Рыбалка

Анна Алексеева, 2023

Ивану четырнадцать. Он живет с матерью и взрослым братом, который намного его старше. Братья очень разные – Иван пишет рассказы, а Витя «проворачивает дела» и «решает вопросики». С матерью и братом Иван приезжает на похороны деда, ветерана Великой Отечественной войны, с которым до этого они почти не общались. После похорон мать с Витей уезжают, а Иван остается гостить у тети, опасаясь даже заходить в «темную» спальню деда. Через некоторое время обнаруживается, что пропали ценные награды, с которыми дед вернулся с войны.

— Брат! Ты брат мой. Ты же вместо отца мне был! Я же «папа» тебя называл. — Данила обнял его, и Виктор заплакал.

А. Балабанов.

-1-

Сегодня я совершил нечто ужасное. Я видел, как Гриша после уроков встретился с незнакомой мне девушкой, и проследил за ними. Она ждала его на ступеньках школьного крыльца, маленькая, сутулая, в блеклом плащике, с чересчур острым личиком и хвостиком жидких светлых волос. Я подождал, пока они скроются за воротами — темное и светлое — и, повинуясь какому-то новому, солено-жгучему чувству, побежал за ними…

Иван стер из последнего предложения «за ними» и захлопнул ноутбук. Тетя Паша уже дважды звала обедать. Суп с клецками, в котором темнели уже изрядно размокшие листья петрушки, и постные лепешки.

— Вы не могли бы дать мне немного петрушки? — вспомнилось отчего-то и откуда-то.

— Может, разогреть суп-то? — спросила тетя Паша.

Иван мотнул головой, мол, не нужно, все хорошо. Тетя все ещё носила траурную кружевную косынку, туго охватывавшую широкий лоб и завязанную сзади узлом. Из-за этой косынки, казалось мальчику, все вокруг мрачнело. Будто бы она не только была прилеплена к теткиному лбу, а плотно зашторивала окна и двери, не пропуская ни солнечный свет, ни свежий воздух. Он молча хлебал пресный остывший суп, стараясь не глядеть на грузную пожилую женщину в цветастом халате, и все пытался вспомнить исток бессмысленной фразы про петрушку.

Паша мыла посуду, склонясь над белой эмалированной, с темными кругами сколов раковиной и поглядывая на племянника: как ест-то аккуратно… пожалуй, даже слишком, будто не родной… Худой и бледный, на улицу не выгонишь: в компьютере сидит или в телефоне. Говорит, читает… Чудной. А вот старшенький Витя у сестры деловой и бойкий… пожалуй, даже слишком… но зато хлеб с маслом всегда достанет. Тут Паша спохватилась:

— Надо в магазин сходить, Ванюша, хлеб весь вышел… Да сиди, сиди, доешь сперва… Чудной какой, — сказала она и улыбнулась.

— Теть Паш, тебе мама не звонила? — спросил Иван, снова принявшись за суп. — У меня тут связь ловит плохо.

— Так у всех плохо. Вышку-то уже несколько лет обещают построить.

— А почему не строят?

— В правлении говорят, голосуем неправильно, вот и не строят.

— Так, может, нужно правильно проголосовать?

— А ты знаешь, что ли, как — правильно?

Иван не знал. Он доел суп, взял из полных рук тети Паши влажную пятидесятирублевую бумажку, которую она достала из своего кармана, и пошел в магазин. Когда надевал в прихожей кеды (узковатые, надо помогать ложечкой), ненароком поглядывал на закрытую дверь дедовой комнаты, которую было видно в проеме двери в гостиную.

На похороны они с матерью и братом не успели: у Вити были неотложные дела по работе. Приехали под вечер, к поминкам. Душный самолет, долгое тесное такси (коренастый Витя решил вздремнуть на остром Ванином плече, умягчив его своим сложенным свитером). Лет до восьми Иван проводил у деда с теткой летние каникулы, а потом у матери с ближайшими родственниками что-то разладилось — больше сюда не приезжали. Открытые настежь ворота дома казались мальчику лишь смутно знакомыми, совсем чужими.

— Паша, горе какое! — Его мать, невысокая, плотная, густо накрашенная женщина под пятьдесят, кинулась к сестре и они обнялись, рыдая.

— Горе, Соня…

— Ведь не такой старый еще…

Иван вспомнил, как мать говорила, что деду было девяносто два, и озадаченно посмотрел на Витю. Тот шикнул, мол, не взболтни лишнего, и зачем-то отвесил легкий шутливый подзатыльник.

Стол был накрыт прямо во дворе. На стоящих вдоль его длинных сторон лавках друг против друга сидели двое: сухонькая старушка в черном платке и седой лохматый старик с тростью — должно быть, соседи. Старушка боязливо озиралась и куталась, несмотря на июньскую жару, в шерстяную кофту, а дед смотрел в одну точку и чему-то беззубо улыбался.

— Ну что, дорогие мои старики, помянем? — громко сказал Витя и сел на свободное место рядом с боязливой. Та осторожно отодвинулась.

Из еды на столе была кутья в изящной хрустальной салатнице, горкой сложенные пирожки, треугольники сыра и кружочки копченой колбасы, потеющие на блюдце. Массивно нависающая над столом Паша раскладывала жирно блестевшие котлеты. На тарелках мягко возвышалось комковатое картофельное пюре.

— А можно я в доме посижу? — спросил Иван, обращаясь то ли к матери, то ли к брату. — Я не голодный.

— Начинается, — сказала мать и вопросительно посмотрела на старшего сына.

— Да пусть идет, чего ему с нами делать, — добродушно сказал Витя (он уже успел выпить рюмку водки), — завтра на рыбалку его свожу. Тут недалеко озеро обалденное… природа, красота… Только надо рано встать, не позднее шести… А, Ванек? Пойдем рыбачить?

— Пойдем, — согласился Иван. Он еще никогда не был на рыбалке.

— Еще надо обязательно сходить к деду на кладбище, — сказала мать наставительно, но Иван уже ушел в дом, и она покачала головой ему вослед. — Такой вот наш Ваня, сестра. — И многозначительно вздохнула.

— Да брось, мать, они сейчас все такие… инфантильные.

— А вы — другие, что ль? — сказала вдруг осмелевшая старушка и неодобрительно цокнула. — Я в твоем возрасте уже с двумя детьми была, а дед твой вообще — на фронте…

— Ну ничего, перерастет… — неопределенно сказала Паша.

— Так уж пятнадцатый… — возразила мать.

— А я в пятнадцать девку обрюхатил, а она возьми — и помри в родах… — скрипуче прошамкал вдруг старик, и все смолкли, принявшись сосредоточенно ковыряться в тарелках.

В прихожей Иван снял кеды и осмотрелся: прямо перед ним — кухня, справа — небольшая гостиная, которая, по всей видимости, была проходной комнатой. Войдя, мальчик увидел круглый стол с парой стульев, низкое продавленное кресло, старомодный пухлый телевизор, накрытый стопкой газет. Комнат отсюда выходило три, но лишь одна из них была открыта настежь и темнела в прямоугольнике дверного проема. Иван сразу понял, что это спальня деда, в которой еще утром стоял гроб с телом, а раньше — лежал в своей кровати измученный старостью человек. Мальчик почувствовал, что из комнаты исходит тошнотворно-сладкий дух, к которому примешивается тяжелый лекарственный запах, и торопливо закрыл дверь.

Конец ознакомительного фрагмента.