Всемирный экспресс. Поезд ночных теней

Анка Штурм, 2019

Став официальным учеником Всемирного экспресса, Флинн надеялась, что наконец сможет найти своего брата Йонте, который исчез в поезде несколько лет назад. Но оказалось, что отыскать его следы совсем не просто. Ученики и учителя упорно отказываются говорить о нём. Но самое странное, что по ночам в поезде начинают происходить необъяснимые вещи: в коридорах появляются жуткие тени, один из учеников видит монстра, а сама Флинн постоянно получает от поезда скрытые сигналы опасности. Так что же творится во Всемирном экспрессе? Кто пытается принести вред ему и его пассажирам? И главное – как всё это связано с тайной Йонте? Вторая книга серии.

Мигающие светильники

Проходя по спальным вагонам, Флинн разглядывала все двери купе, за которыми скрывались уютные кровати-чердаки и личные сокровища учеников. Внутри у неё всё сжалось при мысли о том, что нужно будет прятать старую открытку, если ей придётся жить в одном купе с кем-то вроде Гарабины.

— Мне нельзя было играть в нарды в турнире третьеклашек, — пожаловался Касим, когда они шли по коридору первого спального вагона девочек. — Нам обязательно нужно тренироваться. Когда я стану играть лучше, то вытрясу из Гуннара Хельгюсона все выигранные им ролинги. — Он просиял. — Как вам, а? Мы разбогатеем!

Пегс закатила глаза.

— Как хочешь, — сказала она. — У меня на сегодня всё равно никаких особых планов. Флинн, а у тебя?

Флинн, вздрогнув, отвлеклась от своих размышлений.

— Идите, а я подойду позже, — сказала она и, попрощавшись с Пегс и Касимом, вытащила из портфеля ключ от своего нового купе. На нём было написано «В1 К5», что означало: спальный вагон номер один, пятое купе. Едва Флинн дошла до него, как, увидев у двери перья и блёстки, сразу поняла, кто здесь живёт: Пегс!

Флинн облегчённо вздохнула. Тревога сменилась радостным волнением.

На эмблеме рядом с дверью было изображено сердце с заячьими лапками. Но сегодня там висела и другая эмблема: на металлической пластинке три параллельные полосы. Флинн провела кончиками пальцев по отполированному металлу.

— Что вы означаете, значки у дверей? — тихо спросила она.

У неё за спиной буковки под фотографией Флоренс Найтингейл, как всегда, ответили неизменным «озарение».

Улыбнувшись, Флинн открыла дверь. Как и при первом посещении, она оглядела чёрно-белые постеры на стенах с любимыми Пегс артистами оперетты и исполнителями свинга, парящее в воздухе смешение ниточек, пёрышек и танцующих световых точек. В голове не умещалось, что это купе теперь и её дом. Эта забитая вещами разноцветная комнатка, полная дружелюбия и тепла, казалась ей несбыточной мечтой.

Как и все купе учеников, купе Пегс представляло собой небольшую комнату с двумя кроватями-чердаками по обе стороны от широкого окна, перед которым стоял длинный письменный стол для двоих.

Повесив портфель рядом с правой кроватью, Флинн взлетела по четырём деревянным ступенькам наверх. Когда она была здесь в последний раз, кровать стояла незаправленной — теперь же на ней лежали три пухлые подушки и сине-зелёное покрывало. В душе у Флинн разрасталось тёплое чувство.

Она быстро соскользнула на ковёр, открыла шкаф под кроватью и стала развешивать на металлические плечики школьную форму: застиранную жилетку с вышитым по вороту именем «Оскар Уайльд», две пары светлых брюк, две светлые юбки, которые она наверняка ни разу не наденет, плотное полупальто классического кроя, два бархатистых свитера с выцветшей нижней кромкой — и три рубашки в полоску.

Мальчишеские рубашки! Старые мальчишеские рубашки! А вдруг какую-то из них носил Йонте? Эта мысль пришла так быстро, что Флинн уронила рубашки на пол. Поспешно склонившись над ними, она просмотрела воротники: на одном жёлтыми нитками было вышито «Никола Тесла», на другом — «К. Колет», а на третьем… У Флинн перехватило дыхание. Она погладила освещённое матовым вечерним светом вышитое на воротнике имя — «Й. Нахтигаль».

Йонте. Золотая кручёная нить по сине-зелёному фону. Неужели случайность?!

На трёх плечиках у неё в шкафу уже висели клетчатые рубашки, которые Кёрли выдал ей в первый день в поезде. Одна из них, жёлтая, как летнее солнце, тоже принадлежала Йонте.

Когда Флинн в тот самый первый день в поезде спросила об этом Кёрли, тот пришёл в бешенство: «Не твоё дело!» От него помощи ждать не приходится. И вот он уже во второй раз дал ей старую рубашку брата. Неужели действительно случайно?

— Я найду тебя, — пообещала Флинн, уткнувшись носом в мягкую ткань. Рубашка даже по-прежнему пахла Йонте! Правда, ещё стиральным порошком и пылью, но между золотыми полосками как воспоминание о её прежнем доме теплился запах васильков и корицы.

Флинн повесила рубашку в шкаф.

«Пи-ип, — пропищала вешалка и, дребезжа, сообщила: — Эту рубашку следует постирать! — Флинн закатила глаза, на что вешалка механическим голосом уточнила: — Эту рубашку срочно следует постирать!»

Флинн, закрыв шкаф, вышла из купе и отправилась в комнату отдыха.

— У меня появилось новое доказательство! — с ходу провозгласила она, обнаружив Пегс и Касима в углу комнаты отдыха. Оба сидели на пушистом ковре, играя, как и собирались, в нарды.

— Старая школьная рубашка Йонте, — запыхавшись, пояснила Флинн. — Мне её дал Кёрли. Она висит теперь в нашем купе.

Пегс от неожиданности чуть не уронила банку имбирснафа, и оттуда вырвался сладковатый пряный аромат.

— В нашем купе? — недоверчиво переспросила она.

На секунду Флинн стало нехорошо от мысли, что Пегс, возможно, и не хочет ни с кем жить в одном купе. Но Пегс тут же воскликнула:

— Йесссс! Именно об этом я и просила Даниэля! — И она победно вскинула вверх сжатый кулак.

Глаза Касима превратились в щёлочки.

— Ты наверняка подкупила Даниэля, — предположил он. — Турецким мёдом или ещё чем-то. Обычно он запихивает в одно купе тех, кто друг друга терпеть не может. Например, Стуре Аноя и меня. — Он протянул Флинн маленький бархатный мешочек, в котором что-то бренчало. — Это мой тебе приветственный подарок, — широко улыбаясь, сказал он.

Флинн озадаченно уставилась на мешочек у себя в руках. Красный с серебром, он поблёскивал в вечернем свете.

— Что за чушь! — запротестовала Пегс. — Родители ни за что не позволили бы мне кого-то подкупать. Ты же знаешь! — Она поднесла к губам банку с напитком, но Флинн увидела, что подруга лукаво улыбнулась.

Из радиоприёмника-шарманки Пегс опять кто-то вопил высоким голосом:

— «Ищу тебя повсюду я, адреса не зная, и без тебя, любимая, уже схожу с ума я…»

Два пятнадцатилетних павлина со своих кресел в другом конце вагона бросали на них раздражённые взгляды. Турнир между третьеклассниками был ещё в самом разгаре.

Флинн этого не замечала. Усевшись на пол рядом с Касимом, она вытряхнула себе на колени содержимое мешочка: это оказался разноцветный набор фишек для игры в нарды — дикая смесь из деревянных, стеклянных, янтарных и металлических костей. Некоторые поблёскивали серебром, словно собранная звёздная пыль, другие были на ощупь гладкими и тёплыми, а какие-то обладали свойствами магнита или потрескивали, как электрический разряд.

— Спасибо, — глядя на Касима сияющими глазами, сказала Флинн.

— Этот набор из отбракованных фишек я собрал для тебя. — Похоже, он был страшно горд собой.

Флинн знала ловкость рук Касима и опасалась, что на самом деле он украл фишки у других павлинов, но гнала от себя эту мысль.

Флинн радостно разглядывала разноцветные фишки. Одна из них была на ощупь особенно гладкой. Деревянная, она казалась простой и будничной, как прежняя жизнь Флинн в Брошенпустеле. Флинн крутила в пальцах фишку, пока взгляд её вдруг не упал на крошечные буковки, которые кто-то выцарапал на мягком дереве: «Смелей вперёд, ничего не страшись!»

Слова пульсировали в сознании Флинн. Это были слова Йонте. «Смелей вперёд, ничего не страшись!» — его девиз, которому он следовал истово, как какой-нибудь рыцарь — девизу своего герба. Пальцы Флинн задрожали, а фишка в них сделалась обжигающе горячей.

— Касим! — выронив её, воскликнула Флинн. — Откуда она у тебя? Это же фишка Йонте!

Брови Касима испуганно поползли вверх. Он стал исследовать фишку так основательно, словно искал дефекты у бриллианта, а затем растерянно пожал плечами:

— Я нашёл её два дня назад в одном из спальных вагонов. В коридоре. — С мечтательным видом он принялся перечислять: — Золотые скрепки, ролинги, бумага для записей — там всегда валяется какой-нибудь старый хлам.

Голос Флинн прозвучал резче, чем ей хотелось:

— Вещи Йонте — это не хлам. — Не выпуская из рук побрякивающих фишек, она откинулась на спинку кресла.

Ей ужасно не хватало брата — его авторитета, его непринуждённости и остроумия. Ей не хватало его потому, что для неё он олицетворял собой родной дом. Даже Всемирный экспресс представлялся без него несовершенным. Его былое присутствие как призрак бродило по сине-зелёным вагонам и в душе Флинн. Где же он сейчас?

— В последнем письме я пообещала маме найти Йонте, — сказала она Пегс и Касиму. — Пока мне попались только две его рубашки и старый билет. А теперь вот ещё фишка. Но этого же мало! Что нам делать?

Касим обеспокоенно взглянул на Пегс. Флинн на секунду почувствовала себя больной, состояние которой вызывает опасения. Почему-то её это очень рассердило.

— Экспресс — как ковёр, сотканный из тайн, — поучительно изрекла Пегс. — Мы потеребили его с краю, и теперь остаётся лишь ждать, что он на наших глазах начнёт распускаться.

Флинн мрачно посмотрела на неё.

— И когда именно это произойдёт? — нетерпеливо спросила она. Она не ощущала в себе и половины той уверенности, с какой говорила Пегс.

Над друзьями нависло её тяжёлое молчание, и означало оно только одно: «Поможете вы мне или нет, но я найду Йонте, пусть даже это единственное, что мне удастся сделать в жизни».

Вечер выдался студёным, стемнело рано, да ещё и холодный дождь ливанул. Тусклого света наружных фонарей не хватало, чтобы как следует осветить соединительные мостики между вагонами. Между библиотекой и чайным баром, пользуясь полумраком, ворковала парочка семнадцатилетних павлинов. Флинн не представляла, как эти двое выдерживают на таком зябком дымном ветру. Сама она была счастлива, когда вместе с Пегс и Касимом наконец дошла до столовой, где было тепло и пахло салом и квашеной капустой.

— Пахнет капустой, — наморщив нос, определила Пегс.

Флинн принюхалась. Да, и обычной капустой тоже. Но ей было бы всё равно, даже если бы пахло грязными носками. Потому что столовую словно преобразили: в хрустальных канделябрах сверкали электрические лампочки, окна сияли золотым и белым светом, и во всём вагоне царила атмосфера раннего утра в Брошенпустеле: когда кажется, что всё ещё возможно.

— С ума сойти! — выдохнула Флинн. Столовая всегда казалась ей волшебной, но сегодня она не сомневалась, что сияние, исходящее от поезда, достигает звёзд. Тёмное вечернее небо стояло за панорамным остеклением словно незваный гость.

— Ого, Флинн, похоже, Даниэль захотел повторить для тебя приветственную церемонию, — предположил Касим, когда троица подошла к буфету, чтобы наполнить тарелки хлебом и польским бигосом.

Пегс задохнулась от восторга.

— Правда?! — возбуждённо воскликнула она. — Об этом я обязательно должна…

–…написать родителям — кому же ещё! — закатив глаза, закончил за неё Касим. — Хафельман, твои родители учились в этом поезде больше двадцати лет назад. Их фотографий нет среди выпускников.

Флинн задумалась. Ей и правда ни в одном из спальных вагонов не попадались фотографии родителей Пегс.

— Потому что для всех выпускников недостаточно места, — сухо возразила Пегс. Она говорила своим обычным тоном эксперта по Всемирному экспрессу, в котором слышались нотки всегдашней уверенности: она с детских лет была посвящена в тайны Всемирного экспресса, её родители оба были павлинами, и поэтому её имя, само собой, неразрывно связано с поездом. Флинн это иногда жутко раздражало.

Пегс шлёпнула себе в тарелку крошечную кляксу бигоса.

— Ты просто завидуешь, — сказала она Касиму.

По тому, как окаменело его лицо, Флинн поняла, что Пегс права.

— Лучше бы Даниэль ничего не устраивал, — тихо сказала она. — Ну, вы понимаете — официального приветствия и всякого такого. Мне стыдно. — Ей хотелось быть на общих правах со всеми павлинами. Просто быть среди них.

Флинн, Пегс и Касим, наполнив тарелки, прошли вдоль столиков на своё обычное место в конце вагона. На одном из поворотов пол поплыл у Флинн из-под ног, но она, проворно шагнув в сторону, удержала равновесие.

— Хорошо ещё, что нет Гарабины, — пробормотала она. Та наверняка бы высмеяла её клетчатую рубашку и широкие джинсы. — Если бы я знала, какой сегодня особенный вечер — надела бы одну из новых форменных рубашек.

Флинн опустилась на мягкое сиденье рядом с друзьями. Лампы в хрустале слепили ей глаза. Она задумчиво спрятала ноги под длинную тяжёлую скатерть.

— По субботам форму никто не надевает, — возразил Касим и взял графин с водой, в котором, мерцая, преломлялся свет хрустальных светильников. — И вообще, в наш первый школьный день мы тоже были без формы.

— Ты был без формы, — резко поправила его Пегс. Свои светлые форменные брюки она перешила в прилегающие короткие брючки гольф и надела к ним носки в ярко-жёлтую полоску. С бренчащими браслетами на белых запястьях она казалась отливающим разными цветами природным алмазом, который каждый день сам себе придаёт новую огранку.

Краем глаза Флинн заметила, что свет мигнул, и это привело её в замешательство, но, когда она подняла глаза от тарелки, хрустальные светильники сияли так же ярко и безупречно, как и раньше.

В другом конце столовой Даниэль покашливанием попросил внимания. В вагоне затих даже шёпот.

— Мы должны гордиться, что к нам присоединились три новых попутчика, — сказал он, поднимаясь с места, чтобы его хорошо видели ученики и в другом конце вагона. — Во-первых, доктор Бентли из Канады, который в эту минуту заботится о вашей соученице Гарабине Бласко-Диас.

По вагону прокатился шёпот. Седовласый доктор Бентли сел в поезд ночью, чтобы заняться лечением Гарабины. Флинн поймала взгляд Касима. Она знала, о чём он думает: было бы неплохо, если бы Гарабина ещё немного полежала в отключке.

Раздались вежливые аплодисменты в честь отсутствующего доктора.

Даниэль повернулся к коренастой тётке-охотнице, сидевшей за одним из столиков для сотрудников между Кёрли и преподавателем боевых искусств синьором Гарда-Фиоре. На голове у неё, как и утром при посадке в поезд, сидела шляпа-сафари, но бежевую куртку она сменила на воздушное светлое одеяние. У её мощных ног притулилась тонкая прогулочная тросточка.

— Следующей я приветствую Герлинду Штейнман из Южной Африки! — торжественно воскликнул Даниэль, дав павлинам сигнал к новым аплодисментам. — Миссис Штейнман некоторое… ну да, некоторое время будет преподавать героизм.

По вагону снова пролетел шёпот, сопровождающийся миганием света. Флинн с беспокойством огляделась. Так сильно не мигал даже дежурный свет, включавшийся по ночам.

Рядом с ней раздражённо застонала Пегс:

— Что, правда?! Ну почему Даниэль не подберёт какую-нибудь приличную учительницу по героизму! — причитала она, загибая пальцы с покрытыми разноцветным лаком ногтями. — Сперва мадам Флорет, которую больше интересовали техника и магия, чем победы и легенды, а теперь вот эта охотница с поехавшей крышей, у которой в голове только одна Флинн…

Так и было. Миссис Штейнман таращилась на них через весь вагон, словно Флинн была газелью, которую она собиралась уложить выстрелом.

— Даниэль! — рявкнула она, и её голос эхом отскочил от стеклянных стен. — Тот парень в конце и есть тигрик, которого вы мне обещали?

Флинн по-прежнему не понимала смысла слов тётки-охотницы, но внезапно опять почувствовала себя тем, чем была всегда: каким-то инородным телом. Все взгляды устремились на неё. Шёпот стал громче. Хрустальные светильники мигали всё сильнее. По столовой незаметно расползалось волнение. Флинн даже зазнобило от беспокойства.

Стоящий посреди вагона Даниэль казался смотрителем маяка, который знает, что шторма не избежать. Хлопнув в ладоши, он подчёркнуто радостно воскликнул:

— Верно, это Флинн Нахтигаль, наш новый павлин. А теперь школьный гимн! Якуб, не будешь ли ты так любезен сыграть…

В это время свет погас. Ещё две секунды лампочки в столовой помигали как пламя свечи на ветру: включились-выключились — включились на подольше — выключились, а затем с металлическим гудением их сияние погасло.

В поезд прорвалась чёрная-пречёрная ночь, как чернильное пятно, которое поглотило всё: тарелки, графины с водой, испуганные лица. В течение нескольких секунд в столовой царила та же ночная тьма, что и над вересковыми пустошами снаружи. Над стеклянной крышей слабо мерцали похожие на булавочные головки звёзды, а месяц спрятался за плотные облака.

Экспресс в абсолютной черноте скользил сквозь ночь, в вагоне послышались громкие крики. Раздался голос Даниэля:

— Пожалуйста, соблюдайте спокойствие! Это всего лишь… — Слова захлебнулись в его собственной беспомощности. Это всего лишь что — перебои в подаче электроэнергии?

— Во Всемирном экспрессе ещё ни разу не было перебоев с электричеством, — прошептала Пегс.

Страх пополз по спине Флинн и когтями впился в затылок. Что здесь происходит?!

Свет в вагоне исходил только от потрескивающих синеватых волос Касима, сияющих как оперённые крылышки феи. Белое лицо Пегс рядом с ним казалось лицом призрака.

Флинн осторожно нащупала руки Пегс и Касима и сплела с их пальцами свои. Она чувствовала, что, если этого не сделает, ночь вытянет её из поезда, как чёрная дыра во Вселенной.

Рядом с ней чертыхнулся Касим и часто задышала охваченная паникой Пегс.

Кто-то заплакал. Во тьме грохнули железные двери. И тут внезапно хрустальные светильники опять замигали. Слабо засветились — погасли — включились на подольше — снова погасли. Затем раздался приглушённый рокот, словно заработала какая-то турбина, и светильники, беспокойно померцав, вновь вернулись к жизни. В вагон, подобно чувству безграничного счастья, хлынул свет. Ночь за окнами с воем отступила. Над панорамным остеклением крыши взметнулся сияющий блеск.

— Великий Стефенсон, что это было? — Касим с трудом перевёл дух, отпуская руку Флинн. — Что, Куликов угля мало закинул?

Пегс поморщилась. При свете хрустальных светильников она опять выглядела живо и свежо.

— Мою руку ты тоже можешь отпустить, — потребовала она, энергично выдёргивая пальцы из крепкого захвата Касима.

Вместе со светом оживились и голоса. Пространство заполнилось смехом облегчения. У буфета Даниэль, потерев лицо, словно таким образом мог убрать морщины и перехитрить возраст, сказал:

— Не волнуйтесь, это небольшие перебои в подаче электроэнергии. Якуб, пожалуйста, гимн школы!

Флинн, ничего не понимая, смотрела на него во все глаза. Либо перебои в подаче электроэнергии во Всемирном экспрессе стали с недавних пор обычным делом, либо он хотел замять то, что произошло сейчас у всех на глазах.

За соседним столиком поднялся мальчонка с каштановыми волосами.

— Это Якуб Павляк, — пояснила Пегс. — Вообще-то он ещё слишком маленький для Всемирного экспресса — ему всего восемь. Но он получил билет уже много лет назад, и поскольку он сирота, то Даниэль забрал его в поезд.

Якуб неуверенным шагом, спотыкаясь, вышел в центральный проход между столиками, взял свой футляр со скрипкой — и Флинн ощутила какую-то неуловимую связь с ним. Он казался точно таким же неуверенным, какой часто чувствовала себя и она.

— Его опекала мадам Флорет, — прошептала Пегс на ухо Флинн, неодобрительно качая головой. — Она одела его во всё сине-зелёное.

Флинн переводила взгляд с Якуба на Пегс и обратно.

— У мадам Флорет был подопечный? — в растерянности спросила она.

До недавнего времени мадам Флорет была её учительницей по героизму. Из-за властности, строгости и пристрастия к назначению штрафных работ она не снискала особой любви среди павлинов. Вероятно, ей это было и не нужно. Представить себе, что она заботится о ком-то из учеников, было так же невероятно, как вообразить, что кошка печётся о беспомощном птенце.

Якуб дрожащими пальцами раскрыл футляр. Вместо скрипки в самом футляре от стенки к стенке были натянуты четыре струны. Флинн изумлённо подняла брови. Такого странного инструмента она ещё никогда не видела.

— Это чемодан-скрипка, — пояснила Пегс. — Я тоже как-то хотела купить такой в одной из лавок «Тимоти и Никс», но они жутко дорогие, да и играть на них тяжело. У родителей когда-то был чемодан-скрипка — он визжал как больная гиена.

Во Всемирном экспрессе по-прежнему царило возбуждение, когда Якуб сыграл первые такты школьного гимна. Вагон наполнила темпераментная величественная мелодия, в которой одновременно находили отзвук безграничные дали и что-то очень родное и близкое. Флинн ошеломлённо внимала ей.

Несколько павлинов стали тихонько подпевать, но после пережитого ужаса из-за погасшего света лишь четверо второклассников нашли в себе смелость петь во весь голос:

Если упрямо ты шёл за мечтой,

Поднимется ветер в ночи,

И поезд чудесный придёт за тобой

И в дальнюю даль умчит.

Флинн знала эти слова, но сегодня они не давали ей ни надежды, ни утешения. Хрустальные светильники в углах столовой всё ещё помигивали, и Флинн не могла избавиться от ощущения, что в поезде что-то не так. Она наблюдала за Даниэлем, который нервно высматривал что-то за окном, и за толстяком Ракотобе Лаламби — учителем по стратегии и безопасности, беспокойно гладящим голову своего пса Брута. Слюнявый мопс издавал свистящие звуки, свесив язык в тарелку с супом Даниэля.

Флинн нахмурилась. Неужели учителям страшно? Но почему? Что именно имел в виду Вильмау, когда в кабинете предупреждал Даниэля об этом Крее?

Последний куплет, полнозвучно взметнувшись над головами павлинов, вырвал Флинн из собственных мыслей:

Смелей вперёд, ничего не страшись,

Не ведай преград и оков…

По телу Флинн побежали мурашки. Это чувство было ей знакомо: её всегда охватывала дрожь от волнения и страха, когда она обнаруживала новый след Йонте.

— Смелей вперёд, ничего не страшись! — громко повторила Флинн. Подождав, пока Якуб закрыл чемодан-скрипку и прошмыгнул на своё место, она поспешила повернуться к Пегс и Касиму. — Смелей вперёд, ничего не страшись! Так всегда говорил Йонте! Раньше, ещё до того как стал павлином. — Сердце у неё бешено колотилось. Больше всего на свете ей хотелось тут же вскочить и броситься по новому следу. Но вот куда? Неужели в…

— Брошенпустель, — сказала Флинн, как громом поражённая. — Йонте знал этот гимн ещё в Брошенпустеле! Другого объяснения быть не может.

Но как это возможно?! Йонте жил в Брошенпустеле так же уединённо, как и Флинн. Никто не мог рассказать ему о Всемирном экспрессе.

Касим, начавший было есть, замер, не донеся ложку до рта.

— Твой брат любил эпическую музыку, — заметил он. — Если можно было бы перевести поездку на поезде в мелодию, она бы звучала именно так.

Флинн схватилась за голову. Касим совершенно не понял, куда она клонит!

— Основатель нашей школы владел магией, — напомнила ему Пегс. — Уж он-то мог перевести поездку на поезде в музыку. Если бы я выбирала себе девиз из школьного гимна, я бы взяла строчку «Всегда будь собран и не спеши» из четвёртого куплета. А вы разве нет?

— Йонте бы — нет, — подчеркнула Флинн. — Он всегда любил размах и волю. Нам нужно выяснить, откуда он знал гимн школы! Но как?

Касим выглядел озадаченным.

— Это тайна Брошенпустеля, а не Всемирного экспресса, — осторожно сказал он. — Понимаешь, Флинн? Тебе стоит спросить об этом мать.

Его слова поразили Флинн как удар молнии:

— Это невозможно.

Мысль о том, чтобы спросить раздражённую, взбешённую маму о Йонте, пугала сама по себе. А спрашивать её о Йонте и Всемирном экспрессе — это всё равно что поджечь спичку сразу с двух концов.

— Невозможно, — повторила Флинн в отчаянии.

До конца ужина никто больше не говорил о Йонте, гимне или выключившемся свете. Когда большинство учеников уже приступили к десерту (чизкейк в шоколадной глазури), внезапно открылась железная дверь в конце вагона, и тёмная ночь извергла в столовую два высоких, стройных силуэта. Первым оказался канадский доктор Бентли, окинувший вагон довольным взглядом доктора Франкенштейна, пробудившего к жизни своего монстра. Голос у него за спиной резко, словно холодный вечерний воздух, обдал затылок Флинн:

— Что я пропустила?

Флинн вздрогнула. Она взглянула в сторону двери — там стояла она: в ярко-красных лодочках, в узких очках на кончике носа, вызывающе уперев руки в боки. Гарабина. Она очнулась.