Чудище или Одна сплошная рыжая беда

Анна Кувайкова, 2023

Золушка золушке рознь. Кто-то убегает в полночь, оставляя за собой след из хрустальных башмачков, и ждёт, что принц её отыщет. А кто-то, ну совсем как я, носит обувь в пору и предпочитает не ждать чудес, а чудить самостоятельно. Принц перешёл в наступление, фея-крёстная достала волшебную палочку и несёт добро в массы, а братья-рокеры пытаются ужиться с новым администратором. Старый автомобиль пострадал ни за что, а вместе с мачехой в жизнь ворвалось ещё одно воспоминание из прошлого. А Золушка… Ну, а что Золушка-то? Она всё ещё в кедах, с верой в сказку и неистощимым желанием творить волшебство. И кому, как не главному Чудищу университета знать, как именно превратить серую, скучную жизнь в фейерверк приключений и событий?

ГЛАВА 1.

— Бомжик мой, — сграбастав руку Кирилла, лежащую на широком подлокотнике, я обняла ее, как плюшевого мишку и довольно урчала, то и дело потираясь носом о вкусно пахнущее плечо. — Бомжик мою любименький… Бомжулечка!

— Рыж, ты же в курсе, что сейчас губишь мою репутацию на корню? — сидящий за рулем мужчина в ответ только добродушно посмеивался, внимательно поглядывая на дорогу и изредка на балдеющую от его присутствия меня.

— А ты что, изменил в кой-то веки своим правилам и воткнул в собственного монстра прослушку? — на минуточку отвлеклась я от нежностей, но сильную конечность из своих цепких лапок так и не выпустила. Счаз, размечтались! Это моя прелесть!

— Нет, конечно, — едва не расхохотался Кирилл, на секунду отвлекаясь от управления этой монстрятины, по жуткому недоразумению автомобилем зовущейся.

— Ну а чего тогда? — фыркнула моя светлость и снова прижалась щекой к мягкой ткани, под которой легко угадывались крепкие мышцы. — Бомжулик мой родненький!…

— Вся та же невыносимая язва, — мягко усмехнулся Громов, впрочем, не пытаясь отвоевать свою руку у такой обрадованной его приездом меня. — Рыж, мы так разобьемся.

— Сказал человек, лично преподающий курсы экстремального вождения, — хмыкнула я и снова прильнула к надежному плечу. — Отмазка не канает! Еще варианты?

— Ну, судя по всему, — иронично протянул мужчина, скосив глаза на меня, едва не мурлыкающую от удовольствия. — Никаких! Ты же теперь не отцепишься?

— Шутить изволим? — вскинула я брови. — Я тебя год не видела! Так что нет, ты теперь целиком и полностью в моих алчных лапках! И даже не надейся на эту, как ее…

— Сатисфакцию? — улыбнувшись, подсказал Кирилл, спокойно выруливая одной рукой на загородную трассу.

— Точно! — согласилась я и снова потерлась носом. — Никакой сатисфакции, помилования и даже обжалования! Я соску-у-у-училась…

— Я тоже скучал, Рыж, — улучив момент, Громов поцеловал меня в макушку и снова обратил свое внимание на дорогу.

А я же, прижавшись к его руке, вздохнула, чувствуя себя самым счастливым человеком на этой грешной Земле.

Он рядом. Он не забыл.

— Ки-и-ир, — протянула, задирая голову, припомнив кое-что интересное. — А что за помпезное появление? Ты вроде показушником никогда не был!

— Ну, надо же было показать местному населению, что с тобой лучше не связываться, — хмыкнул мужчина, мельком взглянув в боковое зеркало. — В свете последних событий мне показалось, что тебе лишняя поддержка не помешает. Мелких вредителей это, конечно, не отпугнет, но кого побольше на расстоянии удержит.

— А, так ты последние видео уже имел сомнительное счастье лицезреть, — наморщила я нос, теперь понимая, почему Громов явился к универу сам, а не просто позвонил. — И как оно?

— Обижаешь, Рыж, — насмешливо покосился на меня Кирилл, — Я даже записал на память, а парочку твоих приемов взял на вооружение. Не против?

— Пользуйся! — великодушно разрешила моя светлость и снова уткнулась во вкусно пахнущее предплечье, довольно мурлыкая. — Своим людям двойная скидка! Я так понимаю, рассказывать обо всем произошедшем не имеет смысла… кто сдал? Егор Дмитриевич или его коллега?

— Оба, — не стал отпираться мужчина, искоса следя за моей реакцией. Не увидев вящего возмущения, он усмехнулся. — Как я понял, тебе не пришлось скучать?

— О да! — хохотнула я, ни капли не сомневающаяся, что оба наших физрука так или иначе был связаны с моим любимым бомжиком. — С нехристью не заскучаешь!

— С кем? — поперхнулся воздухом Кир, но быстро справившись с удивлением, потом хохотнул. — Ань, ты окрестила «нехристью» наследника GRT-групп?

Я невинно похлопала ресничками.

— Оторва, — покачал головой Кирилл, впрочем, ласково и мягко улыбаться он не прекратил. Правильно, знал же, с кем связался когда-то дано! — Не зря тебя весь универ так называет. А если серьезно, Рыж, что тебя на самом деле с Исаевым?

— А что с ним? — удивилась непонимающая я. Чего-то я не припоминала, чтобы у меня что-то было с родимой нехристью, окромя парочки поцелуев!

— Ань, он во мне дырку пытался прожечь, — иронично выгнул брови Громов, посматривая то на меня, то на дорогу.

— Чегой? — едва не подпрыгнула я. А потом, пораскинув мозгами, застонала вслух, отлепившись от мужчины и сползая по креслу. — Да екарный ж бабай! После каких-то случайных поцелуев нечестивец себя собственником возомнил? У-у-у… Как все запущено!

— Не буду спрашивать, что именно произошло, — мужчина был как всегда сама тактичность. И заботливость. — Ты-то сама как к нему относишься?

— Ну-у-у, — задумчиво протянула, нашаривая в кармане сигареты. — Тебе кратко или цензурно?

— Понятно! — расхохотался Громов, сворачивая на обочину. Припарковав своего монстра прямо на трассе, мужчина опустил стекла и тоже закурил — было у него такое правило, никогда не курить на ходу. Против моей данной дурной привычки он ничего не имел, просил лишь только быть осторожнее и не дымить за рулем.

— Вот вечно из меня монстра делают! — обиженно насупилась я, пыхтя сигаретой. Наблюдающий за мной Кир улыбнулся и, потянувшись, потрепал меня по волосам… и естественно мгновенно был прощен! Я тут же снова кинулась обниматься, выбросив за окно вредный источник никотина. — Ты надолго приехал?

— Нет, Рыж, — отрицательно качнул головой мужчина, приглаживая широкой ладонью им же взлохмаченные волосы на моей макушке. — Завтра утром опять уеду.

— Гадство, — сморщилась я и уткнулась носом в рубашку, пахнущую таким знакомым, терпким и чуть сладковатым парфюмом.

— Работа, — спокойно поправил меня Кирилл. — К тому же, я итак привлек к тебе достаточно внимания. Больше рисковать не стоит.

— Знаю, знаю, — недовольно буркнула вся расстроенная я, занимая нормальное положение в кресле. Мужчина уже докурил, так что и минуты не прошло, как мы снова мчались по трассе. — Конспирация превыше всего!

— Рыжик, не дуйся, — отозвался Кир, уже не отвлекаясь от дороги, которая, если честно, после очередного поворота превратилась в одно сплошное бездорожье. Благо хромированный монстр, легко переплюнувший по габаритам «Хаммер» моего соседушки, легко и играючи справлялся со всеми выбоинами, колдобинами и прочими мало приятными для подвески вещами. — Я же приехал.

— Мне сегодня так плохо было, — вздохнув, не удержалась я и пожаловалась. — Думала, одной ехать придется.

— Ань, — мужчина припарковал машин в конце старой, запущенной аллеи и, заглушив мотор, повернулся. — С тобой рядом столько народа крутится. Бартеньева, Липницкий, Полонский в конце концов. Почему никому ничего не сказала? Неужели настолько им не доверяешь?

— Не могу, — еще тяжелее вздохнула я. — Ты же знаешь, я приверженец отношений «все или ничего». Я не могу рассказать даже Лександрычу и попросить его съездить со мной, а потом дальше молчать об остальном. Все, кого ты перечислил мои друзья, да. Они заботятся обо мне, каждый по-своему и я благодарна им за это. Но близко подпускать я никого не хочу. Да и не имею права, тебе ли не знать?

— Знаю, Рыж, — вздохнув, Кирилл снова притянул меня к себе. Я обвила его талию и прижалась лицом к груди, совсем как раньше, когда верила, что Кир способен меня защитить и спрятать от остального мира. Защитил. Спрятал. Сижу вот теперь, не зареветь пытаюсь. — Как и знаю, что тебе придется потерпеть еще немного.

— Да я уже привыкла, собственно, — невесело хмыкнула, чувствуя, как меня гладят по голове, совсем как маленькую девочку. Сразу захотелось вернуться на десять лет назад. — Спать только хочется.

— С суток? — видеть не видела, но чувствовала, как Громов улыбается. — Еще и голодная наверняка.

— С тебя ужин, — вскинув голову, расплылась в улыбке моя нахальная физиономия. — Собственноручно приготовленный!

— Идет, — покорно согласился мужчина и щелкнул меня ногтем по кончику носа. — Шантажистка.

— Что делать, что делать, — окончательно намотав на кулак распущенные сопли, моя почти местами скромность изволила отлепиться от Громова и, сунув сигарету в зубы, покинула навороченное авто, едва просто и незатейливо не брякнувшись с него. — Какая есть, такую и любите!

— Цветы не забудь! — донеслось мне насмешливое вслед.

Ага, такой веник забудешь! Интересно, а мог ли сгорающий от ревности Исаев хотя бы на миг подумать о том, что данный букетище предназначался совсем не моей балованной персоне?..

Букет из пятидесяти роз я честно тащила по разбитому асфальту, покрытому опавшей желтой листвой. А вот когда старую аллею сменила узкая тропинка, поросшая жухлой травой, моего энтузиазма хватило ровно на пять минут. Да и не только моего — после пятого спотыкания красивый, но громоздкий веник у меня банально отобрали. Так что по прибытию на место назначения, низкую ажурную калитку я открывала первой. И, сделав шаг, не сдержала грустной улыбки, глядя на такие родные карие глаза:

— Привет, мам…

С невысокого памятника из белого мрамора на меня смотрела, улыбаясь, молодая женщина, которой было не суждено дожить до сегодняшнего дня. Мама умерла именно в этот день, последний день сентября теперь уже как полных десять лет назад…

— Ты посмотри, как вымахала, — отступая вбок, давая Кириллу возможность положить цветы на могилу, я задрала голову, восхищенно рассматривая возвышающуюся надо мной березу, покрытую яркой, желтой листвой. — А ведь думали, не приживется.

— Тогда в это время уже холодно было, — отозвался мужчина, вырывая пробившиеся сквозь мраморные плиты травинки.

— Это-то да, — согласилась, оглядывая буйство красок вокруг. За дорогой мрачные темные ели перемешались с красной и желтой листвой берез и тополей, кустарники между нестройными рядами могил тоже шебуршали яркой и совсем еще не опавшей листвой на теплом осеннем ветру. Солнышко хорошо припекало, сверкая с абсолютно безоблачного неба…

Я едва не вздрогнула, словно наяву увидев промозглый серый день десятилетней давности. Непрерывно моросящий ледяной дождь, иссиня-черные тучи, грязные листья, плавающие в лужах, голые деревья и месиво из грязи и глины на дороге. Тонкое пальтишко не спасало от холода, однако я все так же продолжала сидеть здесь, на свежем холме кладбищенской земли, заставленной дешевыми венками, даже не пытаясь вытирать стекающие по лицу слезы, пока Кирилл, неловко управляясь одной рукой, сажал в углу оградки тонкий березовый росток. Как тонкий прутик оказался валяющимся в проходе, кто его сюда принес и где хотел посадить — никто так и не вспомнил. Тогда мы не думали, что дерево приживется, уж слишком рано наступили холода.

Но сейчас же крепкое высокое дереве приветливо колыхало свое кроной, роняя редкие листочки на сухую, прогретую землю.

— А вы ведь даже не были с ней знакомы, — сунув руки в карманы, зачем-то заметила я, рассматривая овальный портрет на светлом мраморе, пытаясь запомнить каждую черточку родного лица, зная наверняка, что ни скоро сюда вернусь. Так как раньше, больно уже не было. И все-таки… мне ее не хватало. — А ты все равно каждый год сюда приезжаешь.

— Рыж, она воспитала тебя такой, какая ты есть, — вставший позади меня Кирилл обнял меня за плечи, пристраивая подбородок на моей макушке. — Мне этого достаточно. Где был бы я сейчас, если бы не ты?

— А я? — прислоняясь спиной к его груди, коротко хмыкнула я.

Громов не ответил. Да и зачем? Мы прекрасно понимали, что не появись тогда в жизни друг друга, все могло бы повернуться совсем иначе…

Мне было четырнадцать, когда мама попала в больницу. Ей становилось все хуже и хуже, пока, наконец, терпеть не осталось никаких сил. Врачи выдвинули неутешительный диагноз — рак последней стадии и прямо сказали, что жить ей оставалось неделя, максимум две. Не желая портить себе статистику, они хотели выписать ее домой, но… Согласие на это мог подписать только совершеннолетний родственник, а вместо него по безликим серым коридорам ошивалась похожая на приведение, раздавленная свалившемся на нее горем девочка-подросток. И тогда кто-то из «добрых» медиков стуканул об этом в школу.

Когда меня вызвала на ковер директриса, я уже думала, что дальше хуже быть не может. Но, как известно, беда не приходит одна, и мне кратко и равнодушно освятили со всех сторон мое дальнейшее обозримое будущее: если по истечению месяца не появится кто-то из родных, я попаду в детский дом.

Со злости я пообещала, что в установленный срок придет мой дядя… Который на самом деле если когда-то и был, то седьмая вода на киселе и он давно уже куковал немытым отшельником в далеком Сибирском лесу. Неуравновешенного родственника угораздило связаться с сектой любителей природы, так что мнимый родственник давно и надежно свалил в ее лоно, оставив дома все вещи, деньги и документы.

Хотя не, вру — презренный метал он передал братьям «по духу», а о себе оставил лишь смутные воспоминания.

Как бы то ни было, но в тот момент жизнь была мне в тягость, если не сказать хуже. Я сидела на крыше своего дома, на самом краю, глядя вниз, на спешащих по своим делам людей и думала: а почему бы и нет, собственно?..

От тяжелых размышлений и нескончаемых слез меня отвлек тогда надсадный, хриплый кашель. В дальнем углу стояло подобие домика из ДСП, выстроенного местными парнями, и именно в нем я обнаружила тогда Кирилла… Бледного, больного пневмонией, со сломанной рукой, избитого местными гопниками, фактически умирающего.

Я видела его раньше. Молодой неопрятный и вечно хмурый парень, появившийся в нашем дворе вначале лета, трудился разнорабочим в нашем местном павильоне сутки напролет, вторые сутки он мелькал в супермаркете, таская тяжеленные коробки, а третьи отсыпался здесь, на крыше или в детском домике на площадке.

Как мне тогда пришла в голову идея притащить домой самого настоящего бомжа, я до сих пор понять не могу. Я его отмыла, вылечила, поставила на ноги, обеспечила жильем и едой, но при одном условии — он должен был сходить в школу с документами моего дяди, представиться моим родственником и отбить у директрисы всякое желание совать свой нос в мою дальнейшую жизнь.

Кирилл выполнил условия сделки… и остался.

Это потом я узнала его историю. Придя с армии и женившись по залету на девушке, которая вроде как его ждала и дождалась, Кир, носивший тогда другое имя, семейной жизнью наслаждался недолго. Работа простым охранником приносила стабильный, хоть и маленький доход, но взбалмошную супругу такое положение вещей не устраивало. Психанув, парень ушел служить по контракту, а по возвращению через пару лет обнаружил, что у него теперь нет ни квартиры, ни жены, ни ребенка. Баба-дура каким-то образом продала имущество, сдала дочь в детский дом и счастливо кутила на стороне. Как ее не придушил Кирилл, я не знаю. Он же нашел ее тогда, поговорил… А проснувшись поутру в чужой квартире обнаружил вдобавок ко всему кражу последних вещей и всех документов. И отсутствие жены, естественно.

Последнюю он не нашел, друзья помогать отказались, родни у парня не было… Вот так и оказался двадцати четырехлетний парень на улице. Чтобы снять временное жилье, нужны были деньги, а чтобы их заработать, нужны были документы. А их просто так не восстановить, нужно было хотя бы свидетельство о рождении, которого, естественно, тоже не было.

Короче, лето Кир еще продержался. А вот с наступлением холодов возникли проблемы. Болезнь не давала работать, местная гопота заметно подгадила, накинувшись толпой, и парень уже сдался окончательно, но тут на горизонте замаячила тощая девчонка с веснушками и красными от слез глазами, но полная какой-то мрачной решимости.

Заставила я его тогда встать лишь одной фразой, но после долгих, упорных, и напрасных уговоров. И звучала она как «а ты жить хочешь?».

Он согласился. Десять дней мы жили, как чужие. Он отсыпался, отъедался, медленно, но верно шел на поправку, но оставался все таким же хмурым и неразговорчивым. А я… я разрывалась между школой, подработкой и больницей, где в крохотной палате медленно, но верно угасала моя мама.

Конец всему наступил через десять дней. Меня выдернули с уроков, отвели к директрисе, и уже там сообщили шокирующую новость. Я ждала ее, подготавливала себя, боролась с негативными мыслями, пыталась успокоиться… И все равно оказалась не готова.

Домой я тогда ввалилась далеко за полночь, грязная, пьяная, находившаяся на грани истерики. Помню, как упала прямо в прихожей и, не включая свет, хохотала сквозь слезы, то и дело прикладываясь к бутылке дешевого отвратительного портвейна. Никогда не встречающий меня Кирилл тогда первый раз вышел из выделенной ему комнаты. Бледный, уставший, в старой, но чистой футболке и серых спортивных штанах, с загипсованной рукой, он молча смотрел на меня. А потом…

Просто подошел, сел на корточки и обнял. И я, сопротивляясь по началу, тщетно пытаясь его оттолкнуть, вскоре уже судорожно рыдала у него на плече, высказывая всю ту боль, что накопилась. Вот так вот глупо и недальновидно, в объятиях незнакомого мне человека, ставшего безумно родным за непозволительно короткое время.

Наверное, именно тогда мы с Кириллом поняли, что поодиночке нам не выжить. И что за свою жизнь надо бороться — если хотя бы ни ради себя, то ради друг друга.

Как я уже говорила, через месяц Кир сходил в мою школу, и больше вопросов о звонке в органы опеки не возникало. Совсем скоро парень оправился, поднял свои армейские связи, активно взялся за дело, через пару лет открыл свой бизнес и в итоге стал тем, кем был сейчас. Одним из сильнейших мира сего, с нерушимой репутацией, идущей далеко впереди него. Имя моего дяди, Кирилла Громова, он так и не сменил. Вова Олейников, худой нескладный парень, здорово побитый жизнью, умер там, в шалаше на крыше многоэтажки, много лет тому назад. А я же…

Я так и не поняла, что же мною двигало, когда я решила привести в дом абсолютно незнакомого мне человека: глупый поступок убитого горем подростка, которому уже нечего терять; или же последняя попытка отчаянной девушки, желающей во чтобы то ни стало выбраться из той трясины, в которую она угодил не по своей вине.

Так или иначе, о своем поступке я не жалела. Никогда.

— Идем? — негромко позвал меня Кирилл, вырывая из воспоминаний. Впрочем, готова поспорить на что угодно, он сам сейчас вспоминал наше общее с ним прошлое.

— Угу, — отозвалась я и, бросив прощальный взгляд на мамину фотографию, вышла следом за Громовым.

Пока, мам. Я буду по тебе очень скучать. И приеду еще раз. Обещаю!

Добравшись до внедорожника, на котором только и можно было пробраться в эту часть кладбища, я привалилась спиной к теплому, нагретому солнцем металлу и закурила, щуря глаза на безоблачное небо. Настроение, с утра упавшее на нет, медленно, но верно начинало подниматься.

— Ки-и-ир, — негромко позвала, косясь на курившего рядом мужчину.

— Что, Рыж? — откликнулся мой личный бомжик, которого бы я под страхом смерти не стала бы так величать в присутствии свидетелей. Об этой стороне его насыщенной на события жизни не знала ни единая живая душа. И не узнает — вредить самому дорогому для меня мужчине я не стану сама и не позволю это сделать никому другому. А кто попробует возразить, того я тихо закопаю и так же тихо отпраздную… И мне ничего за это не будет!

— Татуировку хочу, — негромко вздохнула я, выдав на одобрение народа свою давнюю мечту.

«Народ» одобрил, невозмутимо пожав плечами:

— Хочешь? Поехали, сделаем.

Я со счастливым визгом повисла на шее улыбающегося Громова. Все-таки как хорошо, что он приехал!

Для начала мы заехали перекусить. Желудок жалобно урчал на радость посмеивающемуся Киру и к стыду медленно краснеющей меня. Но как оказалось, Громов и сам был не прочь подкрепиться, так что, едва мы въехал в город, мужчина припарковался… у первой попавшейся приличной столовой. Естественно, вид шикарного «Линкольна» ввел прохожих в ступор, а присутствие его не менее шикарного водителя в небольшом, но уютном помещении и вовсе показал эффект разорвавшейся бомбы!

Но, собственно, как сие могло остановить Кирилла, с аппетитом уплетающего огромную тарелку борща и обычные такие пельмени?

Я только хихикала, воздерживаясь от комментариев, уплетая заказанный салат и куриный бульон. Соскучился, бедный, по нормальной русской еде!

А вот тату-салон уже оказался куда более солидным, дорогим и имеющим хорошую репутацию. Кирилл переговорил с управляющим, мастер поговорил со мной и я, полистав каталог, взяла время на подумать. И, чтобы эти несколько часов не попадали зря, мой добрый «дядюшка» потащил меня… по магазинам!

Вот чесслово, проще было угнать у Кира его любимый внедорожник, чем переубедить его не покупать мне очередной теплый свитер на осень! Три ха-ха. Громов оказался непробиваем и лишь невозмутимо улыбался, молча разворачивая и вталкивая меня в примерочную торгового центра. А продавцы же, кося на него восхищенным взглядом, покорно волокли детали нового гардероба.

Через три часа вконец обалдевшая я, укомплектованная по самую маковку теплыми вещами, рухнула на лавочку на улице в курилке и обзывала Кирилла последними словами. Думаете, это его впечатлило? Да счаз!

Чувствовавший себя неудобно от того, что во время болезни обо мне заботился другой, мужчина сделал все, чтобы загладить свою вину. Ну или хотя бы направил все силы на то, чтобы подобное больше не повторилось.

И ведь он даже открыто это признал, зараза такая! Как будто я не понимала, что с его работой вообще чудо, что он хотя бы на день ко мне вырвался. Пожалуй, именно за это я и любила Кирилла больше всего — он никогда не навязывал свою заботу, но всегда появлялся именно тогда, когда я в нем действительно нуждалась.

Осознание, какую именно я хочу тату, пришло как-то само собой. И уже спустя какой-то час над моей левой лопаткой расцвела надпись, выполненная красивым, витым шрифтом.

До супермаркета мы добрались, когда на улице уже стемнело. Лопатка и плечо болели, но на мое настроение это никак не повлияло. После покаянной речи о том, что в моем холодильнике мышь достигла уже стадии трупного окоченения, когда все мышцы расслабляются и клиент «дозрел» до пышных похорон, Кир меня обругал последними словами, но увидев виноватую моську, сжалился. Быстренько сметя более или менее подходящие продукты в корзину, мой невыносимый временами почти что родственник ухитрился прочитать мне шикарную нотацию о вреде перекусов и их влиянии на организм в целом. Пришлось покаянно кивать, развесив ушки, на протяжении всей дороги до моего дома, куда мы ввалились, обвешанные пакетами с ног до головы. Вот уж в чем, в чем, а в заботе о собственном теле Громов был неумолим и не шел на компромиссы.

Я начинала смутно подозревать, что, начиная с завтрашнего дня мой холодильник каким-то чудным образом обретет свойства если не скатерти-самобранки, то хотя бы банальной нескончаемости…

И вот фиг же поймешь, радоваться данному факту, али наоборот?

— Рыж, ты улыбаешься, — отвлек меня от раздумий мужчина, невозмутимо крутящийся у плиты. Ну как, крутящийся… все чинно, со знанием дела, без какой либо ругани, суеты или бестолковых движений. Все спокойно, четко, размеренно. Рукава черной рубашки закатаны, волосы в короткий хвост стянуты, на губах улыбка мягкая…

— Да вот думаю, взять и влюбиться в тебя, что ли? — пригубив любимое фруктовое вино из бокала на тонкой ножке, насмешливо протянула я, сидящая на высоком стуле за барной стойкой.

— Ты уже как-то пробовала, — вытерев руки о полотенце, Кирилл оперся спиной о кухонный гарнитур и сложил руки на мускулистой груди, иронично вскинув брови. — На выпускном, помнишь?

— Не напоминаа-а-ай! — с чувством провыла я, чувствуя, как пылают уши при воспоминании об этом… об этом!

Да-да, водился за мной такой грешок. Моя подвыпившая в честь окончания школы рыжая светлость, и познавшая на своей шкуре все сомнительные прелести первого сексуального опыта и, как следует, горького разочарования, приползла домой глубокой ночью. И тут, вспомнила, что, все мужики в общем-то, может козлы и сволочи, но у меня-то есть собственный единственный и неповторимый, который уж точно лучше всех остальных! Ну и вломилась нифига не соображающая я в спальню задремавшего Кира, который ждал моего возвращения, но в последний момент не выдержал и все-таки заснул. Проснулся, увидел меня в одном легкомысленном пеньюарчике, рассеяно провел рукой по волосам, обдумывая недвусмысленность намека… и выставил меня за дверь. Еще и заперся.

А поутру помирающую от похмелья и стыда меня жала долгая, поучительная лекция о вреде алкоголя на неокрепший женский организм и разгульного образа жизни, как его следствие.

В итоге я проревелась, но все рассказала. Кир перепугался, но чаем меня отпоил.

Больше мы к теме высоких «чуйств» и романтических отношений не возвращались. Да и не хотелось, если честно. Кирилла я любила до безумия, но исключительно теплой, родственной любовью.

— Стыдно? — насмешливо поинтересовался Громов, принимаясь за нарезку овощей на салат.

— Издеваешься? — прыснула я, соскакивая со стула и нагло уворовывая из-под его руки маленькую помидорку черри. — Да я думала наутро, что скончаюсь больше от стыда, чем от похмелья! Злюка. Зачем напомнил?

— Сама начала, — со смешком парировал мужчина, не отвлекаясь от готовки, пока я громила шкафчик в поисках посуды. — Рыж, а что, с женихами вообще туго?

— Шутки шутим, да? — откликнулась я, уронив на ногу блюдце, по случайности не разбив его. — Кто меня вообще выдержать сможет?!

— Исаев, Полонский, Алехин, — спокойно перечислил Кир, глядя одним глазом, как я, прыгая на одной ноге, пытаюсь накрыть на стол. И, помолчав немного, задумчиво так добавил. — Харлей?

Я от такого предположения тарелку повторно уронила. На ногу!

— Ну и пакость ты, Громов! — прочувственно выдала, прыгая на одной ноге. Надо мной посмеялись, но посуду отобрали во избежание дальнейшего членовредительства. Правда, чьего именно, еще разобраться надо!

— Хотя да, погорячился, — кивнул Кир, возвращаясь к овощам. И невозмутимо так. — Харлея не выдержишь уже ты.

Я помидоркой подавилась! Какие ж они все… добрые, блин!

— Кир, а что за вообще внезапная мания мне чью-нибудь тушку сосватать? — насторожено спросила, глядя, как мужчина ловко сервирует стол. — Ты ж вроде как моему будущему возможному… хотя скорее в принципе невозможному! Жениху обещал устроить райскую жизнь и хороший такой тест на выживание. Типа если выживет, то ему уже никакая я страшна не буду!

— Ты сама — один сплошной тест на выживание для нервной системы всех и каждого, — беззлобно усмехнулся Громов, водружая перед голодной мной огромную миску салата. — А если серьезно, Рыж… Мне хотелось бы, чтобы за тобой кто-нибудь присматривал, пока я в отъезде. Парней оставить не могу, сама знаешь.

— Ну да, ну да, — скептично покивала головой моя мнительность. А то я не знаю, что кто-то из людей Громова за мной все равно, да присматривает! — Кир, я не хочу связывать себя отношениями только из-за желания успокоить твою въедливую паранойю. Не обижайся.

— Не обижаюсь, — хмыкнул Кирилл, распахивая духовку. В нос сразу ударил обалденный запах вкусной, горячей еды и я мигом простила родственнику все его прегрешения, вольные и невольные.

— Тем более, с кем мне тут обнимашки устраивать на романтической основе? — пританцовывала я с тарелкой, ожидая, пока мужчина придирчиво изучает дело своих, явно раздумывая, накормить меня сыроватыми продуктами, али все-таки смилостивиться и дать блюду подрумяниться еще? — Исаев, конечно, целуется неплохо, прости за подробности, но мы с ним поубиваем друг друга в первый же день возможных отношений. Мишку я люблю, но исключительно как вечно сонного соседушку. Олег мне нравится… но чёт не то. А с Полонским у нас френдзона. Усё, шеф, как говорится, без вариантов!

— Но Богдан тебе нравится? — уточнил Кир, раскладывая еду по тарелкам.

— Френдзона! — напомнило мое вусмерть голодное величество. — Полная и безоговорочная! Кстати, странно, что ты заговорил о нем. Признавайся, родственник любимый: почему ты единственный, кто не уговаривает меня держаться от него подальше?

— Все просто Рыж, — выставив передо мной вожделенное кушанье, Громов пристроился по ту сторону барной стойки. — Если попрошу именно я, ты, скорее всего, мне не откажешь. А Полонский пока единственный, кто действительно присматривает за тобой. И даже не отпаивается валерьянкой.

— То есть тебе он нравится, но чёт тебя в нем все равно коробит? — скептично вскинула я брови, берясь за вилку и водя носом по воздуху, чувству, как рефлекс собаки Павлова проявляет себя по всей своей красе.

— У всех свои недостатки, — пожал плечами Кирилл и кивнул на тарелку, насмешливо комментируя. — Ешь, а то остынет.

— О, лазанья! — вылупилась я на содержимое тарелки, как на восьмое чудо света. Поковыряла. Попробовала. Проглотила и блаженно зажмурилась. — Вку-у-усно!

Кирилл не ответил. Посмотрел на меня. Потом на мою тарелку. На свою. Снова перевел взгляд на меня… И расхохотался!

Сообразив, чего, собственно, мой обожаемый родственник гоготать вдруг изволит, я сама чуть от смеха со стула не навернулась. Сие блюдо для нас было… хм, ну, если скажу незабываемым, то это будет наглое и беспардонное вранье.

Это было в выпускном классе. Кир, умеющий в общем-то готовить, но традиционно по-мужски, то есть просто и сытно, решил как-то меня побаловать в честь окончания пробных экзаменов. Ну, значит, прихожу я со школы, дома стол накрыт, Кирилл скалится во все тридцать два зуба, сия, как новенький пятак… Удивилась, не без этого. Ну лан. Сели, значиццо, мы ужинать…. И вот тут-то оказалось, что до готовки незнакомых экзотических блюд мужчину не стоило допускать от слова вовсе. Но не говорить же ему об этом? Сижу, значит, давлюсь и пытаюсь нахваливать. Кир сидит рядом, умильно наблюдает, а потом решает попробовать сам… Минут десять мы сидели оба с перекошенными от «счастья» лицами, вкушали, значит, яства неземного наслаждения. Реально, кстати, неземного — я понятия не имею, что этот гений кулинарного искусства туда напихал, напрочь угробив нехитрое, в общем-то, блюдо!

Потом переглянулись… не выдержали, выплюнули невкусную каку и расхохотались. Наверное, именно с тех пор мы и решили говорить друг другу только правду. Отсмеявшись, я призналась, что его лазанья — гадость редкостная. В свою очередь Кир, смущенно потирая нос, признался, что постирал мою белую блузку со своими джинсами… И раз пошла такая пьянка, я покаялась, что завалила ко всем чертям пробный экзамен по русскому языку.

Правда-правдой, а уши мне тогда все-таки надрали.

После сытного обеда, по закону Архимеда, чтобы жиром не заплыть, надо срочно… Ну, вы поняли. Прикончив добрую половину обалденно вкусной лазаньи, мы с Кириллом дружно пыхтели на балконе, пританцовывая от холода, честно поделив одно пальто на двоих. Его пальто, конечно же — мое бы ему даже на одну руку не налезло. Естественно, замерзли, как мои любимые суслики на работе без дозы любимого нефильтрованного, и наперегонки поскакали на кухню отогреваться. И вот тут надо же было Киру зацепиться по дороге за самый крайний аквариум!

Вспомнил, блин, родня любимая, старый добрый фильм!

— Рыбка-рыбка-рыбка, — ласково приговаривал мужчина, постукивая пальцем по толстому стеклу, где за отдельной перегородкой плавала отожравшаяся на казенных харчах полосатая зубатка. — Рыбка-рыбка-рыбка! Рыж… ты не пугайся, ладно? Но, по-моему, она только что сдохла…

— Чего? — я едва не опрокинула на себе только что сваренный кофе. Аккуратно пристроив чашку на краю стола, рысью метнулась в коридор и уже там застонала вслух, глядя на колыхающуюся кверху брюхом килограммовую полосатую тушку. — Че-е-ерт… Кир, ты зачем по аквариуму стучал?! Все, мне конец. Хозяйка меня теперь убьет!

— Ань, рыбы от этого не дохнут, — заметил мужчина, поглядывая то на меня, то на невинно убиенную животинку. — Ты когда ее кормила последний раз?

— Ну, это, — почесала в затылке мигом смутившаяся я. Подумала. Попыталась вспомнить… Не вспомнила. Покаялась и изобразила полный вселенской муки вздох.

— Замоталась и забыла, — резюмировал Кир. И усмехнулся, накидывая пальто. — Ладно уж, не горюй. Купим другую, делов-то.

— В десять вечера? — покосилась я на настенные часы. — Где ж мы такую сейчас найдем?

Не, по итогу мы рыбину эту все-таки нашли. Пока я одевалась, Кирилл кому-то позвонил, потом ему перезвонили, потом мы поехали к черту на кулички, но домой все-таки вернулись с желанной добычей. Трупу организовали пышные похороны в унитазе, едва его не забив, купленного живчика определили на новое место жительства, отступили, оглядывая дело рук своих и остались вполне довольны провернутой аферой. Разницы почти не наблюдалось.

И все бы хорошо, вот только…

— И что мне теперь с этой прелестью делать? — вздохнула я, сидя на полу и обнимая коленки, обтянутые теплыми пижамными штанишками. Напротив меня, забавно попискивая, ползала по корягам, осваивая новое для нее пространство, купленная нами японская белка-летяга. Огромную, в мой рост клетку, устанавливал Кир, пока я отогревалась в душе, облитая холодной водой из аквариума, куда чуть не бултыхнулась при заселении нового жильца. — Хозяйка меня точно убьет!

— Да ладно тебе, — фыркнул сидящий рядом на корточках Кирилл, просовывая кончики пальцев в клетку. — Она забавная. Как ты.

— Не, — фыркнула я, рассматривая мимимишного зверька, размером чуть больше моей ладошки, с длинным пушистым хвостиком, палевой мягкой шерсткой, крохотными круглыми ушками и черными глазками-бусинками. — Я пакость вредная, ехидная, но симпатишная. А тут ж прямо кава-а-ай! Спасибо, Кир.

— Не за что, — мягко улыбнулся мужчина.

Еще б не улыбаться! Да он битый час наблюдал за мной, как за маленьким ребенком, пока я в зоомаркете прыгала вокруг клетки с этой прелестью, вопя на все голоса «хочу-хочу-хочу» или «вай, какая прелесть, дайте две!». Вот ей богу, я тогда не мозгом думала, увы. А Громов, всегда балующий мою нифига не скромную персону, ради моего шального настроения мог же и весь зоомагазин скупить со всеми его обитателями!

— Чтобы я еще раз с тобой, да по таким местам пошла, — зевнув, покосилась я на родственника. — Да ни-ни!

Громко запищав, сахарный опоссум, ну тот, который белка, шустро пополз вверх по клетке.

— Будешь Ни-Ни, — тут же окрестила момонгу моя зевающая светлость.

— У-у-у, Рыж, — насмешливо откликнулся Кир, поднимаясь, — Давай-ка в кроватку. Ты сейчас себе челюсть вывихнешь.

— Угу, — покорно согласилась, чувствуя, что организм, итак выдавший запас невиданной бодрости, связанный с приездом моего любимого мужчины, дал слабину, и очухиваться уже не собирался. Так что я покорно переползла с пола на кровать, уткнулась в подушку и сладко зевнула.

Над моими сонными маневрами посмеялись, но одеялом заботливо укрыли, под спинку подоткнули, по голове погладили и в лоб поцеловали:

— Люблю тебя, Рыж.

— А я тебя — больше, — тихо отозвалась засыпающая я.