Как млад Иванушка-Дурачек крапиву рубил

Андрей Русавин, 2015

Из русского молодецкого эпоса, потешного опуса, дурашного пафоса: одним словом – СКАЗА ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА, землячка и добрячка, бодрячка и острячка, и про его могутный природный разум. По сборнику «Народные русские сказки А.Н. Афанасьева», сборнику В.И. Даля «Пословицы русского народа», «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля, да и по собственному разумению тож. Обработка, а где и работка, Андрея Русавина, стало быть, не сочинителя, а сказителя; творец же сего, как и всего истинно ценного, – самобытный, самонравный, самогласный русский народ. Краткое предуведомление. Где «е» зришь, там «е» читай, где «ё» зришь, там «ё» читай. Да смотри, не ошибись! Впрочем, читай, как хочешь: хоть «е», хоть «ё», как тебе удобнее; главное – читай с удовольствием, а не с неудовольствием! Да смотри, не ошибись! В кулемесице «Как млад Иванушка-дурачек крапиву рубил» глаголется, откуда есть пошла на земле Русской традиция искать детей в капусте. Точнее, рассказывается про то, как природный талант млад Иванушка-дурачек энергично предпринял первую робкую, безуспешную попытку ввести на Руси данный народный обычай. В этой же кулемесице главная героиня Сказа – мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – раскрывает сокровеннейшие секреты здорового народного питания. Вот были счастливые времена, которым можно только позавидовать! То был золотой век, когда человечество не страдало от переедания и связанных с этим проблем и болезней! Кроме того, здесь же объясняется, что, с точки зрения народной мудрости, всему голова. И оказывается, что это совсем не то, о чём вы первым, вторым и даже третьим делом подумали… А в последующих кулемесицах мудрость народная учит не сидеть сиднем дома, совершенно откровенно высказывается о том, где распитно да трапезно на Руси, трактует о жизни и смерти и, как всегда, режет правду-матку!

Как млад Иванушка-дурачек со своим родным дедушкой мирошкой ну очень хорошо жил

Посвящается Т. Королёвой

Как начался белый свет, было мне от роду семь лет.

Жил я со своим родным дедушкой, звать дедушку — Мирошка. У дедушки Мирошки денег не было и трошки. Дедушка тогда еще не женился, а батька мой еще не родился.

Жили мы в палатах куда как богато: от наготы и босоты ломились шесты!

Жили хоть в нужде, да припеваючи: нужда и плачет припеваючи!

Богачи едят калачи, да не спят — ни в день, ни в ночи; а мы — чего ни хлебнем, да заснем!

Богатый не золото ест, и мы не камень гложем.

Да и что нам золото, светило бы солнышко!

У нас и два гроша — куча хороша; у нас одна копейка — и та ребром. Так нам не о чем тужить, как нечего прожить. А коль денег ни гроша, так слава хороша. Не от того мы оголели, что сладко и пили, и ели; а, знать, на наши денежки прах пал.

Боже мой, Боже, всякий день то же: солнце встанет — хочется есть.

Батька мой, который тогда еще не родился, жил не ровно: хлеб есть — так соли нет; соль есть — так хлеба нет; а я, добрый молодец, жил с дедушкой Мирошкой ровно: ни хлеба, ни соли. Только во сне я хлеб-соль и видел: хлеб-соль и во сне хорошо.

Боже мой, Боже, всякий день то же: полдень приходит, обедать пора. Бывалоча реку дедушке:

— Деда, а деда! Надо бы пообедать!

— Так хлеба нет! — отвечает дед.

— А кнут есть?

— Есть.

— Айда собак гонять!

И всё-то у нас на месте было: двор-то под окошком, крапива у порожка, изба-то у ворот, тольки задом наперёд.

Двор-то у нас кольцом, три жердины конец с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено, горюшком обхожено!

А изба-то у нас большая: на первом венце — порог, на втором — потолок, двери и окна буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожно.

А в избе-то у нас — горница. Наша горница с Богом не спорница: на дворе тепло — и у нас тепло; на дворе холодно — и у нас холодно!

А в избе-то у нас — печь. Наша печь — из одного кирпичика! На печи в решете — три засушинки!

Словом, дом у нас — полная чаша. Всё есть, только птичьего молока нет. Мило тому, у кого много всего в дому.

Лошадей было много: шесть кошек езжалых, двенадцать котов стоялых.

Один жеребец самый бойкий — кот сибирский — был на цепь прикован к столбу печному.

Был тот кот ученый, пенсне носил не снимая: он всегды на печи лежит, днем пенсне на носу поправит — и давай книжки читать, а вечером пенсне на кончик носа передвинет — и сказки сказывает. Этот кот даже мышей во сне ловил в пенсне: и во сне, а в пенсне!

— Слава Богу, хорошо живем, грех жаловаться! — говаривал дедушка Мирошка. — Слава Богу, не без доли: хлеба нету, так скотина есть!

А скотины у нас было — таракан да жуколица^[74], медной посуды — крест да пуговица, деревянной посуды — сучки в бревнах, одежи — мешок да рядно. Жили в радости: у кого нет рубашки, тот рад и ветошке!

А коровушек у нас было — почитай, стадо: бывалоча, ползут по стене три мухи, а дедушка потирает ладошки и бормочет:

— Ох, хорошо!

— Что хорошо, дедунь?

— Три коровушки есть, отелятся, будет шесть!

И до того у нас всё хорошо — ни задавиться, ни зарезаться нечем. И холодовали, и голодовали, и нужу^[75] знавали.

У нас двор кольцом, и анбар с крыльцом. А в анбаре у нас всегда — полный порядок: и мышей нет — перевелись! И то сказать: запас закромы ломит, а пусто — легче!

А наша квашня — ни густа, ни пуста: не замесишь густо, как в анбаре пусто.

И в хозяйстве у нас — полный порядок: ничего лишнего — ни сохи, ни бороны. Да и то сказать: меньше на дворе, легче голове.

Земли́ у нас с дедушкой Мирошкой было видимо-невидимо: пол да лавки сами засевали, а печь да полати внаймы отдавали.

Родилось в тех чертогах хлеба премного. Стали убирать — некуда девать.

Сколь дед был умен, столь я догадлив! Склали скирду на печном столбу; велика скирда — глазом не окинешь, а взглянуть не на что!

И завелись в скирде мыши, стали хлеб точить.

Жеребец наш бойкий — кот сибирский — прыг на столб! Мышей не изловил, только пенсне разбил, скирду в лохань уронил!

Дед заголосил, а я вопросил:

— Деда, а деда! Чем теперь кормиться-то будем?

— Эхма! Будем живы, будем и сыты! — ответствует дед. — Ничего, проживем: из щеп похлебку сварим!

— Из щеп похлебки не сваришь! — замечаю я. — Вот разве что кашу из топора.

— Твой намек мне невдомек! Не перечь старшим! — сердится дедушка Мирошка, обронивший топор в колодезь ещё о прошлом годе, когды по всему двору за комариком гонялся. — Ничего, внучек, с голоду не помрем! Будем сыты крупицей, пьяны водицей! А посему и жить не скучно, и помирать не тошно!

Сколь дед был умен, столь я догадлив! Вытащили хлеб из лохани, пересушили и обмолотили. Только разгребай да по зерну подбирай.

Много хлеба-то у нас ныне — три сусека. В первом сусеке мак, в другом точно так, а в третьем растянись да и ляг.

Пусть бы не было муки в закроме, не переводился бы только печеный хлеб. Хлеб на стол, так и стол престол; а хлеба ни куска — так и стол доска! Хлеба ни куска — так и в тереме тоска; а хлеба край, так и под елью рай!

Хлеб да вода — здоровая еда! Покуда есть хлеб да вода, всё не беда! Калач приестся, а хлеб — никогда!

Не дорог виноград терский, дорог хлеб деревенский: немного укусишь, а полон рот нажуешь!

Только ангелы с неба не просят хлеба! Хлеб наш насущный даждь нам днесь! Боже мой, Боже, поедим, поспим да опять за то же!

Примечания

74

Жу́колица — жужелица, жучок.

75

Ну́жа — бедность.