Рассказы. Мистика

Анна Романова

Рассказы в сборнике — это истории из реальной жизни, наполненной порой мистическими событиями, которые заставляют нас усомниться в их реальности… Но они случаются и это необъяснимо… Рассказы в сборнике — это сплав мистики, случая, жестокой правды и истории.

Дочь уборщицы Веры

Драма

«Ни один человек, не вкусивший горечи

Истинного отчаяния, не в состоянии

Схватить истинную сущность жизни, как бы

Прекрасна и радостна ни была его

Собственная».

Серен Кьеркегор

Стоял жуткий мороз. В этом году, в декабре, было по-настоящему холодно, потому что к знаменитым якутским морозам добавился еще и лютый, зимний ветер насквозь пронизывающий деревянный, ветхий домишко, где жила Света с горькой пьяницей-матерью по прозвищу Верка Швабра. Когда-то веселую, черноглазую студентку педучилища друзья и знакомые звали Верунчик, Верочка, а сейчас все больше звали Веркой и еще чаще «Шваброй». Она работала уборщицей в кинотеатре «Лена». Жили они в Якутске, в Заложном районе, Света была сахаляркой, в Якутии так зовут людей у которых родители разных национальностей. У нее были серо-голубые добрые глаза, мягкие щеки, волнистые, слегка вьющиеся, светлые волосы. Одевалась она, обычно, в шерстяную, школьную форму (школа покупала ей одежду) и в подшитые валенки. Дома было очень холодно, опять кончились дрова, а на новые не было денег и топили чем придется, а иногда ночью девочка тайком подходила к поленнице соседей и быстро хватала одно-два полена и убегала.

Отца своего Света не помнила. Из далекого детства особенно (отчетливо) помнила, как когда-то давным-давно ездила с мамой в пионерлагерь, где мама работала воспитательницей, а она отдыхала. Была она тогда толстенькая, ходила в красивых, нарядных платьицах, с огромными бантами в косичках. Сейчас это был худой, даже истощенный ребенок одиннадцати лет, с синими кругами под глазами. Дома она одевалась в ситцевое штопаное платье с васильками (с китайского рынка) и длинную, материнскую кофту неопределенного цвета. Когда-то она была, наверно, серой.

Домик у них стоял у дороги и совсем врос в землю, в окно были видны ноги прохожих, куда-то вечно спешащих. Были у Светы с матерью две комнатки и сени, заваленные рухлядью. В первой комнатке, которая служила им кухней и коридором стоял обеденный стол, покрытый рваной клеенкой, виднелись желтые полки для посуды, будильник, две лавки вместо стульев, на двери было прибито грязное ватное одеяло. Посреди комнаты лежал половик, когда-то новый и яркий, а теперь продранный и изрядно поблекший. Во второй комнате, где часто занималась Света, стоял

полированный стол-книжка у окна. С низенького потолка свисал старинный абажур, покрытый паутиной, виднелся старенький телевизор «Сони» и две кровати: одна современная, со светлой полировкой, была застелена коричневым пледом, с красивой подушкой в цветочек, а другая — была застелена ватным одеялом, без покрывала. Подушка на кровати матери была грязноватая, застиранная. На стене висели железные полки для учебников и книг Светы, на подоконнике росла чахлая герань. В углу приткнулся деревянный, грубо сколоченный шкаф для одежды со страшно скрипящими дверцами, когда-то выкрашенный заботливо в синий цвет.

Приближался самый романтичный и любимый всеми праздник — Новый год и Рождество. В магазинах вовсю продавали елочные игрушки и на рынках, во многих окнах горели разноцветным огнем зеленые красавицы, горожане закупали подарки и продукты. На площадях Якутска, как всегда, зажглись высокие, припорошенные снегом, елки, а рядом с ними Дед Мороз и Снегурочка.

В школе начались каникулы, и для Светы потянулись тяжелые, томительные и тоскливые дни. Она всегда в начале каникул ждала их конца. Мать опять уволили с работы за прогулы и дома опять нечего было есть. Кончился даже хлеб… Света заглянула в ящик, где они хранили продукты, там валялась черствая баранка и лежало одно яйцо.

Девочка размочила баранку в чашке с чаем, поела, подмела полы, причесалась, достала белую салфетку и закрыла им посуду на столе. Принесла зеленую еловую веточку и поставила ее в банку с водой. Полюбовалась, взяла пакет и собрала в него пустые бутылки из-под стола (с надписью «Водка», «Агдам») и побежала пустынной ледяной дорогой в магазин «Туймаада».

Она купила в магазине хлеб, две булочки, пакет с баранками и рыбные консервы.

Девочка бежала по морозной улице и думала совсем не по-детски о том, как ей прожить школьные каникулы и как плохо, что на свете есть каникулы, и как плохо, что на свете есть дни, когда не надо ходить в школу. « А как хорошо и тепло в школе, — думала она, там добрейшая Агнесса Ивановна угощает домашними пирожками, хохотушка Петрова Мила вынимает из многочисленных карманов конфеты и пряники. Там смеются ребята и ходит нарядный физик в зеленом свитере. Там весело и интересно. А дома…»

Она представила себе, как мать опять приведет какого-нибудь собутыльника-гостя, они напьются, будут драться и материться, потом прямо в кухне начнут обниматься, а потом будут долго пыхтеть и стонать, а ей скажут, закрыть глаза и смотреть в книжку и из комнаты не выходить, мать будет жаловаться на судьбу, потом начнет петь хриплым голосом и снова плакать, а утром будет охать и стонать, а потом весь праздник будет лежать и ругаться.

Шла она так шла и вдруг увидела… ЧУДО, а точнее необыкновенное окно. Оно все было освещено изнутри оранжевым светом и в темноте светилось, как апельсин. Света подошла вплотную и заглянула. Она увидела другой мир, из другой сказочной жизни, где нет пьяниц, нет нищеты, нет голода. Стены оранжевой комнаты были оклеены фотообоями, горела ярко хрустальная люстра и стояла настоящая елка, вся сверкающая игрушками, под ней лежали в ярких сверточках новогодние подарки. Для кого-то. Стол был уже накрыт. Чего только на нем не было! Оранжевые марокканские апельсины в хрустальной вазе, шоколадные конфеты в коробках, крупно нарезанная колбаса, лимонад, котлеты, орехи, жареная курица, поджав ножки, лежала на огромном фарфоровом блюде, стояли глиняные красные горшочки с чем-то дымящимся.

В углу комнаты, на огромном пушистом ковре сидела прекраснейшая девочка с огромным бантом в кудрявых волосах и играла не менее прекрасной куклой «Барби» (эту американскую куклу Света видела по телевизору). На полированном столике стояла игрушечная мебель для куклы и красный мерседес, с открывающейся дверцей. В другом углу, сверкая новизной стоял заграничный видеомагнитофон и виднелась массивная «стенка», сверкая позолотой.

Неожиданно открылась стеклянная тяжелая дверь и в комнату вбежал мальчик. Ровесник Светы. Румяный и веселый он держал в руках толстую книгу. Подросток сел за стол и стал есть котлету, не отрываясь от книги. Он не увидел за окном худенькую, замерзшую девочку. Света совсем замерзла и решила погреться так, как она делала обычно, зажигая спички, пока не осталась последняя спичка, но и она вскоре догорела и вместе с ней догорело и ее ОКОННОЕ СЧАСТЬЕ.

Потом она быстро побежала домой по темным заснеженным якутским улицам и хотела только одного — снова когда-нибудь придти сюда и заглянуть в оранжевое окно, в свое сказочное окно, туда, где нет водки, голода, побоев и ругани.

Когда Света прибежала в свой ветхий ледяной домик, то мать ее была уже дома и, конечно, не одна, с ней рядом сидел рыжий мужчина с обрюзгшим красным лицом, в грязном свитере. На столе, прямо на газете, лежала крупно нарезанная колбаса, стояли две бутылки водки, уже распитые. Печка была затоплена и дымила. «А это ты, дочка, бочка, почка», — кривляясь и смеясь сказала мать. «Садись с нами, поешь. Смотри, сколько еды! Валер, а дочка у меня умница и красавица. При ней не матерись! Смотри у меня, а то получишь.» Они засмеялись противным смехом. Мать нарядилась в свое «нарядное» кримпленовое платье красного, ядовитого цвета, накрасила губы. Света присела на краешек скамейки и поела (в это самое время, как раз сварилась картошка «в мундире». Потом она положила на тарелочку две баранки, кусок колбасы и унесла к себе в комнату).

Старенький телевизор показывал плохо, рябил, Света посмотрела немного, потом забралась на кровать, укуталась в одеяло и достала из-под подушки заветную книгу «Хижина дяди Тома». Она читала и ей казалось, что герои книги это ее друзья. Она не заметила, как старенькие часы пробили 12 ночи и вступил в свои права новый год. Она не заметила, как ее мама и рыжий Валера вышли во двор и стали громко ругаться. Потом началась драка. Опьяневший мужчина ударил маму Светы большим украденным, у соседей, поленом и та стала медленно-медленно оседать на скрипящий снег. А кругом стояла новогодняя ночь, светила луна, горели экраны телевизоров, поднимались хрустальные бокалы с шампанским, стеклянные рюмки с белым и красным вином, люди поздравляли друг друга с Новым годом и никто, ни один человек во вселенной не знал, что на улице Дежнева, в почти бросовом доме №7 убили женщину — пьющую, уволенную, битую, не раз калеченую, у которой на свете есть только маленькая девочка, дочь, чудесная девочка Света, которую вчера школа наградила почетной грамотой «За отличную учебу», а вокруг стояла необыкновенная ночь. Новогодняя… И в этой необыкновенной зимней тишине неслышно и медленно ступая, вошла Смерть со свечой в руке. Она была одета в лохмотья, была она седая и страшная. И не стало у Светы единственного родного существа, пусть пьющего, но всем сердцем любившего ее.

А в комнате горел самодельный ночник и спала на книге кудрявая девочка, а на подушке у мамы белел маленький сверток, это был подарок от Светы, единственного родного существа. Это была теплая шерстяная шаль (деньги на эту шаль, девочка копила весь год). А Смерть бесшумно вошла в комнату и дотронулась до теплого девичьего лба и быстро-быстро ушла, задув свечу. Света внезапно проснулась от холода, вскочила и посмотрела на мамину кровать. Она была пуста и только подарок лежал, не развернутый еще на грязноватой плоской подушке.

Света позвала: «Мама, мама, Верочка!» Но все было тихо и никто не откликнулся. Девочка оделась и выглянула в кухню, там было пусто и виднелась приоткрытая дверь. Она накинула пальто и вышла во двор и увидела… свою бедную, маленькую маму, как-то неловко прикорнувшую на затоптанном снегу. «Ну совсем ты, мама, дошла! Околеешь ведь!», — сказала она сердито, со слезами на глазах, подошла, приподняла ее привычно и втащила в дом. Неожиданно ее руки коснулись чего-то липкого, мокрого, да и мама как-то совсем не двигалась, не стонала, не хрипела, как всегда, а наоборот была торжественно-молчаливой и странной в этой своей молчаливости. Когда Света с трудом внесла ее в дом, то она увидела, что ее мама, бедная Верка — Швабра была мертва и была убита, очевидно, этим рыжим Валерой. И в то самое мгновение, когда она поняла, что теперь она на свете совсем одна, совсем-совсем, она повзрослела на много-много лет и… поседела.

И она вспомнила, как ее бабушка, добрейший человек, когда-то давно, в деревне, сказала ей: « Света, если я умру, а твою мамку Веру кто-нибудь убьет ненароком… А я думаю, что все так и будет, то ты не вздумай поступать в интернат, а тем более в наш детдом. Там творятся страшные вещи, о которых тебе не надо знать! Тебе тогда надо или утопиться или повеситься…. Ты, Верунчик, извини, что я говорю тебе и советую страшное, но лучше смерть… Чем наши детдома или интернаты. Наши родные все умерли. Никого не осталось… Помни это».

Часы на кухне стали быстро и страшно отстукивать ее сиротство и безнадежность. Она не поняла, где она, что с ней, она видела только свою бедную, маленькую, несчастную маму на полу, с пробитой головой, в своем «выходном», красном, кримпленовом жалком платье. Девочка перенесла ее на кровать, накрыла ее своим подарком, шерстяной новой шалью.

Потом она достала фотографию (любительский снимок школьников, беззаботно улыбающихся, глядя в фотоаппарат) бережно-бережно погладила и поцеловала снимок. И стала делать какие-то приготовления. Достала серую, толстую веревку, придвинула скамью к самой прочной балке в кухне, перекинула через нее веревку, сделала на конце петлю, привычно, как на уроке труда, надела школьную форму, завязала ленточки в косичках. И опять в окне появилась Смерть со свечой в руке, она заглянула в комнату и улыбнулась. У нее сегодня ночью было много работы.

А наутро, пришедшие за солью соседи увидели, висящую в кухне на серой веревке худенькую девочку с седой прядью в волосах, в школьном платье и ее маленькую маму, лежащую на кровати с пробитой головой, покрытой новой шерстяной шалью. Все стали охать, кричать, плакать. Приехала милиция с недовольными, зевающими милиционерами, стали составлять протокол, завернули трупы и увезли. Дом забили досками. Все стихло.

На другой день, кто-то успел забраться в пустой дом и почти все мало-мальски ценное унес. Унес даже книгу «Хижина дяди Тома», которую Света так и не успела дочитать.

А каникулы тем временем закончились и сказочные дети в сказочном оранжевом окне уже пошли в школу, такие румяные и веселые, так никогда не узнавшие, что в ночь на Новый год, под их окном стояла худенькая, продрогшая девочка в подшитых валенках, в штопаном платьице, с баранками в маленькой сумочке, купленными для новогоднего стола. Девочка, которая никогда больше не пойдет в школу, никогда не побежит в кино, никогда не станет взрослой…