Сердолик – камень счастья

Анна Корнова (2024)

Как поступить, если любишь жениха родной сестры? Кому доверять, если предаёт самый близкий, которому безоглядно веришь? Что можно простить, а что уже нет? Две сестры по-разному решали вопросы, которые задавала им жизнь, но обе поняли главное: всегда есть выбор, и отвечать за принятое решение всегда придётся самим.

Глава 7

Наступила зима, у Алины начались напряженные занятия на курсах и с репетитором по английскому, полным ходом в школе пошла подготовка к новогодним праздникам, к тому же на занятиях по языку и репетициях завязались новые знакомства, и девушка окончательно прекратила встречаться с Митей. Своими страданиями он вновь часами делился с Инной, а подруга детства сочувственно слушала, успокаивала:

— Всё проходит, и это тоже пройдёт. Ты вспомни: год назад ты только о Кате мог говорить. А весной про неё даже не вспоминал.

— Это совсем другое. Меня тогда не само расставание с Катей, а уязвлённое самолюбие мучило. А без Алины я просто не могу — мне без неё воздуха не хватает.

После таких разговоров, вернувшись домой, Инна корила сестру, убеждала, что вряд ли удастся когда-нибудь ещё встретить такого прекрасного парня, одновременно и доброго, и красивого, и порядочного, и образованного. Инна горячо доказывала, что Митя готов на всё, чтобы вернуть утраченные отношения, но Алина равнодушно слушала сестру: какой смысл что-то объяснять, если Инна не видит, что «добрый и хороший» не значит «единственный и любимый».

— У нас энергетика не совпадает. Митька живёт как будто медведь на велосипеде ездит.

— При чём здесь медведь? — не поняла Инна.

— Медведь крутит педали, потому что дрессировщик велел, а сам радости от езды не получает.

Инна в который раз подумала, что ей никогда так красиво не сказать, да что там «не сказать», даже не подумать, как сестра. Поэтому, Инна вздохнула, и не полюбит её никогда Митя — нет в ней утончённости речей, нет легкости мыслей, как у Алины.

***

За окнами больницы кружились снежные хлопья. Инна отодвинула учебник, залюбовавшись снегопадом. Дежурство было спокойное, что нечасто бывает в травматологии, и Инна могла сосредоточенно позаниматься. Осенью она собиралась продолжить учёбу, поэтому усиленно взялась за изучение химии и биологии. Слава предлагал дочери обратиться к частным репетиторам, но Инна сначала решила попробовать разобраться самостоятельно, и, вооружившись книгами для сдачи ЕГЭ, всё свободное время посвящала подготовке к предстоящим экзаменам.

— О, клетка как биологическая система, — прочёл заголовок дежурный врач Мишкин, остановившийся рядом со столом медсестры. — Поступать на будущий год собралась?

— Да, попробую.

— Это правильно. Из тебя, Инна, хороший врач получиться. Если что непонятно, — доктор кивнул на учебник, — спрашивай, не стесняйся.

Мишкин хотел ещё что-то сказать, однако промолчал и, резко развернувшись, быстро пошёл в ординаторскую.

Инна смотрела на сутуловатую спину удаляющегося доктора, и вспомнилось Ритино «такого даже воробьи во дворе унизить могут». Разумеется, Мишкин прекрасный специалист, его ценят коллеги, уважают больные, но какая-то неприкаянность во всем его облике вызывала у Инны сочувствие. Вспомнила про его семейную драму — развод, запрет видеться с ребёнком, — и захотелось сделать для Мишкина что-то хорошее. Достала принесённые из дома жареные пирожки с картошкой и понесла их в ординаторскую.

— Вот, Дмитрий Игоревич, Вам как дежурному врачу, — Инна протянула пакет с пирожками и густо покраснела — подумала: вдруг Мишкин вспомнит разговор в перевязочной и решит, что Инна его соблазняет.

— Спасибо! Тогда давай чайку попьем, пока в отделении затишье, — Мишкин сделал вид, что не заметил смущения девушки.

— Нет, спасибо! Вы сами, а я не хочу, я сыта, — залепетала Инна и выскочила в коридор.

Девушка вернулась на сестринский пост и вновь принялась за чтение, но сосредоточится на клеточном строении организмов не получалось. Вокруг неё бурлили чувства — ликовала охваченная страстью Рита (к ней после выписки переехал Кремнёв), страдал от неразделённой любви Митя, мучился разлучённый с сыном Мишкин… Инна третий раз перечитывала фразу «прокариоты (доядерные) — одноклеточные живые организмы без оформленного клеточного ядра», но смысл прочитанного ускользал. Ей уже двадцать лет, а она подобна доядерным клеткам, не развивающимся и не дифференцирующимся в многоклеточную форму.

— Инна, пойдём всё же чай пить, — рядом с сестринским постом возник Мишкин, — чайник вскипел.

— Дмитрий Игоревич, как Вы неслышно подошли, — Инна смутилась. — Спасибо за приглашение, но мне, правда, не хочется. Мне надо сегодня эту главу доучить.

— Ну, извини, что помешал. Занимайся, — тоже смущенно пробормотал Мишкин.

Оставшись одна, Инна задумалась: ведь понятно уже, что учёба сегодня не идёт, так почему она отказалась составить компанию дежурному врачу? Это её непреодолимая робость, стеснение, некоммуникабельность? Надо как-то себя менять… Вот Алина легко бы откликнулась на приглашение, если бы захотела поболтать, или так же легко отказалась, если бы не захотела идти. И всё у сестры получилось бы просто и непринуждённо. Митя как-то сказал, что страдает без Алининой энергетики. Не без Алины, а без её энергетики. А как прокачать эту самую энергетику?

Пока Инна размышляла, как повысить свою внутреннюю энергию, благостное время закончилось — из приемного отделения вызвали дежурного травматолога (скорая привезла пациента с травмой головы), а потом потребовалась и Иннина помощь. И хотя пострадавшего с черепно-мозговой травмой определили не в травматологию, а в интенсивную терапию, но умиротворение в Иннином отделении закончилось. Срочно потребовалась помощь недавно прооперированному больному, другого пациента нужно было немедленно стабилизировать в связи с угрозой внутреннего кровотечения. Далеко за полночь Инна и Мишкин облегчённо вздохнули — они всё сделали правильно и спасли человека, теперь можно немного передохнуть.

— Ступай, поспи. Я через полчаса схожу в палату, посмотрю, как там дела, — устало сказал Мишкин.

Но, несмотря на усталость, спать не хотелось, и уже не думая, насколько это удобно, Инна принесла в ординаторскую свою чашку и включила чайник. Мишкин достал из тумбочки пакет с карамельками, поставил на стол Иннины пирожки. Разговор начался с обсуждения её подготовки к поступлению институт.

— Ты смотри, замуж сейчас не выскочи. А то вся учёба к чертям полетит, — небрежно бросил Мишкин, отхлёбывая чай.

— Не выскочу, мне не за кого выходить.

Мишкин удивленно посмотрел на Инну. И сама того не ожидая, всегда замкнутая, неразговорчивая с малознакомыми, она стала рассказывать о себе, о том, что много лет ей очень нравится один человек, они друзья, но он влюбляется в других, а её в качестве любимой девушки даже не рассматривает.

За окнами кружились белые хлопья снега, превращая чёрную декабрьскую ночь в сказочное царство. Мишкин внимательно слушал, иногда что-то уточняя и кивая в такт её словам. Инну никто так не слушал. Ничего особенного той ночью не произошло — медсестра и врач попили чаю на дежурстве, поговорили о странностях любви. Вернее, говорила Инна и видела, что её слушают не из вежливости, а потому что её слова могут быть кому-то действительно интересны. И вспоминая потом этот ночной разговор, Инна думала: как хорошо, когда можно с кружкой горячего чая сидеть у окна, за которым кружится снег, и как хорошо, что есть человек, который может выслушать и понять.

Инна шла домой из больницы по заснеженным улицам. Каким красивым стал за ночь город! Деревья в снежном уборе, на дорогах вместо грязных луж белое, бархатные покрывало; машины сбавляют скорость, люди замедляют шаги, мир начинает жить особенной зимней жизнью. На душе было празднично — первый снег, удачно прошедшее дежурство, а впереди её ждёт поступление в мединститут и интересная студенческая жизнь, и врачом она станет таким же умелым и внимательным, как доктор Мишкин.

Войдя в квартиру, Инна сразу услышала крики, доносившиеся с кухни, — ничего странного — родители пьют утренний кофе. К скандалам Инна привыкла с детства: ругались родные по каждому поводу, а порой и без него. Девушка разулась, сняла пальто и хотела незаметно пройти в свою комнату, но тут с удивлением услышала своё имя.

— Чего Инне в институте делать? Мы будем платить за её обучение, а через год, максимум через два её отчислят, — звенит гневный голос Лидии.

— Может быть, она на бюджет поступит, — кричит Слава.

— Рождественский, ты иногда думай, прежде чем сказать. Какой бюджет! Я летом на даче видела, как она к экзаменам готовилась: по десять раз одну и ту же страницу читала: то ли понять не могла, то ли запомнить.

— Моя дочь хочет стать врачом, и она им станет!

— Да пусть хоть космонавтом становится. Только ты не забывай, что у тебя ещё одна дочь есть, и ей тоже надо учиться!

— А что, обеих мы выучить не в состоянии? — пытается её перекричать Слава.

— Смысл выкидывать деньги на ветер? Сегодня Инна врачом хочет стать, завтра — балериной.

— При чём здесь балерина?

— При том, что это так же ею недостижимо, и результата в обоих случаях не будет.

Инна стояла в коридоре и слушала про свою бездарность. В ней боролись два желания: первое — вбежать на кухню и закричать, что ей не надо никаких денег от родителей, она сама заработает, а второе желание — ничего никому не говорить, а закрыться у себя в комнате, зарыться лицом в подушку и плакать от обиды.

Хлопнув дверью, в коридор вышел отец, увидел дочь, на секунду смутился:

— Не обращай внимания! К тебе это отношения не имеет. Это наши финансовые разбирательства.

— Папа, не надо из-за меня ругаться. Я семейному бюджету ущерба не нанесу.

— Инн, прекращай. Нашему бюджету ущерб трудно нанести, просто мама бухгалтер, и она привыкла считать деньги.

— Да, я привыкла считать, — из кухни вышла Лидия, — мы планируем расширяться, берём под это кредит. В следующем году не то, что каждый рубль, каждая копейка на счету будет.

Слава зло бросил Лидии, что с её предложениями по расширению фирмы он не согласен, Лидия принялась доказывать, что это не её предложения, а логичный этап развития компании. Они снова кричали, унижая друг друга, — словом, всё было как всегда.

Ложась спать, Инна делилась с мамой обидой. Этот мысленный диалог всегда успокаивал, но тем вечером, чем больше она разговаривала с фотографией смеющейся девушки, тем обиднее ей становилось:

— Мамочка, зачем ты погибла? Если бы ты была жива, всё было совсем по-другому.

— Не плачь, всё будет хорошо. Ты сможешь в этом году поступить в институт.

— А если не поступлю? Я, правда, не очень способная. Вот Алина, та с ходу всё понимает, быстро соображает. А я тугодумка.

— Глупости! Никакая ты не тугодумка, просто не веришь в себя. Тебе что доктор Мишкин вчера сказал? Из тебя получится хороший врач.

— Мишкин просто очень добрый. А что мне теперь делать?

— Верить в себя. А почему сердечко сердоликовое не носишь? Оно счастливое.

— Я про него забыла. Завтра надену.

— Надень, и всё наладится.