Наука подтверждает – 22. Сборник научных статей

Андрей Тихомиров

В книге рассматриваются следующие темы: Тайна творчества Шекспира; Раскрыт секрет «микроскопа» Левенгука! Джонатан Свифт — великий писатель-фантаст; От чего же умер Моцарт? Создание человека.

Джонатан Свифт — великий писатель-фантаст

Джонатан Свифт (1667 — 1745) — выдающийся английский писатель. Родился в бедной семье. Учился в Дублинском университете. Был секретарём вельможи У. Темпла и в эти годы (1689 — 16 99 гг.) создал свои первые сатиры. В «Битве книг» (1694 г., изд. 1704 г.) описывая «спор древних и новых авторов», осмеял педантизм и ложную учёность. В «Сказке о бочке» (изд. 1704 г) Свифт, пародируя евангельские притчи, рассказывает о трёх братьях — Петре (католицизм), Мартине (лютеранство) и Джеке (кальвинизм). Он осуждает религиозную нетерпимость, показывает нелепость церковных обрядов. В серии пародийных предсказаний, подписанных именем Исаака Бикерстаффа (1708 г.), Свифт осмеял астрологию.

Свифт писал также поэмы, послания, мадригалы в духе просветительной рационалистическую поэзии 18 в. (поэма «Каденус и Ванесса», 1726 г., автоэпитафия «На смерть доктора Свифта»; 1731 г., опубл. 1739 г.). Примыкавший к вигам (1701 — 1709 гг.), а затем к тори (1710—1714 гг.), он вскоре проникся враждой к «компромиссу 1688» между буржуазией и аристократией и потерял доверие к обеим партиям. В своих статьях и памфлетах, например, в журнале «Эгзаминер» («The Examiner»), Свифт требовал прекращения династической войны за так называемое «Испанское наследство». К этому времени относится и «Дневник для Стеллы» (1710 — 1713 гг.) — яркий образец эпистолярного жанра и документ, отражающий политическую и литературную жизнь Англии начала 18 в. С 1714 г. он занимал должность декана собора св. Патрика в Дублине. Энергично борясь против колонизаторской политики Англии в Ирландии, он написал памфлеты «Письма суконщика» (1724 г.), «Краткий обзор положения Ирландии» (1727 г.) «Скромное предложение о детях бедняков» (1729 г.), в которых выступил как вдохновитель освободительной борьбы ирландского народа. В годы наибольшей политической активности создал самое значительное своё произведение — «Путешествия Гулливера» (2 тт., 1726 г.). Продолжая традиции сатиры Возрождения, Свифт пользовался фантастические образами, но придавал им черты жизненного правдоподобия. Стиль писателя отличается ясностью, точностью, отсутствием словесных украшений, если только он не имитирует чопорный, напыщенный язык аристократической литературы. В суховато-повествовательном тоне писателя скрывается едкая ирония и жёлчная насмешка. Используя популярный в то время жанр путешествий, он под видом страны лилипутов изобразил социально-политический строй Англии, произвол и кичливость знати, алчность богачей. Характеризуя современный ему мир, бичевал социальную несправедливость, ужасы колонизации и кровопролитных войн. Остров Лапута, населённый учёными, является у Свифта символом науки, а человекоподобные жадные и злые йеху — злой карикатурой на буржуазных стяжателей. Буржуазному правопорядку противопоставлял строй догосударственной родовой жизни (мудрые, справедливые «гуингнмы» в образе лошадей). Борясь против феодальных пережитков и сочувствуя земледельцам-йоменам, разоряемым капитализмом, писатель не разделял надежд большинства просветителей на буржуазный прогресс. Но, несмотря на пессимистические выводы и вопреки попыткам буржуазной критики представить его «мизантропом», в памяти человечества он живёт как просветитель, демократ, беспощадный обличитель социального гнета. Бесконечные предвыборные «шоу» описал еще Свифт: самые ловкие плясуны на канате, а также те, кто особенно ловко перепрыгнет через палку или проползет под ней, как писал он в «Путешествиях Гулливера», получают высшие государственные должности: «Дворянство стремилось забрать власть в свои руки, народ отстаивал свою свободу, а король боролся за абсолютное господство».

Во времена Свифта, да и долго еще после него, казалось, утверждал еще в 60-х годах прошлого века советский публицист Юлий Кагарлицкий в своей статье «Был ли Свифт научным фантастом?», что Свифт за редкими исключениями осмеял теории, предположения и проекты механизмов, никакого отношения к истинной науке не имеющие. Для нас сейчас ясно другое — Свифт подозрительно часто обращал внимание на то, что впоследствии подтверждалось наукой.

Обитатели летающего острова среди прочего «открыли две маленькие звезды, или спутника, обращающихся около Марса, из которых ближайший к Марсу удален от центра этой планеты на расстояние, равное трем ее диаметрам, а более отдаленный находится от нее на расстоянии пяти таких же диаметров. Первый совершает свое обращение в течение десяти часов, а второй в течение двадцати с половиной часов, так что квадраты времен их обращения почти пропорциональны кубам их расстояний от центра Марса, каковое обстоятельство с очевидностью показывает, что означенные спутники управляются тем же законом тяготения, которому подчинены другие небесные тела».

В течение ста пятидесяти одного года всем было ясно, что это — очередная насмешка Свифта над глупым увлечением астрономией у лапутян. Но с 1877 года все это стало совсем не так ясно, как прежде. Дело в том, что в этом году американский астроном А. Холл открыл два спутника Марса — Фобос и Деймос, время оборота которых должно было совпасть с предсказанным Свифтом, если бы подсчеты были произведены на уровне знаний его времени. Сначала была просто догадка, граничащая с вымыслом. Она жила долго и наконец попала в руки писателей. Первым воспользовался ею Д. Свифт. Еще в первые годы 18 столетия он рассказал о посещении мифической планеты Лапуты, академики которой якобы обнаружили у Марса две луны. Более того, писатель указал, что радиус орбиты ближайшего к Марсу спутника равен трем поперечникам планеты, а другого — пяти. Три поперечника — это около 20 километров. Как установлено современными исследованиями, именно на таком расстоянии и находится спутник, правда, не ближний, а внешний.

Осмеяние у Свифта особое. Он не ложный доносчик, измышляющий клевету, дабы опорочить неугодных. Напротив, Свифт с прилежанием добросовестного прокурора выискивает действительные слабости и прегрешения обвиняемых.

«Он сообщил мне, — рассказывает Гулливер об изобретателе логической машины, — что теперь в его станок входит целый словарь и что им точнейшим образом высчитано соотношение числа частиц, имен, глаголов и других частей речи, употребляемых в наших книгах». Свифт поставил перед создателем логической машины эту задачу потому, что считал ее неразрешимой. Но поставил-то он задачу действительную и притом сформулированную удивительно точно.

Не менее интересно другое возражение Свифта против логической машины.

Римляне для обучения детей грамоте изготовляли медные кубики, напоминающие современные типографские литеры. На каждой грани была вырезана какая-нибудь буква. И вот, глядя на эти кубики, Цицерон однажды задался таким вопросом: если какое-то время бросать их в беспорядке, упадут ли они когда-нибудь так, чтобы образовать, скажем, строчку определенного стихотворения?

Современная статистика тоже заинтересовалась этим вопросом и ответила на него положительно. Конечно, упадут. Но для этого надо кидать их значительно дольше, чем существует Земля.

Свифт был замечательным знатоком античности, и, очевидно, эта мысль Цицерона по-своему преломилась у него в рассуждениях о логической машине. Он обратился к математической стороне вопроса и заставил лапутянского ученого возмечтать о пятистах подобных машинах, хотя и после этого не поверил в его успех. И был прав. Для того чтобы в процессе ненаправленных поисков «перекодировать шум в смысл», выражаясь языком современных компьютерщиков, совершенно недостаточно даже десятков миллионов комбинаций.

Впрочем, у Свифта не обязательно каждое слово — обвинение. Иногда он пускается в подробности просто потому, что его увлекла тема. Уже логическая машина описана им с подозрительным количеством деталей. Что же касается летающего острова, то здесь Свифт совершенно неожиданно с таким рвением предается техническим описаниям, что только Жюль Верн (речь, разумеется, идет лишь о тех сторонах манеры Жюля Верна, которые высмеивал Чехов в своей пародии «Летающие острова», когда упоминал о «пропущенных скучнейших описаниях») да кое-кто из новейших любителей «конкретной фантастики» может с ним поспорить. У Свифта прямо-таки страсть — найдя какую-нибудь новую идею, извлечь из нее как можно больше конкретных подробностей. Но тогда это не стало еще дурной традицией, и Свифт нисколько себя в этом отношении не ограничивает.

Для современников «Путешествия Гулливера» звучали в чем-то правдоподобнее, чем для нас. Во времена Свифта находилось немало читателей, которые принимали на веру даже его географическую фантастику. Это и понятно — ведь они были воспитаны на таком чтении, как знаменитые «Путешествия сэра Мандевиля», полные невообразимых несуразностей и выдумок. Совершенно гипнотически действовало на них и точное указание географических координат — а Свифт на такие указания никогда не скупится.

Цифры вообще завораживали людей того времени. Свифт писал в совершенном соответствии с характером мышления современников. Он может фантазировать, как угодно, но никогда не ошибется в расчетах и вычислениях. Гулливер у него ровно в двенадцать раз больше лилипутов, а великаны во столько же больше Гулливера. Можно не сомневаться, что будь в то время принята десятичная система, все пропорции изменились бы, как один к десяти. Гулливеру по его росту нужно было столько-то лилипутских матрасов, а он получил всего третью часть, и ему было жестко… И так далее, и тому подобное…

По видимости у Свифта все признаки научной фантастики. Но различие все-таки есть. Свифт абсолютно не верит в осуществимость описанного им. Все это для него те же сказки. Научные гипотезы, разумеется, рождаются на основе уже известных фактов, но они же являются стимулом к поиску новых. Если новые факты подтвердят гипотезу, она обретает права теории. Если опровергнут ее и дадут основание новой гипотезе, эта новая гипотеза отберет у своей предшественницы факты, которыми та завладела, и старая гипотеза вернется в область фантастики. Между фантастикой и наукой отношения очень сложные, диалектичные, и складывались они в разные эпохи по-разному.

Сейчас нами вполне признано опережение наукой практики. В конце 18 и начале 19 века практика заметно опережала науку. Тот век был веком пара, но термодинамика появилась позже, чем паровые машины, паровые коляски и паровозы.

Научная фантастика отражала все изгибы отношений между наукой и практикой. Как целостный жанр она была порождена успехами конкретной техники прошлого века и приобрела все соответствующие этому качества. Очень долго научной фантастикой считали только фантастику сугубо конкретную — географическую, транспортную или ту, что мы сейчас низвели до положения «технической». Но постепенно, с убыстряющимся прогрессом науки, фантастика начала преобразовываться. От разработки деталей известного она все больше приходила к поискам принципиально нового и все больше оперировала общими вопросами науки. Осознан этот процесс был не сразу. Жюль Верн в конце жизни уже ставил принципиально новые проблемы, идущие вразрез с привычными физическими представлениями, и критиковал Уэллса, отказывал ему в праве именоваться научным фантастом за то, что Уэллс с самого начала сделал это основным принципом своей работы. Да и сам Уэллс — как робко, с какими оговорками отстаивал он свое право быть причисленным к научным фантастам! Порою он даже отдавал в этом смысле предпочтение тем своим романам, в которых, по существу, повторял зады Жюля Верна, перед вещами, открывшими новый период в развитии научной фантастики.

Конец ознакомительного фрагмента.