После Дракона

Анна Ковалевская

Жизнь как награда. Дышать счастьем каждый день, радуясь мимолетным чудесам, пойманным в трепете листвы и в беге капель по стеклу. Что же заставило героиню стать неспособной принять этот дар? Что таит в себе большая любовь? Счастье полета среди облаков и пения птиц или трагедию не найти себе место на Земле, когда любовь и полет внезапно оборвутся? Сможет ли она приспособиться к миру без любви или обретет собственные крылья, чтобы самой воспарить к лазурным просторам небосвода?

Глава 3

На следующей станции парень вышел.

Вагон моментально сжался и стал еще более убогим. На освободившемся после его ухода месте тут же разместилось человек пять. Толпа смыла следы его присутствия так же быстро, как море смывает следы, оставленные на прибрежном песке.

Она так остро почувствовала его отсутствие, что вскочила, чтобы бежать за ним, но вагон уже пришел в движение, и она едва успела увидеть его яркую футболку со схематически изображенными крыльями, уверенно разрезающими поток людей на пути к выходу.

Дора опустилась на свое место и решила выходить на следующей станции — дойдет домой пешком. Метро — жуткое для нее место, все-таки она переоценила масштабы своей усталости от окружающего мира. Ей нужно вдохнуть свежий воздух и попытаться увидеть солнце, пусть даже затянутое городским смогом и плотными осенними облаками.

Она надеялась найти призрачные очертания светящегося диска и, успокоившись, понять, что все на своих местах, земля вертится, а значит, дожди прольются, и на очищенном ясном небе появится во всем своем слепящем великолепии солнце и согреет своим теплом всех изголодавшихся по его свету живых существ.

Выйдя из метро, Дора поняла, что отыскать хотя бы призрачные очертания солнечного диска между крышами многоэтажек — не такая уж легкая задача. Вечер, скоро стемнеет, а значит, солнце намного ниже той точки, где она пытается его увидеть, запрокинув голову и не обращая внимания на наталкивающихся и тут же отлетающих с бранью от нее прохожих.

Пошел дождь, мелкий, осенний, больше похожий на морось или густой туман, и не имеющий ничего общего с пробуждающими к жизни весенними ливнями.

Люди достали зонты, и стало хоть как-то разнообразней. Почему-то большинство одеваются в серые, черные, или, в лучшем случае, коричневые тона. Официальная причина — не пачкаться, но сейчас 21 век, постирать одежду не так уж сложно. У всех есть доступ к горячей воде и множеству суперэффективных средств по выведению пятен. На ней тоже была черная куртка, хоть и не любила она этот цвет всеми фибрами свой души, не видела в нем ни привлекательной таинственности, ни рокового молчания, ни глубин вселенной. Для нее черная куртка была маскировочной одеждой, попыткой слиться с окружающим городом и толпой. Стать своей среди чужих, незаметной и защищенной, но в тоже время растворенной в общем потоке.

Неужели парень в метро так раздражал ее только своей смелостью носить одежду красного цвета в хмурые ноябрьские дни? Она уже и забыла про него, как и про свою нелепую попытку бежать за ним вслед. Он слился с ее сном и казался не более реальным, чем полеты с Драконом. А теперь стоял в ее памяти, твердо и уверенно, не держась за поручни движущегося вагона, и нагло улыбался ей в лицо.

«А почему, собственно, нагло? Обычно он улыбался, весело и дружелюбно». Просто она отвыкла от улыбок. Сама по себе улыбка, адресованная без видимой причины от незнакомого человека, была чем-то из ряда вон выходящим, и воспринималась как проступок.

«О Боже!» — ей захотелось закрыть лицо руками и заплакать. В кого она превратилась? Она не в состоянии была не то, что сама дарить свет и тепло людям, а даже принять без осуждения, без грубости, обычную улыбку, адресованную ей, так внезапно проснувшейся от окрика случайного соседа.

В его попытке заговорить не было враждебных намерений, он просто проявил к ней интерес, как ребенок интересуется всем, что попадает в поле его зрения. Она же забилась в угол, как дикий зверек, не забыв приготовить арсенал из когтей и зубов на случай вражеской атаки, которой так и не последовало.

Но не она одна испытывала к нему враждебную настороженность. Она помнила, как все с опаской поглядывали в его сторону и старались сохранять дистанцию.

И дело было не в цвете его одежды, дело было в излучаемой им доброжелательной уверенности, редкой гостьи городского метрополитена в час пик.

Умение любить, сострадать, и уж тем более улыбаться, должны быть для человека так же естественны, как стук сердца или дыхание. Но почему люди добровольно лишают себя этого драгоценного дара, этого отличительного признака от прочих живых существ на Земле, и почему так враждебно настроены к тем, кто вопреки всему не утратил способности любить ближнего своего?

Дора с ужасом поняла, что ее раздражение было вызвано завистью. Она завидовала парню в красной футболке, как старухи завидуют красоте юных девушек. Неужели в свои тридцать она старуха? Ее подсознание противостояло его силе, молодости и веселой способности заводить разговор и улыбаться незнакомым людям. Ей, Доре, с ее вечно опущенными плечами и потухшими глазами. Вот почему она отпрянула от него, а с ней и добрая половина пассажиров метро. Им слепил глаза его свет, как людям, проводящим слишком много времени в темном чулане, невыносимы лучи солнца.

А ведь все они родились под одним небом и с трепетом слушали птиц, и любовались полетом бабочек, делали первые открытия и с восторгом улавливали закономерность и совершенство окружающего мира. Что же со всеми с ними стало? Что стало с ней, Дорой?

Она помнила времена, когда была таким же раздражителем для окружающих, как ее веселость и оптимизм вызывали череду язвительных усмешек и замечаний. Она была ребенком, получившим в дар бесценное сокровище. Но не знала, что с ним делать, гордилась своим даром и давала каждому посмотреть, дотронуться, взять на память горсть и уйти из ее жизни, не оборачиваясь.

У нее было столько любви, что она не вмещалась в ней и струилась, вырываясь наружу. Она готова была кричать о ней, о любви к окружающему миру и ко всем людям. Но вдруг или постепенно — она не могла вспомнить этого момента — ее не стало. Ее внутренний огонь больше не полыхал неистовым пожаром, а еле теплился в глубине души, трепеща от любого дуновения ветра, вызванного грубым словом или мелкими бытовыми неурядицами. И она этот еле теплящейся огонек прятала ото всех, боясь его окончательной гибели.