Куко́льня

Анна Маркина (2023)

«Кукольня» — роман о любви и сумасшествии, вдохновленный реальными событиями. Необычный триллер, разрушающий представление о жанре. Анна Маркина не пытается напугать читателя — ужас вызывает сама психологическая достоверность сюжета. Тягучая атмосфера, поэтический язык, документальные вставки, завораживающие иллюстрации… Николай Зелёнкин преподает в университете, пишет статьи в региональную газету, а еще увлекается некрополистикой и на досуге составляет каталоги кладбищ… Только вот от привычных дел его отвлекает студентка, Юля Метелькова, которая напрашивается на дополнительные занятия. И чем больше сближаются эти двое, тем яснее становится, что Юля попала в какую-то нехорошую историю.

9. Урок

Ясно одно: трусить на пустом месте зазорно. Но Николая, несмотря на крепостную стену из покоцанных книг, которую он за час выстроил на столе и которая теперь загораживала его от людей, потрясывало, как турецкого солдатика во время осады Хотина. Возможно иное сравнение — с крупной нелетающей птицей, в переводе с греческого означающей «воробья-верблюда», она бы с удовольствием засунула голову в песок.

Но, за отсутствием песка в библиотеке, Николай, почти лёжа на столе, чтобы снизить возможность своего обнаружения, мог только ежеминутно с тревогой поглядывать на входную дверь.

— Улисс выстоял перед троянскими героями, циклопом, лестригонами, Сциллой и Харибдой, а ты трясёшься перед встречей с девицей, расфуфыренной, как новогодняя ёлка! Георгий не смутился перед царевной, наряженной в пурпур и виссон, и победоносно вонзил копьё в змееву гортань, а не спрятался, как ты сейчас. А ты боишься двадцатилетки, которая страдательный залог от действительного не отличит? Ты конечно сам себе можешь возразить что перечисленное не показатель легко быть бесстрашным когда ты персонаж и существуешь только на отпечатанных или рукописных страницах на экране или вовсе в памяти и какое ещё христианство циклопы сказки сложенные слепцом или вообще фигурой нам неизвестной, но были же и живые. Александр Невский, двадцатилетний юнец, разметал шведов у Невы, а после зарубил на льду свирепую немецкую свинью, обступил с флангов, а ты трепещешь перед женщиной. В 1915-м отравленные хлором роты русских солдат у Осовца, облепленные бинтами, полузрячие и измождённые, кинулись на немцев в штыковую атаку и оборотили их в бегство, а ты? Капитан Кук не убоялся разгорячённой толпы гавайских дикарей, принимавших паруса за огромных скатов, а мачты — за деревья, хоть и поплатился — кости его еле вытребовали у населения: с таким уважением знатные дикари водрузили их в домах, а ты трепещешь перед женщиной…

Как раз в тот момент, когда пламенная его внутренняя речь запнулась о кости капитана Кука, он увидел в дверях Метелькову. Он, пригнувшись, словно под обстрелом, приложил ухо к странице с исследованием древнеегипетских похоронных ритуалов, будто выслушивал у земли, не приближаются ли враги.

— Николай Иванович? — позвала она тихонько, наклонившись и легко дотронувшись до его плеча.

Он избегал смотреть ей в лицо. Взгляд выхватывал участки её образа, как будто фрагменты пейзажного разлива через бинокль: длинные ногти вишнёвого цвета на узких пальцах, волосы расходятся в воздухе пьяняще и вызывающе, светлые джинсы, ещё полоска кожи на животе под футболкой, впадинки у ключиц.

— А-а-а-а, — пробурчал он, — пришла!

Он сразу перешел на ты, как бы желая её понизить в положении, чтобы она не вызывала в нём прежний разброд и шатание.

Она с шумом подтащила стул — Зелёнкин и не подумал предложить его сам.

— Вы не сказали, что мне нужно принести. Учебники там… — она устроилась рядом. — Я ничего не взяла.

— Листок пока. — Глаголы, прилагательные и прочие части речи улепётывали на ходу, он не успевал набросить на них мысленное лассо и сгруппировать в предложения. — Вот, — он шлёпнул на стол распечатку.

— The birds, — прочитала заголовок.

— Это понятно?

— Я же не полная идиотка!

Уж птиц-то она могла опознать.

Красные перья серёжек возле плеч гневно колыхнулись.

— Дальше.

— Читать?

Зелёнкин кивнул.

— On December the third, the wind changed overnight, and it was winter^[2], — прочитала она, спотыкаясь, по слогам, с ошибками, проговаривая «г» как русскую, с рычанием.

— Переводи.

Она долго, сосредоточенно смотрела в текст.

— В декабре зима поменялась. Ну или как-то так.

Зелёнкин поглядел на неё с жалостью. Её кромешное ничегонезнание будто бы давало ему право на более твёрдое существование рядом.

— Это как так получилось?

Юля ткнула пальцем в начало предложения, середину и его конец: «в декабре», «меняться», «зима». И вспыхнула:

— Слишком сложно. Можно что-то попроще для начала?

Именно в этот момент в Зелёнкине всплыло воспоминание о другом, чуть повёрнутом влево лице. Он не сразу сумел нащупать, что это за клочок страницы подбрасывает в голове ветер памяти, его никак было не ухватить. Похожее лицо, только та — маленькая, с кудряшками, и брызги солёные вокруг….

И всё-таки он понял. Это был портрет девочки с Пеньковского кладбища. Почти магическое сходство, будто одна была продолжением другой.

Но не время.

— Это интересный рассказ, — заверил он, пытаясь сосредоточиться на тексте.

— Ага, — буркнула Юля. — Про зиму?

— Про птиц. Это ясно из названия.

— Да ну! — огрызнулась она.

— Там птицы начали нападать на людей. Страшилка! — объяснил Зелёнкин, как будто был вожатым в лагере. — Есть ещё фильм такой.

— И все умерли?

— Вот дочитаем — и узнаешь, — он улыбнулся. — Записывай: «On December the third» — третьего декабря, порядковое числительное.

Юля полезла в сумочку, но почти сразу как ошпаренная захлопнула её и повесила обратно на спинку.

— Ручку забыла, — объявила она после паузы.

Николай подтолкнул к её стороне стола свою ручку.

Она взяла её, но вдруг вскочила и, не попрощавшись, вылетела из читального зала.

Зелёнкин остался сидеть неподвижно и растерянно, будто его только что смерч проволок за собой и выплюнул в пустыне.

Примечания

2

«Ночью третьего декабря ветер переменился, и наступила зима»: «Птицы» Дафны Дюморье, первое предложение из рассказа.