Фальшивое Sолнышко

Андрей Шилов

Сборник психоделических сказок для взрослых, продолжающих традиции Дэвида Линча в кинематографе и Хорхе Луиса Борхеса в литературе; эмоциональный пик сборника – повесть «Фальшивое Sолнышко», разрывающая ваше сознание и меняющая представление о традиционной реальности.

© Андрей Шилов, 2016

© Маша Шилова, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Содом — город рыбный

«Система сгнила,

как всякая порядочная рыба…»

Александр ЛЕБЕДЬ.

— Помнишь, бабка, в тот год, когда Брайан Джонс утоп в своем корыте, сошли с ума все собаки? — Щукарь досадливо щелкнул языком. — Клевое время было!

— Да, — чмокнула бабка обвисшими губами, — мы их тогдась три года жрали. А то щас: одна рыба.

Щукарь ущипнул себя за бороду, но не проснулся.

— Да я ж не сплю, — вспомнил он и хлопнул себя по лбу.

— Ась? — не расслышала бабка.

Щукарь хлебнул ухи, брезгливо поморщившись.

— Говорю, с мазилой вчерась бредень в запруд тюркали, аж два раза. И ничего! Третий раз тянем, а там — рыба сом с большим усом. И давай он нам про семью да про детишек…

— Кто? Ведров, что ль?

— Не, сом, — Щукарь отставил пустую лохань и на полную катушку врубил патефон. — В этой дыре…

Will all your money buy you for giveness,

Keep you from sickness or keep you from cold?

— Эх, дед, была б моя воля, я б всех твоих голубых педерастов поутопила б! Развели, понимаешь, рябь несусветную, простому человеку сунуться некуда — разве только в омут?! Деньги сетью тянут, блядуют напропалую да вас, дураков, туда же. Выпили-то с мазилой сколько, ась?

— Да не пили мы. Ну, самую малость, — дед изобразил руками что-то вроде фокуса. — Ну вот, он и говорит: так мол и так, господа-товарищи, что хотите просите, только отпустите! А мы ему: что могешь-то? Могу, говорит, страну вашу свининой накормить, могу одеть-обуть во все модное, а могу и вовсе вечными вас сделать, на небо отпустить, только нежелательно это.

Бабка киловато насупилась:

— Это точно, нежелательно. Как представлю — всю жисть в лаптях ходить да карасей дрючить, селедку потрошить — боязно. А от свининки зря отказался! Тьфу ты, размечталась… Пить надо меньше, дед, и перестанут сомы к тебе ходить. Не дело это.

Щукарь вновь ущипнул себя за бороду и продолжительно уснул. И снилось ему чудо.

Будто вошел в их раздолбанную хату купец-молодец, пальцы веером, клеши клевером, и говорит:

— Хочешь, Щукарь, я тебе милость сделаю?

— Хочу, — отвечает Щукарь, — чего ж не хотеть. Только что за милость твоя?

— А то и милость, что сам знаешь. Живешь-то, поди, в Нижнем Содоме…

— Живу, — говорит, — но сам не знаю, чего хочу. Вот и сома волшебного отпустил вчерась.

— Не гони, дед. Не бывает сомов говорящих. Но нравишься ты мне глупостью своею, так и быть, сделаю я тебе милость.

С такими словами вывел он Щукаря в огород, покопался в кармане своем малиновом, достал зернышко бобовое и бросил в землю. Старуха охает, а зернышко то росток дало. Помочился на нее купец-молодец, оно и выросло до самого неба — ни конца ни краю не видать.

— Лезь, — говорит. — Там и милость найдешь. Да не забудь бобов-то нащипать и в мешок собери. Внизу пригодится…

С такими словами и исчез, лишь пыль столбом от коня шестисотого. Отпихнул Щукарь бабку и полез наверх. Ветер в ушах свистит, птицы железные туда-сюда шныряют, а он все лезет. И слышит, как бабка внизу матерится, на чем свет стоит его проклинает.

Набрал он ажный мешок и давай спускаться, да запутался во вьюне проклятом и мешок-то из рук выпустил. Спустился вниз, а старуха мертвая лежит, мешком убитая.

Тут Щукарь и проснулся.

Will all your money keep you from madness,

Keep you from sadness when you’re down in the hole?

— Белуга! — доктор Вьюн заискивающе посмотрел на бабку. — Хана деду. Впрочем, если рыбьим жиром попробовать…

— Говорила ведь, бросай пить! — запричитала бабка, подталкивая лекаря к выходу. Вьюн покосился на спившегося Щукаря и ему сделалось обидно.

— Послушайте, любезная, — попытался урезонить старуху, — ведь время тратил, на вызов спешил, то да се, а вы… Хоть косяком угостили бы. Бабка сжалилась и протянула Вьюну ржавую консервную банку:

— Последний.

— Милостиво благодарим! — лекарь немедленно занюхнул понюшку и тут же встретился с дедом. — Отменный косячок, скажу я вам, давно такого не нюхивал.

Щукарь презрительно поморщился.

— Мне бы водочки.

— Водочку браконьеры попили, — Вьюн досадливо махнул рукой, вильнул хвостом и исчез в бурных зарослях криптокорины.

Ржавая банка с неимоверным грохотом, свойственным средним широтам, грохнулась на каменистое дно водоема, распугав ершистую мелюзгу. Сом поманил усами Щукаря — тот осторожно приблизился. В умных сомьих глазах блеснул огонек доверия.

— Скажи, Щукарь, в чем, по-твоему, сила?

— Да не знаю я, — Щукарь почесал затылок. — Наверное, в деньгах.

— Вот и брат-судак так говорит… А по-моему сила в правде, у кого она есть, тот и сильней.

Щукарь спросил его — а у кого она есть? — но сом уже прилип к какой-то зеленой склянке и ничего не расслышал, кроме собственного биения сердца и приближающегося шторма.

Щукарь поплыл дальше, разглядывая корявые надписи на заборе, сделанные подводным мелом. Одна из них гласила:

«ВСЕ ЛЮДИ — ЗВЕРИ, ВСЕ РЫБЫ — ПТИЦЫ»

— Клево! — восхитился Щукарь невиданному полету мысли неизвестного пиита. — Небось, год сочинял?!

Деду показалось, что это чистой воды проповедь, и чтобы спасти от казни кровавой неизвестного пиита, стер он надпись хвостом и дальше поплыл, весьма осчастливленный своим поступком, приговаривая утреннюю молитву:

— Рожденный плавать летать не сможет, рожденный плавать летать не сможет, рожденный пла…

По правый плавник белела другая надпись:

«КИЛЬКА — ЖЕНЩИНА ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ»

— А кто ж тяжелого? — подумал дед. Сам себе и ответил. — Должно быть, стерлядь.

— Дурак ты, Щукарь, и надписи твои дурацкие, — неожиданно подкравшийся Ведров-Водкин больно ткнул его в брюшко. — Не проголодался, что ль?

Так плывем скорей, там икру Йозефа выдают, настоящую; Лебедь, говорят, всем гуманитарную помощь объявил. Так и сказал: среда, мол, рыбный день, то есть наш день с тобой.

— Мне бы водочки, — промямлил Щукарь, но от приглашения не отказался. Наверху было полно разношерстного народа: тут тебе и толстолобики тупорылые, тут тебе и уклейки приставучие, даже рак забрел на угощение, правда, тут же был сожран с пивом каким-то заезжим чудом-иудом.

— Не можно жить так, — увещевал его сам Лебедь. — Не ешь себе подобных, это закон. Нельзя и на хер сесть, и рыбку съесть. Это закон. И жариться на адовой сковородке всем, преступившим сеи законы. Аминь. Противно стало Щукарю слушать законы Лебедя, он осторожно отплыл от коллектива и, бросив якорь у ворот ночного клуба «РыбоLOVE», тихо загрустил о всеобщем счастье.

Down in the hole, down in the hole,

No escape from trouble, nowhere to go.

Бабка рубанула кулаком по столу и призвала Щукаря к вечерней молитве.

— Тебя ж мешком убило? — удивился Щукарь.

— Хе, — ответила бабка и ехидно ухмыльнулась. — Тогда ты от белуги сдох!

— Странно, — сказал Щукарь. — От белуги я, могет, и сдох, да как же я тогдась с Вьюном встретился?

— А он тоже сдох, косяка моего понанюхался и сдох.

— Кого ж теперь вызывать-то будем?

Бабка задумалась, но скоро нашлась с ответом:

— А его и будем. Знаешь, дед, лучший лекарь — мертвый лекарь.

— Клево! — встрепенулся Щукарь и принялся за молитву. Бабка вторила ему нежным податливым басом.

— Дай Бог нам заснуть и не дай Бог нам проснуться… Дай!

Они доели уху и начали перестукиваться.

В иллюминатор вперилась толстая рожа человека-амфибии.

— Здорово, хозяева! Слыхали последнюю новость?

Хозяева не ответили.

— А новость такая, крупный рогатый скат и акулы шоу-бизнеса объединились, войну нам объявили, хана всем!

— Лосось с тобой, — морзянка Щукаря отбивала четыре четверти.

— Килькой буду! — Ихтиандр осенил себя крестным знамением и запел какую-то заунывную песню.

— Вали отсюда, перекати-поле проклятое, — морзянка бабки была чуть глуше и отдавала явной угрозой. — Лучше б помог нам выбраться отсюда.

— Я сам в глубокой тине! По уши!

Ихтиандр исчез из иллюминатора. Из-за прочного стекла раздалась его заунывная песнь:

«Мир ночен, — пел Ихтиандр. — Он прекрасен очень. Мы как сельди в бочке и бычки в очке. Я страдаю почкой. Я дошел до точки. И я так задрочен, как рыба на крючке».

— Грустная песня, — прохрипел Ведров-Водкин, борясь с последним проявлением похмелья.

Шумной гурьбой стерляди проплыли на нерест.

— Хороший будет улов! — радовались грязные рыбаки, поглаживая тонкие талии своих спинингов.

Мимо грязных рыбаков медленно и бесповоротно проплыл корабль уродов, трижды прогудев в свои медные трубы.

Высокий капитан с пулеметной лентой через плечо в последний раз оглянулся на рыбаков и, готовясь к шторму, вяло пошевелил ртом:

— Эх, вот раньше рыба была… В воду без трусов не войдешь…

There’s something down in the hole,

Down, down in, down in the hole.

Something down in the hole…

— Наверное, им кажется, что они живут в огромной реке, — девочка лет восьми покрошила в аквариум сухой корм и постучала по стеклу.

Щукарь взглянул в небо, ужаснувшись: громадных размеров указующий перст самого Господа навис над ним. Щукарь опустил голову и продолжил молитву:

— Дай Бог мне заснуть и не дай Бог мне проснуться! Дай… Ведров-Водкин, старуха, купец-молодец, Вьюн в обнимку с напомаженной стерлядью, чудо-иудо, Йозеф, человек-амфибия, даже Лебедь с оравой акул шоу-бизнеса собрались вокруг Щукаря в ожидании своего последнего шторма, но час не пробил.

Они жили мерзко и несчастливо, да так и не умерли.