Переизбранное (сборник)

Андриян Колотушкин, 2019

Дорогой Читатель! Ещё по первой публикации (Андре Коло, “Переизбранное», издательство «Права человека» 1999 г.) ты, несомненно, оценил посмертный талант Андрияна. И вот на теперь тебе не только переработанные известные, но и неизвестные доселе его произведения, относящиеся к последнему и не совсем последнему периодам его творчества! Они существенно расширят твои представления об Андрияне – прозаике и драматурге, а где-то и демиурге. Теперь о критиках. Критики бывают разные. Раз Ленин тоже критиковал Толстого и говорит: какая, говорит, это глыбища, можно сказать валун, какой матёрый, говорит, человечище! Ну и что, думаете Толстой был этим счастлив? Потому-то Колотушкин, пиша свою литературу, вдруг понял: эту его литературу сразу так не доверишь абы какому критику! Абы какой критик напишет неизвестно что, а потом будет мучиться всю жизнь. Вот и позаботился Колотушкин сам о критике себя, чтобы они не мучились. Зато, не мучась, смогут они пороть потом и отсебятину, да поезд ушёл! Читай себе, Читатель, критику Колотушкина, но не обольщайся: всё это написал либо он сам, либо его друзья.

Стихи

Первая тетрадь

В поэтах

Кричат: пиши высоким штилем!

Учись гекзаметры слагать!

Кому нужны стихи такие,

Что глаз корёжит их читать?

Я был бы тут же Ломоносов

Иль, на худой конец, Езоп,

Когда б не рос среди барбосов

И кровососов, мать их так.

Я так же часть родной культуры,

Как с килькой кружка политуры.

А хочешь Пушкина читать —

Иди в читальню, вашу мать.

Ха! Друг ваш Пушкин эфиопом

Пугал всех дам чернявой попой.

А дамы все: хи-хи да хи,

И ну читать его стихи!

Ваш Грибоедов за обедом

Вел с рюмкой умные беседы,

Потом вдруг в Персию полез,

И Грибоедова мы без.

А ваш Михайла Ломоносов

Все той же был страны барбосом.

А кто такой ваш был Езоп —

Вам не скажу, не знали чтоб.

А я чем хуже, чем я хуже?

Скажи-ка мне, читатель-друже!

Ты думал, мне не по плечу?

Сейчас такое наверчу!

Переделкино, 1932.

Я время пою

Я время пою, и стихами и без,

Когда в апреле

семнадцатого года

Ильич

без лестницы на броневик залез

И такую

лампочку

показал народам!

Переделкино, 1932

Забавы древних

Где Афины и Микены,

Средь маслин и ишаков,

Фигов, тогов и богов

Пифаген жил офигенный,

Автор собственных штанов.

А в вина огромной бочке,

Закатив ее во двор,

Коротал хмельные ночки

Пьянь-философ Диогор.

В том же греческом селеньи

Прямо в тоге на поленьях

Архимед их похожденья

С восхищеньем наблюдал.

Во мгновенья вдохновений

Он творил изобретений,

И, в порядке развлечений,

Солнцем жарких отражений

Моря корабли сжигал.

И считал, схватив за ворот,

Погрузив его до дна,

Сколько туша Диогора

Может вытеснить вина.

Переделкино, 1932

Песнь травы

Не просеян, не пропахан,

Бороной недолбан был,

Непочата луга запах

Мне ноздрюки щекотил.

Лишь некормленый японец

Жаждет гречневой лапши.

Новой жизни комсомолец

Ищет в травах анаши.

Друг мой пламенный по веку!

Среди трав не колготись,

Как пристойно человеку

Средь чуланов изб плодись.

В торф сади пырея семя,

Над медведкой не глуми

И червей лихое племя

Пшённым зернием корми,

Без нужды не кувыркайся

По заросшей борозде

И с жуком во вред не лайся

Окружающей среде,

Чтоб была нам счастья доля,

Чтоб звенел букашек звон,

Чтоб травы большое поле

Пахло в нас со всех сторон.

Переделкино, 1932

Не повезло

Адмирал да Гама Васька

Поднимают паруса.

С ними Кок да Квартирмейстер,

Да испанка Инфлюэнца,

Да другие матроса.

Подняли Бизань да Стаксель,

Да задумали поплыть.

Вдруг заметил славный Васька:

Руль забыли привинтить!

Заорал тут Кок да Боцман,

Поднялся девятый вал…

Не случись бы эта глупость,

Васька б в Индию попал.

Переделкино, 1932

Нострадамус

Нострадамус-безумец в яду химикатов

Слышит бедствий грядущих глухие раскаты,

Сколопендр мозжечок, змей вонючий помёт

И мышиные крылья жуёт,

Откровенья над тигелем ртути толкует,

На бледячих конях зверя знаки рисует

И, в парах мышьяка и смурной ворожбы,

Предрекает нам ужас судьбы.

А очнувшись, в шлафроке немецком на теле

Cо свечёю бредет до пуховой постели

И, как бюргер почтенный, в ночном колпаке

На полночном мечтает горшке.

Утром зад экономки довольной щекочет,

Над вчерашним уловом пророчеств хохочет

И купить сулемы и мышиный помёт

К бакалейщику мальчика шлёт.

Переделкино, 1932

На страже Родины

Карацюпа, Карацюпа,

Не моргай бельмами глупо.

Вдоль границ по восемь в ряд

Нарушители стоят.

Переделкино, 1932

Торжество мудрости

По-над пропастью над горной,

Где шумит Кура-река,

Самолёт одномоторный

Пляшет в небе гопака.

То крылом воды касаясь,

То взмывая в небеса,

Издеваясь, кувыркаясь,

Как зудячая оса.

Шоферит машиной этой

Досаафовский Петро,

Весь поддатый, разогретый

Правит вольно и шустро.

Лишь вчера его родитель

Старым валенком порол,

А теперь он истребитель,

Сил небесных победитель

И вобще почти орёл.

Славься, славься, истребитель!

В неба грозной высоте

Краснозвёздый гордый китель

Ты несёшь навстречь звезде,

Чтоб Луны светилось гало,

Чтоб гусей увял косяк,

Чтоб ничто бы не мычало,

Чтоб не вякал гадский враг.

Вдруг из папиной из сакли

Вышел дедушка Сандро,

На усах кинза, как пакля,

А в руке вина ведро,

Шапкой вытер лоб свой потный

И к ружью щекой приник…

Поделом тебе, залётный,

Не дыми, как мой шашлык.

Вновь кругом лишь горы белы,

Да воды бегущей прыть…

Не людское это дело

Небо носом бороздить!

Переделкино, 1932

Тимирязев и грибы

В годины мрачныя печали,

Среди напастией судьбы

Топча родных просторов дали,

Бредут народы по грибы.

Сам Ломоносов просвещенный

Любил закусывать грибом.

А был пока непросвещенный,

Так тож закусывал грибом.

Грибы! Как много в этом слове!

Ну как же. Был уж наготове

Грибной хулитель и нахал

Небезызвестный Тимирязев.

Явив их нам подобьем грязи,

Сей принаучный коновал

Грибы вдруг плесенью назвал.

Вотще развязный академик

Унизил гордые грибы.

В бреду открытий и полемик

Не избежишь своей судьбы.

Тогда как плесень благородный

Леса российские красит,

Его хулитель принародный

В саду как памятник стоит.

И нет покоя истукану.

Бродячий пёс у ног его,

Его тревожит утром рано

Прохожий смерд битьём стакана,

И голубь серит на него.

Переделкино, 1932

Баллада о Николке и Миколе

Через речку, через лес,

Через степь равниной голой

Со штыком наперевес

Шли Николка и Микола.

Где героев путь пролёг,

Зацветает василёк,

Рожь-пшеница колосится,

Конь стреноженный резвится,

Власть народная родится.

Перед ними ероплан

Вдруг сморчит угарным газом.

Позалезли в ероплан.

Крутанули ручки разом,

Небом весело летят,

Песни вольные галдят.

Долго ль, коротко ль летели,

Только на краю Земли

Вниз случайно поглядели —

Там сплошные индуи.

Толстопузы буржуины

Во дворцах среди ковров,

Кобр, мангустов и слонов

И несчитанных коров,

А простые индуины

Мангом с дерева постятся,

Посередь джунглёв плодятся,

На коров взглянуть боятся.

Не повыдержал Николка,

Достаёт свой пулемёт

И с индуйской со двуколки,

Им такую речь ведёт:

Будьте, хлопчики, здоровы!

Щас буржуев победим

И вам барские коровы

В пропитание дадим!

Только все вдруг разбежались.

Лишь баньян в цвету стоит,

Да буржуйский подкулачник

На гвоздях в пыли лежит.

Налетели белы банды

На махновских на слонах,

И навек лежать остались

Верны други в бананах.

Лишь брамин бредёт по воду,

Где, от Родины вдали,

За индуйскую свободу

Два героя полегли.

Переделкино, 1932

Дон Кихот

Сидр пьёт, поет романсы,

Веселится весь народ.

Там Санчо с большою пансой

Губернатором живет,

Публикует всем декреты

И указы издает,

И лизать свои штиблеты

Всякой челяди дает,

И того не понимает,

Что при шутовом дворе

Идиота роль играет

В идиотском кабаре.

Кум Сервантес с огорченья

Головы кочном трясёт

И кошмарным наважденьем

Царство панчино зовёт.

Что ты, кум, так огорчился,

Утешает Дон Кихот,

Полным Санчею родился,

Полным Панчею помрёт!

Мы с тобою не умнее:

Я вот мельницу подбил

И гадюку Дульцинею

Из дали побед любил.

Обойдись без укоризны,

Санчу-Пончу возлюби.

В глупой пьесе нашей жизни

Все мы чучела судьбы.

Переделкино, 1932

Испытание

Запуржило, закружило,

Засвистело, замело,

Всё вокруг как зверь завыло,

Камнем на сердце легло.

Не избегнуть мне могилы,

Не найти пути домой.

Растворился облик милой

За белесой пеленой.

Звёзды в небе не мерцают,

Не видать путей-дорог,

А под сердце заползает

Леденящий холодок.

Уж подняться нету силы,

Меркнет свет в моих очах…

Уф, насилу отпустило.

Так плесни же, друг мой милый,

Свежу кружку первача.

Переделкино, 1933, Новый год

Песнь о богатыре Семёне Будённовиче

Как во городе было во Житомире.

Там за городом крутояр стоит,

А на том яру конь стоймя стоит,

А на том коне богатырь сидит,

Богатырь Семён свет Будённович.

Сидит он тридцать лет и три года.

Его конь по грудь в сыру землю врос,

Его меч-кладенец лишаём зарос,

На заду его мозоль с оловянный таз.

Бережёт богатырь землю Русскую

От злых от собак от татаровей,

От Соловьёвых-Ивановых от разбойников.

Прибегал к нему на высокий яр

Удалой купец Ворошилович

Из Луганска из города из славного,

Разевал перед ним уста медовые.

Ты восстань, богатырь Семён Будённович!

Мы пойдём воевать волю вольную,

Печенегов давить, да половцев,

Мы возьмём с тобой стольный Киев-град.

На престоле сидит там Петлюра злой,

Где рукой махнёт, лютый стон стоит,

А во лбу его карбованец горит.

Осерчал Семён свет Будённович.

Не усею костьми землю Русскую!

Доставал из кармана свой чугунный кулак,

Да как врежет в лоб Ворошиловичу!

Где купец стоял, там ковыль растёт.

Где он саблей махал, там река текёт.

Приходил к нему татарский князь,

Кагановище поганое, злобное

По прозванью Лазарь свет Моисеевич.

Ой ты гой, говорит, еси, добрый молодец!

На Москве у нас сидит лютый Калин-царь,

За него пойдём, пустим кровушки.

Отвечал ему Семён Будённович:

Сам ты гой еси необрезанный!

Как достану кулак свой чугунистый,

Так и ляжешь здесь, кагановище.

Обосрался Лазарь Моисеевич,

Метал катышки по три пуда.

Он убёг в Москву златоглавую,

Зарылся в метро свого имени.

Поезда там пустил по расписанию,

Все билеты проверил дыроколищем.

А оттуда уж носа не выказывал,

Опасался гнева Будённова.

А богатырь Семён свет Будённович

По сю пору стоит на страже Руси.

Его конь давно в ночное ушёл,

Его таз оловянный Соловьёв продал,

Его меч-кладенец Иванов упёр,

Но стоит Будённыч, не шелохнется,

Стережёт от врагов землю Русскую.

Переделкино, 1932-1933

Рыбья справедливость

Не могу удить я рыбу.

Любит вод она кровать,

Атмосферы тяжкой глыбы

Вдох не ведает вдыхать.

Вдруг какой-то фраер жалкий,

В шапке вязаной урод,

С побережья грязной палкой

В нежный рот ее суёт.

И тогда я взял дубину

И ему по шапке дал,

Чтоб он рыбью половину

Жизни досыта познал.

Дал пинка ему под пендель

И на дно послал поспать,

Чтобы знал и этот крендель

Незнакомым подышать.

Переделкино, 1933

Дева

Она игрушками играла,

Красой невинности сияла

И источала свет небес

На всех, кто на нее залез.

Переделкино, 1933

Классовый конфликт

По горбатой по дороге

Пионерский шел отряд,

Голобритый, голоногий,

По четыре плеши в ряд.

Рубит шаг молодцеватый

С красной тряпкой на груди

Их простреленный вожатый

С громкой дудкой впереди.

А в укромном палисаде,

Где картошка и салат,

Под портвейн четыре дяди

Преферанс сдают сидят,

Пионеров поступь слышат,

В снос два козыря несут…

И в наколках дядя Миша

Вышел им навстречу тут

И на красных оборванцев

Повышает голос свой:

Из-за вас, дурных поганцев,

Я остался без одной!

Что ты, дядя, там бормочешь?

Отвечает пацаньё.

Камень в голову не хочешь?

Если нет, давай уё.

На пороге новой эры

Свой костыль не выставляй,

А иначе пионеры

Всем дадут путевку в рай.

Устыдился дядя Миша,

У него слетела крыша

(Миша-крыша! Чушь какая-то. Буду проще.

Кыш Миш! — прим. авт.)

Переделкино, 1933

Тоска

По безбрежной, немеряной неба реке

Грозовые плывут облака.

Конец ознакомительного фрагмента.