, это, кажется, был не портсигар…

— Какой забывчивый господин, — заметила я, стараясь не выдать своего любопытства — в конце концов, я человек посторонний и мне все равно, кто там этот Шаванн и что именно потерял…

— Действительно. Погодите-ка… Это была чужая вещь, которую следовало вернуть, поэтому он нервничал и раза два переписывал заявление. Какая-то мелочь, по-моему. Ах, да! Знаете, что это было? Жетон постоянного гостя какой-то кофейни, еще название у нее очень забавное. Стоило переживать из-за такой ерунды! Дайте-ка я гляну… — он пролистал страницы амбарного фолианта, ища нужную дату. — Ага, вот и запись. Научный клуб-кофейня «Небесное светило».

Конец ознакомительного фрагмента.