Усердие князя Владимира

Андрей Прохоренко

Стольный град Киев 988–989 года. О положении дел на Руси и в стольном граде Киеве во время правления князя Владимира, о походе князя на Византию и женитьбе на сестре василевса Анне, а также о поражении служителей Перуна, о противостоянии между варягами и богатырями – четвертая приключенческая историческая повесть «Усердие князя Владимира» из серии «Илья из Муромы».

Глава 2

Знамение

Зима, что ни говори, время для размышлений. Когда после празднеств надоедает спать, а голод тебя не мучает, как и мысль о том, что надо же как-то встретить весну не на голодный желудок, тогда ты иной раз предаешься задумчивости. Видения то и дело встают перед тобой. Раньше, может быть, ты бы и не уделял им внимания, но ныне уж слишком явственны картины что прошлого, что вот-вот наступающего будущего. От них не уйти и не скрыться. Более того, может, если бы тебе надо было бы что-то делать, то картины грядущего не так бы беспокоили тебя, а так они гложут тебя. Хочешь или нет, а приходится вести речи с Кудесом, который вроде бы и мало что делает, но всегда наготове. Нет соревнований, а Кудес только лишь меня все больше уму-разуму учит, причем так, что его наука учением, как я вижу сейчас, и не является.

Добронрав также частенько со мной речи ведет. Волхв свеж. Уже успел восстановиться. Глаза весело глядят на тебя. Добрушка, как его называет Кудес, мог бы и сам богатырем быть, но не хочет. Да и Кудес молвит, что не его это дело. Добронрав у нас в поселении — главный смотрящий. Зрит волхв, хоть и не все, как считает Кудес, видит. Твердислав ему помогает. Он в отличие от Добронрава все больше мечом помахивает да копьем водит. После резни, которую варяги устроили в Аратыни, Твердислав понял одно: если он сам себя не защитит, то это делать будет некому. Волхв в нем не могу сказать, что спит, а немного по-другому себя проявляет. Только сейчас я начинаю понимать радение Кудеса и всю глубину его идеи по поводу богатырской школы и богатырского радения. Князь, по крайней мере, пока что к нам претензий не предъявляет. Есть свои люди у нас возле князя. И эти люди иногда дают весточку.

Варгун, княжий муж и воевода, во многом обличенный княжеским доверием, прибыл к нам в гости как раз после морозов, когда они слегка пошли на спад. Среднего роста плечистый и крепкий Варгун, что называется, чуял издалека, что и где может начаться. Я хотел вместо себя Кудеса ввести в дело, как главного, но волхв не пожелал такой чести. Глядя чуть мимо меня, Кудес сказал:

— Илюша, привыкай быть главным, а не за мою спину прятаться. Ты у нас глава мужей, богатых силой. Ты с князем говорил, тебе и ответ держать. Учись свою простоту как оружие использовать. Веди себя так, чтобы кто угодно, кто с тобой речи вести будет, говорил то, что нам нужно. Понял?

— А от чего со мной так должны речи вести?

— А потому, что надо быть таким, чтобы тебе хотелось сказать главное. Вражды, Илюша, в тебе быть не должно, только лишь участие и тишина, да интерес к людям. Делить их на богатых и бедных нет смысла. Главное что? Зреть суть. Этому надо учиться. И тут я тебе могу только лишь намекнуть. Как это делать, ты сам для себя поймешь. Варгун нам не враг, но, что точно, нам ему себя нараспашку раскрывать не стоит. Говорить нужно ровно столько, сколько требуется. Меру определишь сам.

Варгун, надо сказать, за стол с мужами не отказался сесть. Слово молвил мужам, пошутил, похвалил наше радение, лестные слова, но без излишней похвальбы, об Алеше сказал. Умел воевода слово молвить. Мне знак дал. Я подошел, а воевода и говорит, слегка щурясь:

— Надо бы мне слово тебе молвить. Куда пойти можно? Или во дворе на морозце поговорим?

— Так изба у нас есть для сходов. Там горница. Никого нет. Можем и там словцом перекинуться.

Воевода кивнул. Было что-то в его облике не то, чтобы напряжённое, скорее задумчивое, как будто Варгун заранее искал выход из ситуации, в которую еще не попал. Буйные думы не пролегали в морщинах на его челе, но, что было точно ясно, воевода для себя хотел что-то прояснить. И он, и Вышеслав были тогда одними из первых лиц русской партии при князе. Не могу сказать, что чурались они варягов, но точно им не благоволили. Воевода перед тем, как начать со мной беседу, спросил:

— А Кудес где? Его с нами не будет?

— Нет Кудеса в поселении. Куда пошел, не сказал.

Варгун только лишь кивнул и произнес, начиная беседу:

— Весна скоро. Походу быть при любом исходе. Ромеи не то, чтобы отказываются от Анны, но, видать, хотят Владимира к себе в гости.

— Полагаешь, что это — их хитрый ход?

— Шатают князя, — убежденно проговорил Варгун. — Князь пойдёт на Корсунь (Херсонес). Там и свадьба будет. А иначе, зачем война?

— Так прижимают русичей, обиду чинят купцам…

Варгун только лишь вздохнул и уведомил:

— Кабы так было, то жили бы мы и не тужили. Ты в поход пойдешь?

— Так не зовут.

— Владимир о тебе справлялся. Через меня предложение передает тебе. Что мне ответить?

— Так подумаю я. Куда спешить? Реки еще стоят.

— К чему склонен ты?

— Нам бы в здешних местах дело делать, — не стал я скрывать предпочтений.

— Оно верно, — поддержал меня воевода и задумался.

Было видно, что он хочет что-то сказать, но не решается.

— Поход, скажи, как опытный воевода, долгим и трудным будет?

— А сам-то, как думаешь?

Веселые искорки при этом появились в глазах Варгуна.

— Если жениться, то не очень. Мир будет с ромеями.

Варгун лишь покивал слегка мне в ответ, соглашаясь, после чего перевел беседу на другую тему:

— Князь уйдет, а вместо него Рудый Пес будет Киевом править. Лучше было бы, если бы Добрыня остался. Он все-таки больше наших кровей, хотя и наполовину хазарин.

— Ты думаешь, что будет что-то такое, о чем лучше не говорить вслух?

— Времена меняются, как и люди. Лад раньше был другой. Прежний уклад уже изменился. Кровь может пролиться, много крови, если варяги силу при князе возьмут.

— На Руфия намекаешь?

— Если бы он один, я бы с тобой речь не вел.

— А на что расчет имеешь?

— На тебя и на мужей, — не стал скрывать Варгун, щурясь при взгляде на меня. — В дружину пойдешь?

— И когда надо ответ дать?

— К весне в самый раз будет. Ты и без того уже сотник и глава дружины богатырской.

— И кто это сказал?

— Все регалии тебе выдадут. Они уже подготовлены. Нужно лишь твое согласие.

— И что мне и мужам делать придется, если согласимся?

— Пока что ничего. Вы будете заниматься тем, что и прежде: воев готовить и дело всем нам нужное делать.

— А какой расчёт у Вышеслава (воевода киевской дружины) на нас?

— Очень простой: надо вам дозор близ Киева вести, но так, чтобы варяги об этом не узнали. Если ты согласишься, то ты и мужи получат жалование, но прямо к нашей дружине не примкнут. Улавливаешь, куда клоню?

— О порядке печешься?

Варгун едва заметно кивнул и продолжил речь:

— С весны события начнутся, каких раньше не было. Ни нам, ни тебе крови не нужно в Киеве или вокруг него. Поэтому я и предлагаю.

— А князь знает о твоем предложении?

— Он возражать не будет. Перед походом он тебя к себе позовет и начнет уговаривать, чтобы ты в поход с ним пошел. Если ты останешься, тогда можно дело повернуть несколько по-иному… Уразумел, о чем я говорю?

— Хочешь, чтобы я остался?

— Вместе с мужами. По крайней мере, в таком случае есть гарантия, что не будет, когда князь уедет, крови. За тебя и Алешу очень многие в Киеве. Варяги сто раз подумают, прежде чем выступать.

— А зачем им кровь лить и против князя идти?

— А затем, чтобы свою власть установить. Нас, мужей из родов киевских, хотят отодвинуть. И кто от этого выиграет? Ты же знаешь, на что некоторые варяги способны?

Я только лишь кивнул. Рана, которую мне нанес варяг, все еще давала о себе знать.

— Ты подумай. Весна такой поворот дел задаст, что не будем знать, что дальше делать.

— Хочешь, чтобы я, если соглашусь, заручился поддержкой князя?

— Это был бы самый лучший вариант для всех нас, — после некоторой паузы подтвердил Варгун и вздохнул.

— Что знаешь?

— Пернов будут изводить, но хитро. Князь точно будет не при чем.

— Чем перны мешают?

— Ты и сам знаешь. Зачем мне такие вопросы задаешь?

— Ты в Перуна веришь?

Варгун только лишь усмехнулся. Он не торопился с ответом. Какое-то время поразмыслив, Варгун сказал так:

— Тут не вопрос веры. Князь хочет в Киеве стать василевсом и род свой на престоле после себя оставить. Для этого ему нужны мнихи и христиане. Ведь так везде в мире. Только нам ближе Византия. Рим далече. Что касается Аллаха, то вопрос решен: князь, поразмыслив, решил не принимать ислам, хотя живет со многими женщинами. Больше всего выгод ему, как он это видит, дают ромеи и христианство, принятое от них. Какие договорённости у духовенства ромейского и князя я не знаю.

— Князь, сказывают, уже крещен.

Варгун только лишь едва заметно подтвердил догадку.

— Никто не даст Владимиру креститься от ромеев. Фабий свое дело сделал. Кто-то по его указанию или он сам уже наложил крест на Владимира.

— Что тогда, война?

— Силу Владимир покажет. Я думаю, что он добьется своего: Анну ему отдадут. Где-то к осени надо ждать ромейскую княжну, хотя, — воевода слегка прищурился, как будто видел будущее или о чем-то догадывался, — дело может и быстрее созреть. Дела у василевса неважные, раз наши вои воюют на его стороне. Он и еще взял бы, но Владимир пока что не дает…

— Если я зван, то когда мне прибыть, чтобы слово свое князю сказать?

— Так завтра и приезжай. Князь хочет на тебя посмотреть. Сам будешь?

— А есть расчет на кого-то еще?

— Оно вроде бы и нет, — снова слегка прищурился Варгун, — но лучше бы, чтобы ты с Алешей прибыл. Князь, как бы это сказать, не то, чтобы его видеть хотел, но спросить намерен…

— Как-то ты вкось да вкривь ходишь…

— Привыкай. Ты пока что близ князя не ходишь и его светел лик не зришь, не знаешь, какие нравы приняты в княжьем тереме.

Мы еще немного поговорили, а потом Варгун ушел. На следующий день, как и было договорено, поехали мы с Алешей к князю. Ехали не близко и не далеко тропою знакомой. Вроде бы и недалече, а сугробы вокруг по пояс. Быстро так и не доберешься.

Киев-град во все времена года радует взор. Той зимой Киев был по-особенному свеж и светел. Народа в нем, что зерен в мешке. Стар и млад, каждый своим делом занимаются, на солнышко красное глядят, уже весну видят. Веснушка она вроде бы пока и за сугробами за холодами, но как только потеплеет, сразу же снега сойдут, а за ними и Славута ото льда очистится. Вот тогда время вешнее и предстанет во всей своей красе. Тогда-то и погонять следует, не задерживаться. И князь, по всему, это четко осознавал, когда мы с Алешей в его княжий терем постучали, а потом и к особе были допущены.

Владимир глядел на нас, стоящих перед ним в просторной горнице, которую проще было залом назвать, даже слегка как-то хмуро. Чем-то Владимир тогда был недоволен или что-то его сильно волновало, возможно, даже жгло огнем изнутри. Мы ведь с Алешей не знали о напастях, которые уже тогда здоровьишко князя исподволь так и подтачивали.

Головы мы пред князем слегка склонили, руку правую к сердцу поднесли и, слегка наклонившись, положенную здравицу произнесли. Владимир, сменив суровость на милость, слегка усмехнулся и, как мне показалось, даже как-то задорно на нас с Алешей посмотрел, меряя взглядом и что-то прикидывая.

— Рад зреть вас, вои, в здравии, — были первые слова князя, слетевшие с его уст. — Статны вы, румяны и ко всему готовы. Я правильно реку?

— Так и есть, княже, — не сговариваясь, почти одновременно молвили мы.

— А раз так, — слегка усмехнулся Владимир, — значит кто-то один из вас да со мной в путь последует. Я так почему-то думаю, что ты, Илья, хотел бы в Киеве остаться.

— Так дело, которое мы начали, продолжения требует, а в нем усердия. Надо, как хлебопашец зерна весной, да в подготовленную землю вбросить, да смотреть, чтобы зерну ничего не помешало прорасти…

— Тебя услышал. Знаю, что скажешь. Алеша, ты со мной как, поедешь?

— Если меня старший отпустит, — покосился на меня Алеша, как будто я решал, ехать ему или нет.

Я такого развития событий не ожидал, хотя Кудес говорил, что князь не так-то и прост. Алешу, чего скрывать, мне не хотелось отпускать. Плотник он был умелый. Дело в руках спорилось, а дома каким-то самым необычным образом, когда Алеша да с артелью работал, вырастали, как грибы после дождя. Любил Алеша топориком помахивать, да колоды уговаривать. Я почему-то тогда так и сказал:

— Княже, нам надо строиться. Как же я с тобой Алешу отпущу, когда он мастер на все руки, да к тому же еще и артелью руководит?

— Ничего, со мной Алеше плохо не будет. Посмотрит, как люди живут, может, что-то для себя и для всех вас подскажет, когда вернется. Сотником Алешу возьму на дело ратное.

И что мне было делать, кроме как не согласиться на такое? Кудес, кстати сказать, мне ничего не говорил на такой случай, из чего я сделал вывод, что как решу, так и будет. Подумал я тогда немного, прикидывая, и с князем согласился, но с условиями.

— Княже, — молвил я тогда, — если тебе так Алеша нужен, то я согласен его отпустить в поход, хотя я не считаю себя над ним главным. Пусть он решает для себя, идти или нет. Нам, конечно, руки лишние не помешают, но дела княжьи важнее.

— Сам-то ты так, как я вижу, не считаешь, но говоришь правильно, — едва заметно усмехнулся Владимир и замолчал, задумавшись.

Дума, которую князь думал, читалась на его лице. Он, когда с нами говорил, все время прерывался, был не здесь, не с нами, а где-то еще.

— С вами вопрос решили, — после всех слов, искоса взглянув на нас, молвил Владимир. — Мне бы еще так быстро другие дела одолеть…

— А воев мне, откуда взять? — поинтересовался Алеша.

Князь, взглянув на него, вздохнул и произнес, подумав:

— К Вышеславу подойдешь. Он тебе сотню предоставит, но можешь и кого-то из своих друзей к себе в дружину взять. Я возражать не буду. В таком случае он станет дружинником. Согласен?

Алеша кивнул. Владимир снова вздохнул и отпустил нас. Вот так быстро закончилось в самом конце зимы наше с Алешей свидание с князем. Я почему-то, сам не знаю почему, был тогда рад, а Алеша — слегка смущен. Он не ожидал от князя такого решения. Впрочем, мы быстро с Алешей договорились о содействии и о делах наших. По всему выходило, что где-то к осени, а может и раньше, Алеша должен был возвратиться. С собой он брал сразу нескольких мужей, которые с ним идти в поход соглашались. Я же оставался близ Киева. И это было, как оказалось позже, самым правильным для меня решением.

Кудес, глядя на нас, когда мы из Киева вернулись, только лишь тихо усмехался. Он даже поначалу ни о чем нас не расспрашивал, как будто уже знал, чем на самом деле дело завершилось. Вздохнув, Кудес, обращаясь к Алёше, спросил:

— Знаешь, почему на тебе князь свой взор остановил, а Илью в Киеве оставил?

— Так победитель я. Илья же самоотвод имеет. У него дело богатырское, да и ранен он.

— Не туда смотришь, хотя и это тоже князь учел, — негромко ответил Кудес. — Меня все больше настораживает то, что вы склонны обманываться, а чтобы зреть в корень, так этому никто из вас не научен. Обведут вас вокруг пальца на три счета. Вы и подумать не успеете, а уже будете делать все, что нашим врагам надобно, к тому же по собственному соизволению.

— Зришь что-то или нам об этом знать не надобно?

Кудес слегка повернул голову ко мне, прищурился, какое-то время смотрел чуть мимо меня, а потом следующие слова слетели из его уст:

— Разводит вас, други, князь. Умело делает это. Ты, Илюша, вроде бы как без княжьей ласки, а ты, Алеша, вроде бы ее уже получил. Князь тебя себе переподчинить напрямую хочет. Вот он тебя и выхватил. И правильно ты сделал, что согласился, — сразу же успокоил Кудес Алешу, желающего сказать ему пару слов в оправдание. — Надобно нам и дело делать, и себя не забывать, тем паче дружбу беречь и укреплять, чтобы потом, когда меня не будет, вы друг другу врагами-то не стали. Я понятно речь веду?

Мы только лишь головами закивали, а Кудес между тем продолжал:

— Фабий, хитрый лис, или Руфий, или Азар, или кто-то еще князю подсказали, что делать и как себя вести. А князь, между прочим, нужные советы слушает.

— Так он что же думает, что я против Ильи пойду? — чуть ли не возмутился Алеша.

— Нельзя исключать, что в будущем так случится, — откликнулся Кудес.

Алеша хотел резко высказаться по этому поводу, но волхв остановил его жестом и словами:

— Алеша, все то, что ты мне собираешься сказать, я знаю. Молодость горяча и не видит дальше, чем на пару дней. Предателем я тебя не считаю, но дело в том, что испытания тебя не минут. Не раз и не два, даже не три в своей жизни ты будешь поставлен перед выбором. И это тебе не в ратище участвовать и не мечом помахивать. Одно решение может изменить, и круто, твою жизнь, как и Ильи. Князь хочет посеять между вами вражду и недоверие. И он, а еще больше его советники, все сделают для того, чтобы так и было. Сбрасывать их такие намерения и дела со счетов нельзя. Иначе вы попадете в ловушку с самого начала, а дело наше захлебнется, так и не начавшись. Разумеете это?

Мы снова кивнули.

— Тебя, Алеша, как я вижу, хотят с варягами ближе познакомить в походе. Ты знакомься, но будь себе на уме. Ножом в спину, как Илюша получил, могут тебя в любое время наградить. Зависть, сам знаешь, недоброе чувство. Задачи такой, тебя жизни лишить, у князя нет, но его подручные способны на все. Поэтому в походе ты больше за спину поглядывай и наблюдай за тем, кто к тебе сзади подкрадывается. Меды пей, а глаза не закрывай.

— Что за дела на Руси?!

— Ты, Алеша, не возмущайся. Не так наши дела и плохи, коли мы с вами тут собрались и говорим. Время Прави уходит, но по ней живут, и еще жить будут, пусть и в изменённом виде. А что мы с вами хотим? Поцелуев судьбы? Так их, кроме ударов меча или сабли, в отношении вас не предвидится, не в то время родились и не в том месте…

Волхв замолчал, размышляя, а в уголках его глаз застыла добрая усмешка, как будто Кудес уже знал, чем же дело закончится. Может, в какой-то мере так и было, но на самом деле никто из нас тогда и не догадывался в точности, как будут в этом году обстоять дела. Все решала весна. Она задавала тон, она решала вопросы и еще больше создавала проблемы. Могло ли быть по-другому? Да, но не в тот год и не на Руси, которая все больше изготавливалась к событиям, вот-вот должным произойти на киевских холмах и на огромных просторах между морями на юге и на севере, и от Карпат до Волги. Я тогда не знал, какую роль мне суждено будет сыграть. С другой стороны, это во многом было и неважно. Главное, быть в какой-то мере готовым к этому. Такой готовности у меня поначалу не было, но постепенно и она крепла. Я понимал, что в какой-то мере являюсь авторитетом для киевлян и других русичей. И этот авторитет многого стоил.

Под конец зимы грянула оттепель. Снег стал таять и проседать, мороз, испугавшись былых деяний, перестал студить землю, а солнце, выглядывая из-под туч, рьяно принялось выполнять привычную работу. Минула масленица. Состоялись проводы зимы. Ее, голубушку, усадили в виде чучела в сани и под смех толпы увезли в лес, где высадили и, устроив в низинке в кустарнике, сказали не возвращаться. Народ веселился. Киевляне сполна справляли все праздники. Князь этому не мешал. Ему весной предстояли тяготы приготовления к походу и сам поход. Именно не войны, не самого действа, а той закулисной возни и торговли, которая вот-вот должна была произойти. Владимиру предстояло выторговать себе как можно больше, используя воинскую силу. Промахнуться он не мог. Его бы не поняли бы окружающие, каждый из которых имел свой интерес. Если князь ослабевал, то зачем тогда он был нужен?

Эту непреложную истину высказал Владимиру Добрыня, его недавний попечитель, опекун и дядька в одном лице. Добрыня до определённого времени на самом деле был даже не вторым, а первым лицом в государстве. Он, как только Владимир вернулся из северных краев в Киев, правил от его лица. Да, Добрыня отошел в тень, сдал на первый взгляд позиции, но он не потерял ни силы, ни влияния. Сын одного из самых богатых и ухватистых хазарских ростовщиков, хоть и отошел от профессии отца, связей не потерял, сметки тоже, несмотря на появление в окружении Владимира других советников и влиятельных лиц. Рабий, так звали на самом деле Добрыню, видел немного дальше, чем Владимир. Он в то время наравне с Фабием и еще несколькими сановниками и советниками в одном лице творил историю на Руси, был в какой-то мере и законом, и голосом князя.

Я не могу сказать, что Владимир доверял бывшему опекуну. Нет, такой роскоши князь себе не мог предоставить, но то, что он внимал советам, особенно тем, в которых чувствовал силу, так это непреложно. По-иному Владимир бы не стал тем князем, который будет править через десять, а потом и через двадцать лет.

С этого момента мне видится само собой разумеющимся делом предоставить потомкам информацию о содержании самых важных и определяющих, на мой взгляд, бесед, происходящих у князя с ближайшими советниками и соратниками. В молодые и зрелые годы я не мог себе этого позволить лишь потому, что не владел такими способностями. К возрасту восьмидесяти лет я понял, что без того, чтобы прояснить для себя и потомков некоторые детали, а еще больше основополагающие вещи, мне незачем вообще писать записки. В общем, потренировавшись, я смог проникнуть в смысл бесед в деталях. Ниже не мои досужие домыслы, а то, что было на самом деле. Вся, если можно так сказать, подноготная. Она не плохая и не хорошая, такая, какая есть. Эти диалоги, как мне видится, откроют для потомков многие тайны.

Итак, в один из дней, когда князь по обычаю смотрел с высоты Киевицы (Старокиевская гора, где сейчас Исторический музей в Киеве) на Подол и дали, к нему, не смущаясь тем, что он нарушает княжеский покой, подошел Рабий. Князь слышал шаги, но поначалу, когда Добрыня-Рабий остановился за три шага от него, даже не обернулся, предлагая начинать Добрыне, что тот не преминул сделать, перейдя к делу без раскачки.

— Княже, есть дела важные, отлагательств не терпящие.

— Говори, коли пришел, — развернулся Владимир к Добрыне, ожидая от него вестей.

— Сон мне был, вещий сон, — издалека начал Добрыня, рассчитывая заинтересовать князя, и не ошибся: Владимир слегка нахмурился, изготовившись внимательно слушать.

За годы, проведенные вместе, он четко знал одно: Добрыня ему по пустякам сны рассказывать не будет, как и беседовать без важной на то причины.

— Видел я девицу во сне, темную девицу, следующую из страны заморской да в наши края. Шла-ехала, плыла на струге снизу-вверх по Славуте, к Киеву добираясь. Много было с ней провожатых, много было поволок и шелков, богатства разного у нее и сопровождающих, но, — Добрыня сделал паузу, слегка, но жестко, усмехнулся, — парил в небе над ней черный коршун, закрывая собой небо. Тучи стелились по небосводу, когда девица вверх по Славуте на струге поднималась. И не простые то были тучи, а темные. Даже солнце от них в небе подальше быть хотело. Тьма тогда подступала.

— Тебе бы сказителем-гусляром быть, чтобы сказы сказывать, а ты моим опекуном все никак не перестанешь быть. Может, пришло время сменить деятельность? — слегка насмешливо, глядя на Добрыню, озвучил пришедшие ему на ум мысли Владимир.

— То, что было до похода — это одна история, один сказ, а то, что будет после, — Добрыня сделал длительную паузу, о чем-то размышляя, после чего изрек: — Всем нам, особенно тебе, может не понравиться.

— Угрожаешь мне? — слегка нахмурился князь, начав покусывать нижнюю губу.

— Предупреждаю и тебя, и себя. Сон ведь не тебе, а мне приснился. Коршун-то крылья свои над княжной заморской простирал, ее поддерживая…

— И что ты хочешь мне сказать? — слегка насмешливо молвил Владимир. — Что? Не женись на девице румяной и пригожей? Так поздно уже. Я решений не меняю. Я хочу быть таким, как василевс. Чем он лучше меня? От меня Василий зависит. Я ему воев дал, которые самозванца потеснят. Я…

— Что ты мне и себе хочешь сказать? — оборвал, как в юности, Владимира Рабий. — Что доказать пытаешься? Свою силу и власть? Так она и без того значима, хотя, — опекун княжеский слегка прищурился, как будто что-то взвешивая, — у тебя новая жизнь начнется после похода. И жизнь эта будет во многом отличной от прежней жизни. Иным тебе стать придется. Не знаю, отдаешь ли ты себе в этом отчет или нет.

— Я князь. Как скажу, так и будет. Что скажу, то и сделают.

— Запел соловьем. И ты думаешь, что тебе кто-то разрешит жить так, как ты того хочешь? Ты настолько наивен, что так считаешь?

— Полагаешь, что мне придется стать примером?

— Или хотя бы изобразить его, сделать так, чтобы о тебе добрые слова говорили. А для этого что? Сказители и нужны…

— А я-то думал, что мой верный и давнишний друг уже начал в детство впадать. Былину мне тут рассказывает о красной девице.

— Я дело говорю. Сказителей надо к себе привлечь и сделать так, чтобы они то, что надо говорили, быль и сказ рекли, какие нам нужны. Или ты со мной не согласен?

— Согласен, и поручаю это дело тебе. Средства для этого у друзей-ростовщиков возьмешь. Они не откажут.

— Да, — согласился Добрыня, — отказа не будет, но взамен что?

— А что хотят?

— А ты не знаешь? Хазарский закон на Руси, но с некоторыми отступлениями.

— Плата несоизмерима с услугой. Торгуйся. Все хотят дать поменьше, а выторговать себе как можно больше.

— А что ты хотел? Честности?

На лице Добрыни появилась насмешливая и одновременно хищная улыбка, которая, впрочем, недолго была хозяйкой на его губах. Внезапно выражение глаз Добрыни стало жестким, не предвещающим ничего доброго для лиц, которых он видел врагами. Вздохнув, Добрыня заметил:

— С пернами пора рассчитаться. Самое время, пока тебя в граде не будет, свести счеты с Киженем. Нам распря нужна между пернами.

— Я Руфию это дело получил, Руфию и Фабию.

— Фабий с тобой в гости к ромеям отправится. Руфию нужна будет помощь.

Усмешка промелькнула на лице князя, после чего он спросил:

— Ты, раз об этом заговорил, кого-то на примете имеешь?

— Вешту и Ермия. Мужи статны, своего не упустят и верны князю будут.

— И откуда ты их взял? Наши, киевские, или залетные?

— И не киевские мужи, и не залетные, но дело свое сделают, Киженя подвинут.

— Ты понимаешь, что дело надо так обставить, чтобы на нас, а еще больше на меня, даже и тени не упало? Перны, хоть и ослаблены, все еще сила. В Древии, насколько я знаю, их пока еще чтут.

— Не только в Древии, но и в других землях. Нам нужно, чтобы все увидели их нищету и звериный лик.

— Не переусердствуйте только. Что ты, что Руфий дело быстро хотите сделать.

— Время пришло, княже. Или ты так не считаешь?

— Я давно его жду. От меня что тебе нужно?

— Ты черные рясы с собой привезешь. Без них лучше, но Николай (Константинопольский Патриарх) своего не упустит. От него посланники прибудут, чтобы крестить, как положено, киевлян. Нам Византия на холмах не нужна. Мы и без нее значимы.

— Смотри, как запел. Что хочешь?

— Жадных до чужого добра мнихов, особенно посланцев Николая, спровадить не удастся. Я так мыслю, что лучше нам принять крест от болгар. Не так они заелись.

— Гнуться под Царьград не хочешь?

— И ты тоже, а также Фабий, Инуфим и многие из тех, кого ты знаешь.

— Точно ты с Фабием договорился.

— Пришлые ромеи сразу десятину запросят. Ты уверен, что родичи, которые ее никогда и никому не платили, даже пернам, вот так спокойно свои кровные отдадут? Это же десятая часть, а не мелочь. Ты, к тому же, дань поднял. Берешь с родичей по-новому. Война уже идет. Ее не избежать. И ты прекрасно знаешь, что одними мечами нам победы не добыть.

— Что предлагаешь? — слегка прикусил губу Владимир, размышляя.

— Поначалу брать даже не вдвое, а втрое меньше. Да, и еще киевлян пока не трогать вместе с окрестными жителями. Ты же войну в вотчине не хочешь?

— Фабий, Навратим, Ирадий, тот же Вулисар говорят, что дело свое сделают. Древия и Черниговская земля примут то, что им вменят.

— Смотря как проводить то, что мы хотим. Дело, как я вижу, растянется на три, а то и на четыре года. Перны — только начало.

— По поводу Анны, ты мне зачем наплел?

— Она с тобой венчаться будет законным браком.

— Если я того захочу, — самонадеянно заявил Владимир.

Ответ Рабия был резок:

— Княже, ты прекрасно понимаешь, что настоят. И мимо ты не пройдешь. Придется. Ты кто для Анны? Варвар, не больше.

— Я князь.

— Ты — лицо второго сорта для заморской княжны. И с этим ты проживешь всю жизнь, если каким-то образом не убедишь ромейскую княжну в обратном. И не свирепей. Лучше это я тебе скажу, чем другие. Ты хочешь быть равным василевсу, но не можешь быть им в силу происхождения.

Рука Владимира легка на рукоять меча. Князь уже хотел резко ответить, но опекун прекрасно знал Владимира, чтобы позволить ему выступление.

— Рогнедины слова помнишь? А почему считаешь, что особа королевской крови тебя не уязвит? Да, Василий приперт к стене. Без наших воев ему не видать победы. Однако ты хочешь того, что Анна тебе не сможет дать. И не ярись. Кто-то это тебе должен сказать.

— Почему? Причем здесь происхождение? Важна власть и то, что ты можешь.

— Ты хочешь перевоспитать заморскую княжну? Это тебе не Рогнеда.

Владимир только лишь глубоко вздохнул и заметил:

— Не слишком ли рано ты о сестре василевса речь завел? События могут развернуться совсем по-другому.

— Как раз вовремя. Я не хочу, чтобы ты потом разочаровался или был обескуражен. Этот брак, мы это знаем, нужен для признания, не больше. А ты понимаешь, что Анна поставит условие: ты должен будешь своих наложниц распустить, по крайней мере, на первый случай и показательно.

— Я князь.

— Василий или кто-то из его окружения выставят такие условия и будут на них настаивать. Анна больше всех в этом заинтересована. Готовься, княже, к новым правилам жизни.

— Ты считаешь, что я сделал неверный выбор?

— Я такого не говорил. В моих мыслях такого нет. Ты хочешь основать династию. Предпосылки для этого созрели. Ты реализуешь то, что следует, но есть обратная сторона, к которой ты должен быть готов.

— Строгость твоя неуместна. Давно мне не опекун.

— Я делаю наше общее дело. Ты можешь говорить все, что захочешь.

— И что ты выигрываешь?

— Ты забыл, кто я? Я твой помощник, но от хазар, учитывая то, кто мой отец. Я отошел от ростовщичества, но у меня есть свой интерес и долг, который я, как сын, обязан оплатить.

— Что хочешь?

— Хазарский закон на Руси, но в новом виде. Ты его учредишь. Ты сделаешь так, что Правь уйдет. Для этого понадобятся столетия, но основные шаги ты сделаешь в ближайшие годы.

— Ты мне вменяешь в обязанность что-то сделать для тебя?

— Не для меня, для всех нас. Твоя кровь — на половину кровь Малуши, а она — хазарка, хотя ее мать — древлянка. Ты хочешь пойти против себя? К тому же тебе отказа от ростовщиков не было. Или я неправду реку?

— Ты унижаешь меня.

— Я всего лишь говорю, кем ты есть, подчеркивая происхождение, не больше. От себя ты не уйдешь.

Владимир, слегка покусывая губу, молчал, а Добрыня, пользуясь возможностью, заметил:

— Ты пока что слегка одержим желанием породниться с василевсом. Ты не видишь обратной стороны. Это лишь говорит о том, что против тебя действуют лица, заинтересованные в этом. Ромеи, хочешь ты или нет, хотят как можно больше выторговать, а поменьше отдать. Я не хочу, чтобы ты был у них на крючке. Тебе следует смотреть на вещи просто, без каких-либо иллюзий и обид.

— Ты подставил меня с Рогнедой. Ты сказал ее изнасиловать, — внезапно вспылил князь. — И сейчас ты мне снова лихие слова говоришь.

— Уймись. Да, я говорил, но ты меня послушал. Действовал ты. Мало ли кто и что сгоряча скажет. Не обожгись с Анной. Вот о чем тебе толкую.

— Благодетель. Я тебя от себя отстраню.

— И с кем останешься? — с едва заметной усмешкой спросил Добрыня. — С варягами? Кого ты к себе приблизишь? Может, ромеев или еще кого-то, кто прижился в Киеве? Я при тебе с детства. Я не предал тебя и не сбежал. Я — родной брат твоей матери. И дни мои уже подходят к закату. Ты думаешь, что облегчишь себе жизнь, отправив подальше с глаз долой? А куны, а гривны и дирхамы? Кто будет с ростовщиками договариваться? И ты думаешь, они тебе дадут столько, сколько тебе хочется?

— Они столько никогда не давали.

— Но тебе хватало. Ты получил максимум из возможного.

Владимир снова глубоко вздохнул. Запал, который у него был, угас. Добрыня, что все больше понимал князь, не ошибался. Его куда-то отправлять в сложившихся условиях было глупо и недальновидно.

— Так что твой сон, что за знамение? — уже миролюбивее заметил князь.

— Вещий сон правду стелет, если его разгадать. Надо бы нам княжну ромейскую заполучить, а коршуна, что в небе над ней реет, к себе не допустить. Думать надо. Нет прямого ответа на твой вопрос. Я о сне никому не сказывал. С Фабием или с Руфием, тем паче с Рудольфом, на тему эту не говори. Понял? Тебе доверяю, не им.

— Ромеев, как я вижу, ты не очень любишь. Варягов также не принимаешь. Кого тогда?

— Русичей. Илью или Алешу, к примеру. Коварства в них нет, только лишь простота.

— Так это не простота, а дурость или простофильство.

— Это ты так считаешь. Илья, между прочим, умен, что тебе при встрече и показал.

— И как это его этот волхв, Кудес что ли, самого отпустил. Он же его ведет или нет?

— Кудес на заднем плане. Илью он ни к чему не принуждает и им не помыкает. Вскоре волхв совсем отойдет в сторону.

— Что в отношении него предлагаешь?

— Пока наблюдать, а смерть не дарить. Глупо это и недальновидно. Я не хочу крови на Руси.

— Так и я тоже, особенно в Киеве.

— Руфию тогда укажи мимо проходить и не трогать пока ни Кудеса, ни других волхвов.

— Боишься? Ты и боишься?

— У нас основные враги — пока перны. Их надо красиво отстранить, да так, чтобы они сами себя наказали. Волхвы уже отошли. Кудес — не совсем волхв, как мы это понимаем.

— Почему? Он что, не живет по Прави?

— Он нам пока нужен.

— Скажи зачем. Может, я не знаю?

— Ты Илью врага или друга хочешь?

— Ближе к другу, — осторожно заметил Владимир, искоса поглядывая на Добрыню.

— Тебе мало Варяжко и его друзей?

Владимир насупился, а Добрыня продолжил:

— Эти себя еще покажут. Так вот, княже, тронешь Кудеса и его помощников, Илья на сторону Варяжко перейдёт. Он один десятка варягов стоит. А вместе со своей сотней тысячу варягов переплюнет. Ты себе враг? Я нет.

— Убедительно говоришь. Я бы сейчас многое дал, чтобы Варяжко моим врагом не был.

— Поздно, княже. Надо думать, как больше таких ошибок не допускать.

— Я приказа не дам, но Вулфар, Руфий могут сами разобраться с Ильей и его молодцами.

— Об этом я с Ильей и воями поговорю, — пообещал Добрыня, усмехаясь криво.

— И что ты им скажешь?

— Что каждый сам за себя. Если хотят от князя приятие получить, надобно будет усердие проявить и себя варягам на блюдечке не являть, однако первыми не заедаться.

— Тонко надо сказать, — вздохнув, согласился князь. — Вскоре отбыть придется. Когда прибуду — неясно.

— К зиме явишься. Может, и раньше успеешь обернуться.

— Жарко будет под Корсунью.

Добрыня ничего не ответил. Князь, глядя на него, точно также молчал, слушая себя и окружающее. Вид, открывавшийся с высоты холма, впечатлял своей красотой и раздольем. Отсюда можно было любоваться просторами сколь угодно долго, но ни Добрыне, ни Владимиру не было до этого в тот момент особого дела. Назревали важные события, которые, без преувеличения, формировали будущее даже не на сотни лет. Что же стряслось дальше, я скажу-намекну ниже. Как-то негоже сразу все и вываливать, да события нагромождать. Нить рассказа, как я вижу, должна виться привольно и естественно. Спешить некуда, но и отставать не следует…