Случайные связи. Триптих на фоне морского пейзажа

Андрей Радзиевский, 1989

Все слышали: «Остерегайтесь случайных связей!», но все же они случаются. Этот триптих, из почти несвязанных между собой историй, родился в конце 80-х, а в 91-м приемная комиссия Литинститута, куда я его отправил, собеседование начала с фразы: «Вот вы эротический писатель…». В ответ возмутился, что пишу просто о жизни и добавил, что Венера Милосская – прекрасна, но она, увы, без рук. И хотя тема обязывает на определение – «эротика», но те, кому интересна «клубничка», не читайте. Это о жизни, о жизни «с руками», а точнее, со всеми эмоционально-половыми признаками, которые по сути своей неизменны во времени. Меняется только антураж.

ПЕРВАЯ КАПЕЛЬКА

— Куда идет этот поезд?

— К морю.

— А я никогда не была…

Полумрак, тамбур, звездное небо смешано с пылью дверного окна. Ее силуэт покачивается в такт вагону, редкие придорожные огни выхватывают вспышками восторг юных глаз.

Села на предыдущей станции. Полночи на перроне, поезда, не останавливаясь, все мимо, мимо. Занавесочки покачивались, за ними кому-то уютно, а здесь одна лавка, и та оккупирована крепко спящим мужиком. Его хмельной сон тревожит, последствия пробуждения непредсказуемы. Вокзальчик, тщательно помыв, закрыли. Три фонаря, две урны, полторы сотни шагов из конца в конец, первая электричка только утром. Состав появился тихо, как наваждение, вздрогнул всем телом, замер, и никто не вышел. Брела безнадежно вдоль зеленых вагонов. Холодный блеск черных окон, все двери закрыты.

Ему не спалось от духоты и предвкушения первого курсантского отпуска летом. Частые остановки нескорого поезда мучительно оттягивают встречу с домом и тормозами дергают по нервам: «Только бы не сняли ревизоры». Билетов в кассе не было, сторговался с проводником, едет под видом напарника.

«Надо бы посмотреть, не сел ли кто с проверкой…» — выскользнул из купе, открыл дверь на перрон, а тут она: маленькая, цветастый летний сарафан, спортивная сумка оттягивает плечо, в карих глазах усталость, удивление и замешательство от его неожиданного появления.

— Чего замерла? Забирайся скорей. Сейчас тронемся! — про себя подумал: «Одним “зайцем” больше, одним меньше». — Тебе до какой станции? Тогда лучше не спать, а то проедешь.

Старый плацкартный вагон битком, дышать нечем, присесть негде, разноголосый храп. В тамбуре терпкий запах окурков, гул колес, но прохладней.

— Ты и правда никогда не видела море?

— Видела. В кино, на картинах.

— Так это совсем не то: ни запаха, ни вкуса, ни настоящего цвета!

— А как оно пахнет?

— Хм? Морем!

— А вкус?

— Вкус? Солено-горьковатый… Вкус моря!

Она смеется искренне, почти по-детски:

— Издеваешься? А цвет — морской! Угадала?

— Только не обижайся! Я никогда не задумывался об этом. Просто море у меня было всегда. Даже не знаю сразу, как объяснить. К нему нужно прикоснуться, в него нужно нырнуть с головой, его нужно видеть на рассвете и на закате, когда каждую минуту меняются краски. Оно всегда разное…

Затаив дыхание, слушает его рассказы о приливах и отливах, о штормах и штиле. Слушает и мечтательно улыбается:

— Мне очень хочется увидеть его, увидеть по-настоящему…

— Так поехали!

— Скоро моя станция, мне выходить.

— Не выходи, и ты увидишь море.

— Раз и поехали, что ли? Меня же ждут. Так ведь нельзя с бухты-барахты!

— Мне кажется, жить, не зная, что такое море, нельзя.

— Ну, я вот как-то жила и живу.

— Ни разу не видела море, и это называешь — живу?!

— Но у меня нет билета!

— У меня тоже.

— Ты разве не проводник?

— Нет, я такой же «заяц», как и ты, только военно-морской.

— Ну, ты даешь! А куртка стройотрядовская откуда?

— Одолжил, иначе к морю не добраться, лето, с билетами туго, а хочется поскорее домой.

— Я тоже домой. Первые студенческие каникулы! — произнесла с гордостью, чуть вздернув носик. — А поезд придет прямо к морю?

Ему хочется выглядеть старше, и он промолчал, что его тоже — первый:

— Прямо к берегу.

— А когда?

— Завтра на рассвете.

— И мы сразу будем купаться?

— Можно и искупаться.

— Я не умею плавать.

— Я буду рядом с тобой. Утонешь — спасу.

— Будешь рядом, как добрый дельфин? Ты видел дельфинов?

— Видел много раз. Да, буду, как добрый дельфин, брызгаться, фыркать, тереться о твои колени. Даже могу прокатить на спине!

Лукаво улыбнулась:

— Тереться о мои колени? — в этот момент поезд резко затормозил, и сила инерции слова обратила в реальность, бросив ее прямо к нему. Искорки карих глаз близко-близко, тоненький ситцевый сарафан почти не ощутим под пальцами, и он чувствует ее колени. У обоих на секунду перехватило дыхание. Она сделала глубокий вдох и с жаром выдохнула в его губы: — Как же я хочу с тобой к морю! С тобой…

Уткнувшись в плечо, прячет глаза от смущения, и оба скрываются от своих неожиданно спутанных-перепутанных мыслей в словах, теперь уже ничего не значащих:

— А твои губы чуть-чуть соленые. Они как вкус моря? И пахнут, наверное, тоже морем.

— Наверное. Я чуть было не родился в море, маму прямо с дикого пляжа увезли в роддом. Возможно, давно стал его частичкой, какой-то его капелькой.

— Ну вот, мы еще не приехали, а я уже знаю его запах и вкус соленый. Ты капелька моря! Подари мне еще одну… Постой, дыхания не хватает. Голова закружилась. В этом тамбуре болтает, как, наверное, на корабле в страшный шторм?

— Качает. Не совсем, чтобы на большом корабле, и не в страшный шторм. Волна так себе, не больше балла, а мы как будто на небольшом катере, — он строит из себя морского волка, но ей это нравится и подыгрывает:

— Меня укачало?!

— У моряков это называется — морская болезнь.

— Здорово! Еще не приехала к морю, не увидела его, а у меня уже морская болезнь. А знаешь, мне она нравится, это самая сладкая болезнь на свете!

— Во всяком случае, не надо лекарств, да и не помогут никакие лекарства.

— А что помогает?

— Обычно привыкают постепенно.

— И я привыкну, и голова так кружиться не будет? Но я не хочу привыкать. Не хочу!

— Так обычно бывает, сначала кружится голова, а потом привыкаешь.

— Не хочу! Хочу, чтобы она кружилась, кружилась… — свет пролетающего мимо перрона пунктиром врывается в тамбур. — Ой! Мы проехали мою станцию!

— Так мы же здесь не останавливаемся!

— Ничего, выйду на следующей, утром вернусь электричкой.

— Как выйдешь? А море? Ты уже передумала? Ты не поедешь со мной? Там солнце, волны, будем купаться, я буду твоим дельфином…

— Скажи, что ты все это придумал. Это же сказка. Так не бывает.

— Нет, не придумал. Вот поезд, вот я, чуть больше суток — и море будет у твоих ног.

— И ты как добрый дельфин будешь всегда рядом со мной?

— Да. Всегда.

— Господи, как же я хочу с тобой! Но ты же сам сказал, что все не бывает вечно, что все когда-нибудь заканчивается — привыкну, и уже не будет так сладко… Мы останавливаемся! Где моя сумка?

— У служебного купе, сейчас принесу. Может быть, останешься, и поедем вместе, к морю?!

— А ты не хочешь выйти со мной?

— С тобой хочу, но я не смогу без моря.

— Всё. Мне нужно выходить. Остановились. Какие-то вагоны, лес, а где перрон, где станция?

— Сейчас открою вторую дверь, посмотрю с другой стороны. Здесь то же самое. Может быть, лучше на следующей выйти?

— Нет. Будет слишком далеко возвращаться.

— Подожди прыгать, я тебя сниму со ступенек, — опускает ее на землю, прижимает к себе крепко-крепко и почти с мольбой в глаза, — поехали со мной! Поехали к морю!

— Не могу. Ты сейчас уедешь, подари мне на прощанье еще одну капельку моря…

Тишина, слышно, как пульсирует кровь у висков. На фоне едкого запаха просмоленных шпал из леса тянет прелой листвой, как дурманом… Она первой приходит в себя:

— Поезд тронулся! Садись! Ну, садись же! Сумасшедший! Запрыгивай! Добрый дельфин…

Он с подножки вагона, теряя ее силуэт во мраке, ничего не находит, кроме:

— Прощай!

…Замедляя свой бег, свет из угла в угол заскользил по узкому служебному купе. Остановился, уставился в лицо одноглазым фонарем, и его луч сверлит какой-то неясной тревогой: «А это еще что за станция?»

Проводник соседнего вагона тоже вышел на перрон, позевывая:

— Эй, «заяц», ты жив, ревизоры не сняли? Ну, держись, до твоего моря еще далеко. Который час?

— Половина пятого. Слушай, а где мы перед этим стояли?

— Минут двадцать назад? Да то разъезд был.

— Какой разъезд?!

— Обычный товарный разъезд. Видно, пропускали кого-то, вот и остановились.

— Товарный разъезд?! А что теперь делать?! — он с ужасом смотрит в хвост поезда, за которым дорога проваливается в лес, как в никуда. Его собеседник, не поняв, о чем это он, ухмыляется:

— Что делать, что делать? Ехать дальше! Это еще не конец, — и философски добавил, потягиваясь, — жизнь продолжается!

…

Маленькие станции одна на другую похожи, а время год от года стирает приметы. Отпуск после долгих скитаний по волнам северных широт козырем выпал на лето и вез его по тому же пути к родному южному морю. Сколько ни ездил, но так и не научился спать в поездах: «Где она села тогда? Если здесь, то минут через десять должен быть мост. Почему не уговорил ее остаться? Глубокая ночь, а она такая маленькая, такая хрупкая…» — и пальцы вспоминают прикосновения к ситцу и жар ее юного тела: «Одна, с тяжелой сумкой, среди товарных вагонов, в темном лесу. Как же добиралась потом? Где она сейчас? Что с ней?»

Колеса истошно скрипят, швырнуло плечом о стенку тамбура, сигарета выскользнула из пальцев, брызнула искрами о металлический пол. Дверь распахнул и увидел дощатые вагоны, вагоны, вагоны. На другой стороне состава нет, только силуэт непроглядного леса. Из-за смрада железной дороги, как и тогда, потянуло прелой листвой, и та же тишина, и тот же набат в висках, и слышится, будто как ниоткуда:

–…на прощанье еще одну капельку моря…

И его, пророчеством, безнадежное:

— Прощай!

«Ведь ничего такого особо и не было! Ну, целовались. Пацан еще был, курсант, зелень! Сколько после этого уже поцелуев, и не только поцелуев…» — он даже пытается их перебрать в голове, но почему-то так же, как те, их не чувствует, и так же, как тот — последний, когда поезд тронулся, не помнит, и от этого еще больше кругом идет голова. Мгновение, и, словно тот же мальчишка, готов сойти с поезда, только неожиданно остудил сипловатый голос пожилой проводницы:

— Эй, моряк, ты чего двери-то пораскрывал?! Тебе кто разрешал? Иди к себе в купе, станция скоро, там и нагуляешься. Не видишь, товарный разъезд. Бог его знает, кто здесь посреди ночи может шарахаться!