Вода в решете. Апокриф колдуньи

Анна Бжезинская, 2018

В деревне Чинабро погибает при очень странных обстоятельствах недавно приехавший инквизитор. В его смерти обвиняют женщину по прозвищу Ла Веккья. Ее ненавидят многие местные жители, и, казалось бы, дело простое, но уж слишком непривычно ведет себя обвиняемая на допросах, уж слишком необычную историю рассказывает, несмотря на пытки и дознания. И просто так отмахнуться от нее нельзя, ведь по преданиям когда-то здесь жили драконы, и они до сих пор спят под землей, из-за чего в местных горах есть вермилион, чудесный минерал, способный излечивать от всех болезней и даровать бессмертие. По крайней мере, так говорят люди. Вот только добывать его могут лишь живущие поблизости язычники, что зовут себя просветленными, и гибель инквизитора как-то связана со всем этим. Множатся версии, реальность борется с неизвестностью, истина ускользает. Возможно, драконы уже пробудились, и теперь неизвестно, кому грозит большая опасность: обвиняемой или ее палачам.

VI

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в субботу, в шестнадцатый день сего месяца, в праздник Святого Калогера, мученика, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте, председатель трибунала правосудия, присутствовавший на утреннем слушании, приказал вновь привести к нему из тюрьмы рекомую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом. В присутствии инквизиторов Унги ди Варано и Сарто ди Серафиоре, а также свидетелей: падре Фелипе, пресвитера церкви оного прихода, и падре Леоне, исповедника и духовного наставника наместника Его Сиятельства, а также падре Лапо, проповедника оного наместника, рекомая была расспрошена, помнит ли она еще что-либо, связанное с нашим братом Рикельмо, что ей надлежит раскрыть во всей полноте истины ради очищения своей души.

Ответствую, что нет, я не помню, как утром очутилась в деревне, потому не стану объяснять вам, провожали меня или я вернулась одна. Но не верьте горбуну Амаури, что брешет, будто в ту ночь я впервые явилась ведьмой, ибо не прошло и года, как каждый из тех, кто тронул меня на склоне Сеполькро, умер. Это неправда, они сами ускорили свою смерть, соединив свои тела с моим и влив в меня семя в месте, отмеченном смертью; ибо знайте, синьор, женщина в акте любви вбирает в себя частицу силы мужчины, чтобы вспыхнуть новым светом, но где она обретает, там теряет он. Нет, синьор, в ту ночь я не зачала. Их жизнь канула в бесплодную землю Сеполькро и сгинула, как в могиле, а следом и они сами начали чахнуть и высыхать. Но вы не усмотрите здесь никаких моих заклинаний или ненависти, ведь, соединяясь со мной, они были сдержанны и не выказывали злобы. Потому поверьте, в то утро я не желала им смерти; мной овладело болезненное оцепенение, и я отрицаю, отрицаю снова и снова, что я якобы способствовала их смерти, так как ни тогда, ни позднее я не занималась колдовством, хотя и совершала, признаюсь, много иных вещей, которые не найдут одобрения в ваших глазах. Но я верю, что вы привели меня сюда не для того, чтобы я рассказывала о борделях или портовых рынках, где каждое чудо и каждый рассказ безумца можно обменять на горсть медных монет. Признаюсь только, что я и правда встречала людей, уверявших, будто владеют заклинаниями, дающими им силу противостоять железу и смерти, и, если ударить их мечом, кожа останется целой, словно их стегнули веткой орешника. Помню множество людей, утверждавших, будто в их распоряжении находится столь мощная книга, что, если бросить ее в огонь вместе с куском пергамента, на котором начертано имя Всевышнего либо образ святого Калогеро, святой Фортунаты и всех других всемогущих святых, в давние времена странствовавших по миру, эта книга останется невредимой, тогда как имена и лики святых сгорят дотла. Знавала я и шарлатанов, носивших на шее обрывки пергамента с начертанными словами, дающими удачу в картежной игре или помогающими уйти безнаказанно из-под власти суда, даже столь могущественного, как ваш, но я не знаю, упомянуты в них имена святых или демонов, потому что никогда не занималась подобными штуками и, как все подтвердят, никогда не пыталась писать буквы и какие-либо иные тайные знаки. Я умею отмерять муку и считать куриные яйца, а также знаю, когда наступает пора вязать овец и пора делать сыр, но не приписывайте мне никаких других знаний.

Хорошо, раз вы настаиваете на том, чтобы я отвечала только на заданные вопросы, я объясняю, что утром, по возвращении с горы Сеполькро, я не нашла в комнате своей матери, но это не вызвало моего удивления, так как она имела обыкновение вставать до рассвета и отводить мулов к Индиче. Однако, как вы уже выяснили, ей не суждено было туда добраться, и прежде чем солнце поднялось над крышей замка, ее принесли домой на двух жердях, обтянутых грязной холстиной; и поверьте мне, она заслужила чего-то большего, ведь несмотря на свои грехи она всю жизнь тяжело работала, чтобы нас прокормить, и никому не сделала ничего плохого без причины и, вопреки подлым обвинениям этой потаскухи Гиты и ее кумушек Нуччии, Эвталии и Теклы, не уступающих друг другу в своем паскудстве, моя мать не была ведьмой, не наводила порчу на скот нечестивыми словами и не держала под порогом ядовитых змей, что высасывают у коров молоко из вымени и кусают детей.

Еще раз подтверждаю, что ее принесли на грязной холстине, накрытую изношенной тряпкой и тем, что осталось от ее повседневного темного платья, обычно свежего и чистого, но в то утро оказавшегося перепачканным в придорожной грязи и навозе. Мне тогда сказали, что мулы, испугавшись запаха смерти, сорвались и, пытаясь порвать веревку, волокли ее тело, пока не появились вермилиане и не подняли ее из придорожной пыли. Как странно, подумала я тогда, что гнусный убийца, кем бы он ни был, тратил время на привязывание мулов к дереву, но не забрал их с собой, хотя убийство часто идет рука об руку с грабежом. И еще добавлю, что неправда, будто бы мать, как утверждает сейчас Мафальда, сама привязала мулов, сойдя под покровом ночи с тропинки ради встречи с любовником.

Ответствую, что, когда мою мать положили на стол, я увидела, что ее голова полностью отделена от тела; с вытаращенными глазами она лежала на груди покойницы, где, собственно, не должна была находиться. Я полагаю, что потребовалось много усилий, чтобы отрезать ее, потому что, хотя любая шея сломится под железом палача, человеческие кости не так легко поддаются простому ножу. На лбу у нее виднелся знак света, вырезанный кончиком клинка и слегка затертый пылью и сгустившейся кровью, но все же отчетливый. Когда холстина была полностью откинута, я увидела, что живот моей матери распорот и из него извлечены все внутренности, так что он напоминал пустую розоватую скорлупу. Да, синьор, кто-то старательно выпотрошил из нее всю жизнь, и мы так и не нашли часть ее останков, хотя мы с моими братьями много раз прошли по тропе, ведущей к Индиче, в поисках каких-либо следов, отпечатков ее ног или кусочков ее тела, но, как вы правильно заметили, хищные птицы и дикие животные, конечно, нас опередили.

Ответствую далее, что трактирщик Одорико, который впустил этих шестерых вермилиан с их печальной ношей в комнату, поспешил снова прикрыть покойную тряпкой, тщательно подобрав ее края. Он приказал мужчинам молчать, из чего я делаю вывод, что даже если не они убили мою мать своими руками, то наверняка знали, кто причинил ей смерть, а значит, могли сделать нечто большее, чем возложить руки мне на лоб в знак благословения со словами, что свет успокоит мою утрату. Понимаете, это был обычный добрый жест утешения, в котором не отказывают в наших краях сиротам. Но когда они по очереди прикасались ко мне шершавыми, теплыми и успокаивающими руками, я осознала, что все они — все те шесть человек, вошедшие утром в наш дом с трупом матери, а также трактирщик Одорико — были ночью на склоне Сеполькро и трогали меня совершенно иным образом, но тогда я не осмелилась об этом упомянуть, потому что в сравнении с мертвой матерью все остальное казалось несущественным и незначительным. Кроме того, меня быстро отослали во двор, потому что я стала женщиной, а зрелая женщина не должна оставаться под одной крышей с мужчиной, не являвшимся ее братом, мужем, кузеном или кумом. Затем двое из них отправились за старухами и женами, и когда их привезли, дом наполнился шумом и суетой, как никогда раньше. Жены вермилиан, до сих пор не переступавшие наш порог и ускорявшие шаг, когда на общинной дороге встречали мою мать, ведущую на веревке своих мулов, теперь разожгли огонь и принесли свежеотбеленное полотно, чтобы прикрыть ее и перевязать самые ужасающие раны. Одна из старших просветленных нежно взяла меня за руку, подвела к кадке, наполнила ее чистой водой и помогла мне обмыться, потому что я все еще была покрыта драконьей слизью. Она сделала это без единого слова, и теперь мне интересно, действительно ли она считала, что я была перепачкана только кровью моей мертвой матери. Но когда она заметила, что я истекаю кровью, как взрослая женщина, она протянула мне тряпку и показала, что я должна сделать, чтобы позаботиться о себе и не пачкать одежду. Она помогла мне также надеть чистое платье и причесаться, чтобы скрыть следы всего, что произошло ночью, а тем временем ее соседки делали то же с моей матерью, со всей серьезностью и спокойствием, как будто она встретила обычную смерть. Никто со мной не говорил и ни о чем не спрашивал. Меня оттеснили в угол, чтобы я не мешала обрядам, и я стояла там, не говоря ни слова, глядя на них и думая о драконе, потому что он оплел нас своей смертью и из нее уже невозможно было выпутаться.

Далее ее вразумляли именем Всевышнего и милосердием Его, призывая хорошо поразмыслить и поведать всю правду, после чего отвели ее в тюрьму.

Записано и засвидетельствовано доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом трибунала.