Черные тузы

Андрей Троицкий

Журналист Росляков, вернувшись с работы домой, находит на кухне труп приятеля с простреленной головой. Как быть, кто поверит, что он не имеет отношения к убийству? Росляков перетаскивает труп в ванну, чтобы потом тайно вывезти покойника за город. Но это легче сказать, чем сделать…

Глава третья

Люди расходились с кладбища, спеша укрыться от пронзительного ветра и снега в теплом автобусе, приткнувшимся возле распахнутых настежь ворот. Марьясов, поправляя ленты на венках, дольше других задержался у свежей могилы своего бывшего водителя и порученца Лысенкова. Наконец, Марьясов, завершая церемонию прощания на высокой ноте, утробно высморкался в большой свежий платок, стер со щеки холодную слезинку и отошел от могилы. Выйдя на центральную аллею, он зашагал размашисто и так скоро, что пресс-секретарь Павел Куницын, то и дело оступаясь на ровном месте, скользя по снегу гладкими подошвами модных башмаков, едва поспевал за начальником. Миновав кладбищенскую церковь и наполовину утонувшую в снегу часовенку, Марьясов нагнал женщину в шубе и черном платке поверх меховой шапки, неторопливо бредущую к выходу, тронул её за плечо.

— Вера Ивановна, на минуточку, — Марьясов снял перчатки, сунул их в карманы пальто. — Только хотел сказать, что на поминки не поеду.

— Как же так? — старшая сестра Лысенкова глядела на него снизу вверх мутными от слез глазами. — А я на вас так надеялась. Вы ведь Сережин начальник… Сколько лет вместе проработали…

— В Москву срочно вызывают по делам, — Марьясов печально покачал головой. — Его смерть мои дела не отменяет.

— Жалко, как жалко, — Лысенкова, кажется, готова была снова разрыдаться. — Помянули бы по-человечески, да и ехали…

— Мы его обязательно помянем промеж своих, — пообещал Марьясов. — А так я ведь сделал все, что мог. Вы на меня не в обиде?

— Что вы, что вы, — женщина сгибала и разгибала короткие красные пальцы, похожие на крабовые клешни. — Вы и с похоронами похлопотали, и зал, кафе это для поминок арендовали, и деньгами…

— Вот и ладно, что не обижаетесь, — кивнул Марьясов. — Жалко Сергея, так жалко, что сердце разрывается, — Марьясов приложил ладонь к груди. — Давно известно, что смерть лучших из нас выбирает.

— Лучших она выбирает, — неожиданно передразнила женщина и шмыгнула носом. — Был бы трезвый той ночью, так и жил бы себе. А он напился, да ещё канистру с бензином зачем-то в дом приволок. Лучших… Нечего было пить. Такаю смерть страшную себе выбрал.

— Я разговаривал с экспертом, — Марьясов нахмурился, словно давая понять, как трудно ему сейчас говорить о подробностях гибели близкого человека. — Так вот, он объяснил, что Сережа, видимо, сперва задохнулся угарным газом, а потом уж сгорел. Уже мертвый. Умер он безболезненно, как уснул.

— Спасибо вам.

Женщина попыталась обнять Марьясова обеими руками, но тот ловко ускользнул от объятий, отступил на шаг и каблуком сапога отдавил ногу безмолвно стоявшему за его спиной пресс-секретарю. Куницын тихо охнул, выразительно поморщился и стал сосредоточено растирать пальцами кончик покрасневшего носа.

— Я лишь долг свой выполнил. А чужого горя не бывает.

— Не бывает чужого горя, — взахлеб подхватила Лысенкова.

— Не был мне Сережа чужим человеком, он как сын мне, как брат. А, что говорить… Словами этого все равно не выразить, не передать этого словами, и слезами не выплакать, — Марьясов шлепнул себя ладонью по груди, словно перешибая стоны, рвавшиеся из этой самой груди. — Да, такое горе, — Марьясов смахнул с правого глаза снежинку.

Он замолчал, решив, что насчет сына и брата, которым ему якобы доводился покойный Лысенков, он явно перегнул палку, переусердствовал в образном красноречии до смешного. И вообще вся эта слезливая патетика совершенно ни к чему, только вреда наделаешь. Как бы эта клуша, сестра Лысенкова, не приняла его слова за чистую монету и не стала приставать со всякими глупыми просьбами. Видимо, чего-чего, а всяких просьб у неё скопилось немало, мешок целый. Впрочем, плевать на нее. Грустными глазами он осмотрел высокие наросты сугробов на могилах. Изо рта, словно сама светлая душа, вылетело и исчезло голубое облачко пара.

— Спасибо вам, — повторила Лысенкова.

Марьясов кивнул головой и, сопровождаемый отставшим на полшага Куницыным, быстро зашагал к машине.

* * * *

По делам в Москву Марьясов, разумеется, не собирался, с кладбища он покатил в выкупленный под офис особняк на улице пионера Воронова. Войдя с мороза в помещение, ещё хранившее после ремонта запах масляной краски и обойного клея, Марьясов разрумянился, попросил принести в кабинет крепкого чая с лимоном и бутерброды. Куницын, до костей промерзший на кладбище и рассчитывавший разделить скромную трапезу начальника, засуетился, принимая у того пальто и меховую шапку, пристроил одежду в стенном шкафу и, отдышавшись после трудов, развалился на диванчике в уголке кабинета. Секретарь принесла и составила с подноса на низкий журнальный столик чай, печенье и бутерброды.

— Можно?

Марьясов повернул голову на голос. Не ожидая ответа, в кабинет шагнул Васильев, на ходу расстегнув пуговицу пиджака, он сел на диванчик, заставив Куницына, увлеченно жующего бутерброд, потесниться.

— Что-то удалось узнать? — Марьясов задал вопрос, продолжая раздумывать о том выпить ли коньяка сейчас или часок повременить до обеда.

— Да, кое-что, — кивнул Васильев. — Собственно, для начала я проанализировал все то, что сказал перед смертью Лысенков, — Васильев заворочался на скрипучем диванчике, полез во внутренний карман пиджака и зашуршал листками записной книжки. — Врать ему не было никакого смысла. Момент истины. Да, мало кто из людей умеет достойно умереть…

— Ну, давай без этой загробной философии, — Марьясов снова поморщился. — Кто умеет умереть, кто не умеет… Чушь все это. Нужно найти чемодан. Об этом и рассказывай.

— Я обдумал все слова Лысенкова, — Васильев погладил двумя пальцами тонкие щегольские усики. — Получается вот что. В автобусе помимо самого Лысенкова находились следующие лица. Певец из местного кабака Головченко. Он вышел раньше всех у своего дома. Его можно вычеркнуть из нашего списка. Условно вычеркнуть, но оставить на заметке. Далее… Некто Рыбаков Василий Васильевич. Он отпустил своего водителя ещё утром, перед началом совещания. Сказал, что до Москвы как-нибудь сам доберется.

— С этим я лично не знаком, но фамилию его слышал, — Марьясов подлил в стакан заварки, бросил ещё один ломтик лимона и стал мять его ложкой.

— Личность этого Рыбакова я выяснил, — сказал Васильев. — Это без проблем. Имеет сельскохозяйственное образование, начинал агрономом в каком-то захолустье. Защитил кандидатскую, но научную карьеру не сделал. Рыбаков вообще по натуре практик. Занимается переработкой сельскохозяйственной продукции, своя сыроварня, колбасный и коптильный цех, собирается теплицы строить и ещё что-то. Короче, крестьянин, навозная душа.

— Точно, точно, помню его, — прищурился Марьясов.

— Думаю, этот Рыбаков не наш кандидат, — Васильев покачал головой. — Не тот человек, такой к чужому чемодану не притронется. Впрочем, черт его знает, может, у него клептомания или ещё какая заразная болезнь. Рыбаков человек обеспеченный, не шпана какая-нибудь. Свое дело, особняк в Подмосковье, четырехкомнатная квартира в центре Москвы и ещё кое-какая недвижимость. Жена домохозяйка. Дочери Татьяне девятнадцать лет, живет с родителями. В Москве из автобуса Рыбаков вышел первым, собирался поймать такси. Факт, казалось бы, незначительный. Но в общем, контексте этот поступок можно оценить по-разному. Зачем выходить из автобуса, если в нем тебя довезут прямо до дома?

— Откуда у тебя вся эта информация? — Марьясов сладко зевнул.

— Все старик Пантелеев, помощник нашего мэра, — ответил Васильев. — Он помогал составлять списки людей, которых собрались пригласить на семинар.

— Вот как, Пантелеев? — Марьясов хмыкнул. — Этот старый козел ещё жив, ещё ходит? Господи, когда же его, наконец, похоронят?

Васильев повертел в руках записную книжку, перевернул страницу.

— Еще одним пассажир некто Мосоловский Вадим Сергеевич. Житель Москвы, сорок четыре года, трижды разведен, в настоящее время живет с престарелым отцом. У Мосоловского свой бизнес в Москве, ему принадлежат два продовольственных магазина, он имеет долю в одном из автотехцентров. Одно время импортировал пиво из Чехии и Германии. Он, судя по отзывам, очень пробивной тип, со связями.

— Со связями, — хихикнул Павел Куницын. — В наш город он бы и не сунулся со своим пивом. Иначе наелся бы битого стекла от бутылок. У нас здесь своя монополия. Правильно, Владимир Андреевич?

— Помолчи, — Марьясов нахмурился.

— Мосоловского пригласили по старой памяти, — продолжил Васильев. — Он начинал в Подмосковье. Его помнят, вот и позвали. Он не стал отказываться. Не то, чтобы это совещание каким-то боком интересовало Мосоловского, но, видимо, он решил, что старым приятелям отказывать неудобно, и согласился приехать. По дороге сюда у него сломалась машина. Он оставил водителя на трассе копаться в моторе, а сам добрался до дворца культуры на попутке.

— По твоему, получается, украсть портфель некому, — Марьясов хмыкнул. — Все пассажиры респектабельные люди. Тем не менее, портфель пропал.

— Я ещё не закончил. Так вот, в том же автобусе ехал корреспондент газеты Росляков, наверняка вы его запомнили. Он много крутился в фойе и успел всем надоесть. Развязный тип, из тех людей, кому наглость заменяет чувство собственного достоинства. Когда началась неофициальная часть, ну, что-то вроде фуршета, он тоже поусердствовал. То ли он кого-то пытался напоить до поросячьего визга, то ли Рослякова пытались напоить. Анекдоты похабные рассказывал. Все повторял, мол, если городской мэр трезвый, пусть того немедленно приведут к Рослякову, он хочет разговаривать с мэром. А когда мэр так и не появился, Росляков сказал про него, — Васильев произнес длинное грязное ругательство.

— Ну, с этой оценкой мэра и я согласен, — склонил голову Марьясов. — Этот Росляков в какой-то степени опасен? У журналистов часто бывают всякие связи и знакомства.

— Не опасен ни в малейшей степени, — покачал головой Васильев. — Если бы у него были сколько-нибудь значительные связи, он не работал рядовым корреспондентом, в тридцать-то один год. Несколько лет в газете — и до сих пор никаких перспектив.

— Может, у него таланту нет? — предположил Куницын.

— Какая связь между талантом и продвижением по службе? — удивился Васильев. — Ничтожество этот Росляков, полный придурок.

— Да, тридцать лет человеку, а он все корреспондент, — сказал Марьясов. — Это невольно наводит на размышления об умственных способностях человека.

— Говорю же, полный придурок, — повторил Васильев. — При всем том вряд ли он решится на кражу чужого чемодана. Ну, бутылку во время фуршета со стола стянуть, это в его стиле, его почерк. Но чемодан из чужой машины? Нет, вряд ли бы Росляков протянул к нему руку. Или я совсем не разбираюсь в людях.

— И кто же последний, четвертый, из этой компании?

— Как раз этот четвертый по фамилии Овечкин и вызывает беспокойство, то есть наибольшее подозрение. О нем не известно ничего или почти ничего. Без году неделю работает коммерческим директором в фирме с редким оригинальным названием «Прогресс», зарегистрированную в Москве. Эта лавочка занимается импортом и оптовыми продажами турецкого и индийского линолеума и ковровых покрытий. Овечкина на эту должность взяли случайно, по объявлению в газете. Долго не могли найти человека с образованием и опытом работы, дали объявление, в числе прочих приперся этот Овечкин. Ну, и взяли его. На совещание приглашали директора «Прогресса», но тот то ли заболел, то ли не захотел тратить выходной день на всю эту ерунду, короче, прислал вместо себя нового коммерческого директора.

— А почему на областное совещание приглашают какого-то московского хмыря, который торгует линолеумом? — Марьясов фыркнул.

— Эта фирма поставляла ковровое покрытие для нового здания мэрии.

— Разумеется, приглашают всякий сброд, совещания устраивают, чтобы губернатору пыль в глаза пустить, — Куницын снял очки и стал протирать стекла носовым платком. — Чего удивляться, когда у самого уважаемого в городе человека, — он, близоруко щурясь, посмотрел на Марьясов, — когда у такого человека вещи ценные пропадают. Рупь за сто, что чемодан спер этот Овечкин, больше некому.

— Я бы не стал торопиться с выводами, — помотал головой Васильев. — В дороге все эти ребята весело проводили время, выпивали, закусывали. Травили анекдоты, а Росляков, зациклившись на том, что не поговорил с мэром, продолжал его оскорблять. А когда Лысенков выходил из автобуса менять колесо, все четверо оставались в салоне. А они, выпивши, не следили друг за другом, темно было и настроение приподнятое. Теоретически шансы украсть чемодан у всех равные.

— Вот именно, из этого и надо исходить, — кивнул Марьясов. — Именно из этого, что шансы равные.

— Но ещё одна деталь, — Васильев спрятал записную книжку в кармане. — Никто из пассажиров не доехал на автобусе до дома. Первым сошел Рыбаков, сказал, что поймает такси. Не проехали и двух кварталов, Мосоловский решил, что и он поймает машину. У ближайшей станции метро вышли Росляков и Овечкин. Странная, подозрительная спешка. С чего это они вдруг разбежались? Бедняга Лысенков, по его же словам, хватился чемодана лишь, когда остался в автобусе один. И ещё вот что. Сегодня у нас среда, а чемодан пропал в прошлую субботу. Я навел справки, уже три дня Овечкин не показывается на службе, он даже не предупредил никого по телефону о том, что не выйдет на работу. В «Прогрессе» беспокоятся. Там, как оказалось, даже не знают его домашнего адреса и телефона. Только теперь они выяснили, что в его анкете указан адрес, по которому Овечкин не проживает более года.

— М-да, занятная история, — Марьясов нахмурился.

— А теперь могу я задать один вопрос? — Васильев посмотрел на Марьясова. — Что было в том чемодане?

— Задать вопрос ты можешь. Но ответа не будет. Лишнее знание — лишний груз. Или ещё на эту тему: многие знания — многие печали. Тебе надо помнить, что это был темно коричневый кейс «Самсонит», изготовленный на заказ, тяжелый, изнутри из специального стального сплава, с номерным секретным замком, вес вместе с содержимым — примерно десять килограммов. Может, он один такой на всю Москву и область.

— Трудно искать, точно не зная, что ищешь, — Васильев поднялся и шагнул к двери.