Черный крест. 13 страшных медицинских историй

Андрей Шляхов, 2011

Все описанное в этой книге – правда и действительно происходило в реальности. Тем страшнее читать жуткие подробности из жизни врачей. Маргинально криминальный сборник о самых интригующих, кровавых и жутких случаях в медицине, врачебных ошибках, маньяках хирургах и странных психиатрах, написанный бывшим врачом, который уже не боится мести коллег. «Если вы уверены, что под белым халатом спасителя не может скрываться черная душа убийцы, то немедленно закройте эту книгу и оставайтесь при своих заблуждениях. Не исключено, что вам удастся пронести эти заблуждения через всю жизнь. А может и не удастся… Правда жизни страшнее любых догадок. Вас не ужасает обыденность зла? Вам хочется увидеть изнанку медицинского мира? Вам и вправду нестрашно? Тогда у вас есть шансы понравиться этой книге, потому что она написана для вас! Черный крест – это тень, отбрасываемая красным крестом. И да минует нас участь сия…»

История третья

Отдай даром!

Гильденстерн:

Расспрашивать себя он не дает

И с хитростью безумства ускользает,

Чуть мы хотим склонить его к признанью

О нем самом.

Уильям Шекспир, «Гамлет, принц Датский»^[8]

— За последние пять лет вы сменили три места работы, — главный врач не носил очков, но по тому, как далеко от глаз держал он трудовую книжку Антона, легко можно было догадаться о его дальнозоркости, — три поликлиники. И везде работали на участке… В чем дело?

Волосы у главного врача были неестественно черными, без единого седого волоса. «Красится, — подумал Антон. — Очков не носит, волосы красит, галстук вон какой нацепил. Все с вами ясно, Анатолий Васильевич. Бабник вы, котяра мартовский».

Бабник — это хорошо. Для бабников была у Антона особая легенда, которую он про себя называл мелодраматически-сентиментальной. Отставным военным полагалась легенда «мужская», дамам предпенсионного и пенсионного возраста — «сопливая со слезой», а тем, что помоложе, — тоже «сопливая», но уже без слезы. Проколов ни разу не было, потому что довольно посредственный врач Лебедев был блестящим психологом. Тем, как говорится, и жил-кормился.

— Скучно мне на одном месте, Анатолий Васильевич, — «признался» Антон, — работа у нас рутинная, а если еще и на одном месте сидеть, то вообще мхом обрастешь.

Говорил он неискренне, как будто заранее заученный урок отвечал. Да еще глазами побегал туда-сюда, заодно и обстановочку оценил. Обстановка может рассказать о человеке больше, чем он сам о себе знает. Цепкий глаз Антона уцепился за початую бутылку «мартеля» ХО, выглядывавшую из-за книг, приметил дорогой, явно не рыночный, кожаный пиджак, висевший не просто на крючке, а на плечиках, углядел массивную малахитовую пепельницу в углу подоконника.

— Что-то мне не верится насчет скуки, — проявил проницательность главный врач, — такое объяснение можно услышать от вчерашнего студента, а вам ведь уже…

— Сорок два, — немного заискивающе подсказал Антон.

Встретив взгляд главного врача, он тут же отвел глаза куда-то вбок и для усиления впечатления немного поерзал на стуле. Дешевый дерматин противно заскрипел: «Врешь! Врешь!»

— Пьете? — Фантазия у главного врача была никудышной. — Запоями?

— Нет! — Тут уже можно было и в глаза посмотреть, и голос сделать потверже. — Правду же говорю, не лгу.

— А если я позвоню? — прищурился главный врач.

— Звоните, — так же твердо сказал Антон. — Я вообще к спиртному равнодушен. Так, если пригублю когда по случаю…

— А случай бывает по два раза на дню? — гнул свою линию главный врач.

— Лучше позвоните вашим коллегам и спросите — видел ли кто-нибудь меня хоть раз нетрезвым, — разыграл оскорбленную добродетель Антон. — Им вы поверите больше, чем мне…

— И позвоню! — с нажимом сказал главный врач. — И спрошу! Про алкоголь, про продажу больничных листов, про выписку «левых» рецептов…

— Спрашивайте, Анатолий Васильевич. — Здесь была уместна небольшая фамильярность, совсем небольшая. — Заодно можете спросить, не грублю ли я больным и не сижу ли на каждом вызове по два часа. Мне в коридоре подождать или в другой день зайти?

— Подождите, пожалуйста, в коридоре, — ответил главный врач.

Позвонил. Скорее всего, только в одно место, потому что меньше чем через пять минут выглянул в коридор и пригласил:

— Заходите, Антон Станиславович.

«Уже и имя-отчество запомнил, — удовлетворенно отметил Антон. — Осталось раскрыть „истинную“ причину, и можно будет писать заявление».

Пять лет назад, уйдя из очередной поликлиники, Антон обзавелся новой трудовой книжкой, согласно которой он тринадцать лет после окончания института проработал в одной и той же поликлинике. Если бы не эта предосторожность, то сейчас его трудовая уже стала бы двухтомником. Наверное, скоро придется повторить эту операцию. Не любят у нас летунов. При социализме, кажется, даже был такой лозунг: «Летуны разрушают производство».

— Непонятная какая-то складывается ситуация, Антон Станиславович. Администрация характеризует вас как добросовестного, аккуратного и неконфликтного сотрудника. Вы на хорошем счету, у вас участок рядом с поликлиникой, вас ценят, и вдруг вы собираетесь бросить все и уйти на новое место. Живете вы где?

— На Гальперника.

— Значит, и на работу вам придется ездить дальше. Нелогично как-то. Или вы что-то от меня скрываете, или вы не совсем здоровы… с точки зрения психиатрии, скажем так. Я не склонен покупать кота в мешке, поэтому вам придется объяснить мне истинную причину ваших переходов с места на место.

— Вы не оставляете мне выхода, Анатолий Васильевич… — вздохнул Антон.

— Совсем нет, — возразил главный врач. — Выход находится за вашей спиной. Вы вправе встать и уйти прямо сейчас, ничего не объясняя.

— Ну, хорошо, — после минутной паузы «решился» Антон. — Я скажу вам правду…

Чтобы «правда» не вызывала никаких подозрений, ее нельзя выкладывать сразу. Собеседник должен вытащить из тебя правду, вывести тебя на чистую воду, упиваясь своей проницательностью. Только тогда он поверит в то, что ты ему наплетешь.

— Как мужчина мужчину вы меня поймете…

Глаза главного врача оживились, а на губах появилась кривоватая улыбка.

«В яблочко», — констатировал Антон.

Эта поликлиника была ему очень нужна. Непаханое поле, целина…

— Есть у меня один недостаток, — Антон потупил взор, — слабость к женскому полу. Который уже раз говорил себе — никаких отношений с пациентками, это же хуже любого служебного романа, но как только увижу симпатичную женщину и пойму, что я ей нравлюсь как… Эх, что там говорить.

Теперь можно было робко заглянуть в глаза главному врачу, словно интересуясь его реакцией. А ну как заорет «мне тут кобели не нужны!» и выгонит вон.

Конечно же — не заорал. Напротив — смотрел с пониманием, даже сочувствующе.

— Так это вы из-за женщин бегаете из одной поликлиники в другую? — уточнил главный врач.

— Да, из-за них. Каждый раз говорю себе — все, финита ля комедиа, и каждый раз… Поначалу-то все хорошо, а потом начинают преследовать, на улице подстерегают, скандалить пытаются… А я не люблю конфликтов и вообще всякого шума, вот и приходится уходить в другое место.

— Значит, надолго на вас рассчитывать нельзя, — подумал вслух главный врач.

— Теперь — можно! — Антон слегка повысил голос и тут же уронил его ниже прежнего. — Женюсь я. Скоро. Так что больше никаких полевых романов, Анатолий Васильевич.

— Утерпите ли? — рассмеялся Анатолий Васильевич и шутя погрозил Антону пальцем.

— Буду стараться, — вздохнул Антон. — Пора уже семьей обзаводиться, детишек растить.

— Детишки — это хорошо, — одобрил главный врач. — Ради них и живем. Пишите заявление с…

— Мне две недели отработать придется, — вставил Антон. — Чтоб по-людски…

Зачистка хвостов — святое дело. Если не привлекать к себе лишнего внимания — требуется не меньше недели. Три-четыре карты в день можно незаметно вынести из регистратуры, а вот стопку из двух десятков карт — навряд ли.

–…с семнадцатого июня, — подсчитал главный врач.

— Спасибо, Анатолий Васильевич, — прочувственно сказал Антон, ради усиления эффекта встав со своего стула. — Я не подведу!..

Поликлиники настолько похожи друг на друга, что к новой привыкаешь за день-другой. Идентичное расположение кабинетов, однообразные плакаты и стенды, похожие друг на друга начальники.

Дородная, величавая дама с короткой стрижкой и твердой поступью — заместитель главного врача по лечебной работе. Ее слегка уменьшенная, но зато более громогласная копия — главная медсестра. Вечно спешащая дама, которой все сотрудники уступают дорогу (попросту говоря — шарахаются от нее) — заместитель главного врача по клинико-экспертной работе, иначе говоря — глава и единственный представитель поликлинической службы собственной безопасности…

Высокое начальство Антона не интересовало. Другое дело — заведующая отделением. С ней по любому надо поддерживать хорошие отношения, чтобы спокойнее работалось.

Заведующая Ирина Григорьевна оказалась крепким орешком. Исчерпывающую информацию о ней Антону предоставила медсестра Зина. В первый же час совместной работы.

— Ируська у нас с норовом, — не стесняясь присутствия пациентов, тараторила Зина. — Генеральская дочка, вся из себя перебалованная. На хороших местах не удержалась — докатилась до нашей помойки и приросла тут, не выдернешь… Живет только работой, больше ей жить нечем, потому что мужики бегут от нее как от огня. Даже котика не может себе завести, потому что аллергия мешает. Так что остается ей только одно — завалиться дома на диван и смотреть кины́…

Узнав все что требовалось, Антон нахмурился и строго сказал:

— Зинаида Николаевна, я вас очень прошу не говорить о коллегах и, тем более о начальстве в подобном тоне. Сказано же в Писании: «Не судите, да не судимы будете»^[9].

Репутация правильного, совестливого, религиозного человека малость не от мира сего была фундаментом, на котором стоял бизнес Антона.

— Я думала, вам интересно, — огрызнулась Зина и пробурчала себе под нос нечто невнятное, явно не совсем цензурное.

— Вы мне лучше расскажите о наших хрониках, — попросил Антон. — В первую очередь о тех, кто одинок и нуждается в повышенном внимании. Я же здесь у вас человек новый и никого не знаю.

— А сейчас одни одинокие, можно сказать, и вызывают. — Зина уже отошла и была готова обрушить на симпатичного доктора новую порцию сведений. — Неодиноких дети с племянниками по дачам развезли, свежим воздухом дышать. Только не думайте, Антон Станиславович, что вам с наших стариков кроме кляуз чего-нибудь обломится. Не тот народ, не тот участок.

— А что с участком не так? — искренне удивился Антон.

— Рабочий район, — Зина смешно наморщила носик, — Метрострой, завод «Серп и Молот», комбинат ЖБИ^[10]. Голимый пролетариат.

Последняя фраза была произнесена с презрением, приличествующим потомкам князей Белосельских-Белозерских или Трубецких. На княжеское потомство Зина явно не тянула — ни внешностью, ни манерами.

— Люди везде одинаковы, — назидательно сказал Антон. — А насчет того, что «обламывается», вы зря говорите. Я взяток и подачек не беру.

— А на что же вы живете? — удивилась Зина.

— На зарплату, — ответил Антон. — Тем более что в последнее время ее неплохо так подняли.

Он действительно не брал ничего со своих пациентов. Зачем размениваться по мелочам, если можно зарабатывать по-крупному. Так выгоднее да и спокойнее. В прежней поликлинике за год под суд пошло два врача — участковый терапевт и невропатолог. Оба выдали без оснований больничные листы «засланным казачкам». Терапевт за семьсот рублей, невропатолог за тысячу. Ну не уроды ли? Как есть уроды — получить три года условно за какие-то копейки. Невропатолог потом выла в вестибюле и жаловалась всем на то, что подставила ее знакомая женщина, не раз до того пользовавшаяся ее добротой. Кино и немцы!

Переписывая после приема на листочек адреса из журнала вызовов, Антон услышал, как за стенкой Зина рассказывала кому-то:

— Что-то слишком он правильный, не иначе как импотент.

— Почему? — спросил женский голос.

— Потому что ничего ему не надо и ничего-то его не интересует. Но вежливый и не орет…

«Когда придет время, так и надо будет написать на моем надгробии: „Он был вежлив и не повышал голоса“, — подумал Антон.

Списав адреса, Антон заглянул в регистратуру и бегло ознакомился с амбулаторными картами тех, к кому ему предстояло идти. Работа на новом месте начиналась удачно — уже в первый день появилось нечто многообещающее и заманчивое. Добрый знак. Антон, при всем своем рационализме, был суеверен и верил во всяческие приметы и знамения.

«Нечто многообещающее» открывало дверь так долго, что Антон уже было собрался звонить соседям по лестничной площадке. Участковый терапевт не может просто так развернуться и уйти, если ему не открыли дверь. Потом не докажешь, что ты вообще приходил, поэтому надо показаться кому-нибудь из соседей.

— Кто это? — едва слышно просипели из-за двери.

— Врача вызывали?!

— А вы разве врач? — не поверили за дверью. — Не похожи…

— Позвоните в поликлинику и спросите, работает ли у них доктор Лебедев Антон Станиславович, — громко и отчетливо сказал Антон и добавил для пущей ясности: — Я — новенький, первый день сегодня.

Защелкали замки, следом послышался шорох отодвигаемого засова и дверь приоткрылась.

— Заходите, — пригласил голос.

— Спасибо, — с легким оттенком иронии поблагодарил Антон и перешагнул через порог.

Интуиция, кажется, не обманула — в прихожей ощутимо пахло одинокой старостью. Непередаваемый, но весьма характерный запах — смесь запахов лекарств, немытого тела, плесени, пыли и чего-то еще.

— Где можно сполоснуть руки? — спросил Антон.

Простое, можно сказать — закономерное желание, но как оно действует на пациентов! Все давно привыкли к тому, что врачи, приходя на дом, не моют рук, и если попадается какой-нибудь чокнутый чистюля, то к нему сразу же проникаются расположением.

— Сюда, пожалуйста, доктор, — засуетилась пациентка. — Ой, только там чистого полотенца нет…

— Ничего страшного, Мария Федоровна, у меня носовой платок есть. Чистый.

— Ой, батюшки, а откуда вы знаете, как меня зовут? — всплеснула руками старуха, обдав Антона кислым ароматом многодневного пота. — Вы же новенький!

— Перед тем как к вам идти, я ознакомился с вашей амбулаторной картой, — сказал Антон, осторожно, чтобы не сорвать, поворачивая допотопный кран.

— Это правильно, — одобрила Мария Федоровна и добавила: — В наше время сознательные люди редкость…

После выписки рецептов Антон начал зондировать почву.

— Лекарства лекарствами, — вздохнул он, — но в городе в такую жару лучше бы не сидеть. И кислорода в воздухе мало, и сердцу от повышенной температуры лишняя нагрузка. Особенно с вашим весом.

— Кто ж спорит! — хмыкнула пациентка, при невысоком росте весившая не меньше центнера. — Только нет у меня дачи…

— У вас нет, так может у кого из родственников есть, — предположил Антон. — Разве не войдут в положение?

— Нет у меня никаких родственников, — пригорюнилась Мария Федоровна, — одна я на белом свете. Был сын, да его в тюрьме убили…

На выяснение родственного анамнеза ушло минут двадцать. Можно было бы управиться и за пять, если задавать наводящие вопросы, но проявлять излишний интерес к теме не следовало. Пусть лучше старуха сама все выболтает, а он сделает вид, что слушает только из вежливости.

— Ко мне тут не раз подкатывались, чтобы я свою квартиру им за уход завещала, но я в такие игры не играю.

— Совершенно верно делаете, Мария Федоровна, — поддержал Антон. — Никому в таком вопросе верить нельзя, ни своим, ни тем более чужим. Поначалу все мягко стелют, да много обещают, а когда все бумаги подписаны — только и думают о том, как бы вас поскорее со свету сжить.

Старуха и впрямь перспективная, хорошее начало на новом месте, не хватало еще, чтобы она связалась с какими-нибудь аферистами.

— На прежнем моем участке одна женщина батюшке поверила, казалось бы — кому еще верить, как не батюшке? Так он оказался с бандитами связан…

— Батюшка! — ахнула старуха.

— Батюшка, — подтвердил Антон. — Задушили ту женщину потом подушкой, а квартиру к рукам прибрали.

— Господи! Страсть-то какая! — мелко закрестилась Мария Федоровна. — А священник этот, наверное, липовый был?

— Самый что ни на есть настоящий, — вздохнул Антон. — Только дьявол его с пути сбил.

Расстались почти друзьями.

— Я вас, Антон Станиславович, попусту дергать не буду, — пообещала Мария Федоровна, провожая Антона. — Вы уж сами раз в три-четыре недели, когда в нашем подъезде окажетесь, загляните ко мне, чтобы рецепты выписать. А я вам сразу вызов сделаю, чтобы, значит, нагрузку вы свою не теряли. Эх, жизнь… Раньше, помнится, на два месяца сразу таблеток выписывали, так я и вызывала куда реже.

— Загляну, Мария Федоровна, — заверил Антон и, словно не в силах сдержаться, признался: — Уж больно вы на мою покойную бабушку, Анну Васильевну, похожи, царствие ей небесное…

— Ой спасибо вам, — растрогалась старуха. — А я вам когда-нибудь гостинчик припасу за доброту вашу.

— Вот этого не надо! — моментально посуровел Антон. — Никаких гостинчиков! Я к вам с душой, а вы про гостинчики сразу вспомнили. Эх, люди, люди…

И сразу ушел, оставив бабку раскаиваться в одиночестве. Ничего — пусть попереживает, ей полезно. Эмоции хороши хотя бы тем, что они окрашивают жизнь. Хорошая попалась старуха, подходящая по всем статьям, в том числе и по отсутствию маразма. С маразматиками связываться нельзя — может боком выйти. Однажды Антон уже наступал на эти грабли, больше не надо.

Отойдя подальше от дома, где жила Мария Федоровна, Антон вытащил из висящего на поясе чехла мобильник и позвонил Эдику.

— Привет, дружище, не ударить ли нам сегодня по пиву?

— Ударить. Когда?

— В восемь.

Место оговаривать не требовалось — оно всегда было одним и тем же. «Таганка»-радиальная в центре зала — очень удобно для скоротечных контактов.

Ровно в восемь справа от скучающего в ожидании Антона остановился Эдик. Антон незаметно для окружающих вложил в его руку листочек с данными Марии Федоровны и сразу же пошел прочь, едва сдерживая смех. Его ужасно забавляли все эти детские игры в конспирацию, но приходилось подчиняться — так уж поставил дело шеф.

Спустя два дня от Эдика пришла смс-ка: «Поздравляю!» Это означало, что бабка Мария Федоровна «прокачана» по соответствующим каналам и признана подходящей для их дела.

Антон начал действовать.

На следующий день после приема забежал в аптеку и купил три бутылочки сиропа шиповника. Закончив с вызовами, отправился к Марии Федоровне — начинать «прикормку».

— Ой, а я только о вас вспоминала! — обрадовалась та.

— Дурака вспомни! — пошутил Антон.

— Да разве я в этом смысле… — смутилась старуха.

Расположившись за круглым обеденным столом, Антон первым делом одну за другой выставил на него бутылочки с сиропом.

— У моей покойной бабушки сегодня день рождения, — торжественно сказал он. — Ей-то я уже ничего, к сожалению, подарить не могу, а вам, Мария Федоровна, могу. Не откажите, пожалуйста, принять мой скромный дар…

И так далее и тому подобное. В таких ситуациях патоки много не бывает. Лей, наливай, опомниться не давай. После продолжительной и, как и полагалось, немного сумбурной речи Антона они на пару прослезились, а затем Антон стал выписывать рецепты. Пока он был занят писаниной, Мария Федоровна вышла из комнаты, а вернувшись положила на стол перед Антоном новенькую пятидесятирублевую купюру.

— Это не гостинец, — сказала она, встретив недоумевающе-оскорбленный взгляд Антона. — Это я вас прошу от моего имени поставить свечку за вашу бабушку, чтобы ей там, на небесах, ни в чем отказу не было.

— Спасибо, Мария Федоровна. — Антон взял полтинник, аккуратно сложил его пополам и сунул в задний карман джинсов.

«До Нового года ждать очень долго, — подумал он. — Ничего, справили бабушкин день рождения, в следующий раз отметим дату смерти и окончательно породнимся. Что тянуть с хорошим делом?»

До отмечания даты смерти следовало сделать главное, из-за чего вообще и затевался весь сыр-бор, — получить у Марии Федоровны собственноручную подпись по всем правилам (с собственноручной же расшифровкой фамилии, имени и отчества) на двух чистых листах бумаги. «Сценариев» получения подписи у Антона было больше дюжины, и все они были не раз отработаны. Оставалось только выбрать самый подходящий.

Без долгих раздумий Антон остановился на варианте «Жалоба» как наиболее подходящем для данного случая. Ошибка в выборе варианта грозила полным провалом дела. Собственно, с начала деятельности провалов у Антона было всего два, и один из них произошел по причине неправильного «сценария».

Безногий алкаш Юрий Матвеевич, которому Антон предложил поучаствовать в международной программе по профилактике цирроза печени («Чудо-препарат, мертвого на ноги ставит и для ветеранов войны совершенно бесплатно, только заявление надо написать»), нажаловался на него в окружной отдел здравоохранения — мол, участковый терапевт Лебедев пытался продать ему гербалайф. Откуда в воспаленных от беспробудного питья мозгах Юрия Матвеевича возник гербалайф и в каком похмельном угаре привиделось ему, что доктор Лебедев предлагает что-то купить, Антон так и не понял. Написал на работе объяснительную, получил полагающийся выговор и зарекся иметь дело с безмозглыми. К Матвеичу больше не подкатывался — не вышло, значит так и надо. Отвела судьба в сторону от гнилого дела…

Выйдя из подъезда, Антон сел на ближайшую лавочку и полез в сумку за сигаретами. Он никогда не курил на ходу — не было удовольствия. Пока пускал аккуратные колечки дыма, обдумывал план действий, точнее — распределял очередность. Кроме Марии Федоровны в разработку успели попасть еще двое — старуха Зеленцова, между прочим, бывший врач-фтизиатр, и сорокалетний алкаш Боренька (официально — Борис Сергеевич), инвалид политуры и денатурата.

Первым номером без вопросов шла Мария Федоровна, вторым после недолгого раздумья Антон решил пустить Бореньку, пока его не перехватил кто-нибудь другой, а третьей пусть будет бабка Зеленцова.

В принципе, не составляло труда «оприходовать» всех троих скопом за неделю, но шеф требовал, чтобы между «случаями» был промежуток не менее двух-трех недель, и даже соблаговолил объяснить, чем вызвано такое требование.

Дело в том, что наследственными делами занимаются определенные нотариусы, за каждым из которых закреплен свой район. У шефа был всего один доверенный нотариус. Если в череде наследственных дел по одному и тому же району будут идти друг за другом завещания, заверенные одним и тем же нотариусом и имеющие некоторое сходство в деталях, то это может вызвать нежелательный интерес.

В следующий раз Антон пришел к Марии Федоровне небритым и взволнованным. «Дергался» он так усердно, что старуха сразу же заволновалась.

— Вы не заболели, Антон Станиславович? — спросила она, стоило только Антону выйти из темного коридора в залитую солнцем комнату. — Что-то лица на вас нет.

— Не заболел, Мария Федоровна, — мрачным голосом ответил Антон. — Но лучше бы заболел, чем…

Оборвал себя на полуслове и вытащил из сумки тонометр.

— Да погодите вы с давлением, никуда оно не убежит, — отмахнулась старуха. — Лучше расскажите, что у вас случилось.

— Ничего хорошего, — словно нехотя начал рассказывать Антон. — Две недели назад был на вызове у молодого парня, который напился с утра пораньше и вызвал врача, чтобы получить больничный. Я ему больничный не дал, конечно, а он написал на меня жалобу в департамент здравоохранения.

— Вот подлец! — всплеснула руками Мария Федоровна.

— И не говорите!

— Написал, что это я пришел к нему пьяным, прошел в грязной обуви в квартиру, ругался матом и… Чего только не написал.

Горчайший вздох, приличествующая случаю пауза и главные слова:

— Увольняют меня, Мария Федоровна…

— Это как?!

— А вот так. Главный вчера вызывал и сказал — пиши-ка по собственному, пока по статье тебя не поперли. У нас же как — клиент всегда прав. Я, конечно, написал кучу объяснительных, но что толку? Нам, врачам, никто не верит. А уходить ой как не хочется, только к людям привык…

Исстари так на Руси повелось — жалеть врачей и учителей. И подвижники они, и бессребреники, и вообще чуть ли не святые. Ну просто грех не воспользоваться!

Мария Федоровна дошла до нужной кондиции поразительно быстро.

— Вам не поверят — нам поверят! — Старуха разошлась не на шутку — даже кулаком по столу ударила. Несильно, впрочем, ударила, но все же было ясно, что яблочко созрело. Подставляй ладони и лови его, сладенькое. — Что это придумали — какому-то алкашу верить! Я сейчас же позвоню вашему главному врачу!

— Звонок не бумажка, его к делу не подошьешь, — осадил старуху Антон. — Да и главный тут ничего не решает — жалобу из департамента в округ спустили. Оттуда главному и велели меня выгнать, сам бы он не стал, не злой он человек.

— Я бумажки напишу! — Праведный гнев Марии Федоровны набирал обороты. — Только скажи куда и чего писать.

«Неужели сама собралась ручкой по бумаге водить?» — изумился Антон. С учетом слабого зрения, ревматоидного артрита и выраженного тремора старуха, по его расчетам, не могла написать самостоятельно больше строчки. Прекрасно поставленный «сценарий» грозил закончиться ничем. Эх, надо было применить вариант «Письмо президенту», но теперь уже поздно. Коней на переправе не меняют…

Зря только испугался — пронесло, Мария Федоровна быстро одумалась.

— Только как я напишу? — сказала она, поднося поближе к глазам подрагивающие узловатые пальцы. — Давай ты сам напиши, а я подпишу.

— Сам не могу, — усмехнулся Антон. — Узнают еще мой почерк и обвинят в подлоге. Лучше сделаем так — я напечатаю два экземпляра, один в департамент, другой в окружное управление, напишу от вашего имени, что вы меня знаете и никогда я к вам пьяным не приходил…

— И еще напиши, что ты культурный человек! Первый врач на моей памяти, который всегда без напоминания руки моет!

— Напишу и это. Спасибо вам за поддержку, Мария Федоровна…

— И завтра же с утра приноси подписать!

— Завтра не обещаю — беготни много. Я сейчас на два участка тружусь и еще через день то в департамент, то в управление езжу — объяснения давать. Замордовали совсем. В пятницу, если получится, загляну. Если к тому времени не уволят…

Соображала Мария Федоровна неплохо и потому сама предложила Антону подписать чистые листы, чтобы он сегодня дома, после работы, заполнил их и сразу же отправил по назначению. Все вышло как нельзя лучше, даже наводящие подсказки не понадобились. Пачечка чистых листов бумаги лежала у Антона в сумке. Он достал три листочка (одному предстояло играть роль «подкладки», чтобы мягче писалось), вручил старухе свою ручку и показал пальцем откуда начинать.

— Сначала полностью фамилию-имя-отчество, а потом уже подпись. Официальные документы полагается подписывать так.

— А серия и номер паспорта не нужны?

— Нет, это уже лишнее, — ответил Антон.

— А дата?

— Я напечатаю.

Во время письма Мария Федоровна совсем по-детски высовывала наружу кончик языка. Почерк у нее был не ахти, но в целом вполне разборчивый.

— Уф-ф-ф! — шумно выдохнула она, возвращая ручку Антону. — Аж сопрела вся от натуги. Эх, старость, старость…

«Недолго уже осталось небо коптить», — подумал Антон, убирая драгоценные листы в сумку, а вслух сказал:

— Спасибо вам огромное, Мария Федоровна.

— Пожалуйста, — ответила старуха и посоветовала: — Ты еще кого-нибудь попроси за тебя заступиться. Чем больше писем будет, тем лучше подействует. Только не тяни резину, а то поздно будет.

— Попрошу, — пообещал Антон. — Хороших людей много. Только вы сами никому не говорите насчет письма, а то пойдут ненужные сплетни…

Все старухи обожают сплетничать, но сами объектом сплетен становиться, разумеется, не хотят.

— Я не из таких, — поджала губы Мария Федоровна. — Мой принцип — «сделал добро — не вздумай им хвастать».

— Золотые слова, — похвалил Антон. — А теперь давайте измерим давление…

На середине выписки рецептов Антон вдруг поднял голову и попросил:

— Нельзя ли мне стаканчик водички, а то что-то в горле пересохло.

— Конечно можно. — Мария Федоровна медленно поднялась со своего стула и уточнила: — Вам кипяченой или из-под крана?

— Кипяченой, если не жалко, — улыбнулся Антон.

Стоило Марии Федоровне выйти из комнаты, как Антон с сумкой в руках метнулся к прикроватной тумбочке, на которой она хранила свои лекарства, и подменил початый блистер с таблетками капотена на принесенный с собой, не забыв выдавить из своего те же таблетки, которых уже не было на старухином. Самая главная таблетка, ради которой и был совершен обмен, при этой операции осталась нетронутой. Она была крайней в одном из двух рядов, и возле нее на фольге виднелась еле заметная вмятинка — отличительный знак. Вместо капотена — таблетка какого-то сильного снотворного, какого именно, Антон не знал да и не старался узнать. Меньше знаешь — дольше живешь. Он знал другое: тот, кто ее примет до еды, во время или после, вскоре тихо заснет вечным сном. Фирма в лице шефа гарантировала результат. Антону только надо было сказать, под какое лекарство следует замаскировать яд, и подложить его «клиенту». Игра стоила свеч — платил шеф щедро.

В блистере оставалось девять таблеток из четырнадцати. Старуха принимала в день три или четыре таблетки, в зависимости от самочувствия. Стало быть, жить ей осталось три дня.

К моменту возвращения Марии Федоровны Антон дописывал последний рецепт.

— Я загляну к вам через неделю, — пообещал он перед тем, как уйти. — Расскажу, чем дело закончилось.

— Буду ждать, Антон Станиславович, — проскрипела старуха.

«Жди, жди, — подумал Антон. — Дождешься, как же…»

В сумке у него лежал еще один «заряженный» блистер с таблетками. Всяко бывает — пару раз таблетка выпадала из дрожащих рук, а однажды сердобольная старуха угостила «особой» таблеткой опекавшую ее социальную работницу. У той, видишь ли, от беготни по магазинам подскочило давление и бабка ее полечила. Да так хорошо, что соцработник отдуплилась прямо в лифте. Ничего, пронесло: той было уже под шестьдесят, должно быть, смерть списали на первичную остановку сердца на фоне ишемической болезни. Сердобольную старуху из предосторожности пришлось «отложить» на три месяца. Во второй раз все прошло без сучка без задоринки.

Таблетки выручали не всегда. С алкашами вроде Бореньки приходилось действовать иначе, более рискованно. Что поделаешь: «не все коту творог, бывает и жопой о порог», — говаривала покойная бабушка Анна Васильевна, мать отца Антона. Хочешь жить хорошо — крутись. Такому ханыге, как Боренька, отравленные таблетки подсовывать бесполезно, ему надо добавлять яд в зелье. Добавить несложно, сложно было напоить Бореньку так, чтобы на Антона не легла даже тень подозрения. Ну и так, чтобы яд достался адресату — групповая гибель ханыг после распития бутылочки всегда вызывает вопрос: а не отравление ли это?

К счастью, лаборатория, работавшая на шефа — Антон был уверен, что лаборатория эта была одной из самых современных в столице как по оснащению, так и по уровню работавших в ней сотрудников, — так вот, лаборатория эта могла творить чудеса. В пределах разумного, конечно.

Антон изложил шефу свои соображения и спустя три дня получил пузырек коричневого стекла, закрытый хорошо притертой стеклянной пробкой и снабженный этикеткой, на которой от руки было написано «Спирт». Пузырек емкостью в сто миллилитров был почти полон.

— Сказали — лучше не открывать, — предупредил курьер Саша, передавший посылку.

Курьерские обязанности Саша выполнял в особо важных случаях. Основной его задачей был поиск перспективных клиентов. Только в отличие от Антона, Саша не участвовал в организации и проведении операций, он собирал информацию. Страховой агент — идеальное прикрытие.

План был прост — носить пузырек в сумке, пока Боренька не явится на прием. Приходил он часто — то клянчил снотворное, то какую-нибудь спиртосодержащую настойку, то еще чего-нибудь. По циррозу печени Боренька имел инвалидность второй группы, и лекарства ему полагались бесплатные. Поскольку Боренька был «перспективным клиентом», Антон иногда шел ему навстречу, за что потом выслушивал упреки от заведующей.

— Нам каждую среду (по средам в поликлинике проводились собрания) говорят о том, что надо экономить, что мы не укладываемся в лимиты, а вы, Антон Станиславович, балуете своих льготников.

— В законе ничего о лимитах не сказано… — начинал Антон, но Ирина Григорьевна взмахом руки обрывала его:

— Если лимиты существуют негласно, то это не значит, что их нет. Вы же понимаете — перерасход средств одного квартала переносится на следующий. Так мы в декабре вообще ничего и никому выписать не сможем.

— А как я могу отказать? — удивлялся Антон.

— Вам бы в девятнадцатом веке жить с вашими понятиями, — вздыхала заведующая, и на том все и заканчивалось.

Жить в девятнадцатом веке Антону никогда не хотелось. Он ценил блага, которые давал прогресс, и не собирался от них отказываться.

Во время приема большинство участковых врачей время от времени выглядывают в коридор — оценивают размер очереди, вовремя изгоняют из нее «чужих» больных и приглашают пройти в кабинет блатных. Антон не был исключением из этого правила, правда, «блатных» пациентов у него не было (справедливость прежде всего) и пришедших с других участков он никогда не отфутболивал, точно так же как никогда не отказывался сбегать на вызов на чей-то участок. Участков в поликлинике шестнадцать, и тот, кто замыкается только на своем, в шестнадцать раз снижает свои шансы…

Увидев в очереди Бореньку, Антон приветливо улыбнулся ему и спросил:

— Перед вами много народу?

— Трое, — ответил Боренька, с надеждой и мольбой поедая Антона глазами. Все ясно — не хватило похмелиться.

— Это недолго, — обнадежил Антон и пригласил в кабинет следующего.

Заполнив направление на ВТЭК третьей по счету посетительнице, Антон попросил медсестру:

— Зиночка, принесите мне, пожалуйста, карты наших инвалидов и участников войны. Что-то захотелось привести их в порядок, не иначе как со дня на день проверка придет.

— Хорошо! — Зина обрадовалась возможности размяться и почесать язычок с другими сестрами в регистратуре.

Следом за Зиной ушла пациентка. Она еще ковыляла к двери, а на столе у Антона уже появился заветный пузырек, поставленный таким образом, чтобы слово «Спирт» было хорошо видно тем, кто сидит сбоку на «пациентском» стуле.

— Видите, Борис Сергеевич, и четверти часа вы не прождали, — сказал Антон появившемуся на пороге Бореньке.

— Мне эти четверть часа показались годом, — ответил Боренька. — Что-то так плохо мне сегодня…

— Ой, прошу прощения, — Антон, словно вспомнив что-то важное, хлопнул себя по лбу и вскочил на ноги, — я буквально на минуточку. Срочное дело. Вы тут посидите, я кабинет запирать не стану…

С озабоченным видом вышел из кабинета, прошелся быстрым шагом до кабинета уролога Игоря Самуиловича, ткнулся в запертую дверь (Игорь Самуилович болел вторую неделю) и вернулся к себе.

Пузырька на столе не было.

Боренька чинно сидел на стуле и разглядывал потертые колени своих штанов.

— Итак, что вас беспокоит, Борис Сергеевич? — Антон сел за стол и развернул манжетку тонометра.

— Голова болит, трясет, дыхание перехватывает. — Ничего нового в Боренькиных жалобах не было.

— Давайте посмотрим…

Антон измерил Бореньке давление, сосчитал пульс, выслушал сердце и легкие и вынес вердикт:

— Ничего страшного — видно, хорошо выпили вчера, а с вашей печенью этого никак нельзя.

— Выпишете мне что-нибудь? — спросил Боренька.

— Не могу выписать то, чего вы ждете, — твердо сказал Антон. — Мне не жалко, но не могу. За мою доброту меня постоянно ругает начальство. Так и уволить могут.

Можно, конечно, было и выписать ханыге какую-нибудь настоечку — пусть гульнет напоследок. Но где гарантия, что в этом случае пузырек будет выпит Боренькой? Вдруг он сперва «оприходует» настоечку, а спирт оставит «на потом», да еще угостит им кого-нибудь из корешей? А так — ему просто нечем будет заливать пылающие трубы.

Насчет пузырька Антон не беспокоился — был уверен, что Боренька его выбросит сразу же, как тот опустеет. Пузырек не бутылка, денег за него не дадут, какой смысл таскать его с собой?

— Что ж мне теперь — подыхать?

Классический вопрос, на который так и тянуло ответить: «Да, и поскорее, пожалуйста».

— Могу вас госпитализировать, Борис Сергеевич, — предложил Антон, зная, что в больницу Боренька не поедет.

— Нет, не надо. А очередь моя не подошла?

Два чистых листа бумаги были подсунуты на подпись Бореньке в куче бланков, необходимых для участия в клиническом исследовании новейшего гепатопротектора. Здоровье Бореньку не интересовало, но Антон сообщил ему, что за участие в исследовании ежемесячно платят по двенадцать тысяч рублей (соблазнять — так соблазнять, заманивать — так заманивать).

— Еще нет, но скоро, — улыбнулся Антон, вкладывая в свои слова иной, неведомый собеседнику смысл.

— Ладно, раз так — пойду я… До свидания.

— Всего хорошего.

Антон повертел в руках Боренькину карту и решил не делать в ней записи. Незачем. Карту спрятал между другими и со стопкой карт в руках спустился в регистратуру.

— Эти можно разложить по местам, Наталья Викторовна, — сказал Антон регистраторше. — А Зина моя не у вас?

— Только что была, — ответила Наталья Викторовна, — наверное, вы с ней разминулись.

Неделей позже Антон узнал, что Боренька отдал концы на ближней к своему дому автобусной остановке. По иронии судьбы первой сообщила ему об этом старуха Зеленцова, которая хоть и не выходила из дому, но благодаря телефону была в курсе всех местечковых новостей.

— Вот ведь повезло человеку, — сказала она, не скрывая зависти.

— Повезло, Инна Семеновна? — переспросил Антон. — В чем?

— Легкую смерть ему Бог послал. Я как врач навидалась много разного и признаюсь как на духу — завидую всем, кто умирает скоропостижно. Это куда лучше, чем гнить заживо от рака или годами валяться парализованной. Знаете, Антон Станиславович, чего я каждый день прошу у Бога? Легкой смерти. Чтобы раз — и я уже на небесах.

— Я думаю, Инна Семеновна, что ваша просьба непременно будет услышана, — заверил Антон. — Вы человек светлый, добрый, и смерть у вас будет легкая. А сейчас, пожалуйста, приготовьтесь к осмотру…

После осмотра Антон обсудил с Инной Семеновной плачевное состояние отечественной медицины, посетовал на некомпетентность министерства и рассказал в качестве примера парочку «случаев из жизни». Вздорный и кляузный характер Зеленцовой как нельзя лучше подходил для нового, еще ни разу не опробованного сценария «Петиция». Антон собирался дать подписать Зеленцовой какое-нибудь письмо в чью-нибудь защиту или наоборот — осуждающее кого-нибудь. Если довести старуху до нужной кондиции, то она и не заметит, что среди прочих попадутся два чистых листа бумаги. Надо только постоянно подливать масла в огонь, вспоминая былые времена, нахваливая достижения социализма и гневно бичуя капитализм со всеми его пороками и недостатками. Будет двойная выгода — и дело сладится, и копилка новым «сценарием» обогатится.

Подобно всем талантливым людям, Антон Лебедев никогда не останавливался на достигнутом, стремясь к идеалу. Еще Лев Толстой сказал: «Идеал — это путеводная звезда. Без нее нет твердого направления, а нет направления — нет жизни».

«Нет, в случае с Зеленцовой выгод будет не две, а три», — подумал Антон. Ведь вдобавок он сделает доброе дело — обеспечит Инне Семеновне легкую смерть во сне в полном соответствии с ее желанием. Пустячок, а приятно. Приятно чувствовать себя не только успешным бизнесменом, но и гуманистом. А то и больше того — благословляющей рукой провидения.

Примечания

8

Перевод М. Лозинского.

9

Матф. 7:1.

10

Железобетонных изделий.