Дождливые комнаты

Анна Зорина, 2023

Эта книга – сборник фантастических и прозаических рассказов, где в каждом фантастическом рассказе узнается близкая нам реальность, а каждом прозаическом есть место магии и сказке. Это истории о жизни, любви и смерти, о предательстве и одиночестве. О творце, который есть в каждом из нас, о поиске смыслов и движении вперед. O настойчивости, мужестве и любопытстве, о пусть поздних, но правильных решениях, о чудесах и счастливых моментах в жизни простого человека. В переплетении фантастики и реализма, скорби и юмора создается трудный, но полный оптимизма мир автора, который утверждает: жизнь стоит того, чтобы жить.

© Зорина А., 2023

© «Издание книг ком», о-макет, 2023

Часть 1

Недопитая амброзия

Недопитая амброзия

Он сидел среди кучи бумаг, теребя тугой узел галстука, и напряженно думал: «Мне нужно сосредоточиться! Срочно нужно сосредоточиться!»

Перед ним стояла чашка с цветочным узором, в ней дымилась ароматная жидкость. Он прижал пальцы к вискам и закрыл глаза: «Так много мыслей! Так много идей! Но я не успеваю за ними. Надо записывать, а то память уже не та. Так много нужно сделать. Да, как оно там… Новый источник энергии, как раз такой, о каком все мечтают, — экологичный и дешевый… Нет! Не дешевый, бесплатный! Я даже сделал кое-какие наброски. Кстати, где они?.. Ну да ладно, найдутся еще».

Он открыл глаза, глотнул из чашки. Ослабил узел галстука и с сожалением вздохнул: «Время так быстро идет. Сколько уже прошло от начала мира? Я не помню. Как жаль, что я не могу воскликнуть «О боже! Как я устал!». Это освежило бы меня, но мне некому пожаловаться».

За окном было солнечно, на подоконнике ворковали голуби и с любопытством заглядывали в полумрак офиса. Он отвернулся, чтобы не отвлекаться: «Потом надо создать лекарство от рака. Да, просто необходимо. Мне больно смотреть на то, что было создано как благо, что казалось идеальным инструментом для чистки генетических ошибок. Но… не срослось. Увы, команда медиков занята сейчас проблемой вечной молодости. Что поделать, народу важнее вечная молодость. Если верить опросам общественного мнения».

Голуби с шумом вспорхнули и улетели. «Что-то еще… Крутится в голове… ах да! Уже давно в листе ожидания счастье — такой механический нейтрализатор скорби, простейший приборчик типа маятника, чтобы у всех всё было хорошо. Но сколько препятствий на моем пути, сколько бюрократии: всё нужно начертить, оформить, согласовать…»

Он схватил ручку, чтобы записать, но рука застыла в воздухе, остановленная новой мыслью: «А вот еще я задумал стимулятор творческой деятельности, чтобы каждый, каждый смертный мог самовыражаться. Правда, на это уйдут баснословные средства. Даже на создание письменности было потрачено в разы меньше. Потянет ли такие серьезные проекты моя обветшалая психика? Может, не стоит даже замахиваться, а лучше пощадить организм? А эти совещания, голосования. всё надо взвешивать, проверять на степень мудрости. Я этого не вынесу. Спасу человечество от пары смертных грехов, и хватит».

Он расстроился. Слеза уже была готова скатиться по его щеке — да, боги не боятся плакать, ведь они не мужчины и даже не женщины, — но он победил приступ малодушия и сказал себе: «Нет, прочь уныние! Я Бог, и для меня нет ничего невозможного…»

— Перерыв окончен, — грубо оборвал ход его мыслей Гавриил. — В твоем ящике на сегодня еще пятьдесят тысяч непочатых сообщений.

Бог, унесшийся в своих фантазиях так далеко, что для возвращения в реальность потребовалось усилие, наивно вопросил:

— Так мало верующих в миру?

— Верующих полно — почтовых ящиков не хватает, — саркастически заметил архангел и нехотя добавил: — Просто СПАМ¹ мы обработали сами.

Бог отодвинул недопитую амброзию и принялся за работу.

Пятилистник сирени

1

Я стала программистом из-за Арчи. Только так я могла спасти его. С самого начала он был не таким, как все. И сейчас это чувствуется всё больше. В последнее время он редко выходит на связь. Его приходится вызванивать, выискивать в сети.

Коммуникатор пискнул. Я рванулась к экрану в надежде увидеть Арчи, но это была мама:

— Привет, Кэсси!

Теперь в моде имена, созвучные с названиями галактик и звездных систем. Меня назвали Кассиопея. Моего брата — Арчибальд в честь загадочной, слабо изученной системы, в которую еще не проникал ни один созданный человеком звездолет, и известна она была лишь по изображениям с телескопов.

— Привет, мам! Прекрасно выглядишь! Ты сделала сегодня свой инфоснимок?

— Да, милая. С утра, как обычно. А ты свой?

— Да, конечно.

Мать — с лучистыми морщинками вокруг глаз и аккуратно уложенными завитками серебристых волос. И дочь — в маленьких, почти невесомых очках с линзами «минус три», наспех перехваченные в хвостик пряди выбиваются тут и там «петухами». Мы улыбались и смотрели друг на друга. Точнее смотрели на экран, каждый в своей точке Вселенной. Ученые говорят, семьдесят процентов информации человек получает через глаза. В этом смысле общение по коммуникатору было на семьдесят процентов полноценным.

Сегодня каждая из нас стала на день старше, и сканер зафиксировал срез личностной активности — события за прошедший день, колебания психики, мысли, едва уловимые изменения внешности, новые жесты, движения глаз, уголков губ. Это резервная копия личности — на непредвиденный случай.

Перед мамой на столе дымилась кружка с чаем. На кружке фотография: я и Арчи, щека к щеке, у обоих рот до ушей. Он — уже болезненно худой, а я — еще по-юношески пухленькая. Я помню этот снимок. Арчи делал его с руки, направив объектив на нас. Лица вышли засвеченными, носы крупноватыми, но в целом снимок был замечательный, потому что это был момент счастья. «Улыбайся шире! — командовал Арчи. — Прямо чтоб скулы сводило!»

— Как дела на Виге? — Мать сделала глоток чая, и ее интонация изменилась. Голос чуть дрогнул, обозначилась морщинка между бровей.

— Всё хорошо. — Я бодро улыбнулась и затараторила о мелочах, стремясь увести ее в сторону. — Погода отличная, воздух свежий, не то что на Земле. Жаль, зона засекречена, и ты не можешь сюда приехать.

Я стараюсь чаще улыбаться. И шире, как велел Арчи. Ученые говорят, от этого улучшается настроение. Надеюсь и маму заразить своей улыбкой, но она всё грустнее:

— Жаль… А у меня чай с малиной. Вкусны-ы-ый! — И сложила руки умоляющим жестом. — Кэсси, ты уже пять лет не была дома. Приезжай! Скоро у Арчи день рождения.

Я заныла:

— Мам, ну что ты опять… Ты же знаешь, у меня работа… Отметим виртуально, как обычно. Я сделаю «комнату», всё будет как в жизни. Хочешь, как на нашей старой квартире? Или нет, на даче! Ты помнишь: старый вяз, терраса с облезлой балюстрадой, кривые ступеньки…

–…с резиновыми полосками, прибитыми, чтобы не поскользнуться, и кусты сирени вокруг, — подхватила мать. — Шикарная у нас была сирень… И всё же… может, ты приедешь? Я так хочу обнять тебя.

«Какая же она живая!» — думала я, глядя на мать. Морщинки, добрые морщинки вокруг глаз увеличивались с каждым годом и делали ее лицо все нежнее, все живее, красивее. Ее движения, мимика — такие привычные и все же каждый раз неуловимо иные. Наклон головы, когда она прячет слезы; улыбка — один уголок рта чуть выше другого; как она держит сигарету, элегантно изогнув кисть. Родная наша мама.

Чертовы девяносто процентов! Ведь это просто фотокарточка! Как же через нее можно передавать любовь и нежность? Но я не могу! Не могу приехать!

— Может… в следующий раз, — пробормотала я.

2

— Кэсси! — Он возникал каждый раз, словно из небытия. «К» почти не было слышно, а «И» уже громко врывалось прямо в ухо.

— Фу ты, напугал, — фыркнула я и сразу набросилась: — Почему я вызваниваю тебя сутками? Тебе что, сложно выйти на связь, поболтать с родной сестрой?

Ему нравилось появляться с фокусами. Раньше он приходил в виде птицы Феникс или Барта Симпсона. Но его чувство юмора давно зачерствело. Теперь Арчи оборачивался то Терминатором, то огнедышащим вулканом, пожирающим жизнь вокруг. Сегодня он явился этаким ядерным джинном — взрыв, а в ядер — ном грибе угадываются контуры его лица.

— Хех, звонила?.. — с равнодушной ухмылкой бросил он, преображаясь в человека. — Что хотела?

— Побыть с тобой. Поболтать, пообщаться.

За его спиной на экране коммуникатора колыхалось синее море: он давно уже облюбовал обои с видами подводных глубин — справа кит, слева коралловый риф. На фоне моря его худощавое лицо казалось бледным, в темные волосы будто закрадывалась седина.

— Понятно. — Он закурил. — Не надоело тебе это?

— Опять в плохом настроении…

— У меня нет настроения, — раздраженно перебил он.

— А вот это что тогда за рожа недовольная? — Я ткнула пальцем в монитор. — Дай-ка я тебе в носу поковыряюсь. — Я начала крутить пальцем дырку в мониторе и невольно захихикала. — Что-то из него торчит. Ах, да это же огромный кусок плохого настроения!

Арчи тоже не выдержал, рассмеялся. Он часто так надо мной измывался, когда я капризничала в детстве.

— Помнишь, как ты за мной на пустырь бегала?

Помню. На пустыре у Арчи были сходки с другими мальчишками. Они называли друг друга древнегреческими именами и дрались на деревянных мечах. Мама не разрешала ему бегать на пустырь — слишком далеко от дома. Я обижалась, что Арчи не брал меня с собой. Кралась за ним тайком, а потом маме жаловалась, ябеда.

— Помнишь, ты перелезала через забор и свалилась с него? Порвала платье и коленку поцарапала… — Голос его потеплел. — Коленку даже не заметила, а из — за платья ревела. У тебя и правда тогда из носа ручьи плохого настроения текли.

— Платье было важнее коленок, — улыбнулась я. — А помнишь, как я тебя крапивой отхлестала? Ты из моей клумбы цветы повыдирал для девчонки какой-то.

— Хех, не меня…

Это «хех» — глухое и нервное, словно резкий выдох или спазм от недостатка воздуха, не смешок вовсе. Раньше Арчи любил похохотать. Куда всё это делось?

Он помолчал немного, принялся крутить в руках чётки, которые я ему когда-то подарила. Собрался с мыслями. А потом начал тихо, сквозь зубы, зловеще растягивая слова, говорить:

— Не меня ты крапивой отхлестала. Меня нет. Есть только чертов инфоснимок и пара дорогих микросхем. Я для тебя всего лишь фотокарточка. Тебе хочется пообщаться, вспомнить былое. А мне хочется жить в реальном мире.

В наступившей тишине море ритмично отмеряло время всплесками воды.

— Послушай, ученые работают над этим. Через несколько лет разработают искусственные тела…

— Искусственные! — взорвался он. — Я не хочу больше слышать это слово! У меня уже есть протезы, так что я могу здороваться с людьми и даже чувствовать тепло их потных ладошек. У меня есть искусственные рецепторы, которыми я могу ощущать вкус картошки! Но ты знаешь, твои ладошки — это полная лажа. А виртуальная картошка — ну, как бы тебе это объяснить — это намного-намного-намного хуже, чем вонючее порошковое картофельное пюре!

Арчи уже орал во весь голос, вскочив со стула и потрясая кулаками в воздухе. С последней фразой чётки полетели в экран и с треском ударились об него.

Кит невозмутимо помахивал хвостом, разноцветные рыбки мягко покачивались над кораллами. Я тоже могла бы разораться под стать ему, но так с ним не сладишь. Спокойствие и улыбка на лице.

— Надеюсь, ты мне не в лицо попал, — невозмутимо произнесла я. — Так и очки разбить можно.

Он приблизил лицо к экрану — его большие черные глаза горели огнем:

— Вот, Кэсси! — с придыханием сказал он, подняв указательный палец вверх. — Вот! Разбить очки! Прочувствуй это! Здесь нельзя разбить очки — это всё не по-настоящему. Я это осознаю! И поэтому медленно схожу здесь с ума. Ведь я — просто компьютерная игрушка! Электронный питомец вам на потеху! Вам хорошо, а обо мне вы подумали?

Он хотел сказать что-то еще, но я перебила:

— Мы думаем о тебе, Арчи! Я и мама! Мы думаем о тебе каждый день! — Я была спокойна, но голос предал меня и зазвенел от слез.

3

Арчи умер много лет назад. Он только закончил филологический факультет, поступил в аспирантуру и вдруг — саркома мозга. Сначала это казалось мелочью жизни: доктора говорили, вероятность излечения высока — девяносто процентов. Арчи со смехом рассказывал мне о непутевом Аиде, повелителе царства мертвых:

— Прикинь, Кэсси. Геракл спёр у него собаку, Орфей запудрил ему мозг своими песнями, а Сизиф просто отпросился на минуточку якобы на разборки с женой. И чего мне бояться такого придуря?

Я согласно кивала и верила, что Аид нас не возьмет. Я тогда была еще школьницей, увлекалась ботаникой, готовилась идти на биологический. Приносила ему в больницу цветы и листья, которым потом предстояло попасть в мой гербарий. Он загадывал, что принести в следующий раз. Для меня это была занимательная игра.

На третьем году его болезни, когда мне пришло время поступать, я решила пойти в Кибернетический. Арчи уже не был таким веселым. Я смотрела, как иссохшими пальцами он перелистывает страницы моего гербария, и оставшиеся десять процентов казались мне чертовски крупной цифрой. Нужно было застраховать от нее свою семью. В Кибернетическом институте базировался проект по цифровому бессмертию, и я решила во что бы то ни стало попасть в него. Я окончила институт экстерном, меня взяли в проект, и я добилась, чтобы Арчи вошел в экспериментальную группу пациентов.

— Кэсси, — Арчи взял себя в руки, виновато наморщил лоб, — пойми, мне хочется курить настоящие сигареты, чувствовать настоящий ветер на настоящей коже… А искусственное — я не хочу. Не жизнь это. — Он уронил голову на грудь и замолчал.

Весной N-го года, когда он проходил в больнице очередной сеанс химии, я привозила ему с дачи цветущие ветки сирени. Мама говорила, если ломать ветки, она пышнее цвести будет. Вот какая у сирени воля к жизни.

Ее сладкий аромат навевал мечты, заставлял нас строить планы на будущее. Арчи хотелось научиться нырять с аквалангом и попасть в Древнюю Грецию. Я мечтала отправиться в звездную систему Арчибальд, чтобы изучать ее флору. На Древнюю Грецию я тоже была согласна. И мы радовались, находя в соцветиях сирени пятилистники, — ведь это к счастью. К тому, что мечты сбываются…

Теперь сирень не такая, как раньше. Сердцевидные листья идеальной формы без единой червоточинки, соцветия чисто лиловые, строго конусообразной формы. Постарались селекционеры и для аллергиков — теперь сирень не пахнет. И ни одного пятилистника не найдешь.

— Дурак ты! — разозлилась я. — Ты осознаёшь себя, значит, ты есть! И тебе не нужно заботиться о еде или крове! Ты не заболеешь! Ты не должен вставать в семь утра и, с трудом продирая глаза, идти на работу. Помнишь, как тебя бесила такая перспектива? Ты — чистая мысль! Летаешь, где хочешь! Разве это не прекрасно? Я создам тебе любой виртуальный мир — катайся на машинах, путешествуй, узнавай новое! Декарт бы тебе позавидовал.

— Хех, ничего действительно нового я узнать не могу. Ведь я могу попасть лишь в ту виртуальную копию реальности, которая уже известна человеку, настоящему человеку. И, кстати, о Декарте… — Арчи снова усмехнулся и напустил на себя глубокомысленный вид.

— Разовью его мысль. Я мыслю, значит, я существую. Но существую не значит живу. Вывод: иди в жопу, Декарт!

Мне больно это слышать, Арчи. Говорят, я неплохой ученый, у меня много научных статей, на моем счету многие открытия в области цифрового бессмертия.

На собственные деньги я нанимала программистов, и мы работали по ночам, чтобы мои идеи претворялись в жизнь быстрее. Знаешь, мне бы хотелось вывести сорт сирени, где все цветки были бы пятилистниками. Но пришлось стать программистом. Всё ради тебя! А ты не оценил, что я для тебя сделала.

— Ты просишь подумать о себе, а о нас ты подумал? Захочет ли мама жить без тебя? Смогу ли я жить без тебя?

У меня в запасе много аргументов, я каждый день прокручиваю их в голове.

— Вы же хоронили мое тело. Так что самое худшее для вас позади. А вообще… — Он ласково улыбнулся и провел рукой по экрану, словно коснулся моего лица. — …ты такая эгоистка…

В палате Арчи надолго поселилась хитрая аппаратура, он часами лежал, опутанный проводами и электродами. Я говорила ему, что мы тестируем новую технологию лечения. Если бы он узнал тогда, что происходит на самом деле, он бы убил меня. Так и слышу, как он говорит: спасибо, сестренка, что заранее меня похоронила. Но я никогда не хоронила его. Просто однажды я представила, что он умер, и чуть не умерла сама. Падая в обморок, головой зацепила хрустальную вазу и угол стола. Голову зашили, а страх потерять его остался.

И вообще, я не врала ему. Оцифровка личности — действительно лекарство от всех болезней. Той весной мы успели описать характер Арчи, модель поведенческих реакций, снять копию с его памяти, сделать детальный визуальный образ. Я верила, что смогу создать для него вторую жизнь, хотя и без тела. Со временем мы разработали для цифровых бессмертных — этернитов — тактильные ощущения, виртуальные города, в которых они могли жить. С помощью специальных виртуализационных капсул обычные люди могли оказываться в искусственном пространстве и общаться с этернитами.

Наш проект взорвал мир. Газеты восторженно трубили о победе над смертью, люди стояли в очереди за инфоснимками, капсулы были нарасхват. Правда, пока это могли себе позволить только богачи и малая доля онкобольных, поступающих к нам по государственной программе.

Я тоже поначалу увлеклась капсулами, зачастила в гости к брату, а потом перестала: мне было там немного не по себе. Я боялась, что однажды перепутаю виртуальный мир с реальным. Нет, конечно, Арчи был прав, ощущения в виртуальном мире менее яркие, чем в жизни. Но и в жизни иногда, как посмотришь вокруг, — блёклое всё, безжизненное. Люди в немаркой одежде, вжав головы в плечи, спешат на работу, проводят там в механических действиях целый день, вечером торопливо поглощают безвкусные полуфабрикаты, потом пару часов бессмысленных телепередач, не оставляющих ни малейшего следа в памяти, — и спать до нового бесцветного трудового дня. А виртуальный мир можно раскрасить по своему вкусу и заниматься там, чем хочется. Так что неизвестно еще, где лучше.

Другие этерниты никогда не жаловались на недостаток ощущений. Человеку, которому подарена вторая жизнь, не свойственно капризничать. Но Арчи не был обычным человеком. Он слишком хорошо помнил себя живого.

На моем столе в цветочном горшке рдели алые орхидеи — редкий вид. Интересно, растут они на Арчибальде? Лучше бы это была сирень, но для нее не сезон. Я устала с ним спорить. Сняла очки, протерла идеально чистые стекла:

— Ты не ценишь то, что у тебя есть. Просто подумай об альтернативе…

Он отозвался голосом еще более усталым, чем у меня:

— Я думаю о ней каждый день.

4

Я помню тот день, когда тело Арчи умерло, и я впервые вступила в контакт с его инфоснимком. Мама стояла позади меня и плакала, а я объясняла Арчи, что теперь он цифровой бессмертный, и рисовала его дальнейшие перспективы. Мои щеки горели от волнения, руки дрожали. Он, бледный как полотно, недоверчиво смотрел на нас с экрана коммуникатора и слушал. Когда я закончила, он лишь улыбнулся уголком рта и сказал:

— Прикольно!

Поначалу Арчибальду нравилась его новая сущность. У него захватило дух от открывшихся перед ним возможностей. Человек, которому не нужно ни есть, ни спать, который не стареет! Каких интеллектуальных высот он мог достичь! Он мог заниматься творчеством, наукой, бизнесом, и все это без ограничений по времени. Он был на вершине пирамиды Маслоу. А то, чего он не мог, казалось просто физиологическими потребностями. Рудиментом, от которого организму, перешедшему на следующую ступень, давно следовало избавиться.

Наш проект получил безоговорочную поддержку правительства. Все необходимые законы для уравнивания прав этернитов с обычными людьми были приняты без проволочек. У Арчи был паспорт, карта социального страхования и вполне реальный банковский счет, на который работодатель мог перечислять зарплату.

Арчи быстро освоился со своим новым статусом. Через программы-адаптеры он мог подключаться к электронным библиотекам, общаться с людьми, писать курсовые работы, сдавать экзамены, управлять своими деньгами в банке — в общем, вести вполне полноценную социальную жизнь.

Я была в эйфории от того, что у меня всё получилось. Целыми днями мы с Арчи ныряли в виртуальные морские глубины и путешествовали по Древней Греции, над которой я кропотливо работала во время его болезни. Мне казалось, что и Арчи счастлив. Он улыбался и хохотал, как прежде. Он бился на мечах с самим Гектором и воочию видел Трою.

Мама долго не могла привыкнуть. Ей всё казалось, что вместо сына ей подсовывают суррогат. И когда она в виртуальной комнате обнимала Арчи, гладила его по щеке, ее не покидало ощущение какого-то дурного сна, полусумасшествия. Она все мучила его расспросами о нашем прошлом:

— Ты помнишь, что ты сказал после первого дня школы мне на ушко?

— Ты помнишь, какой велосипед мы тебе на семь лет подарили?

Это превратилось в какую-то непрекращающуюся болезненную викторину, в которую включилась и я. «Ты помнишь?..» — спрашивали мы то и дело, словно проверяли друг друга на настоящесть.

За полгода Арчи проглотил программу трехлетней аспирантуры и начал преподавать древнегреческую литературу. Он появлялся перед студентами на большом мониторе с поворотным механизмом, которым сам управлял. Студентам это было не в новинку — телемосты и видеоконференции существовали еще в двадцатом веке. Многие даже не знали, что Арчи — этернит. Деньги он тратил на нас с мамой или вкладывал в мои изыскания. Вслед за мной увлекся кибернетикой, потом принялся за философию, потом бог знает за что еще…

Однажды мы с Арчи прогуливались по нашему дачному поселку, точнее, его виртуальной копии. Все было как в жизни: белый гравий мягко хрустел под ногами, с обочины тянул к дорожке настырные лапки клевер, ветер доносил едва заметный аромат цветущей сирени. Только георгины на клумбах цвели чересчур пышно. Арчи в тот день больше молчал. Небритый, в потертом твидовом пиджаке, на голове дурацкая вязаная шапочка — прямо сумасшедший ученый на пороге открытия. При каждом шаге Арчи зарывался носком кеда в гравий и выбрасывал вперед маленький залп камешков.

— Ну хватит! — прикрикнула я, раздраженная шаркающим звуком.

Арчи снял с ноги кед и внимательно осмотрел его.

— Хех, царапины от гравия — почти как настоящие, — ухмыльнулся он. — И как это вам удается всё так детально проработать? Боги вы, что ли…

В последней фразе звучала издевка. Он потряс кедом над моей головой и добавил:

— Представь на минуточку, что какую-то частичку меня вы все-таки упустили… И моя, скажем, «душа» сейчас уже бродит по царству Аида, а я и не знаю…

Ты понимаешь, какого удовольствия ты меня лишила? — Он состроил огорченную гримасу и зашвырнул кед далеко в кусты.

С этого момента Арчи словно подменили. Внезапно ему захотелось власти, и за пару лет он вытеснил из кресла старого ректора. Потом занялся политикой и даже начал предвыборную кампанию в одном округе, но ему это быстро наскучило. Он подсел на компьютерные игры, стал спускать деньги на казино и виртуальные наркотики, которые подпольно разработали какие-то негодяи.

В университете свои часы по Древней Греции он сбагрил другому преподавателю, а сам начал читать собственный курс лекций «Философия смерти». Я была на одной из них. С бледным лицом и бегающими глазами Арчи скороговоркой произносил отрывистые фразы, потом надолго замолкал и взрывался речью снова. Руки его то энергично взвивались в воздух, то повисали плетьми. В конце, с трудом выговаривая слова, он простонал:

— Всё! Я больше не могу. Я сдаюсь. — И упал лицом вниз на свой виртуальный лекторский стол.

…Экран коммуникатора все еще горел передо мной. Арчи не отключился. Кит за его спиной тихо вздыхал, плеск и мерцание воды убаюкивали.

— Ты помнишь Терцию? — спросил он.

Я насторожилась. Конечно же, я помню Терцию. Она была этерниткой, как и Арчи. Попала к нам по правительственной программе. Девушка считалась подающей надежды поэтессой, и ее необходимо было спасти ради будущего вклада в искусство. Арчи познакомился с ней на каком-то интернет-форуме. Через пару дней прогулок по виртуальным паркам он написал мне: «Как бы мне трахнуть Терцию?» — и перевел на мой счет крупную сумму.

Моя ночная лаборатория заработала с удвоенной силой. Через год мы смогли дать Арчи то, что он хотел. И он отправился покорять океаны виртуального секса с безудержностью капитана Блада. Одной Терцией он, конечно, не ограничился, хотя и брюзжал постоянно, что это совсем не то, что в жизни. И все же на время Арчи утешился новой игрушкой.

— Я говорил тебе, что мы расстались с ней. Но это неправда. — Арчи снова был спокоен и перебирал тонкими пальцами бусины чёток. — Терция умерла.

За секунду до этой фразы я поняла, что случилось с Терцией. Я сорвала соцветие орхидеи со стебля и уткнулась в него носом, чтобы спрятать смятение. Но мои глаза все равно выдали, что я поняла. Орхидея ничем не пахла.

— Да-да. Она отключилась. Стерла свой инфосни — мок. Покончила с собой. — Он буднично и жестко чеканил фразы. — И, как ты понимаешь, вовсе не из-за того, что я ей изменял.

Значит, вклада в искусство не получилось. Хорошо, что я оформила над Арчи опекунство и заблокировала возможность отключиться самому. А он, наивный, думал: не скажет мне про Терцию, я и не замечу, куда он двигает свою жизнь. Я уже давно не младшая сестра. А он… Он просто не успел толком побыть взрослым. Поэтому и чувствует эту разницу между жизнью и виртуальным миром так сильно.

Арчи бросил чётки и снова закурил. Глаза его болезненно блестели, и я подумала: те чувства, которые он испытывает сейчас, он никогда не испытывал в жизни… поправка, в предыдущей жизни… то есть жизни с телом… что-то я начинаю путаться… И, может быть, компьютерная модель не в силах правильно отразить то, что он сейчас чувствует. Ей приходится экстраполировать, додумывать за него. Если бы при жизни — снова поправка, жизни с телом — Арчи помыслил о смерти, возможно, его лицо исказила бы гримаса ненависти, и он крушил бы все вокруг, кричал, размахивал руками. Да, так, скорее всего, и было бы, ведь я знаю его, а компьютерная модель лишь рассчитывает. От этой мысли мне стало страшно. Очевидно, то, что сейчас передо мной, — это уже не совсем Арчи.

— Отгадай, почему она это сделала.

Я рванула из вазы второй цветок — он тоже был без запаха. В сердцах я бросила орхидею на пол и выпалила:

— Потому что дура и слабачка! Просрать столько государственных денег только из-за того, что у нее была депрессия, а ее богатый душевный мир никто, блин, не смог оценить.

Арчи всегда можно было взять на слабо. Но на этот раз он не поддался. Усмехнулся криво — это «хех» доведет меня до белого каления.

— Да нет, все гораздо проще. — Постепенно он растворялся в плотных клубах дыма. — Я не буду грузить тебя таким сентенциями, как «жизнь без конца теряет всякий смысл» или «первейшее право бессмертного — это право на смерть». Это всё банальности… А Терция просто хотела ребенка.

5

Арчи давно уже не работал в университете. Если ему нужен был доступ к какому-то платному ресурсу — казино, девочки, компьютерные игры, — он брал деньги у меня.

— Ты не находишь, что созвучие слов «робот» и «работать» неслучайно? Хоть я и робот, но все-таки мне бы хотелось быть больше похожим на человека, — так объяснял он свое безделье.

Я контролировала его расходы, отсекала сомнительные покупки, если подозревала, что это наркотики, заставляла работать на нашем проекте.

— Мне некогда, я пишу вторую часть книги, — ныл он, когда я в очередной раз подсовывала кусок программного кода, который нужно было протестировать.

— Какой еще книги?

— «Философия смерти», — напыщенно декламировал он.

— Покажешь?

— Закончу — покажу.

В честь дня рождения Арчи мы с мамой по памяти воссоздали нашу старую квартиру — ту, в которой прошло наше детство. Протёртый синтетический палас, куцые коричневые занавески на окнах, мебельный гарнитур с резными узорами. Эти узоры все время отваливались, и отец регулярно подклеивал их. Он тогда еще был жив. Детская — одна на двоих; над моей кроватью — пыльный балдахин, а у Арчиной — изголовье с набалдашниками в виде лошадок. Арчи откручивал их ради забавы, прятал, а я искала. Убожество, а не квартира, но какая же она была уютная, живая! И снова:

— Кэсси, ты помнишь, кто отбил кусок зеркала в коридоре?

— Да, мам. Мне не терпелось надеть новые ролики, и я врезалась на них в зеркало. А Арчи взял вину на себя…

В центре виртуальной гостиной был накрыт роскошный стол: все наши старые семейные рецепты, некоторые — еще бабушкины. Салат «Оливье», закуска «Гранатовый браслет», на горячее — утка в яблоках, на десерт — торт «Наполеон медовый». Именно так — «Наполеон медовый», а не «Медовый Наполеон», потому что так звучнее, ностальгичнее, нежнее. Произносить нараспев, с легкой грустинкой в голосе.

— Знаете, а я ведь испекла сегодня наш любимый «Наполеон медовый»… — Мама виновато приложила руку к груди. — Кэсси, тот, что здесь, тоже очень похож, но чего-то неуловимо не хватает.

Мать прикрыла глаза, подбирая слово. «Нежности? Нет, не то. Аромата? Да вроде всё есть — и ваниль, и коньячная эссенция, — всё на месте. Насыщенности? Натуральности? Нет, Кэсси обидится, хотя что здесь обижаться. Ведь в жизни то же самое — продукты стали не те, что раньше. Яблоки напичканы удобрениями, курица — антибиотиками, мороженое — синтетическими добавками. Где им быть вкусными? А, может быть, просто с возрастом у нас грубеют вкусовые рецепторы, так же как слабеют обоняние, глаза, накал чувств. Может быть, только поэтому тот «Наполеон медовый», который готовила бабушка в моем детстве, казался вкуснее того, что стоит сейчас одиноко в моей маленькой кухне. А тот, что стоит на кухне, всего лишь немногим лучше тщательной подделки, которая красуется сейчас перед нами на старинной фарфоровой тарелочке. Всего лишь немногим лучше, тогда в чем разница?»

Эх, мама, есть небольшая разница. Всё, что мы делаем в обычном мире, — лишь еще один шаг на пути к смерти. А здесь — в виртуальном мире — смерти нет. Тонкий фарфор матово поблескивает потемневшей якобы от времени позолотой. И времени здесь нет. Есть только безграничные возможности иллюзий, только безграничность эта навевает смертельную тоску.

— Души не хватает, — подсказал Арчи, хитро поглядывая на меня.

Мама вздрогнула и открыла глаза. Морщинка между ее бровей углубилась. Я сдвинула очки на лоб и укоризненно посмотрела на брата — ну хотя бы сегодня можно не… Загадочная, черт возьми, звездная система Арчибальд! Ну почему все этерниты как этерниты, а ему души не хватает! Он сделал невинные глаза и невозмутимо продолжал:

— «Души» в кавычках, если вам не нравятся теологические термины. Секретного ингредиента, синтезировать который не может даже Кэсси. Ингредиента, который связывает мысль и тело в живое существо.

— Это из твоего нового курса лекций? — перебила я.

— Нет, это другая работа — «Наличие отсутствия смысла жизни у этернита», — язвительно в тон мне ответил Арчи.

Мама ласково потрепала сына по голове.

— Милый, если ты о смысле, то посмотри вокруг. Разве наша жизнь чем-то отличается от твоей? Кэсси с утра до вечера на работе, у нее нет ни мужа, ни детей. Миллионы людей живут без смысла, не испытывают эмоций, не имеют желаний. Годами не видят родных, потому что заняты, заняты.

Я заерзала на стуле — этот упрек был адресован мне. Мама заметила мое движение и мягко накрыла своей ладонью мою — мол, успокойся, это я так, в целом. Но остановиться уже не могла:

— Я таскаюсь по врачам, смотрю глупые передачи по телевизору и готовлю пироги, которые все равно приходится выбрасывать, потому что есть их некому. На Виг же их не отправишь. Единственное, что придает моей жизни смысл, — это вы, мои дети! Если вас не станет, то на следующий день я умру!

Лицо мамы скривилось, но она сумела сдержать слезы.

— Ну, блин, это циклическая ссылка какая-то, — ругнулся Арчи. — Меня воссоздали, чтобы в твоей жизни был смысл, и я продолжаю жить только затем, чтобы ты не умирала. Вы поймали меня в логическую ловушку.

Он, прищурившись, посмотрел на меня долгим взглядом и жестом изобразил, как снимает передо мною шляпу.

Мама пропустила слова Арчи мимо ушей.

— Пойду-ка я к себе, — улыбнулась мама, — покажу вам мой настоящий торт, — на слове «настоящий» она осеклась, — через коммуникатор, хорошо?

Арчи словно того и ждал. У него было несколько минут, пока мама снимет с себя датчики, выйдет из капсулы и включит обычный коммуникатор. Он повернулся ко мне и снова смерил меня подозрительным взглядом.

— Кэсси, Кэсси… ты совсем не меняешься. Всё такой же нечесаный хвостик с «петухами» и очки набекрень.

— Ах, если бы! — сыронизировала я. — Я все же старею, — и назидательно, — а ты нет.

— Ты пять лет не была дома. И «петухов» у тебя на голове всегда ровно четыре. Хотя они и расположены всегда по-разному. Хитришь ты, Кэсси…

Я отломила ложечкой кусок виртуального торта и отправила его в рот. Обои в гостиной, с блестящими целлулоидными цветами по моде того времени, внизу у плинтуса были ободраны кошкой. Кошку я не решилась воссоздавать. Арчи ее любил, начнет еще придираться…

— Ну что опять не так? — вздохнула я.

— Зачем ты нас обманываешь, Кэсси? Нет никакого секретного проекта на Виге. Я ведь нашел твое свидетельство о смерти.

По позвоночнику пробежал холодок. Ощущение было вполне реальным. А он продолжал:

— Я, конечно, ни на что не гожусь в программировании, но мой знакомый хакер вполне успешно взламывает базы государственных служб.

Я молчала. Вкус торта раскладывался во рту на отдельные составляющие: мука — формула Y235, яйцо — формула W115, сливочное масло — формула FBV236…

— Ты погибла пять лет назад. В автокатастрофе. Но ловко замела следы. Твой инфоснимок продолжает жить в сети, пишет программы, компания платит тебе зарплату, на которую ты содержишь мои и свои терабайты памяти. Только вот зачем?

Торт разлагался у меня во рту, вызывая приступ тошноты.

— Я… я просто хотела, чтобы мы были вместе. Ты, я и мама.

— Хех. Как же мы можем быть вместе, милая, если ни тебя, ни меня нет?

Я посмотрела на свою несуществующую ладонь. Я вижу, я чувствую ее, но много ли это значит? Я никогда не стану первопроходцем на Арчибальде. Я никогда больше не вдохну аромат настоящей сирени. Ведь уже пять лет, как у меня нет тела. Кто я, что я? Я — этернит. Я — фотокарточка. Всего лишь чертов инфоснимок и пара дорогих микросхем.

Я просто отпечаток памяти на ладони у Бога.

2011 г.

Мастер сфер

Она мягко мерцала, переливаясь всеми цветами радуги, и безмолвно манила: прикоснись ко мне. Силовое поле сдерживало причудливых форм протуберанцы, которые то и дело выпячивались из сферы и придавали ей сходство с маленьким солнцем.

Я перевел глаза на подсферник и прочитал: Фантазия № 1, Иоанн Петро, год F&3 %.

— Прекрасный образец для подражания, не так ли? — зазвучал прямо у меня в ухе горячий шепот.

— Лора, — обернулся я, узнав ее скорее не по голосу, а по нестандартной манере появления. — Библиотека сфер существует не для того, чтобы искать образцы для подражания, а для того, чтобы убедиться, что твои идеи еще не были реализованы.

Произнося это, я чувствовал какой-то дискомфорт, но до меня не сразу дошла его причина.

— Ты опоздала, — наконец осознал я источник раздражения.

— Прости, Макс, я как раз сидела над идеями и замечталась. — С губ ее сорвался едва уловимый смешок, и она увлекла меня вглубь зала. — У меня есть потрясающие образы, но ты знаешь, я — визуал, и мне не хватает твоей технологичности. С тобой мы выиграем конкурс.

Мы договорились с Лорой посидеть в зале комбинированных сфер, где хранились материалы по всем призерам за последние сто лет. Надо было изучить лучшее из придуманного и сотворить что-то особенное, совершенно новое, чего еще никто и никогда не создавал. Лора предложила соревноваться в группе комбинированных сфер — самых изощренных образцов человеческой мысли. Комбинированные сферы должны включать как минимум три элемента — визуальный, чувственный и технологический, и замахнуться на такую задачу можно, только достигнув звания мастера.

С Лорой я познакомился в прошлом году на конкурсе. За минуту до начала осмотра она уничтожила свою сферу. Просто швырнула ее, завернутую в чехол, об стену, и та с мелодичным всхлипом разбилась вдребезги. Я случайно оказался рядом, чтобы промокнуть платком каплю крови на ее ладони и слезу, скатившуюся к уголку рта. Лора могла себе позволить такую выходку. Что для нее один провал? К тому времени она уже давно была мастером, и на счету ее было много выдающихся произведений.

В тот день и я стал мастером — выиграл в группе технологических сфер. Сама по себе технологическая группа не так популярна среди публики: все эти серые роботы не очень интересны с эстетической точки зрения. Но победителю технологической группы — прямая дорога к вершинам творчества, на конкурс комбинированных сфер. После награждения я нашел Лору, чтобы спросить ее, зачем она разбила свое творение.

Девушка удивленно приподняла брови, и в ее голубых глазах отразилось недоумение: неужели непонятно? И ответила просто и искренне:

— Она была недостаточно хороша.

Осмотрев мою конкурсную работу, Лора предложила выступить вместе в следующем году. Я с радостью согласился. Я тогда еще не знал, насколько она талантлива — ее разбитую сферу никто не успел увидеть, — но поступок Лоры потряс меня. Разрушив то, что сама создала, она проявила чувства, чего я давно не встречал в нашем мире, уже пару веков как остывшем от эмоций. А чувственность — истинный барометр дарований мастера. К тому же я мечтал поработать над комбинированной сферой, а это командная работа, так что мне в любом случае был нужен партнер.

— Давай начнем с победителей, а потом, если хватит сил, доберемся до призеров, — предложил я.

Лора возразила:

— Нужно смотреть всё! А вдруг мы повторимся?

— Их тут миллионы! Думаешь, не повториться возможно? — Я был настроен скептически.

Библиотека сфер — это хранилище лучших произведений искусства за многие годы. Гигантское здание в форме восьмиугольника, оформленное с главного входа гладко отшлифованным портиком и лаконичными цилиндрами колонн. Все убранство здесь подчинено идее строгой функциональности, никаких украшений и ярких цветов, чтобы не отвлекать посетителей от созерцания. Библиотека разделена на несколько секторов, каждый посвящен определенному виду сфер. Зал комбинированных сфер, как и все остальные, разделен на две части: картотека с расположенной в хронологическом порядке документацией и вереница стеклянных стеллажей, на которых представлены сами сферы, пронумерованные и снабженные ярлыками, сообщающими об их происхождении.

Перед каждым стеллажом стоит удобный диванчик или менее удобная скамья, чтобы посетители могли присесть и подолгу наслаждаться понравившимся им творением. Библиотека занимает огромную территорию и всегда полна народу — ведь это не только хранилище информации, но и музей. Зал комбинированных сфер — самый популярный, здесь находятся самые захватывающие произведения, и именно в этом зале мечтает увидеть плод своих трудов каждый мастер.

Мы начали работу. Нужно было изучить документацию, строение сфер, осмотреть их, оценить их эстетику и понять идею, вкладываемую автором. Историю создания и биографии авторов мы не читали: это было хоть и полезно, но слишком утомительно. К сожалению, вживую в библиотеке были представлены лишь сферы-победители. Изделия, занявшие вторые и третьи места, отправлялись домой к авторам, и они были вольны распоряжаться ими по своему усмотрению — кто-то дарил знакомым, кто-то оставлял себе на память. Поэтому с призерами приходилось знакомиться только по бумагам и фотографиям.

Просматривая картотеку, я удивлялся фантазии мастеров — они творили подлинное многообразие цветов, звуков, образов, идей и технологий.

Казалось, всё уже придумано и ничего уникального больше создать не удастся. Одна сфера была сделана в форме ленты Мебиуса, и по ее дорожке скользили непрерывно меняющие окраску и форму геометрические фигуры. Это было завораживающе! Другая выглядела обычной стеклянной колбой, но с помощью сложной системы электромагнитного излучения она вызывала у зрителя сильные эмоциональные переживания: страх, радость, удивление.

При этом в сфере появлялись надписи, называющие эти эмоции, и отражались образы, связанные с ними. Когда я подошел к колбе поближе, в ней проявились буквы ТОСКА, как будто иллюстрируя мои чувства. Мне действительно было немного грустно, возможно, от того, что я сомневался в своих силах, но сфера увлекла меня на самую глубину печали и подсказала: причина моей тоски в другом. В колбе сгустился туман, и в клубочках влаги я почти увидел ответ. Неожиданно к моему горлу подступил горячий ком и из глаз потекли слезы. Мне стало трудно дышать, голова закружилась, и я бы упал, если бы чьи-то крепкие руки не подхватили меня.

— Простите! — услышал я испуганный мужской голос. Его обладатель почти силой оттащил меня от стеллажа и усадил в мягкое серебристо-серое кресло.

— Простите, — повторил мужчина, взволнованно дыша, — за то, что я так грубо с вами обошелся: схватил, потащил куда-то… но, мне кажется, эта сфера… плохо влияет на вас.

Я вытер глаза, прижал пальцы к вискам, и мне стало легче.

— Да нет, напротив, она заставила меня испытать нечто удивительное! — Я почувствовал, что эти ощущения, хоть и вызванные искусственно, по-настоящему очистили меня, придалидушевных сил. Я заулыбался и вновь, уже с безопасного расстояния, взглянул на колбу. — Какая удивительная штука! — Перевел взгляд на собеседника и увидел черные слегка раскосые глаза и курчавую бороду, прячущую нервно подрагивающие уголки губ. В руках он теребил скомканный лист бумаги.

— Простите, я не представился, — смутился я. — Макс. Спасибо, что спасли меня от падения на библиотечные ценности.

— Гоби, — сказал он и, внимательно заглянув мне в глаза, с тревогой в голосе спросил: — С вами точно все в порядке?

— Да, вполне, — ответил я.

— Тогда всего хорошего. — Чернобородый учтиво поклонился, повернулся и ушел. Что-то в его поведении показалось мне подозрительным. Слишком внезапно он появился, слишком поспешно исчез, слишком бурные эмоции отражались на его лице.

Как всегда неожиданно в поле моего зрения возникла Лора:

— Макс, я хочу тебе что-то показать, — заговорщицки зашептала она и, не дожидаясь моей реакции, схватила за руку и потащила в конец зала.

Проходя мимо электромагнитной сферы, я мысленно отметил надпись на подсфернике: Эмосфера, Ираго — бий, год N!9*. Так это его работа — пронеслось в голове.

— Вот, смотри!

Длинный тонкий стебель, стыдливо прикрытый ромбовидными отростками, вырастал из подножия стеклянного шара и заканчивался утолщением в виде изысканной чашечки из нежно-лиловых упругих листков, слегка выгнутых у краев. Чашечка была бархатистая на вид и источала нежный аромат.

— Запрограммированная биомасса! — проникновенно произнесла Лора. Она коснулась рукой стекла сферы, и чашечка, словно живая, потянулась навстречу движению.

— «Цветок», — медленно прочитал я надпись, кивком головы соглашаясь с красотой творения.

Это была отличная идея — взять биотехнологию, изобрести что-нибудь саморазвивающееся и вложить его в причудливую форму, которую придумает Лора.

Любуясь цветком, Лора задумчиво произнесла:

— Разве можно создать что-то прекраснее?

Внезапно за нашими спинами возникла внушительная фигура. Сильный голос с выражением продекламировал:

— Наш мир — единое целое. Раздробить его на кусочки и заново сложить из них мозаику бытия можно бесконечным числом способов. В этом и есть смысл жизни для мастера сфер. Сложить мозаику и наслаждаться ею.

Это был Хранитель зала комбинированных сфер, он же — глава Совета, из года в год решавшего, чье творение станет лучшим. Медлительность движений и уверенное спокойствие на лице выдавали в нем человека, который знает, о чем говорит, а коротко стриженый ежик седых волос добавлял облику твердости.

— Здравствуйте, Хранитель, — почтительно поздоровались мы.

— Я вижу, вы работаете над комбинированной сферой, — вежливо поклонился тот в ответ на наше приветствие, — но где же третий?

— Третий? — недоуменно переспросил я.

— В группе комбинированных сфер выступают только триады, — пояснил Хранитель. — Это правило существует уже несколько лет и позволяет нам получать впечатляющие результаты. Если у вас нет кандидатуры, мы можем помочь вам найти хорошего мастера.

Лора открыла рот, чтобы что-то сказать, но я опередил ее:

— У нас есть кандидатура. Мастер Ирагобий.

Мне показалось, что при звуке этого имени воздух внезапно стал разреженным. Хранитель вздрогнул, лицо его словно окаменело. Лора вопросительно вскинула брови и непонимающим взглядом сверлила то меня, то старца. Пауза затянулась, а я пытался по внешнему виду Хранителя определить, что у него на уме. Жаль, у меня нет сферы, читающей мысли. Кстати, это идея, надо запомнить на следующий год. Наконец Хранитель уклончиво ответил:

— Я рекомендую вам поискать другого участника. — И, кивком головы дав понять, что разговор окончен, направился в сторону своего кабинета.

— Кто этот Ирагобий? — спросила Лора.

— Пойдем, я покажу тебе его работу.

* * *

Прошло несколько дней, прежде чем я снова встретил Гоби. Я времени даром не терял и изучал все более старые архивы библиотеки. Помимо сфер, меня интересовало прошлое Гоби, но, проштудировав его биографию, прикрепленную к Эмосфере, я ничего не нашел. Биография была блеклая и очень поверхностная, впрочем, как и у всех других мастеров: родился, учился, первый конкурс, первая победа, а потом еще конкурс и еще конкурс. Вот и всё, что составляет нашу жизнь. Единственное, что бросилось в глаза: Эмосфера была последней в веренице его побед. После этого Гоби ни разу не фигурировал как участник. Будто исчез.

Лора не помогала мне рыться в архивах. Свою идею для конкурса она уже сформулировала, а проводить время в библиотеке в поисках дубликатов или дополнительных знаний казалось ей лишней тратой времени. Информация о Гоби ее не интересовала. Хотя она тоже была очарована работами таинственного мастера, ее смутила реакция Хранителя на его кандидатуру.

— Хранитель не может быть не прав. С твоим мастером что-то неладно, может, он тоже свои поделки любит погромить, — шутливо подмигивала она мне.

Однако Лора не была против того, чтобы взять Гоби в триаду. Хранитель не сказал жесткого «нет», значит, мы вольны поступить по-своему. Эмосфера и другие сферы Гоби, которые я нашел в библиотеке, выдавали в нем гениального изобретателя, и я решил заполучить его в триаду во что бы то ни стало. Я начал искать Гоби, спрашивал о нем других хранителей и мастеров, но никто ничего о нем не знал. Или делал вид, что не знал.

Наконец совершенно случайно, как это обычно бывает, я обнаружил Гоби в библиотеке — дремлющим на уютном диване в зале биосфер. Когда я окликнул его, он резко открыл глаза, поднялся и посмотрел на меня таким ясным взором, будто и не спал вовсе.

— Макс, приветствую! Как ваша голова? — участливо спросил он.

Мы обменялись любезностями, а потом я предложил ему участвовать в нашей триаде. Услышав это, Гоби отшатнулся и быстро проговорил:

— Простите, но я не думаю, что это хорошая идея. Я давно уже не выступаю… — Он хотел сказать что-то еще, но передумал и замолчал.

Вдоль стеллажей медленно скользили посетители, редкий шепот и приглушенный стук каблуков наполняли зал биосфер. Гоби опустил глаза и нерешительно переминался с ноги на ногу. Видно было, что он хочет уйти. Я тоже растерялся. Его резкий отказ стал нео — жиданным для меня, и я не знал, что делать дальше. Мне стало досадно, и я вспылил:

— Тогда зачем ты здесь? Приходишь посмотреть на успехи дней былых? Не осмеливаешься создать что — то новое? Боишься проиграть?

Я так долго его искал, уже представлял, как мы работаем вместе, сроднился с мыслью о нашей триаде. Я продолжал говорить колкости, но, встретившись с ним глазами, невольно осекся. Он улыбался спокойной и мудрой улыбкой человека, который знает гораздо больше меня.

— Ты проявляешь эмоции, — произнес он, как мне показалось, одобрительно и указал на диван. — Давай присядем, я расскажу тебе кое-что.

Много лет назад Гоби создал сферу, которую Совет Хранителей признал опасной. Произведение и всю документацию по нему уничтожили, а мастеру было предписано творить под контролем Совета на заданную тему и представлять по одной сфере ежегодно. Если сфера не устроит Совет по каким-то параметрам, мастер должен переделывать ее до тех пор, пока она не будет признана удовлетворительной и принята.

Поначалу Гоби решил, что он вообще перестанет работать и таким образом покончит с собой. Ведь наши тела устроены так, что жизнь в нас теплится, пока мы творим. Но однажды, когда Гоби лежал в своем маленьком прямоугольном жилище, умерщвляя себя отсутствием мыслительной деятельности, его осенило. Если он умрет, то сделает Хранителям чудесный подарок, они только этого и ждут. Поэтому лучше жить и мозолить им глаза, создавая предметы на грани чудовищного, дразнить и пугать их закостеневшие мозги. Гоби не сказал мне, что это была за сфера, которая так сильно изменила его жизнь, потому что это было условием договора. Но он уверял меня, что в ней не было ничего опасного — никаких драконов или взрывов, которые были позже. Та вещица была прекрасным и, что еще более важно, новаторским творением, и, уничтожив ее, Хранители совершили преступление.

— В тот день, когда мы познакомились, я приходил сдавать свое очередное «творение», — с неприязненным нажимом на слове «творение» говорил Гоби, — его вернули, велели доработать. И сейчас я жду вердикта по поводу доработок. Так что никакой трусости, только разочарование, — пожал плечами он.

— Неужели тебе не хочется творить? — удивился я.

— Хочется, — простодушно ответил он. — Только… по собственному желанию.

— Тогда соглашайся работать с нами. По собственному желанию! Ведь тебе не запретили участвовать в конкурсе? — продолжал настаивать я.

Рассказ Гоби убедил меня, что он — личность незаурядная, и мне еще больше захотелось заполучить его в триаду. Гоби помолчал немного, а потом грустно сказал:

— В день нашего знакомства я понял, что Хранители отчасти правы. Ты помнишь Эмосферу?

— Конечно, это твоя работа, как я понял.

— Да. — Он опять замолчал на минуту, словно собирался с мыслями, и наконец выдохнул: — В тот день… я подкрутил ее.

Гримаса непонимания отразилась на моем лице, но через несколько минут рассказ Гоби развеял мое недоумение. В тот день Гоби бродил по библиотеке и скучал в ожидании решения Хранителей. Проходя мимо Эмосферы, вещи, которой он когда-то гордился, Гоби подумал: а что, если поиграть с силой излучения, увеличить ее? Он знал, что к экспонатам, даже если они созданы тобой, прикасаться не положено, но искра изобретательского азарта разгорелась и заставила его переступить черту. Он разблокировал сферу, произвел несколько манипуляций, тестируя излучение на себе, и результаты так впечатлили его, что он решил их записать. Гоби отлучился лишь на несколько минут, чтобы найти бумагу и карандаш для записи, и в этот злосчастный момент появился я.

Запоздалый страх слегка зашевелился в затылке: если бы Гоби пришло в голову поставить излучатель на максимум, неизвестно, чем бы закончилось мое созерцание. Вот почему он так испугался тогда! И все же я готов был рискнуть.

— Ты ведь сделал это не специально… — полувопросительно произнес я.

И мы стали триадой.

Ежедневно мы собирались в одной из наших похожих друг на друга квартир: пустые белые стены, стеллаж с зачехленными сферами — участниками предыдущих конкурсов и черновиками, скромный прямоугольник кровати и стеклянный, почти невидимый стол. Ничто не должно отвлекать от творческого процесса. Мы садились за стол и начинали творить. Мы брали целое и разбирали его по кусочкам. Дробили материю, делили на мельчайшие частицы, перекраивали и лепили вновь. Разрезали пространство, выделяли молекулы, цвета, волны, радиочастоты, сгустки энергии и зародыши жизни. Мы соединяли несоединимое, разлучали инь и янь, мирили огонь и воду, экспериментировали и изобретали. По крупицам мы строили новое.

Поначалу всё шло хорошо. Мы перепортили множество материала, но вскоре нащупали кое-что интересное. Я успешно освоил биотехнологию, и нам удалось вырастить «живую сферу». На основе биоматериала, предложенного Лорой, мы разработали вещество, которое могло принимать любую заданную форму. Управление формой осуществлялось силой мысли, сфера могла увеличиваться в размере и сокращаться. Было забавно наблюдать, как поблескивающий серебристый цветок превращался в Лору, потом у нее вытягивался нос, расширялись бока, и постепенно под наш хохот она трансформировалась в огромного слона. За короткое время мы увеличили скорость преобразования, и комический эффект пропал. Но это была всего лишь база, которую нужно было развивать и наращивать, чтобы получить шедевр. Гоби придал биомассе способность отражать форму объекта, расположенного перед ней, и получилось биозеркало. Это было ново и необычно, но не исключительно: для победы нужно было что-то еще.

Постепенно мы застопорились. Лора пыталась играть с материалом, заменить биомассу на ртуть или каучук. Я предложил изменить технологию, взяться за волновое излучение или нейронные сети. А Гоби, казалось, истощился. Его идеи были вялы, мышление замедлилось, и даже когда мы творили по наитию, взявшись за руки и объединив силы интеллектов, его вклад был слаб. Мы надеялись на интуицию, озарение и перебирали всё подряд, но прогресса не было.

В один прекрасный день мне пришла в голову мысль, что Гоби просто не желает делиться секретами мастерства. Я чувствовал — он знает, как можно доработать сферу. Но на мой прямой вопрос он раздраженно фыркнул и с особым нажимом на каждое слово ответил:

— Не в этом дело. Просто ничего в голову не приходит.

И я понял, что он боится. Каждый раз, когда голова начинала работать, мозг разгонялся и приоткрывались двери таинственного, Гоби тормозил себя в страхе создать что-то, что уже один раз поставило его на грань добра и зла. А может быть, за годы изощренного творчества назло воле Совета он просто разучился творить прекрасное, и его талант способен произвести только очередное чудовище.

И я, и Лора не раз спрашивали Гоби, что за сферу он создал тогда, много лет назад. Что такого он мог натворить, чтобы Хранители посягнули на самое святое — на свободу творчества? Но Гоби лишь разводил руками и повторял, что связан договором молчания. В последние дни он только и делал, что извинялся. Процесс застыл на месте.

Чтобы развеять уныние, я пошел прогуляться. Тихая широкая улица, окруженная четко очерченными зданиями, заканчивалась плоским бесцветным горизонтом. Идеальные пропорции геометрического ландшафта, обычно навевающие покой и умиротворение, на этот раз раздражали. Ступая по гладкой каменной дорожке, правильным рисунком изгибающейся то вправо, то влево, я думал о нашем мире. Когда-то он состоял из миллиона вещей и веществ, в нем было много красок, и в каждой краске — миллион оттенков; в нем было много звуков, и в каждом звуке — миллион тембров. Это рождало миллионы эмоций, и глубина их переживания была так велика, что убивала людей. Мир был несовершенен и несчастен, но он развивался и постепенно становился более цельным, более сбалансированным. Крайности устранялись, лишнее отмирало за ненадобностью, и наконец люди достигли блага и полного душевного равновесия. Они освободились от страстей, от физических нужд и теперь могли сосредоточиться на самом ценном — творчестве. Так говорили учебники истории. Но какой мир мы получили в результате? Однообразный, скучный, выхолощенный.

Я присел на скамейку и сказал вслух:

— Какое убожество вокруг…

По легкому колыханию воздуха я понял, что рядом со мной кто-то присел. Я повернул голову и увидел Хранителя. Складки одежды жесткими фалдами обвивали его колени.

— Добрый день, Макс, — ровным голосом произнес он. Я поздоровался.

— Есть ли у тебя вопросы по поводу подготовки к конкурсу? — с вежливой улыбкой спросил Хранитель.

Вопрос всплыл сам собой.

— Хранитель, почему, создавая самые удивительные вещи, мы не пользуемся ими?

— Мы создаем их не для пользы, а для тренировки мозга и созерцания. Наши организмы совершенны и нетребовательны, мы не нуждаемся ни в каких вспомогательных инструментах, а созерцание доставляет наивысшее удовольствие и побуждает творить вновь.

— Но, согласитесь, было бы приятно созерцать цветы не только в библиотеке, но и здесь, на улице.

— Копировать произведения искусства значит обесценивать их, — невозмутимо парировал Хранитель. — Кроме того, строгость и минимализм внешнего окружения должны подстегивать фантазию мастера.

Хранитель выдержал паузу, вероятно, ожидая еще вопросов, но, не получив их, внезапно спросил сам:

— Как продвигается ваше сотрудничество с Гоби?

Его бесстрастное лицо не выдавало никаких эмоций, хотя, вполне возможно, их и не было.

— Вы неслучайно здесь, правда? — невесело усмехнулся я.

— Я еще раз хочу предостеречь вас. У Гоби непростой период в творчестве, и не хотелось бы, чтобы это повлияло на вашу карьеру. Вы талантливы. А его пик, возможно, прошел.

— И что же он такое сделал? — невинно поинтересовался я.

Еще одна долгая пауза, и я получил ответ:

— Из-за его сферы погибло много живых существ. — В поджатых губах Хранителя с трудом угадывалась скорбь. Думаю, наигранная.

* * *

И вот настал день нашего краха. Лора, повесив голову, мерила шагами прямоугольную комнату. Я валялся на кровати и периодически декламировал глупые верлибры, возникавшие в моем напряженном мозгу. Гоби сидел перед сферой — задумчивый взгляд в никуда, взъерошенная борода — и рукой катал по столу бисер, который мы ввели в конструкцию «для красоты».

— Ничего у нас не получится, ребята, — внезапно сказал он. — Простите.

Никто не удивился — я не вскочил с кровати, Лора не перестала шагать. Все чувствовали, что триада разбита, и, возможно, каждый из нас уже продумывал пути отступления. Хотя о каком отступлении может идти речь, ведь мы не на войне. Гоби собрал бисерины в ладони, подбросил их вверх и ушел. В лучах полуденного солнца бусинки засверкали, как звезды, и плавно закружились вокруг сферы, окутав ее мерцающей вуалью. Лора остановилась, восхищенная, а я смотрел на нее сквозь хоровод бусинок и гадал, простит она Гоби или нет.

До конкурса оставалось всего несколько дней, а у нас не было триады и, соответственно, не было продукта. Мы могли выступить с биозеркалом или с этой милой планетарной системой бусинок, но только втроем. С уходом Гоби эти вещицы так и останутся черновиками.

— Он кинул нас, — беззлобно произнес я.

— Все равно с ним было интересно, — с мечтательной и немного грустной улыбкой на лице отозвалась Лора.

Тем не менее я не собирался отказываться от участия. Я так хотел создать комбинированную сферу, я потратил на нее столько сил! К тому же я уже многого достиг, и отступать было бы глупо. По правилам конкурса, в случае творческого несогласия каждый из членов триады мог представить свою вариацию изделия. В зачет триаде идет средняя оценка по представленным сферам. Мы с Лорой договорились — за оставшиеся дни сработать что-нибудь оригинальное мозговым штурмом. Осталось только уговорить Гоби представить свою собственную работу — чтобы условия конкурса были соблюдены.

И, хотя шансов у такого подхода было гораздо меньше, — все же три головы лучше, чем две, да и жюри не любит такие ситуации, — для меня было важно участвовать, пусть даже и проиграть.

Я застал Гоби дома. Он долго не открывал, и я уже собирался уйти, но наконец дверь скрипнула, и в узком проеме показалось лицо мастера. Он выглядел слегка взволнованным, глаза его блестели, на лбу выступили капельки пота. Так выглядит мастер в творческом экстазе.

— Успел спрятать тайные знания? — язвительно поинтересовался я.

— Нет никаких секретов, кроме секретов Хранителей, — ровным тоном ответил Гоби и жестом пригласил войти.

Я посчитал сферы на его стеллаже. Их количество не изменилось с предыдущего раза, когда я здесь был. На первый взгляд никаких всплесков активности. Полный творческий кризис. Но что-то неуловимое в поведении Гоби поддерживало мои подозрения. Он явно чувствовал себя лучше, чем тогда, когда вместе с нами работал над комбинированной сферой. Тогда его лицо постоянно выражало напряженное усилие, теперь оно светилось спокойной радостью.

Мы перекинулись несколькими малозначащими фразами. О нашем разрыве не говорили. Мне было неловко упрекать его, ведь я почти силой затащил его в триаду. А ему, наверное, тоже было неловко, потому что новая серия извинений выглядела бы нелепо. На мое предложение — сделать альтернативную сферу — Гоби почти сразу ответил согласием. Он помедлил несколько секунд, словно перебирая в голове свои многочисленные фантазии, а потом кивнул. Конечно, это самое малое, что он мог сделать для триады после того, как развалил ее.

— Но, пожалуйста, не жди ничего сверхъестественного, — сложив ладони умоляющим жестом, сказал он мне на прощание.

* * *

День конкурса — лишь испытание выдержки. Настоящая кульминация творческого порыва происходит за день до этого. Мастер лихорадочно дорабатывает произведение, пытается сделать еще несколько шажков вперед с помощью интуиции, мозгового штурма или медитации, перебирает черновики, пытается уснуть, чтобы получить идею во сне, мчится в библиотеку сфер в надежде наткнуться на эврику там. А иногда он просто весь день молча созерцает свое детище, думая о смысле своего существования и существования своего творения.

Для чего мы творим? Неужели только для того, чтобы жить, из-за физиологической потребности? Сферы, которые мы создаем из ничего, заполняют пустоту нашего мира; они радуют наши органы чувств, вступают в соревнование, тешат самолюбие победителей, но в целом они абсолютно бесполезны. Кроме того, с каждым годом произведения мастеров становятся все более похожими друг на друга. Да и откуда брать идеи? Избавившись от страстей, мы стали такими цельными, монолитными: почти одинаковые лица — без морщин, без тени эмоций, невыразительные вежливые глаза, однообразный строй мыслей, благочестивое поведение, точнее, отсутствие всякого поведения. Мне бы хотелось создать что-то важное и необходимое людям, что-то, ради чего стоило бы жить. Но тусклый мир, окружающий меня, усыпляет во мне творца. Уснет творец, усну и я. Уснут и все остальные. Навсегда. Вот что хотела сказать мне Эмосфера.

Несмотря на постигшую нас неудачу, в сжатые сроки, оставшиеся до конкурса, нам с Лорой удалось создать кое-что нестандартное. Это была забавная штука из биомассы с довольно сложной биологической программой внутри. Главное состояло в том, что штука развивалась и росла по определенным законам, потребляя биотопливо, была обучаема и обладала активными эмоциональными реакциями на внешние раздражители, из-за чего почти постоянно вертелась на месте. Снаружи она была покрыта шелковистыми волосами и при поглаживании издавала звонкие отрывистые звуки.

Конкурс проходил, как обычно, в одном из просторных залов библиотеки сфер. По помещению были рядами расставлены стеклянные, почти невидимые столики для размещения творений, и лишь блики преломляющегося света делали их зримыми. Сферы, расставленные на этих призрачных подставках, будто парили в воздухе. Мастера задумчиво прогуливались между рядами.

Мы с Лорой получили столик где-то в середине зала, и он был чуть больше других — на него предстоит поставить две сферы. Внешне сохраняя спокойствие, я медленно листал материалы своего доклада: вступительное слово, описание изделия, ответы на возможные вопросы.

Когда настало время расчехлить продукт, Гоби все еще не было. Я надеялся, что он появится раньше, чем настанет наша очередь выступать, но наше детище сразу же привлекло внимание своей возней. Услышав его звонкое тявканье, Хранители, обычно начинавшие осмотр с первого ряда, прямиком направились к нам. Каблуки их гулко и торопливо застучали по залу, и дурное предчувствие охватило меня. Главный Хранитель, уже знакомый нам, бросил быстрый взгляд на сферу и, как мне показалось, с трудом сдерживая досаду, обратился к нам с Лорой:

— Замкнутая биологическая система с неконтролируемыми реакциями. — Он повернулся к членам Совета и, поджав губы, покачал головой, будто приглашая согласиться с его формулировкой. — Это идея Ирагобия?

Хранитель переводил взгляд с меня на Лору, нащупывая более слабого, чтобы напасть на него. Для человека, отлично владеющего собой, он слишком нервничал, а значит на самом деле его эмоции зашкаливали. Остальные члены жюри встали полукругом у нашего столика и неодобрительно переглядывались. Мастера с любопытством рассматривали сферу и с еще большим любопытством ожидали продолжения диалога.

— Ирагобий тут ни при чем, — невозмутимо произнесла Лора.

— Ирагобий тут ни при чем, — эхом повторил я.

До меня постепенно начал доходить смысл происходящего: неконтролируемые сферы, вот в чем дело. Мы создали существо, от которого можно ожидать чего угодно: оно может запищать и запрыгать, когда захочет, и успокоится лишь тогда, когда захочет само. Оно самостоятельно, а это Хранителям не угодно, как и самостоятельный творец. Слишком яркий полет фантазии опасен для спокойствия мира: он угрожает его цельности и может привести к хаосу. Мастера уже давно опутаны незримыми сетями правил, штампуют безделушки и не замечают, что их произведения едва различаются. И каждый выскочка, который посмеет сделать открытие, получает по носу. Наверняка у них есть целый список идей, которые затрагивать нельзя. Интересно, а сколько таких же, осужденных на творческую повинность, как Гоби? А сколько мастеров покончило с собой?

Словно откликнувшись на свое имя, появился Гоби. Он кивнул нам в знак приветствия, привычным движением установил сферу на столик и начал расчехлять ее. При этом он внимательно разглядывал наше творение, и в его легкой улыбке я угадывал одобрение. Может быть, и правда, что Гоби внушил нам идею самостоятельного организма? Вложил ее в наше подсознание или своим раскрепощенным мозгом расширил границы нашего мышления? Мне хотелось надеяться, что это наша собственная мысль, потому что чем больше я думал о перспективах нашего творения, тем больше оно мне нравилось. Я мог бы добавить ему искусственный интеллект, нервную систему, память…

Тут я перевел глаза на сферу Гоби и хмыкнул — на подсфернике полированным мрамором блестел простой белый шар. Я посмотрел на Лору — та с наигранной укоризной взирала на Гоби. Первой моей реакцией было удивление — что за чушь? Потом возмущение — какого черта он притащил сюда кусок камня? Но, оценив замысел, я пришел в восхищение. Ему удаются и неповторимые шедевры, и элегантная насмешка над сильными мира сего. Все-таки этот человек — гений. Конечно, с такой альтернативной сферой мы не выиграем, но эти закоснелые умы будут долго возмущаться нашей славной выходкой. Ничего, эмоции — это полезно.

— Возможно, вы хотите представить свою сферу, Ирагобий? — преувеличенно будничным голосом предложил Старший Хранитель. — Какую идею вы вкладываете в свое творение?

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

СПАМ: Письма от верующих богу примерно следующего содержания:

«СПА-сибо заранее, М-ожно мне получить…»