Одно преступное одиночество

Анна Данилова, 2017

Тоскливым вечером женщина в черном пальто расклеивает в центре Москвы объявления «Хочу забыть бывшего». Счастье, что первым их увидел именно он, тот, кто готов спасти ее от отчаяния и одиночества, кто никогда не поверит в то, что она готова убить, и не задаст ни единого вопроса о ее прошлом. Но даже он, способный все простить и догадаться обо всем, не знает, что связывает ее, обычную москвичку в черном пальто, и маленькую европейскую королеву без королевства, жившую и растерявшую всех своих подданных больше ста лет назад…

Игорь

К счастью, Костров оказался нормальным мужиком и вдобавок профи. Он понял меня, схватился за работу, и уже к вечеру первого ноября у нас были снимки с камер наблюдения гостиницы «Геро». Знай я, что мы с Леной все это время были под прицелом камер, давно предложил бы изменить место наших встреч.

Фотографии были довольно четкими, на них даже можно было разглядеть маленькую родинку на Лениной щеке. Сердце мое билось, когда я видел ее, стремительно входящую в холл, с сияющим лицом, счастливую. Вот она остановилась у стойки администратора, что-то быстро сказала девушке за стойкой и, зная уже, что я поджидаю ее в номере, стала подниматься на второй этаж. Это была наша последняя с ней встреча. Неделя тому назад.

Костров сообщил, что побывал в «Геро» и поговорил с администратором, которая, в отличие от меня, знает фамилию постоянной гостьи, а также ее паспортные данные. Странно, что в первую нашу встречу он не задал мне главный вопрос: почему вы сами, господин Туманов, не догадались спросить фамилию вашей подруги у администратора гостиницы? Почему не поинтересовались записями в журнале гостей? Признаюсь, мой ответ выглядел бы бледно, неумно. Я-то предполагал, что Лена потому и выбрала именно эту маленькую и скромную гостиницу на отшибе, что там не требуется паспорт. Наивный я человек.

Итак, ее полное имя Елена Сергеевна Львова. По паспорту ей тридцать два года. Что ж, она была честна со мной, когда сказала, сколько ей лет. Сейчас я уже и не вспомню, по какому поводу мне пришло в голову этим интересоваться.

Конечно, она была замужем. Ее муж — Николай Петрович Львов, предприниматель, владелец сети аптек «Фарма-Гален». Понятное дело, эту информацию Костров почерпнул уже не из записей в гостиничном журнале, а пробил по своим каналам. Каждую следующую порцию сведений я усваивал с трудом. Сознание отказывалось воспринимать реальность: наличие в природе мужей с аптеками и правами на своих жен. Об унизительной для женщины купчей на бланке с водяными знаками — свидетельстве о заключении брака — и не говорю.

Получалось, что она кому-то принадлежала, как вещь, и на это имелся соответствующий документ. А я, по всей видимости, время от времени крал ее для своего удовольствия, не задумываясь об истинном положении вещей. Иначе говоря, жил так, как мне удобно. И это просто чудо, что наши с ней желания полностью совпадали.

Костров оказался хорош еще и тем, что ничем не выдал своего удивления, как будто наша с Леной договоренность — это самое обычное дело. Он просто работал, добывал информацию, словом, искал мою любовницу так, как если бы она действительно исчезла бесследно.

За окном стемнело, все-таки ноябрь. Ефим Борисович включил большую настольную лампу на рабочем столе. Все вокруг окрасилось желтым, стало как будто бы даже теплее. Мы сидели в этом кабинете уже целый час, и все это время он задавал мне вопросы, не связанные с Леной напрямую. Думаю, он просто тянул время — ждал звонка. И, наконец, дождался. Послушал, что скажет его человек, быстро что-то записал в блокноте, поблагодарил и нажал отбой.

— Она арестована. Вернее, задержана по подозрению в убийстве мужа. Сейчас она в камере предварительного заключения. Мы узнали главное: она жива и здорова!

Он сиял, а мое лицо свела судорога отчаяния.

— И что теперь? Я могу ее увидеть?

— Не уверен. Но мы можем ходатайствовать о том, чтобы ей сменили меру пресечения на подписку о невыезде. Вот этим я могу заняться немедленно.

— Пожалуйста, займитесь.

— Хорошо.

На этом наш разговор должен был закончиться. Он ясно дал мне понять, что ему нужно работать и я больше ничем не могу ему помочь: все, что его интересовало в связи с делом, он уже узнал.

— Вы поедете к следователю? Когда? Я могу поехать с вами?

— Можете.

— Прямо сейчас? Ефим Борисович, умоляю вас! Она в камере, но это же дикость!.. Лена не могла убить своего мужа. Она вообще никого не может убить, это слабая, хрупкая женщина. Пожалуйста, поедемте прямо сейчас к следователю.

— Не уверен, что он на работе, все-таки половина восьмого. Думаю, он уже ест суп у себя дома.

— Как его фамилия?

— Неустроев. Гена Неустроев, мой хороший товарищ.

— Так вы его знаете?

— Игорь, вашу подругу могут отпустить в лучшем случае завтра. И это при том, что вам наверняка придется внести залог. Точнее, пока ничего сказать не могу — все буду знать только завтра.

Но я не мог вот так вернуться домой, зная, что Лена в камере и что ее подозревают в убийстве. Я должен был выяснить все. К счастью, мне удалось уговорить Кострова позвонить Неустроеву. Через полтора часа мы уже поднимались в его квартиру.

Дверь открыла его жена — приятная женщина в белом свитере и черных брюках. В доме пахло горячей едой. Было тепло, уютно, из глубины доносились детские голоса и смех. В передней показался раскрасневшийся от ужина хозяин. Увидев Кострова, он широко улыбнулся и пожал руку ему, а затем и мне.

— Фима, привет. Проходите.

Мы надели одинаковые войлочные тапки, явно предназначенные для гостей, и прошли на кухню. Жена Неустроева — как потом оказалось, ее звали Эммой — пригласила нас за стол и поставила перед каждым по тарелке супа.

Костров представил меня как своего помощника — специально, чтобы Неустроева не смущало присутствие заинтересованного лица.

— Львова? Конечно, в курсе. Дело простое. Супруги поскандалили, причем знаешь, так всерьез. Разгромили квартиру, дальше она схватила пистолет. В итоге муж застрелен из собственного оружия, на которое у него, кстати, имелось разрешение. Жена в шоковом состоянии выбежала на улицу, кричала что-то, колотила палкой по машине, разбила стекло. Сработала сигнализация. Соседи наблюдали из окон эту сцену. Потом она убежала. Она утверждает, что просто ходила по улицам, а когда вернулась, с трудом могла вспомнить, что произошло. Соседи к тому времени уже вызвали полицию. Львову арестовали. Вот, собственно, и вся история.

— Звук выстрела кто-то слышал?

— Многие слышали. И сразу после выстрела раздался вой сигнализации.

— А что говорит она сама? Она призналась в убийстве? — спросил Костров.

Признаюсь, меня так и распирало желание самому засыпать следователя вопросами. Но я обещал помалкивать и больше слушать, поэтому сдержался.

— Сначала она показалась мне вообще невменяемой. Потом, когда я поднажал, сказала, что не помнит самого убийства, но призналась, что они действительно ругались, причем сильно. Утверждает, что она его не убивала и пистолет в руки не брала.

— Пистолет нашли? На нем есть отпечатки?

— Пистолет был рядом с телом. Отпечатков нет, их тщательно стерли.

— И?

— Львова говорит, что не помнит, когда в последний раз видела пистолет мужа. Хотя не отрицает, что знала о его существовании: у них, по ее словам, однажды был разговор о том, что надо бы в целях безопасности иметь при себе оружие.

— Значит, она не призналась в убийстве? — выдохнул я с облегчением.

— Нет, не призналась, — спокойно ответил Неустроев. — Фима, я так понимаю, она твоя клиентка?

Костров коротко кивнул.

— Тогда я тебе не завидую: дохлое дело. Это точно она убила мужа. У нее и мотив был. После его смерти ей на минуточку достается весь его бизнес. Может, слышал — сеть аптек «Фарма-Гален»? Плюс недвижимость, а это квартира и дача. Соседи все как один утверждают, что супруги жили не очень дружно, редко когда их можно было увидеть вместе. Он с утра уезжал на своей машине в одну сторону, она на своей — в другую. Вроде жили под одной крышей, но каждый своей жизнью.

— Соседям-то откуда знать, как они жили? — поднял брови Костров. — Вот я нечасто выхожу из дома, и мои соседи могут сделать вывод, что я нигде не работаю. А еще ко мне приходят люди, вернее, приезжают на дорогих машинах. Зачем они ко мне приезжают? Может, у меня закрытый карточный клуб? Казино?

— Может, и казино. Что касается твоей Львовой, здесь, повторяю, тебе будет трудно. Это она застрелила его, сомнений нет. По времени тоже все совпадает: практически сразу после убийства пять человек видели, как она в своей красной курточке выбежала из подъезда и принялась колотить по машине палкой.

— Мы согласны внести залог. — Костров мягко склонил голову набок. — Ее могут отпустить под подписку о невыезде?

— Надо подумать, — пожал плечами Неустроев.

— Подумай. Что ж, нам пора.

В машине я дал волю чувствам.

— Как они там все быстро решают! Уже решили! Разве не ясно, что она была не в себе, когда ее допрашивали? Да еще, как я понял, без адвоката!

— Вот вы и расскажите, какая она, эта ваша Лена.

Костров уже сосредоточился на дороге. Руки в черных перчатках крепко держали руль. «Дворники» мягко стирали крупные, сверкающие электричеством капли со стекла.

— Могла она так легко попасться на убийстве? И почему позволила допрашивать себя без адвоката?

— Она не глупая, если вы об этом, — я слегка обиделся за Лену. — Вполне себе современная грамотная женщина. Если даже предположить невозможное, что она задумала убить мужа, она сделала бы это умнее. Понимаете, о чем я?

— Я-то все понимаю, но имеются свидетели, и их много, если верить Неустроеву. И свидетели сначала слышали, как они ругались, а потом видели, как она колотит палкой по машине мужа. Понятно же, что она пар выпускала.

— А вы считаете, что, убив мужа, она этот пар не выпустила?

— А ведь вы правы, психологически очень точное замечание, — оживился Костров. — В самом деле. Если бы она, ссорясь с мужем и доказывая ему что-то, осталась после этого разговора неудовлетворенной и в бессилии начала крушить все вокруг, а потом лупить по его машине, все выглядело бы вполне логично. Но тогда он остался бы в живых. Если же она его убила, тогда вряд ли стала бы хвататься за палку. Что-то здесь не сходится.

Он помолчал. Потом заговорил снова:

— Вы с ней встречались, хорошо ее знали. Вы чувствовали, что с ней что-то происходит в последнее время? Может быть, что-то ее угнетало? Может, она была расстроена, плакала, собиралась вам что-то рассказать? Вы что-нибудь подобное почувствовали?

— Нет, ничего такого. Она была спокойной, веселой, можно даже сказать, счастливой.

— О муже своем она вам никогда не рассказывала?

Я понимал, что он спросил это на всякий случай и что он прекрасно помнит: мы с Леной вообще не говорили о жизни за порогом гостиничного номера.

— Нет. Я даже не знал, замужем ли она.

— Но собирались узнать?

— Да, собирался. Хотя и боялся, что, если узнаю о ней все, между нами исчезнет то, чем мы жили и что составляло существо наших встреч. Мне казалось, что правда о быте каждого из нас убьет любовь. Мы станем частью того грубого мира, в котором живем. Да и сам я не был готов рассказать ей, что мою Анечку стошнило или что мой Саша не спал от колик в животе. Расскажи я об этом Лене, я поставил бы ее в неловкое положение. Она вынуждена была бы выразить сочувствие, предложила бы помощь, потом стала бы задавать вопросы о моих детях и их матери. Все разрослось бы в один снежный ком той самой будничной жизни, от которой мы так тщательно прятались под гостиничным одеялом. Пожелай я этого, может, давно нашел бы себе новую жену и зажил бы семейной жизнью, отсчитывая дни до той черты, когда наши чувства остынут и новая жена сбежит, прихватив чемодан, подальше от чужих детей, подальше от игры, в которую у нее уже нет сил играть, — игры в мать. Уж если настоящая мать моих детей сбежала от них, чего требовать от постороннего человека?

Как мне было объяснить Кострову, что мои отношения с Леной тем и отличались, что в них не было лжи, игры, фальши. Мы знали, чего хотим друг от друга. Не всегда при встречах мы занимались любовью. Иногда мы просто засыпали вместе, обнявшись, как уставшие путники, нашедшие наконец приют. Мы отдыхали в объятиях друг у друга. Мы наслаждались тем, что мы друг у друга есть. Мы, парочка наивных чудаков, крепко вцепившихся друг в друга и медленно опускающихся на дно собственных заблуждений.

— Вы считаете меня законченным идиотом?

— Нет, ничего подобного. — Руки Кострова еще крепче схватились за руль.

— Если хотите знать, я был бы рад услышать от нее обо всем, что ее мучило, волновало, что ее расстраивало, я готов был помочь ей во всем! Но между нами существовала договоренность. Если бы она рассказала мне, тогда и я тоже должен был бы рассказать ей о себе, о своих детях. А я не хотел, не хотел!

Вот и сейчас, когда судьбе было угодно посвятить в нашу тайну третьего, я испытывал страшную неловкость, потому что не мог передать словами суть наших отношений с Леной. Быть может, причина этой неловкости еще и в том, что я сам уже не верил в то, что говорил? Одно могу сказать: я был искренен с Костровым, когда признавался, что готов разделить с Леной ее судьбу, стать ее спутником, защитником, освободить ее от трудностей, которые в ее жизни наверняка были. Иначе все между нами было бы проще. Как у всех.

Очень хорошо помню тот вечер. Мы с Костровым куда-то мчимся, а у меня нет сил спросить, куда он меня везет. Ведь ясно же было после разговора с Неустроевым, что, как бы мы ни просили, Лену тем же вечером никто не отпустит. Даже если бы я вывалил на стол перед самым главным начальником мешок золотых слитков. Юридическая машина по вечерам приостанавливает свой ход. Все, кто днем занимался моей Леночкой, вернулись в свои дома и вычеркнули ее из мыслей. Только мы с Костровым и думали о ней: я — потому что любил, он — потому что привык честно отрабатывать свой гонорар.

Вдруг я вспомнил, что сразу после того, как мы расстались с Неустроевым, Костров отошел от машины на несколько шагов и кому-то позвонил. Разговор длился довольно долго, Костров сухо кивал на каждую реплику невидимого собеседника. Это было похоже на обычный деловой разговор. Он явно о чем-то договаривался и, судя по его удовлетворенному виду, договорился. Мне показалось, что после этого разговора он стал точно представлять себе цель. Да и двигались по Москве мы теперь намного быстрее.

Мы долго ехали, мне даже показалось, что он забыл обо мне, что у него помимо моего дела есть и другие, связанные с проблемами других клиентов. И что он, увлекшись, помчался как раз туда, где его ждали по чужому зову.

Мы остановились напротив мощных металлических ворот, выкрашенных ярко-красной краской. Ворота соединяли высокий кирпичный забор и четырехэтажное здание с решетчатыми окнами — тюрьму или следственный изолятор. Это был центр Москвы, напротив мрачного здания я вдруг увидел купол небольшой часовни.

— Не думаю, что цена будет слишком высока, да и человек, с которым я договаривался, обязан мне лично. Но пятьсот евро точно надо будет заплатить. Не сейчас, можно завтра.

Я ничего не понимал. Костров улыбнулся одними губами.

— Завтра уладим все формальности, внесем залог. Если у вас нет суммы, которую они запросят, сможете взять у меня взаймы.

— У меня есть деньги! — воскликнул я. — Неужели я ее сейчас увижу?

— Конечно, увидите. Это не место для женщины.

С этими словами он вышел из машины, поднялся на крыльцо, открыл дверь и скрылся.

Я разволновался. Неужели сейчас, после всего, что было между нами, я увижу ее совершенно новой? Мою другую Лену, другого человека, настоящую, естественную в своем отчаянии? Я всматривался в дверь следственного изолятора и представлял себе ее, но прежнюю: в красивом пальто, с нежной улыбкой на губах, с аккуратно уложенными волосами, на каблучках.

Сколько часов она провела в изоляторе? Не так уж много. Но перед тем она натерпелась, пережила страшное потрясение. Какая она? И готов ли я к встрече? Как мне себя с ней вести? Я вдруг понял, что совсем ее не знаю.

Дверь открылась, в освещенном проеме показались две фигуры. Сердце мое застучало, я дрожащими руками открыл дверцу машины, вышел и медленно двинулся им навстречу.