Сказание о Раде и Алексее

Анна Зубкова, 2018

Это Сказание – о стремлении души к Богу и о том, что мешает и что помогает на этом Пути. Герои данной истории – не вымышленные персонажи. Но в Сказании описана подлинная история жизни достигших Божественности духовных Подвижников – Рады и Алексея. Это также история любви, духовного преображения и самопожертвования ради блага других людей. Изложенные приёмы духовной работы, представляющие традицию исихазма, могут быть успешно использованы и в наше время.

Часть первая

Глава первая: Изгнание

Молодой православный священник Алексей ехал в пургу в санях к новому месту своего служения, укрываясь от ветра и мороза не слишком подходящей для этого холстиной, которой когда-то накрывали сено. Некоторое количество этого сена, оставшееся в санях, оказалось очень кстати, спасая его от лютой стужи.

Мужик, согласившийся довезти Алексея до маленького скита, где ему надлежало отныне жить, время от времени рассыпал проклятия в адрес погоды и грелся самогоном.

Место это в предгорьях Урала, куда был отправлен Алексей, было для него своего рода ссылкой.

… А ведь так недавно была Москва, жизнь в самом центре происходящих в стране событий, учёба в Спасском монастыре, а затем в греко-латинской академии Семёна Полоцкого, только что созданной по образцу европейских университетов. Потом — рукоположение в присутствии приближенных к царскому двору священнослужителей… Это обещало блестящее будущее…

… И вот — всё рухнуло!

Вначале умер его опекун-воспитатель — честный и мудрый человек. Он вёл все имущественные дела Алексея. И Алексей — сирота из знатного и богатого рода — был свободен от всей суеты по управлению имениями.

Алексей — лишь к духовному направлял все свои устремления. Он избрал для себя путь монашеского служения Богу — ибо к тому с детских лет имел мечты и намерения.

После смерти опекуна, недолго думая, Алексей передал всё своё имущество и деньги церкви — и затем принял постриг. Ведь «трудно богатому войти в Царствие Небесное»¹. И очень скоро после этого — всё и случилось: опала, изгнание…

Алексею больно было вспоминать об этом… Ведь лишь деньги немалые и земли, ему прежде принадлежавшие, были очень сильно нужны тем, кто распорядились избавиться от его присутствия в Москве… Каждый из них спешил присвоить как можно больший кусок сего земного добра…

И ещё — неугоден был молодой и страстный проповедник преображения духовной жизни…

И вот теперь — рухнуло всё: все его мечты о преобразовании жизни церковной, все мысли о свершении добрых дел во Славу Божию, во благо государства Российского, во благо народа в стране огромной, ныне столь униженно живущего…

… Теперь он стал одним из тех, кто уже никогда не смогут ничего изменить в жизни и церкви, и страны в целом…

… А ведь казалось… Мысли горькие об участи своей печальной — словно серый туман кружились в голове Алексея:

«Теперь я — никто… Я — словно снежинка в этой пурге… И какая разница: растает ли она сейчас — или вмёрзнет в какой-нибудь сугроб и будет в нём ждать своего конца по весне…

Может быть, остаться в каком-нибудь уездном городке? Начать другую жизнь? И никто никогда не узнает: где я сгинул, кем стал?

… А впрочем — зачем? Нет в том смысла!… Не к тому ведь стремится душа! Ведь по глубокой своей устремлённости — путь монашеский я избирал!

Иль, может быть, Богу нужна зачем-то такая моя горькая участь?

Сколько вопросов! А ответов — нет!…»

Время от времени Алексей мысленно возвращался к последним неделям своей столичной жизни, вспоминал пламенные речи, что произносил он перед многими своими друзьями и наставниками. Ему казалось, что его слова зажигали и в других людях любовь к Богу и стремление к преображению духовной жизни в стране. Алексей был уверен, что знает, как это можно и нужно сделать! Лишь бы его услышали те, кто правят жизнью церковной, — чтоб рассказали об этом царю…

И вот — они услышали…

… Он вспоминал последний разговор с тем, кто объявил ему об изгнании из Москвы. Ярко всплыло в памяти насмешливое выражение лица говорившего, его высокомерный тон «победителя» в этой жизни, всегда знающего, на чью сторону встать в интригах придворных — чтоб самому и уцелеть, и продвинуться…

— Вот и поедешь теперь, — говорил он, — от мыслей своих еретических избавление получать да каяться! Вон — старец Николай прежде тоже учить всех пытался, хотел всех «торгующих из храмов изгнать»… Ничего! Образумился! И слово хоть одно от него теперь не каждый год слышат…

— Что ж плохого в нестяжании, если так Иисус заповедовал?

— Так не о своём же богатстве печёмся! О богатстве церкви! А ты — осуждаешь! А то — грех!

… Алексей действительно поймал себя на осуждающих мыслях, ибо не раз видел богатое убранство жилища говорившего, видел его вкушающим скоромную пищу в пост в великом изобилии: «по благословению и для поправления немощи телесной». Только какая же то немощь? Живот — округлый, щёки — лоснящиеся от жира…

«Осуждаю ли я? Обиделся ли?»

… «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас!»²

Алексей попробовал углубиться в молитвы.

Ветер стих, снегопад закончился, всё начало сверкать в свете выбравшегося из-за облаков закатного уже солнца.

Красота и безмолвие снежное!

… Возница остановил сани:

— Дальше дороги нет, пешком ступайте!

— Как это — нет?

— Нет и не было! Летом тропинка есть, а сейчас — так идите!

— А деревня где?

— И деревни нет! Весь народ давно уж к заводу железнорудному переселили. Тут — лишь несколько домов осталось. Те, кто к работе на рудниках и в печах плавильных непригодны, — только те тут век свой теперь доживают.

… Извозчик махнул рукой в сторону покосившихся и почерневших изб, видневшихся вдали.

Потом он повернулся в другую сторону и показал рукой направление, куда Алексею идти:

— Вон — крест над верхушками деревьев! Видите? Так на него и идите! Там — скит. И старец Николай там живёт.

… Алексей взял мешок со своими скромными пожитками, приладил к спине и зашагал в направлении к тому кресту.

Глава вторая: Старец Николай

Алексей шёл, то по колено, а то и по пояс проваливаясь в снег. Он с трудом добрался до скита. Уже стемнело.

Он постучал в дверь маленькой избушки, где в крошечном окошке был виден свет свечи:

— Входи! Открыто! Храни Господь!

… Алексей вошёл, перекрестился на единственную икону Спаса Нерукотворного в переднем углу, поклонился.

… Он знал о старце Николае немного, лишь то, что тот из нестяжателей. За высказывания публичные, призывающие к чистоте нравственной всех служителей церкви, к простоте в жизни и убранстве церковном, — был он сослан сюда много лет назад.

Принял тогда старец обет молчания на десять лет — и соблюдал его.

Через то — отношение к нему переменилось, и о святости его уже сильно поговаривать стали.

А Алексея к нему направили — вроде бы как в помощь немощи старца. И — в обучение Алексея молчанию.

… Алексей осмотрелся. При слабом свете свечи помещение внутри выглядело маленьким и почти пустым. Стол, стул, широкая лавка… Даже кровати нет.

Посмотрел он со вниманием и на старца Николая — и вдруг… успокоился! Столько доброты, ласки и умиротворённости было во взгляде старца — что и Алексея этот нежный покой обнял и наполнил!

И отчаяние оттого, как печальна нынешняя его участь, сжимавшее как тиски, придавливающее к земле, — вдруг отпустило Алексея.

… Старец Николай был высок ростом. Видно было, что в прошлом большой силой обладало его тело. И годы — не сломили дух, не согнули спину!

Белая от седины борода обрамляла наполненное добротой лицо. Каждая морщинка на нём была словно лучик от сияющих любовью глаз.

Тишина и ласка излучались в пространство вокруг его тела.

… Вечером они говорили:

— И за что ж тебя сюда определили, сынок?

— За вольномыслие…

— Понятно.

— А Вы тут давно совсем один живёте?

— Давно… Да только не один я! С Богом живу!

* * *

Так для Алексея наступила новая эпоха в его жизни.

Постепенно Алексей рассказал старцу Николаю о себе всё: о том, как рос и воспитывался, как духовную стезю единственно правильным выбором своим видел.

Алексей с детства не только к молитвам усердие имел, но к познанию стремился. Читал много. Латынь и греческий выучил. И на этих языках книги духовные в подлинниках читал.

Впрочем, и те книги тоже — лишь поощряли дальнейший поиск: они не давали ответов на вопросы, которых становилось всё больше…

О мечтаниях своих рассказал он старцу Николаю, о стремлении достичь те состояния души, которые обретали ближайшие ученики Иисуса: Голос Божий слышать, Свет Божий видеть, Волю Бога во всей полноте понимать!

Рассказал Алексей и о том, что упрекали его в гордыне, в мудрствовании, которое от лукавого! Предлагали каяться и жить — «как все»!

Алексей тогда много каялся, внимательно всматриваясь в себя как в душу.

Но не искать Истину и жить «как все» — не мог и не хотел!

Много говорил Алексей о своём понимании жизни христианской. Он прежде изучал старательно писания первых христианских общин. И ведь сколь непохожа была та жизнь первых христиан в общинах — на ту, которую теперь ведут люди, именующие себя христианами!

Рвался он понять: отчего, зачем всё так тяжело и мрачно — в устроении теперешнем духовной жизни в государстве Российском?! И — можно ли изменить что-то? И — как изменить?

Старец Николай слушал его молча, давая выплеснуться всему, что наболело в душе…

Алексей рассказывал и о том, что послужило причиной того, что он оказался здесь: что за предложения его дерзкие по преобразованию жизни церковной отправили его прочь из Москвы — чтоб не будоражил умы идеями своими, чтоб не затевал новые смуты в жизни церковной!

… Обо всём рассказал он старцу Николаю. Поведал и мысли горькие, и терзания о незнании теперешнем — как и зачем дальше жить?

* * *

Старец Николай говорил редко. Они трапезничали в молчании и проводили время в молитвах и простых делах хозяйственных, для жизни необходимых.

Алексей изо всех сил старался как можно больше времени посвящать молитвам. Но не было для него оттого той спокойной радости, которой старец Николай был полон всегда.

И понемногу стал он вопросы задавать о вере, о молитвах, о понимании жизни монашеской.

Каждая такая беседа со старцем открывала Алексею новое видение его собственной жизни пред Богом, помощью неоценимой была.

А старец Алексея не только утешал, но и пристыдить мог:

— Сильна ещё, сынок, гордость в тебе! За великое счастье почитают многие жизнь монашескую уединённую в скиту! А ты — её ссылкой называешь! Сего ж — подвижники духовные ищут! Тебе же Сам Господь такой дар в судьбу послал! А ты — ропщешь!

— Да ведь не о себе…

— Кабы не о себе — то не роптал бы на судьбу!

Разве оттого, что здесь жить теперь станешь, — то Бога меньше рядом с тобой будет, чем в Москве?

Ты ж сам — добровольно — монашество принял! И такое отшельничество — за радость почитать должен! Через то — святость многие пророки и пустынники обретали!

Тебя Божий Промысел о тебе и Забота Его — не радуют, не видишь их!

Ты вот что уразумей, сынок:

Смирение — оно врачует душу! Смирение — успокаивает мысли!

Пока в уме царит хаос и мысли словно борются меж собой за овладение твоими эмоциями и желаниями — исихия, внутренняя тишина, — как недостижимый берег!

В тишь сердца духовного, по другую сторону от суетности и горделивых мыслей, — ведёт только путь смирения и любви сердечной!

Смирение — очищает, пост — оздоравливает тело!

А усилия в делах земных и духовных — укрепляют волю человека!

Очень многое — от личного устремления человека зависит: на пользу душе происходящее с ним пойдёт — или же во вред!

Вот — смотри: бывает, что люди от голода страдания испытывают, болеют даже. Но когда человек пост строгий соблюдает по собственной воле и для Бога — то иное происходит: очищение и здравие и телу, и душе пост несёт!

А уныние — хуже любой болезни разрушает жизнь человека, словно ржавчина разъедает душу!

Скоро маята мирская покинет тебя — и сердце теплотой исполнится! Суетность мыслей тебе для этого оставить надо!

— Но как?

— На Бога устремить надо мысли, а не на себя и проблемы свои да печали! То — первый малый шажок!

Если к Богу мысли устремлены — то от Бога и помощь приходит!

Через то — и ум очищение обретает!

Если же начинают помыслы о печалях твоих собственных или о суете мирской одолевать — ты их отринь и о Боге учись думы иметь!

А после — любовью и благодарностью к Богу за всё — наполнять душу будешь учиться!

Умение добровольно подчинять себя Воле Божией — сие есть та свобода, которая обретается в жизни монашеской!

Есть деяния, телом совершаемые. А есть — труждения души.

И эти труждения — не безделье, не суетные горячие мысли о чём-то возвышенном!

Пред Богом живём! Пред Ним открыто — в каждый миг — всё, что в нас происходит!

И можно праведно начать жить при любых условиях внешних! Не оттого, что вокруг нас происходит, — грехи наши проистекают, а от наших пороков, что внутри!

К примеру, ведь вполне можно не допускать в себе мыслей грешных, пустословия, тоски и безделья!

Молитвы не помогают в этом, если лишь слова твердятся. Молитва — живой должна стать! А оживает она — в сердце духовном, вот здесь!

… Старец Николай прикоснулся ладонью к груди Алексея так, что на краткое время у Алексея перехватило дыхание. И Алексей увидел внутренним взором в своей грудной клетке — свет и простор! Но удержать сие он не смог…

А старец продолжил:

— Можно одно лишь имя «Иисус» в тишине сердечной произнести — и то более всех молитв будет!

Ты молитву — в сердце повторять научись! Словно уста твои — в груди расположены! И — словно свеча в сердце духовном зажжена! Каждое слово — из сердца пусть зазвучит! Тогда — теплота сердечная появится скоро, благодать Божию ощущать начнёшь, присутствие Его незримое!

Глава третья: Смиренномудрием душа врачуется

Время шло, а в простой жизни Алексея вроде не случалось ничего значимого… День за днём так проходили…

Алексей привык, но всё же стяжать большее в подвиге монашеском жаждал.

Однажды он спросил старца:

— Отчего не видим Иисуса? Отчего слов Его не слышим?

— Стало быть не заслужили ещё… Когда надо — скажет Господь та́к, что и глухой услышит!

Вот, Иисус сказывал, что «если двое соберутся во Имя Моё, то и Я среди них пребуду». Не веришь Иисусу? Не веришь, что Он сейчас — с нами тут? И что слово каждое слышит?

— Верю, да только…

— Слаба вера твоя пока!… Ты — трудись над собой-душой! А результат — он Богу принадлежит!…

— Что нужно, чтобы не опустились руки, чтобы продолжать усилия?

— Вера, надежда, любовь!

Значимое — это ведь не чин в иерархии церковной получить… Но от Бога — чин чистоты и приближения к Нему мы сыскать должны стремиться!

А как тому срок наступит — то от Его Милости зависит!

— Как ты думаешь: для чего Бог нас сюда определил?

— Того не ведаю… Но если послушны Воле Господней станем, то, может, и узнаем про то!

— Но как узнать, если Голос Божий не слышу? Как молиться — чтобы ответ получать?

— Бог — всё понимает, и слышит, и видит! Ты не бойся Ему говорить! Ты — и словами обычными можешь Ему о любви своей к Нему рассказывать!

Молитвы, что мы повторяем, кто-то когда-то первый от сердца произнёс… А потом их записали и просто твердить стали…

Главное — надо, чтоб слова от сердца шли!

За всех людей молись!…

— А помогают ли молитвы им?

— Да, не зря тебя сослали-то!… Ты точно своими вопросами все умы засмущал бы. Веры в тебе мало, а сомнений много!…

Пошли лучше огород поливать, а то зимой роптать станешь, что не послал нам Бог пропитания!

* * *

Алексея одолевала тоска по Богу. Он теперь рвался — через молитвы усердные и непрерывные — достичь возвышенных состояний. Работу же по хозяйству — досадной помехой он сему считал.

А работать по хозяйству Алексею приходилось много. Ведь всё их выживание зависело от их простого труда.

Алексей не был привычен к труду сельскому. Жил он с детства в богатом доме, окружённый слугами, которые исполняли всю простую хозяйственную работу. Не ленив был он, и работать готов был с усердием всегда. Но для него труд был — в учёбе, в чтении книг, в молитвах, а не землю копать да дрова колоть…

А тут — столько времени и сил нужно было тратить на «грязную» работу, а не в возвышенном состоянии молитвы произносить!

И это весьма печалило Алексея. Но, чем больше он печалился, тем больше поручений давал ему старец Николай. Даже ремонт церквушки полуразвалившейся затеял, хоть на службы в неё люди давно уж вовсе не заходили… Храм приходской в дальнем селе был, но и туда редко народ хаживал…

Алексей не роптал, старался во всём, слушался старца, но унынию часто был подвержен…

Не выдержав, однажды он задал вопрос:

— Как же к Богу приближаться, если мы тут словно крестьяне землю копаем, словно плотники церковь ремонтируем…

Старец Николай ответил с мягкой улыбкой:

— Сказывают, Иисус тоже плотницкому делу обучался…

Помолчав, добавил:

— Бога можно ощущать не только проповедуя с кафедры слово Божие прихожанам. Можно — и огород копая, с Богом в сердце быть, можно и любой другой труд так совершать.

Ты вот, Лёшенька, пойми: жалость к себе — она разрушительна… Ты словно сам себя ко греху уныния привязываешь! От самосожаления — и силы теряешь, и радость Божию ощутить не можешь! А силы те — и на любовь к Богу, и на труды праведные направить можно было бы!

Я через то сам прошёл когда-то…

Хочешь поведаю тебе, как Бог меня смирению учил?

… Алексей с радостью кивнул. Они сели на лавочке, что недавно починена была. Старец начал говорить и в глазах его засияли искорки веселья, которое не часто в нём Алексей видел:

— Послушание монашеское — многому научить может!

Оно учит смирять гордыню и исполнять волю другого человека — взамен своей, например, старца своего. Тот, кто сему обучится, смирив гордыню и подчинив ум, тот и Бога Волю — взамен своей — принимать сможет!

Коли свят старец или хоть разумен — то велика от того польза! Но даже если и не мудр наставник, а лишь тиранит послушника, свою власть выказывая, — и то послушание многому научить может.

… Старец Николай улыбнулся своим воспоминаниям:

— Было со мной такое испытание от Господа, через которое начал смиренномудрие обретать.

Назидал меня, да поручения давал противоречащие здравому смыслу наставник мой первый, к коему я на начальное время своей жизни в монастыре иноком приставлен был для услужения нуждам его. А я тогда только-только в монастырь пришёл, и всё мне внове было. Да и книг мудрых не много тогда ещё прочитал…

А «наставник» сей мой, словно выживший из ума, в гневе брызгая слюной на меня, часто набрасывался с криками, а то и побить мог, если я слово несогласия молвить пытался… Заставлял он делать работу вовсе бессмысленную…

Я поначалу весь горел от возмущения… Как же быть — не знал… Ослушаться — боялся, ибо за то из монастыря бы изгнан был. А то — мне страшнее смерти казалось, ибо думал я, что этим и от Бога отлучён буду во веки вечные.

А понять то, как никому не нужный труд совершать, время и силы на то тратить — вместо того, чтобы пользу братии и монастырю приносить или в молитвах время проводить — никак не мог… Да-а…

Через силу преодолевая возмущение ума и утомление плоти, я то исполнял…

Сейчас то смешно мне вспоминать… А тогда — тяжко пришлось!

Это я не к тому тебе говорю, что — в смирении — глупости совершать надобно! За глупое следование воле начальников духовных, приказывающих подчиняться им, очень много зла в мире этом совершается. Различение — нужно! Иначе — становятся такие, «оставившие свою волю», фанатиками, которые могут «за веру» убивать, на кострах сжигать — и в том… подвиг свой духовный видеть…

Тебе неразумие такое не грозит, а вот смирения — в тебе недостаёт.

Мне всё это понимать долго пришлось…

Потом — именно мудрый старец в монастыре появился и от наставника того меня освободил. Теплоту в сердце стал учить ощущать, ум в сердце погружать. Научил он меня, как к Богу душой и мыслями устремляться, как — по смирению нашему — Бог всё приходящее в жизнь нашу изменять может. Ибо, если видит Бог смирение, а не гордыню, — то открывается благодать Божия!

Но в жизни монашеской, даже когда разумен старец, то не всегда по нраву послушнику труд бывает… Ты вот — когда нежелание да противление в себе к работе по хозяйству одолеешь, то в радость труд станет! И молитва в помощь будет, силой наполнит!

… И точно! Чем более проникался Алексей наставлениями старца, тем проще всё становилось. Порой — словно пело сердце, когда пилил и строгал доски для ремонта церкви, или когда сено косил, огород копал, дрова колол…

И молитвы иными иногда становились. Будто — всё те же слова, но они — словно песня души к Богу возносятся! И — будто Бог рядом! Правда, не всегда так получалось, но всё чаще Присутствие Божие незримое окутывало Любовью и Покоем!

Всё чаще молитва, творимая в сердце, — словно оживала!

Однажды зимним морозным днём тишина звенящая заполнила пространство — и Алексей увидел Свет Сияющий!

Какое это было чудо!

Тишина была наполнена Присутствием Божиим Живым. В этом нельзя уже было усомниться!

Но это продолжалось не долго. И вновь сие состояние вернуть Алексей не сумел, как ни пытался.

Рассказал Алексей старцу про то.

А старец Николай ему в ответ говорит:

— Прикосновения Святого Духа чудесные — изменяют нас, но не сразу и не навсегда… Вот мне — десять лет нужно было трудиться, чтобы испытать сие. А ты вот — и два года не прошло, как тишину и теплоту сердечную познал! Вот и благодари Господа за Милость сию!

Благодарная душа легко в смиренном состоянии пребывает! Гордому же — смирение тяжко даётся!

Благодари Бога за всё! Через то — спасение от гордости и смирение обретать станешь!

Глава четвёртая: Староверы

Однажды в скит пришла женщина с тремя малыми детьми. Измождённая, с глазами полными отчаяния и страха, она едва держалась на ногах от усталости. Одного младенца, привязанного к груди платком, она придерживала руками, двое других детей — мальчик и девочка лет 6–7, сами цеплялись за её одежды.

Пред старцем Николаем она на колени упала, детям тоже велела… Они, покорно встали рядом с матерью. Младенец заплакал слабенько, словно уже отчаялся своим плачем добиться чего-нибудь. Женщина передала дитя дочке. Девочка привычно взяла младенца и, укачивая, стала приговаривать: «Уймися, уймися, тихо ты…».

А женщина подняла на старца полные страха глаза и запричитала:

— Покрести нас в веру свою! Спаси нас! Духовни́к наш, батюшка Калистрат, всех пожжёт, а коли не он, так стрельцы пожгут. Спаси деток: невинные они!… Не учёная я — говорить… Мы — веры старой, что от Христа и Апостолов была… Прости, коли не так сказываю… Нас, как еретиков, слуги антихристовы пожечь пришли… А наш духовни́к Калистрат сказал, что сам всех — с молитвами — спалит, чтобы не бежали больше, а сразу — ко Господу на Небеса… А я спужалась, не за себя, за деток: малые ещё!…

— Где становище ваше?

— Вверх по реке… Полдня оттудова бежали…

Старец вдруг поднялся резко. Подошёл к Алексею. Изменившимся от напряжения внутреннего голосом произнёс тихо:

— Разумеешь ли, что происходит?

— Да…

— Так беги, останови безумцев! Беги, что есть сил! Христос — с тобой!

… Старец благословил Алексея.

Уже выходя, Алексей слышал вновь спокойный и ласковый голос старца:

— А ты погодь, милая, отдышись, с колен-то поднимитесь! Не́чего вам уже бояться, спасены будете!

* * *

Алексей бежал по бездорожью, ветки хлестали по лицу, ноги вязли то в песке, то в болотистой почве, мокрые полы одежды монашеской мешали, цеплялись за ветви, путались в ногах…

Алексей остановился, чтобы отдышаться и подвязал полы верёвкой. Но дыхание восстановить не смог. Казалось, что внутри всё горит и вырывается наружу раздирающим горло сиплым хрипом, а сердце бьётся где-то в гортани…

Он побежал вновь из последних сил…

Молил Иисуса — и бежал…, бежал…, бежал…

… А потом он увидел огромный столб чёрного дыма за поворотом реки. До Алексея донеслось с порывами ветра пение молитв. Потом всё это переросло в крики ужаса и боли… Зарево взметнувшегося к небу пламени… После крики стали стихать…

Алексей выбежал за поворот и понял, что опоздал…

Вдали на холме догорал сруб, в котором, видимо, погибли уже все….

Стрельцы, покидая становище староверов, поджигали по дороге оставшиеся постройки… Всё окутывали клубы чёрного дыма…

Алексей упал на колени и молился.

Отчаяние, усталость, невыносимая боль от всего этого происходящего ужаса!

«Иисусе, почто допускаешь сие? Как изменить всё это?»

После Алексей поднялся на холм.

Он долго смотрел на пепелище, где заживо сгорели люди:

«Кто поджёг? Их старейшина — своих…, заживо…, женщин…, детей малых…? Или стрельцы-каратели — во исполнение указа? Да какая разница — кто?… Одни люди, в Иисуса верующие, обрекли на мученическую смерть других, в Иисуса же верующих… Как такое возможно?!»

В скит Алексей вернулся уже затемно. Он шатался от усталости. От опустошённости внутренней было так, словно ослеп душой… Пусто и темно внутри… Как жить? Как молиться?

— Не успел…, — он прошептал это едва слышно, а может и вовсе не прозвучали слова, лишь пошевелились растрескавшиеся в кровь губы.

Но старец Николай и так всё понял.

Утешать не стал. Сказал с ласкою в голосе:

— Умойся! Из ведра весь окатись, надень чистое! Помолись и ложись спать!

Алексей послушался.

Вылил на тело ведро воды… Она словно обожгла холодом тело, но после стало вроде бы полегче… Потом надел чистое…

Молиться он больше уже не мог, спать — тоже…

Алексей снова пошёл к старцу Николаю, который сидел во дворе у маленького костерка. В единственной их общей келье спали женщина и её дети, которых сегодня, видимо, уже окрестил старец.

Алексей сел рядом.

Молчали долго.

Алексей смотрел на языки пламени и всё думал о тех, кто сегодня погибли в огне…

Попробовал он себя представить на их месте: «Убоялся бы смерти за веру — или нет? Как знать о том, пока смертный час не приблизился и не прошёл сего испытания сам — пред Богом?»

Потом, всё же, не выдержал и заговорил:

— И прежде знал, что крестят насильно староверов, что с мест — поселения сгоняют, что казнить могут тех, кто к ереси других склоняют… Но, вот так…

— Ты, сынок, не казни себя, что не поспел. Нет страха в смерти тел… Души-то — бессмертны! Страшно лишь о тех, кто других на смерть обрекают!

Сколько мучеников за веру во Христа — смерть приняли!… Вот мы их святости теперь поклоняемся!…

А двуперстием ли креститься или тремя перстами — то людское, мирское, так я полагаю.

Ты уже не застал время то, когда все двуперстием крестились. А я — застал…

Страшные беды людям раскол сей принёс! И много ещё бед принесут неразумие и жестокость человечьи, которые Волю Божию на свой лад толкуют.

— А Бог — зачем такое допускает?

— Не ведаю… Может надеется Бог, что образумятся люди, которым свобода воли дарована… И что не зря на Землю посылал Он Сына Своего Иисуса! Быть может, всё же, Учение Иисусово о том, что люди друг дружке братья и сёстры, что в любви к Отцу Небесному и к ближним своим жить они могут — не зря дано было человекам… Может быть, ждёт Бог, когда люди, видя такие ужасы, Учение сие Иисусово — исполнять станут…

Ладно, будет о том!

Много крови пролито было и немало ещё прольётся!…

— Так надо же что-то делать?!

— Много казнено было тех, кто пытались…

И я пытался, да и ты, вроде, тоже пытался…

Стрельцы ведь — указ царевны Софьи исполняют, а не просто так они по просторам безлюдным лесным становища раскольников ищут!…

Ты вот лучше подумай, какие бумаги Ефимии с детьми нам написать следует, чтобы не тронули их более…

* * *

На следующее утро старец Николай наполнил заплечный мешок Алексея всяким припасом съестным. Алексей даже с некоторой тревогой наблюдал за тем, как сильно опустели их закрома, потом словно «одёрнул себя», мысли грешные отогнал и порадовался щедрости старца Николая, который о себе и о нуждах своих не думал вовсе…

Старец велел проводить Ефимию с детьми в деревню и помочь обустроиться в каком-нибудь доме пустом.

Таких домов было там много, потому, как переселены отсюда были люди для работы на рудниках, где добывали железо и медь.

Пока они шли, Ефимия рассказала о том, что она — вдовая, что их духовни́к Калистрат велел сечь мужа её за непокорство. И засекли его до смерти…

Рассказывала она это спокойно так, обыденно, без слёз.

Объяснила, что в общине этой все в страхе жили.

Поведала после, что в общине другой — своей родной — где она до замужества жила, такого не было. Все с верой «спасались», дружно было и ладно меж людьми… А тут, у Калистрата в общине, все всего боялись. «Антихриста» — боялись, «конца света» — боялись, преследователей за веру — боялись, того, что в немилости у духовника окажутся, — тоже боялись…

А как она без мужа осталась, которого «прислужником дьявола» нарекли, то и вовсе страшной жизнь для неё с детками стала. Так она этого страха натерпелась, что бежать решилась.

А тут стрельцы пришли, бумагу какую-то ука́зную прочитали. Выходило им, куда ни глянь, смерть неминучая… Вот и решилась она веру сменить и через это детей спасти.

Потом про веру новую стала спрашивать с осторожностью:

— Простит ли Господь, что переменила веру отцов и дедов? Помилует ли Он деток?

… Алексей успокаивал её, как мог.

В деревне помог дом выбрать покрепче…

Потом людям, которые вышли посмотреть, что тут происходит, сказал, что, Божьей Милостью, с ними рядом теперь вдова с детьми малыми жить будет. Сказал, чтобы помогали друг другу по-христиански. Ещё слова об Иисусе, о заповедях доброты говорить стал… Словно вспомнил, что когда-то речи пламенные произносил…

Его слушали молча… Увидел он взгляды… словно пустые да непонимающие… И замолчал…

Спросил, о том, не нужно ли чего от него кому-нибудь?

Написал два прошения тем, кто к нему обратились с просьбой помочь…

Идя обратно, думал Алексей о людях, что в деревне остались: нищие, неграмотные, и нет им дела никакого — до Бога!… Выжить бы, подати заплатить и не умереть с голоду — вот и вся их жизнь!… Да нужна́ ли такая жизнь? А жить они все хотят, словно из последних сил за существование своё такое горестное цепляются!…

«Вразуми, Иисусе, как же можно им помочь?» — с этой просьбой Алексей углубился в молитву и зашагал быстрее к скиту.

Там, словно огонь свечи пред иконой, ровно и спокойно сияла и согревала всё вокруг душа старца Николая. Рядом с ним — Алексею было легче переносить все испытания жизненные, словно маленький уголок «земли обетованной» создавал вокруг себя старец Николай своим спокойствием и глубиной веры своей — неколебимой в любых испытаниях.

Глава пятая: О вере несокрушимой и о вере сокрушаемой

Алексей много размышлял о том, что ему довелось увидеть и узнать за последнее время. Думал о расколе церковном, о множественных расхождениях в верованиях даже среди тех, кого именовали теперь «раскольниками», о том, кáк указы об «искоренении ересей» написаны и о том, как их трактуют и даже ещё более страшно ужесточают люди, наделённые властью их исполнять, о безвольной и бездумной покорности одних людей и о не укладывающейся в понимание жестокости других… Думал о готовности человека принять смерть за веру свою…

Думал и о том, как происходящие гонения можно было бы остановить: «Нужна ли вера единая для всех? Можно ли так сделать, чтобы вражды и нетерпимости в вере не было среди людей? И что вообще есть вера?»

Однажды Алексей спросил старца Николая:

— Отчего так много вражды меж людьми, так много ненависти именно из-за веры? И что такое вообще — вера?

— Вера — то сила великая! Сила сия из ума — в душу прорастает.

Кто веру крепкую имеет — тому жить легко! Он — словно листок малый на ветви дерева — единым со всем деревом себя ощущает!

Вера и есть та сила, что сей листок удерживает единым с веточкой и с самим деревом. А если слаба вера, то человек — словно листок такой, с ветви слетевший и ветром гонимый: то в одно место гибельное его принесёт, то в другое…

Прόсто наше счастье монашеское: нужно жить всегда душой с Господом! Душа — через веру глубокую и любовь чистую — с Богом соединяется!

А Любовь Божия есть та Сила чýдная, что душу питает, словно сращивает с Создателем!

Тело же человечье — оно и впрямь — как листочек на том Древе Божием.

Время даётся сему листочку-телу распуститься, зазеленеть, пожелтеть и погибнуть… А душа — неотрывна от Бога остаётся, если любовью к Господу за жизнь свою наполнилась и приросла к Богу! А если не приросла душа к Господу — то тоже, как и тело бренное, подобно листьям опавшим гибнет…

А какую пользу от листика дерево имело, то уже не твоя забота.

В час свой ты родился, в час свой и смерть примешь! И по заслугам Бог рассудит: достоин ли Царствия Небесного — или нет…

— А как узнать: что для Бога угодно, а что — нет?

— Вот в этом-то — и секрет молитвы сердечной! Когда Бога в сердце ощущаешь — то и понимаешь Его Волю! Вот оттого-то и является радость — когда ему угодное исполняешь! Сам ты сие уже не раз испытал…

А если что не гладко задумал — то словно небо тучами нахмурится. То — тоже ощутишь: не дельное, стало быть, замыслил, не хочет того Господь!

Надо всеми нами — Он! И над жизнью твоею, и над судьбою!

— И что ж, выходит, от человека в судьбе его ничто не зависит? Ничего не переменить, никому другому не помочь? Надо просто верить, любить — и всё? Так вот — словно растение — и жить, и умереть?

— Как же не зависит? Зависит! Гордыню свою унять, пороки в себе искоренить, не грешить по слабоволию и попущению своим хотениям, ещё — научиться любви сердечной, Волю Божию воспринимать!

Это — как раз от человека токмо и зависит!

И жить приличествует начать так — чтоб всё — только для Бога! А остальное — уже Он управит!

Радостна такая жизнь с Богом — когда по велению Его живёшь!

Радость такáя происходит — когда Бог — в сердце духовном твоём! Это — уж не просто вера!…

Когда любовь Божия душу переполняет — то не отделены мы от Бога: Он — с тобой и ты — с Ним! И жизнь твоя — Ему всецело принадлежит!

И пусть с нами всё — по Воле Его будет! И ничто не печально тогда, а всё радостно, ежели понимаешь, что всё — от Него исходит! И неуместно, чтоб в нас противление сей Воле было!

— А как всегда знать, что вéрно Волю Его понимаем, не заблуждаемся? Сколько толкований для каждого слова Писаний придумывают люди! Столько зла вершится — якобы для Бога!…

— А ты, Алексей, не умствуй лишнего!… Ты — сердцем ощущай! Умеешь ведь уже! Так — всегда сердцем Истину Божию почувствуешь даже там, где пониманию твоему невмочь!

Вера и любовь к Богу позволяют и смерти тела не убояться. И — испытания все, в жизни выпадающие, достойно пройти. И делать — то благое, что в силах твоих, а за то, что изменить не в силах, — печали не иметь.

А ещё важно — о смертном часе всегда помнить. Понимание следует иметь, что каждый в свой час за себя ответ перед Господом держать будет.

Жизнь — это ценность великая! Сие есть правда!

И часто думает мирской человек, что ничего нет превыше жизни тела… А человек духовный знает, что и самою жизнь телесную можно отдать ради спасения души. И многие то совершали!

Есть особое состояние души человеческой, в котором вера так сильна и глубока, в котором вера и любовь настолько преобразили душу, — что не страшится человек за себя больше.

Переступить через догмы условные и Бога Живого ощутить — вот, что есть главное в вере несокрушимой! В сердце духовном — то ощутить только и возможно! Тогда уж не усомнится душа, что Бог есть, что Бог есть Любовь, как тому Иисус учил!

И тогда можно перестать «бояться за себя»: бояться за жизнь тела своего.

Можно перестать, бояться и за то, что люди будут думать и говорить о тебе… Слава ли, позор ли, осуждение толпы… Позора да порицания боятся те, в ком гордость сильна! Хвальные слова — гордости нашей приятны! А укоризны — боль ей причиняют…

Всего этого боится тот человек, который о себе самом — главные думы и заботы имеет! Но укреплённая верой и любовью к Богу душа — того уже не страшится!

Есть вера, с которой человек становится настолько полнопредан Богу, настолько Волю Его к себе приемлет, что не боится уже более за себя!

Вот — сам Иисус смерть на кресте принял, которую преступникам за злодеяния определяли. Для нас — принял! Чтобы мы видели Силу Духа Великую! Чтобы — слова Его помнили! Чтобы — знали, что смерти для души нет, а за порогом сим — Царствие Небесное примет достойных!

И — с радостью смерть мученическую готовы были принять христиане, чтобы воспоследовать за Господом!

Так вера любое страдание — в очищение и преображение души обратить может. Вот — какова сила веры!

— Но зачем — обязательно мучения, страдания, смерти, которым конца не видно?

–… Не ведаю… Отчего-то не бывает иначе в мире греховном… Видно, через то — очищение от грехов обретаем, от мира сего — взгляд к Небесам устремляем, в смирении Мудрость Божию понять пытаемся…

… Помолчав, старец Николай добавил, словно отвечая на мысли, что не высказаны были Алексеем вслух:

–… Да прав ты, Алексей, в думах своих о том, что веруют люди в большинстве своём по-глупому… В слепой и фанатичной вере преступления страшные порою они вершат… И тем, что называют «верой своей», те злодеяния они оправдывают…

Не к Отцу Небесному вера таких людей устремлена, не к Иисусу, а к правилам и к обрядам якобы «спасительным»…

Вера, которая проистекает из страха, — делает человека рабом безмыслящим, слепым орудием тех, кто сей страх внушают!

Вера же, которая из любви к Богу взращивается, — приближает человека ко Господу!

Вот и выходят беды на земле оттого, что из страха — вера большинства людей растёт. Думают, что, если неправильный обряд исполнят, — то погибель их ждёт…

А ещё хуже того думают многие, что казнить тех, кто другой веры, — это есть подвиг, за который грехи простятся…

И есть те, кто безумие сие в людях малоумных поощряют и через то свою власть крепят над богатствами мирскими, над землями обширными. Вот это и есть преступление страшное, грех самый великий!

И не только среди православных такие беды множатся… И латиняне в странах своих инквизицию учинили…

Слабая душа — она боится «не так поверить» и за то в аду гореть вечно! И потому легко злодеям повелевать теми, кто обуреваемы страхами и предрассудками!

А сокрушённая, сломанная вера иногда всю жизнь человека рушит, в отчаяние и бессмысленность обращает. Вот верил-верил человек, а потом сказали ему, что неправда то, как он верил, что вера его неверна была и по-новому верить надо… — и сокрушается вера…

И цепляются люди хоть за какую-то «спасительную», на их взгляд, «правильную» веру…

Слабые душами и скудные умом ощущают себя потерянными, если то, во что они верили, вдруг называют ересью, заблуждением, преступлением. Оказывается такой человек перед выбором непосильным: кому теперь верить — не знает. Потому, что вера такого человека была не глубока. И такую веру переменить на новую и пойти за другим лидером хочет скорее такой человек, и в «спасительность» новых обрядов верить хочет скорее начать…

Легко сокрушается вера, если нет в ней любви к Богу и глубины понимания!

А Суть веры несокрушимой — это сам Бог! С такой верой — ничто не страшно!

Глава шестая: Разбойники

Раз в год, в летнюю пору, отправлялся Алексей в город, где была торговля солью. Городок сей на пути в Сибирь вырос вблизи месторождения соли, и потому имел развитие торговое.

Покупал здесь Алексей то немногое, что в их со старцем Николаем жизни необходимо было. Также — письма отправлял, что старец велел, и от других людей из деревни прошения брал, если были таковые, — чтобы отправить. На эти несколько дней в городе он останавливался у местного дьяка или у воеводы. Составлял бумаги различные многим людям, приходящим со своими проблемами, и за то имел запас чернил, бумаги да немного денег — на нужды их со старцем насущные: ту же соль, например, чтобы грибы да овощи на зиму запасти.

А в этот год летом это не довелось сделать.

Была уже поздняя осень, когда Алексей, завершив все хозяйственные дела в скиту, отправился в город. Там всё сладилось успешно.

Обратно возвращался Алексей в радостном расположении духа. На сердце легко было от ощущения, что малая толика пользы была людям в его советах, что помощь, хоть и не великая, была от дел и слов его для людей, с которыми он беседы имел.

Погода стояла ясная, первый морозец прихватил раскисшие было от дождей дороги — и шагалось легко.

Солнышко — словно в прощальной ласке — лучами гладило последние золотые листочки на берёзках…

… Разбой на дорогах был в те времена неудивителен.

Бежали люди в леса с каторги, бежали от повинности воинской, бежали из монастырей и скитов от жестоких устоев веры новой или фанатизма веры старой, бежали и от лютости помещиков и новых заводчиков горного дела. Находили убежище они в таёжных лесах, а некоторые из них сбивались в шайки и искали поживу на дорогах торговых.

* * *

На Алексея напали четверо разбойников.

Грабители озлились из-за того, что взять у Алексея было нечего… Соли немного да бумага — и всё. Они стали его жестоко избивать, вымещая злобу свою на весь белый свет и за жизнь свою поломанную, безнадёжную…

Затем бросили тело избитого до полусмерти Алексея в овраг…

— Добить бы надо! Донесёт, сыск учинят! — произнёс главарь разбойников.

— Да ладно! И так везде ищут! А грех убиения на душу брать не хочу! — ответил широкоплечий с мрачным взглядом разбойник, самый рослый и сильный из нападавших.

— Тоже мне, праведник выискался! Чистеньким хочешь остаться? — Не выйдет! — со злобой сплюнул главарь.

Он протянул широкоплечему топор:

— На вот, добей!

… Алексей спокойно и ясно вдруг понял, что вот он — час смертный. Смерти он не испугался. Он даже как-то обрадовался тому, что вот ныне всё закончится и он, быть может, увидит Иисуса, узнает всё, что не ведал, но хотел бы знать, поймёт то, что ныне ещё не понято…

Он произнёс, обращаясь к разбойникам, слова о том, что прощает им причинённую ему боль и смерть телу его, которую они замыслили.

Алексей стал произносить молитвы о прощении грешникам их неведения, того, что творят. Понимание, что сейчас его молитва за сих заблудших есть то малое, что он может делать, добавило спокойствия. О вразумлении и спасении душ грешных, потерявших способность любить во тьме духовной, потекли слова Алексея из глубины души. Он обращался к Иисусу, Который — Единственный, наверное, знает, как помочь им, этим несчастным…

Разбойник, стоявший с топором в руке с удивлением слушал, потом опустил топор:

— Не смогу, сам прикончи этого блаженного…

— Что? Обратно к «раскольникам» тебя потянуло? Где же она была, твоя «вера», когда ты ко мне пришёл? Смотри-ка, может, вот его Бог спасёт за то, что он монах и «щепотник»³ и не двуперстием крестится? Или не спасёт? Ну? Испытаем? В моих руках — ныне его жизнь!

… Главарь подошёл, сам взял топор, хотел размахнуться и… вдруг встретился глазами с ясным, словно сияющим и удивительно спокойным взглядом Алексея.

Он удивился и тоже не стал добивать…

Трое сообщников молча смотрели на происходящее.

Вожак спросил Алексея:

— Коли ты смелый такой, пойдёшь к нам в шайку? Жить тогда оставлю! Мне смелые нужны!

— Нет, не для того жизнь дана…

— А ты что — знаешь, для чего?

— Вот сейчас — на «том свете» — может, и узнаю…

… Главарь сплюнул, выругался…, но убивать не стал.

Алексея, истекающего кровью, оставили медленно умирать в овраге…

Он с трудом дополз до дороги и потерял сознание.

* * *

Нежданный, неописуемый и блаженный покой охватил Алексея. Ощущение тела с его болью исчезло…

Алексей увидел в колышущемся пламени свечей лик Иисуса на иконе. Сей лик вдруг словно оживать начал. Иисус улыбнулся Алексею и протянул к нему Руки! Алексей потянулся к Нему, но не мог дотронуться… Словно прозрачная стена отделяла…

Он видел, как шевелятся губы Иисуса: «Я жду тебя, сын Мой, но не теперь: много тебе ещё познать и совершить нужно!»

… Услышал или просто понял эти слова Алексей… А Иисус всё смотрел — и душу наполняла Любовь Иисуса! И Алексей знал, что именно эта Любовь Иисуса — и есть самое Главное!

Потом он уже ничего не видел и не ощущал…

* * *

Старец Николай вышел из скита впервые за пятнадцать лет.

Пришёл к той избе в деревне, где у хромого старика была единственная на всю округу лошадёнка. Просил запрячь:

— Ляксея поеду искать, беда с ним учинилась, запрягай, Христа ради!

… Мрачный хозяин лошадки без возражений запряг в телегу свою тощую кобылу. Сам поехал со старцем.

… Они нашли Алексея. Первая позёмка уже припорошила дорогу.

Они нашли его — ещё живого. С трудом подняли тело и уложили в телегу.

— Не жилец, — мрачно покачал головой хромой старик… Но снял с себя телогрейку и укрыл Алексея.

Тронулись в обратный путь.

Старец Николай молчал. У него на коленях покоилась голова Алексея. Он бережно придерживал его тело: телегу сильно трясло на замёрзших ухабах.

Смертельно бледное лицо Алексея было на удивление спокойно и прекрасно… Струйки запёкшейся крови из под светло-русых прядей как бы даже украшали лицо…

Перед старцем Николаем словно сам собой возник лик Иисуса с проникающим в глубину души взглядом. Старец Николай смотрел в глаза Иисуса и молил: «Пусть всё по Воле Твоей будет, Господи!»

* * *

Алексей выжил, но поправлялся медленно.

Старец Николай ухаживал за ним, как за дитём малым. Кормил с ложки.

Подолгу стоял он перед иконой, и в светлых глазах часто блестели слёзы…

Иногда он садился рядом, и они вели беседы.

То время запомнилось Алексею покоем и счастьем, несмотря на медленное восстановление здоровья телесного.

Он почти не ощущал тело, а душа ликовала оттого, что ему — Иисуса даровано было увидеть!

Рассказал он старцу Николаю о том:

— Может, это — только видение, бред от болезни всего лишь… Но как вспомню — сердце счастием наполняется!

— Не мне о том судить… Вот — Иисус тебе жизнь сохранил, Себя явил — и, стало быть, есть для того причина… Ему — то ведомо, а не нам, грешным…

А что Иисуса зрил — то в сердце береги. А людям зря не говори о том…

Испытания, включая немощи плоти, часто даются нам для вразумления и укрепления духа!

А смерть свою так близко увидеть — сие есть дар великий от Бога!

Хорошо — так подвести итоги прожитого и доверить Господу будущее!

Глава седьмая:Жизнь без старца Николая

В молитвах и трудах простых проходила жизнь Алексея.

Долгая зима, чýдная весна, короткое лето, осень, за которой вновь наступала суровая зима… Вновь и вновь нужно было находить в себе всё более Божьего Света и всё менее печалиться о несовершенстве сего мира.

Постепенно всё сильнее наполнялась такая жизнь Алексея Присутствием Божием!

Старец Николай стал совсем слаб телом…

Бывало, Алексея попросит, чтоб помог с ложа подняться и на колени пред иконой опуститься. А бывало, что и вовсе на молитву не вставал.

Стал он — словно прозрачный, будто уже в теле душа не держалась более, а переместилась совсем в иной мир.

Светлая улыбка на устах старца была всё время, словно видел уже он обитель райскую свою…

Так вот, тихо, с улыбкой на устах — и отошёл он из этой жизни.

… Словно осиротел Алексей без старца Николая.

Он с трудом привыкал к полному одиночеству.

Пока рядом был старец Николай — всё было проще!

Старец руководил распорядком всей их жизни. И было ощущение, что с каждым днём приближаются они душами к Царству Небесному.

А в одиночестве — сохранять ровный покой молитвенного предстояния пред Богом и размеренность в жизни своей — не получалось у Алексея.

Иногда он весь пламенел в горячей любви к Богу, жизнь была наполнена ощущением Присутствия Бога рядом! И казалось, ещё чуть–чуть — и раскроются пред ним все тайны непознанные!…

Но потом вновь наступало ощущение, что упускает он то главное, что сделать должен, что впустую силы тратит, что добра и любви на Земле от его трудов духовных не прибавляется, никому из чад Божиих тепла и света не прибывает!

Всё строже стал Алексей посты блюсти, всё аскетичнее стал он жизнь свою делать. Измождал тело голодом и молитвами непрестанными, рвался постичь мир Божий.

Мысли о смысле собственной жизни, о назначении бытия здесь на Земле — вновь и вновь наполняли Алексея неудовлетворённостью от одиноких подвигов монашеской жизни.

Ведь хотел он не себя одного «спасать», когда путь монашеский принимал! Для Бога и для людей жизнь свою посвятить он мыслил!

Он вновь и вновь читал Евангелия, пытаясь приложить к своей жизни то, что говорил ученикам Иисус.

И принял Алексей решение начать помогать тем людям, что в окрестных деревнях жили.

Прежде он того тоже хотел, да старец Николай отговаривал: «Не понуждай людей по вере твоей жить, по твоим помышлениям веру иметь! Каждый за себя сам ответ пред Богом держит!»

Теперь решил Алексей не стремиться наставлять людей в жизни духовной проповедованием, а просто помогать в том, в чём те люди нужду имели: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40).

И стал он вдовам, старикам немощным простую посильную помощь в их жизни тяжкой оказывать. Крышу текущую подправит, колодец вычистит, дров наколет, прошение напишет…

Определил он это сам себе послушанием монашеским. И радостнее ему стало от радости и удивления тех людей, которые уже ни от кого помощи не ждали — ни от Бога, ни от людей.

Глава восьмая: Исцеление мальчика

Однажды заболел тяжко мальчик Тихон — старший сын той женщины Ефимии, которую старец Николай окрестил когда-то.

Ребёнок был в беспамятстве. Тело полыхало от жара, который не спадал уже не первые сутки.

Дочь Ефимии Дуняша, подсобляла по дому, заботилась обо всём, а сама Ефимия — словно сломалась… Она смирилась со смертью сына и лишь винила себя во грехах и причитала тихонько, стоя на коленях перед иконкой.

Алексей же решительно боролся за жизнь ребёнка…

Он принёс мёд, велел заваривать травы, которые ещё старец Николай сушил и учил готовить от разных хворей.

Сам Алексей молился неустанно и пытался через руки пропустить Тот Свет Божий, что ощущал в сердце духовном…

Иногда ему казалось, что только его руки ещё удерживают жизнь в теле ребёнка… Но чудесное исцеление по молитве не происходило…

Алексей видел Свет Божественный и ощущал Присутствие Божие как никогда ясно! Все силы свои он пытался вложить в молитвы… Но мальчик продолжал бредить… Он то хрипел и задыхался от кашля, то слабо стонал, то впадал в ещё более глубокое беспамятство, и, казалось, что вот сейчас и расстанется душа с измученным болезнью телом…

Жизнь мальчика словно держалась ещё теми усилиями, которые Алексей прикладывал, но всё время было ощущение, что ещё чуть-чуть — и она оборвётся…

Алексей продолжал молиться — горячо, из последних сил. Он уже почти не надеялся на чудо, но упорно продолжал:

«Иисусе! Что я делаю не так? Вот — я вижу Свет Твой и знаю, что Ты Вездесущ и Всесилен, Заботлив и Милостив! Отчего не исцелишь Ты мальчика? Если причина того — гордыня моя, что восхотел я сравняться с апостолами Твоими в умениях великих — то меня за то покарай, а не дитя! За моё несовершенство — не наказывай его! Или слаба вера моя? Но ведь не виновен ребёнок болящий — в несовершенствах моих! Отчего не позволяешь Силе Твоей исцелить его? Ведь Всемогущество Твоё не знает границ!»

Алексей укорял себя, когда отвлекался от стандартной молитвы — на вольное обращение к Иисусу. Потом вновь и вновь молился, потом пробовал устремлять свои дерзновенные воззвания к Отцу Небесному, пробовал вспоминать всех Святых, по молитвам которых, как сказывают, происходили чудесные исцеления… Присутствие Божие было таким сильным и ярким!… Оно словно нарастало, приближалось!… Но чуда не происходило…

Внезапно в дверь постучали.

Отворила, даже не спросив «Кто?», Дуня, сестра болящего мальчика.

На пороге стояла удивительной красоты молодая женщина.

Алексею показалось, что Сияющий Свет исходил от незнакомки. Или — это просто сквозь дверной проём в духоту избы ворвался свежий морозный воздух и солнечное сияние засверкало вокруг вошедшей?…

Незнакомка поклонилась хозяевам земным поклоном, коснувшись кончиками пальцев пола.

Алексею показалось, что она напряглась на мгновенье, разглядывая его монашеские одежды…

Потом сказала спокойно мягким грудным голосом:

— Меня зовут Рада, я — знахарка. Вылечу я мальчика.

… Алексей, шатаясь от усталости, поднялся с колен, уступая место у ложа больного.

Рада подошла. Сняла одежду уличную и осталась в рубахе светлой до пола, с красной вышивкой по вороту и по рукавам; одеяние было перехвачено на тонкой талии кушачком тканым. Густые русые волосы её были заплетены в косу ниже пояса. Глаза — серо-голубые спокойные и ласковые. Лишь на мгновенье Алексей встретился с ней взглядом, а запомнил до мельчайших деталей прекрасный облик.

Рада подошла к больному, наложила руки на грудь и на голову ребёнка. Несколько минут стояла так, тело её будто замерло.

Алексей увидел Свет Божественный — яркое Сияние Бело-золотистого Света заполнило всё. Этот Свет струился сквозь тело Рады и наполнял тело больного мальчика.

Алексей вышел в сени и опустился на лавку… Свет нематериальный был везде вокруг и не прекращал сиять. Алексей словно провалился в этот Свет. Всё исчезло из его восприятия в Покое и Блаженстве Света… Он знал, что всё теперь будет хорошо…

Алексей проснулся оттого, что его за рукав трясла Дуняша:

— Тишка поправился! Совсем-совсем здоровый! Глянь, глянь! Бог помог! Ты лечил, потом Рада вылечила совсем! Мамка не плачет больше! Ты только глянь!

… На постели сидел улыбающийся Тишка. Ефимия хотела кормить его супом с ложки, но он сам стал есть… Женщина утирала слёзы счастья.

— А где же знахарка, где Рада? — спросил Алексей.

— Ушла ещё ввечеру. Как жар у Тишеньки спал — так и ушла… Сказала, что вылечила. Мы боялись, что утром худо снова может быть, а он, вона, здоровый совсем! Она так и сказывала, что здоров будет! Чудо Господне сотворилось!

Мать мальчика Ефимия перекрестилась и истово зашептала молитвы.

Алексей сам тоже опустился на колени перед иконой и благодарил Бога за явленное чудо.

* * *

Потом он медленно шёл к скиту и всё думал о той, которую звали Радой, о той, которая с лёгкостью совершила исцеление умирающего ребёнка подобно Иисусу и Его апостолам:

«Значит, это — возможно! Кто она? Откуда? Кто научил её сему? Можно ли сему научиться?»

Примечания

1

Мф 19:23.

2

Мф 5:44-45.

3

У «старообрядцев» — бранное прозвище православных «новой веры», которые крестились щепотью, т.е. троеперстно.