Евангелие от Маркса

Анна Бусел, 2007

При входе в Мавзолей В. И. Ленина изображен священный герб СССР с восходящим солнцем. Солнце указывает на таинственную связь Ленина с грядущим Спасителем. Кто-то возмутится: марксизм – атеистическое учение. Маркс был атеистом, и Ленин был атеистом. Так некогда говорили и о Христе: «Не от Бога этот человек». Автор в этой книге доказывает, что идеи Маркса, идеи Нового Мира, воплощенные в жизнь в ходе миссии Ленина, по своим масштабам и целям сродни идеям Великого Учителя человечества – Иисуса Христа.

И мы веруем, потому и говорим

…Христиане, получив положение государственной религии, «забыли» о «наивностях» первоначального христианства с его демократически-революционным духом.

В. И. Ленин

Как уже было сказано, сущность христианства заключается в постепенной эволюции или совершенствовании человечества от ветхого мира к Новому Миру: «Отложите прежний образ жизни ветхого человека», «возрастайте в нового человека, мужа совершенного». Исполняя Христову заповедь совершенства: «Если хочешь стать совершенным, продай имение твое, раздай нищим и последуй за Мною, взяв крест свой», — первые христиане в Иерусалиме прежде всего образовали коммуну, где все было общим и разделялось на всех, чтобы не было нуждающихся.

Но эта коммуна была разогнана фарисеями, а уже в 3-м веке учение Христа было извращено лжеучителями в интересах господствующих классов. Отныне Царство Божие полагалось мыслить не на земле, а в загробном мире на небе. На земле все порядки должны оставаться неизменными (хотя молитва Христова гласит: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе»).

Лжеучение церкви стало преградой на пути эволюции христианского мира, совершенствования социальных отношений. Поиски выхода из тупика в средние века на Западе вылились в движение Реформации. Одно его течение, народно-реформационное, выступало за возврат к первоначальному христианству. Другое течение, которое возглавляла нарождающаяся буржуазия, требовало реформы церкви в своих корыстных интересах. Оба течения выступали совместно до тех пор, пока буржуазия не добивалась своих целей. После этого она переходила на сторону реакции и участвовала в подавлении народно-реформационного движения. В итоге Реформация закончилась победой буржуазии и появлением буржуазных форм христианства — протестантизма и реформированного католицизма, — которые подвели религиозный фундамент под буржуазную собственность и буржуазную мораль.

Реформация была для буржуазии первым этапом борьбы за господство, на котором она, как и народ, выступала под христианскими знаменами. Однако размах народного движения с возгласами «поповской крови и имущества богачей!», требования равенства и общности имущества в духе первоначального христианства заставили ее действовать по-иному. Второй этап борьбы буржуазии за власть проходил уже под знаменем атеизма. Старательно умалчивая о первоначальном христианстве, деятели Просвещения, которые в большинстве своем были членами масонских лож, направили главный удар против феодального строя и его религии — христианства, объявляя его обманом, средством угнетения народа, удержания его в рабской покорности. Чтобы увлечь народ на баррикады, просветители обращались к нему с речами о необходимости переустройства общественных отношений на началах «разума», «свободы», «равенства» и «вечной справедливости», но обосновывая их не на Евангелии, а на «естественных правах человека», главным из которых было провозглашено право частной собственности. Целью буржуазии была дехристианизация народа, чтобы не разделять с ним свою собственность.

Но атеизм для имущих классов оказался палкой о двух концах, и, чтобы снова обуздать народ, им в конце концов снова пришлось обратиться к духовенству за помощью. Как говорил Наполеон, религия связывает идею равенства с небом, что мешает бедняку убивать богатого. Ленин писал: «Все и всякие угнетающие классы нуждаются для охраны своего господства в двух социальных функциях: в функции палача и в функции попа. Палач должен подавлять протест и возмущение угнетенных. Поп должен утешать угнетенных, рисовать им перспективы (это особенно удобно делать без ручательства за „осуществимость“ таких перспектив…) смягчения бедствий и жертв при сохранении классового господства, а тем самым примирять с их господством, отваживать их от революционных действий, подрывать их революционное настроение, разрушать их революционную решимость» (Ленин В. И. ПСС, т. 26, с. 237).

Буржуазные революции не принесли народу ни свободы, ни равенства, а их результатом явился бурный процесс социальной дифференции в ходе развития капитализма и все та же эксплуатация человека человеком. Новое буржуазное общество оказалось ничуть не лучше предыдущего. Началась критика капитализма и справа, и слева. Передовые мыслители искали пути изменения мира.

Для Маркса и Энгельса обоснованием идеи преобразования мира, революционного вывода о том, что борьба с социальным злом является разумной и неизбежной, стало положение диалектической философии Гегеля о постоянно совершающемся в мире процессе развития, отрицании старого новым, более совершенным. Гегелевская философия рассматривала историю мира как преходящие ступени бесконечного развития, восхождения человечества от низшей ступени к высшим, а истину — как противоречивый, развивающийся через борьбу идей процесс познания, развития науки, поднимающейся с низших ступеней развития на все более высокие. Противоречия — суть и источник развития мира, причина движения и жизни.

Но богослов Гегель отождествил безличный Абсолют, лежащий в основе всех явлений природы и общества, с личным антропоморфным иудейским богом Яхве. Который, по учению церкви, является надкосмическим творцом, «творцом неба и земли», находится где-то вне мира и в то же время собственной персоной водил евреев в пустыне и демонстрировал свою «заднюю» Моисею на горе Синай. Это представление богословов, эта химера есть величайший обман, который две тысячи лет исступляет умы философов-идеалистов. А виной всему «отец христианства» — иудей Филон Александрийский, который приспособил греческую философию к иудейскому монотеизму, соединив философию иудаизма с системами стоиков и Платона, отождествив иудейского бога с «первоединым» Платона и его понятием Бога как «разума», «высшего блага», тем самым вульгаризировал греческую философию. Как отмечает исследователь В. Е. Крылов, «…два видных историка иудейства — И. Флавий и Филон Александрийский… были евреями, оба высоко чтили „Закон Моисея“ и оба, несомненно, всем сердцем желали, чтобы этот „Закон“ восторжествовал во всем мире»^[1].

Таким образом и было создано то эллинизированное иудеохристианство, о котором Энгельс писал: «Откуда происходят представления и идеи, которые в христианстве сложились в своего рода систему, и каким образом они достигли мирового господства? Этим Бауэр занимался до конца своей жизни. Завершающим выводом его исследования является то, что АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ ЕВРЕЙ ФИЛОН… БЫЛ НАСТОЯЩИМ ОТЦОМ ХРИСТИАНСТВА, а римский стоик Сенека был, так сказать, его дядей. Многочисленные дошедшие до нас сочинения, приписываемые Филону, возникли фактически из слияния аллегорически и рационалистически понятых еврейских преданий с греческой, а именно, стоической, философией (…) Если классическая греческая философия, — особенно в последних своих формах, — приводила к атеистическому материализму, то греческая вульгарная философия вела к учению о ЕДИНОМ БОГЕ и бессмертию человеческой души. Также и иудейство, рационалистически вульгаризированное благодаря смешению и общению с неевреями и полуевреями, дошло… до превращения прежнего исключительно национального бога Яхве в единственного бога, творца неба и земли… Так монотеистическая вульгарная философия встретилась с вульгарной религией, которая преподнесла ей единого бога в совершенно готовом виде. И таким образом была подготовлена почва, на которой у евреев переработка столь же вульгаризированных филоновских представлений могла создать христианство, а, будучи уже создано, христианство могло быть воспринято греками и римлянами»^[2].

Этот иудейский, исключительно национальный бог Яхве, по расследованию тогдашних критиков религии и по заключению Маркса и Энгельса, являлся богом монотеистической философии и монотеистической религии (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2, т. 1, с. 579–580). Вот это заключение Маркса и Энгельса: «Всякая религия является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в повседневной жизни, — отражением, в котором земные силы принимают форму неземных. В начале истории объектами этого отражения являются прежде всего силы природы, которые при дальнейшей эволюции проходят у различных народов через самые пестрые и разнообразные олицетворения. Этот первоначальный процесс прослежен при помощи сравнительной мифологии — по крайней мере, у индоевропейских народов — до его первого проявления в индийских ведах, а в дальнейшем своем развитии он детально исследован у индусов, персов, греков, римлян, германцев и, насколько хватает материала, также у кельтов, литовцев и славян. Но вскоре, наряду с силами природы, вступают в действие также и общественные силы… Фантастические образы, в которых первоначально отражались только таинственные силы природы, приобретают теперь также и общественные атрибуты и становятся представителями исторических сил. На дальнейшей ступени развития вся совокупность природных и общественных атрибутов множества богов переносится на одного всемогущего бога, который, в свою очередь, является отражением абстрактного человека. Так возник монотеизм, который исторически был последним продуктом греческой вульгарной философии более поздней эпохи и нашел свое уже готовое воплощение в иудейском, исключительно национальном боге Яхве». (т. 20, с. 328–329).

Коммунистам, отвергающим этого ветхозаветного бога, суждено было пойти к светлому будущему иным, «атеистическим» путем.

* * *

Философской основой марксистского «атеизма» стал материализм Фейербаха. Фейербах пришел к выводу, что образ Бога — это отчужденная духовная сущность самого человека, представляемая как самостоятельное божество. Объявив господствующее христианство вредным и реакционным, парализующим стремление к преобразованию мира, Фейербах провозгласил вместо религии любви к Богу религию любви человека к человеку: человек человеку Бог. Человечество будет освобождено посредством любви.

По признанию Энгельса, Фейербах «серьезно исследует только одну религию — христианство, эту основанную на монотеизме мировую религию Запада, и показывает, что христианский бог есть лишь фантастическое отражение человека» (т. 21, с. 292–293). Таким образом, Фейербах отождествил Дух Божий с духом человека.

Работы Фейербаха оказали большое влияние на формирование марксизма и развитие материализма, «застрявшего в темной абстрактной гегельянщине». По словам Маркса, Фейербах основал истинный материализм и реальную науку (т. 42, с. 154). Энгельс писал: «Заклятие было снято… воодушевление было всеобщим… Все мы стали фейербахианцами… Истинные социалисты Германии ударились в любвеобильную болтовню».

Но действительность было далека от религии любви. Атеизм буржуазного общества принес с собой «евангелие маммоны», по выражению английского философа Т. Карлейля. «Мы отбросили, — писал Карлейль, — религиозность средних веков, не получив ничего взамен… Но так как место старой религии не могло оставаться незанятым, то мы получили вместо нее новое евангелие, соответствующее пустоте и бессодержательности века, — евангелие маммоны».^[3] Энгельс тоже называл новое атеистическое мировоззрение буржуазии «теологическим мировоззрением, которому придали светский характер»: «Религиозное знамя развевалось в последний раз в Англии в 17 веке, а менее 50 лет спустя новое мировоззрение выступило во Франции уже без всяких прикрас, и это юридическое мировоззрение должно было стать классическим мировоззрением буржуазии. Это было теологическое мировоззрение, которому придали светский характер. Место догмы, божественного права заняло государство. Экономические и общественные отношения, которые ранее, будучи санкционированы церковью, считались созданием церкви и догмы, представлялись теперь основанными на праве и созданными государством» (т. 21, с. 495–496).

Отстаивая материалистическое мировоззрение, фейербахинец Энгельс вступил в полемику с Карлейлем. В его отповеди Карлейлю резко подчеркнуто различие между буржуазным атеизмом и марксистским «атеизмом», а также во всей полноте отражена реакционность господствовавшего тогда христианства, о котором мы имеем возможность получить представление из уст его современника. Предоставим слово Энгельсу: «…В настоящий же момент Карлейль считает, что все бесполезно и бесплодно, пока человечество упорствует в атеизме, пока оно снова не обрело своей „души“. Не в том смысле, что следовало бы восстановить старый католицизм во всей его активности и жизненной силе или хотя бы только сохранить нынешнюю религию… Мы уже видели, что Карлейль называет атеизмом не столько неверие в личного бога, сколько неверие во внутреннюю сущность вселенной, в ее бесконечность, неверие в разум, разочарование в духе и истине… Весь его образ мыслей по существу пантеистический…

Карлейль жалуется на суетность и пустоту века, на внутреннюю гнилостность всех социальных установлений… Карлейль, далее, обвиняет век в лицемерии и лжи… Мы тоже нападаем на лицемерие современного христианского миропорядка; борьба с ним, наше освобождение от этого лицемерия и освобождение мира от него, в конце концов, является нашим единственным насущным делом; но так как мы пришли к познанию этого лицемерия благодаря развитию философии и так как мы ведем борьбу на научной основе, то сущность этого лицемерия не является для нас загадочной и непонятной, какой она, несомненно, еще представляется Карлейлю. Это лицемерие мы также относим за счет религии, первое слово которой есть ложь, — разве религия не начинает с того, что, показав нам нечто человеческое, выдает его за нечто сверхчеловеческое, божественное? Но так как мы знаем, что вся эта ложь и безнравственность проистекает из религии, что религиозное лицемерие, теология, является прототипом всякой другой лжи и лицемерия, то мы вправе распространить название теологии на всю неправду и лицемерие нашего времени, как это впервые сделали Фейербах и Бауэр. Пусть Карлейль прочтет их сочинения, если он желает знать, откуда проистекает безнравственность, отравляющая все наши отношения.

Надо, дескать, создать новую религию, пантеистический культ героев, культ труда, необходимо, во всяком случае, ждать возникновения такой религии в будущем. Но это совершенно невозможно; все возможности религии исчерпаны; после христианства, после абсолютной, т. е. абстрактной религии, после „религии как таковой“, не может появиться никакой другой формы религии. Карлейль сам признает, что католическое, протестантское или всякое другое христианство неудержимо идет навстречу гибели; если бы он знал природу христианства, он увидел бы, что после христианства уже невозможна никакая другая религия. Невозможен также и пантеизм! Сам пантеизм является выводом из христианства, еще неотделимым от своей предпосылки…

Как было сказано, и мы признаем большое значение борьбе против несостоятельности, внутренней пустоты, духовной смерти, неискренности века; со всем этим мы ведем борьбу не на жизнь, а на смерть, так же, как Карлейль, но мы имеем гораздо больше шансов на успех, потому что знаем, чего хотим. Мы хотим покончить с таким атеизмом, каким его изображает Карлейль, мы хотим вернуть человеку его содержание, которого он лишился благодаря религии, — не какое-то божественное, но человеческое содержание, и это возвращение прямо сводится к пробуждению сознания. Мы хотим устранить все, что объявляет себя сверхъестественным и сверхчеловеческим, и тем самым устранить лживость, ибо претензия человеческого и естественного быть сверхчеловеческим есть корень всей неправды и лжи. Поэтому-то мы раз и навсегда объявили войну также религии и религиозным представлениям и мало беспокоимся о том, назовут ли нас атеистами или как-нибудь иначе. Между тем, если бы карлейлевское пантеистическое определение атеизма было правильным, настоящими атеистами оказались бы не мы, а наши христианские противники. Нам в голову не приходит нападать на „вечные внутренние факты вселенной“; напротив, только мы и обосновали их настоящим образом, доказав их вечность и защитив их от произвола ПРОТИВОРЕЧИВОГО В СЕБЕ САМОМ БОГА. Нам в голову не приходит объявлять „мир, человека и его жизнь ложью“… Нам в голову не приходит подвергать сомнению или презирать „откровение истории“; история — это для нас все, и она ценится нами выше, чем каким-либо другим, более ранним философским учением, выше даже, чем Гегелем, которому она, в конце концов, должна была служить лишь для проверки его логической конструкции.

В презрении к истории, в невнимании к развитию человечества повинна целиком другая сторона; в этом повинны опять-таки христиане, которые, построив особую „историю царства божия“, отказывают действительной истории во всякой внутренней значимости и признают эту значимость только за своей потусторонней, абстрактной и к тому же вымышленной историей; утверждая, что человеческий род завершает завершения в их Христе, они приписывают истории мнимую конечную цель, якобы достигнутую Христом; они обрывают историю посреди ее течения и уже поэтому, последовательности ради, должны выдавать дальнейшие восемнадцать веков за дикую бессмыслицу и полную бессодержательность. Мы требуем, чтобы истории было возвращено ее содержание, но в истории мы видим откровение не „бога“, а человека, и только человека. Нам нет надобности призывать сначала абстракцию какого-то „бога“ и приписывать ей все прекрасное, великое, возвышенное и истинно человеческое для того, чтобы увидеть величие человеческого существа, понять развитие рода в истории, его неудержимый прогресс, его всегда обеспеченную победу над неразумием отдельного индивида, преодоления человеческим родом всего, что кажется сверхчеловеческим, его суровую, но успешную борьбу с природой вплоть до достижения, в конце концов, свободного, человеческого самосознания, до ясного понимания единства человека и природы и вплоть до свободного, самостоятельного творчества нового мира, покоящихся на чисто человеческих, нравственных жизненных отношениях…

Только человеческое происхождение содержания всех религий дает им еще кое-где хоть какое-то право на уважение; лишь сознание, что даже самое дикое суеверие все же в основе своей отражает вечные свойства человеческой сущности, хотя бы и в такой изуродованной и искаженной форме — только это сознание спасает историю религии, особенно в период средневековья, от полного ее отрицания и вечного забвения, иначе, конечно, такая судьба постигла бы эту „богопреисполненную“ историю. И чем больше в ней „богопреисполненности“, тем больше в ней бесчеловечности, скотоподобия; „богопреисполненные“ средние века, во всяком случае, привели к полному озверению человека, к крепостничеству, к праву первой ночи и т. д. Безбожие нашего времени, на которое сетует Карлейль, есть именно его богопреисполненность. Отсюда становится ясным, почему выше я назвал человека решением загадки сфинкса. До сих пор вопрос всегда гласил: что есть Бог? — и немецкая философия разрешила его так: Бог — это человек. Человек должен познать самого себя, сделать себя самого мерилом всех жизненных отношений, дать им оценку сообразно своей сущности, устроить мир истинно по-человечески, согласно требованиям своей природы, — и тогда загадка нашего времени будет им разрешена. Истину следует искать не в призрачных потусторонних областях, не вне времени и пространства, не в каком-то „боге“, якобы пребывающем внутри мира или противопоставленном ему, а гораздо ближе, в собственной груди человека. Собственная сущность человека много величественнее и возвышеннее, чем воображаемая сущность всех возможных „богов“, которые ведь представляют собой лишь более или менее неясное и искаженное отображение самого человека».

«Пока государство и церковь — единственные формы, в которых осуществляются всеобщие свойства человеческой сущности, до тех пор о социальной истории не может быть и речи… Из развалин феодализма возникло христианское государство, завершение христианского миропорядка в политическом отношении; возведением интереса во всеобщий принцип завершается этот христианский миропорядок в другом отношении… Далее, пока продолжает существовать основная форма отчуждения, частная собственность, до тех пор интерес необходимо должен быть частным интересом и его господство должно проявляться как господство собственности. Уничтожение феодального рабства сделало „чистоган единственной связью между людьми“. Собственность — природное, бездушное начало, противостоящее человеческому, духовному началу — возводится благодаря этому на трон, и, в конечном счете, деньги — отчужденная, пустая абстракция собственности, — делаются властелином мира. Человек перестал быть рабом человека и стал рабом вещи; извращение человеческих отношений завершено; рабство современного торгашеского мира — усовершенствованная, законченная, универсальная продажность — носит более бесчеловечный и всеобъемлющий характер, чем крепостное право феодального времени; проституция носит более безнравственный и более грубый характер, чем право первой ночи. — Выше этого христианский миропорядок подняться не может: он должен рухнуть от внутренних причин и уступить место человеческому, разумному строю» (т. 1, с. 585–595; 603–606).

А вот отрывок из совместной работы Маркса и Энгельса этого же периода, говорящий о том, что марксистский материализм и «атеизм» несет в себе идею коммунизма — идею общинности: «Не требуется большой остроты ума, чтобы усмотреть необходимую связь между учением материализма о прирожденной склонности людей к добру и равенстве их умственных способностей, о всемогуществе опыта, привычки, воспитания, о влиянии внешних обстоятельств на человека, о высоком значении промышленности, о правомерности наслаждения и т. д. — и коммунизмом и социализмом. Если человек черпает все свои знания, ощущения и пр. из чувственного мира и опыта, получаемого из этого мира, то надо, стало быть, так устроить окружающий мир, чтобы человек в нем познавал себя как человека. Если правильно понятый интерес составляет принцип всей морали, то надо, стало быть, стремиться к тому, чтобы частный интерес отдельного человека совпадал с общечеловеческими интересами… Если характер человека создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными. Если человек по природе своей общественное существо, то он, стало быть, только в обществе может развить свою истинную природу, и о силе его природы надо судить не по силе отдельных индивидуумов, а по силе всего общества…» (т. 2, с. 145–146).

Приведем также следующие слова Маркса: «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуждения человека — ив силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека: а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному… он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение вопроса между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории…» (т. 42, с. 116).

Таким образом, есть буржуазный атеизм и марксистский «атеизм». Маркс определял свой атеизм и коммунизм так: «атеизм есть гуманизм, опосредованный с самим собой путем снятия религии», а «коммунизм — гуманизм, опосредованный с самим собой путем снятия частной собственности» (т. 42, с. 169). По словам Маркса, «задача истории, с тех пор, как исчезла правда потустороннего мира, утвердить правду посюстороннего мира» (т. 1, с. 414).

Примечания

1

Крылов В. Е. Кумран и Иисус, или Прорыв к Абсолюту // «Вопросы истории», 2005, № 2, с. 116–123.

2

Энгельс Ф. О первоначальном христианстве. М., 1990, с. 4.

3

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2, т.1, с. 579–580.