Зов крови

Андрей Посняков, 2016

Миронов, в пятом веке – от южнорусских степей до Галлии – известный как князь Радомир, вынужден вновь вернуться в прошлое. Их род, их селения постигла злая участь – страшная эпидемия чумы, пришедшая с запада вместе с уходящими гуннами. Болезнь не щадит никого, и только князь и княгиня, как сакральные символы рода, могут остановить черную смерть, источник которой – проклятье Аттилы. Мертвый, он так же страшен, как и живой. Венец бургундов, дающий власть, тот, что правитель гуннов давно искал и обрел лишь перед самой смертью, необходимо вернуть, положить в его могилу… которую еще нужно отыскать. А чума свирепствует все сильнее, уже вымерла большая часть рода и некому хоронить умерших. Вся округа, леса, поля и степи дышат ужасной смертью, спасение от которой – в руках Радомира и бургундской девы Хильды.

Глава 3

Лето. Южная лесостепь

Болотники

Разорвав сумрачное небо узкими лучами фар, бежевая «Победа» с разгона плюхнулась в болотную жижу, плотоядно чавкнула и начала быстро погружаться в трясину. Настолько быстро, что Рад с Хильдой едва успели выскочить, да и то угодили по пояс, слава Господу, хоть гать оказалась рядом… шагах в пяти.

Чувствуя, как проваливаются ноги, Радомир пошире раскинул руки по сторонам, словно бы встретил лучшего друга или любимого родственника, с которым не видался уже лет десять, да так, в растопырку, и повалился в тину, краем глаза заметив, что и супруга поступила точно так же. Что же она, дура, что ли, в болотинето столбом стоять, ждать, когда засосет совсем, что и не выберешься? Ну, уж нет!

Упав в трясину, оба тонущих принялись быстро, но плавно, подгребать под себя все, до чего только могли дотянуться — коряги, обломки брошенной кем-то слеги, камыши, ряску. Только так и можно было спастись, да и не только сейчас, а и вообще — на любом болоте. Будешь стоять или бежать попытаешься, если сможешь — обязательно затянет в трясину. А вот, если лечь, не обращая внимания на грязь да гнусные запахи — вот тогда есть шанс спастись, особенно, ежели не забыть замолить болотных духов.

Вот Хильда и молила — и своих, готских, и словенских — мужниных:

— Пава-купавушка, Купавница-пава, не тяни нас на дно, краса желтоглазая, нет при нас ничего, что тебе приглянулось бы, вот, хочешь — повозку бери, хорошая повозка, сама, без лошадей, куда надобно, едет, и тебя довезет… Верно, милый?

— Довезет, довезет, — охотно подхватил молитву молодой человек. Обрадовался, что любимая в панику не впала… хоть и не случалось такого никогда, а все ж — женщина. Потому и улыбался князь, прятал свой страх глубоко-глубоко… почти что в трясину, да шутил:

— «Победа» — машина хорошая, не у каждого болотника есть. Правда, вот к ней еще права бы… Хотя — гаишников-то в трясине нет, можно и так… Загребай, загребай, милая, все под себя греби!

— Я и гребу… Сейчас выберемся!

— Точно?

— Ну да. Глянь взад себя — повозку-то болотницы взяли!

Выплюнув грязь, Радомир повернул голову: права женушка — от «Победы» уже одна крыша торчала… да и та тут же скрылась, словно и не было.

— Вот, блин… Не! Берите, берите, пользуйтесь, ничего для вас не жаль, только нас отпустите… Отпустите, а?

Молодой человек выбросил вперед руку… и наткнулся на что-то твердое. Слега? Коряга? Палка? Гать!!!

Рывок! Еще один… уцепился, уцепился… Теперь не спешить, плавненько… ага! Рад лег на грудь, затем осторожно поднялся на корточки, чувствуя, как шевелятся внизу колья. Уцепился за край, протянул руку супруге… та ухватилась, поползла…

Ага! Вот и она уже рядом, родная…

— Родная! — от избытка чувств, князь поцеловал жену в грязную щеку.

Хильда улыбнулась:

— Ну, вот, и выбрались, слава Иисусу Христу!

— Ага — Иисусу, — шмыгнув носом, поддел Радомир. — Что-то ты, когда в трясине барахталась, вовсе не его имя кричала.

Супруга пожала плечами:

— Иисус Иисусом, а здесь — болото. И хозяева в нем — духи болот. Пока еще у Господа до них руки дойдут… да и дойдут ли?

— Ла-адно, — князь помог жене подняться на ноги. — Пойдем, что ли… вон, хоть туда, к лесу. Повезло нам с тобой — ночка светлая, звездная, да еще и месяц — далеко видать.

— А вот с этим как раз Господь и помог.

— Слава ему!

— Слава. Слева, в густых камышах, раздался вдруг громкий дьявольских хохот.

Рад непроизвольно дернулся, едва не свалившись с гати обратно в трясину — то-то был бы номер! Другойто «Победы» не имелось, да что там «Победы» — завалящихся «Жигулей» даже духам болот не предложить!

Хорошо, что пробирающаяся позади Хильда успела схватить мужа за шиворот.

— Не дергайся, это же просто выпь.

Ну да, выпь. Вот снова захохотала. А вот кто-то — в ответ ей — заухал. Филин! И — тут же сразу же — коростель. Ишь, развеселились, сволочь болотная! Еще бы, такое авто получили!

Черт… там же и меч под задним сиденьем. Гром Победы, братца названого, Истра, подарочек. Украшенная золотом рукоять, сварное лезвие с широким долом — гнется, но не ломается. Такой меч не меньше «Победы» стоит! Жалко, жалко меча…

— Ты что загрустил, милый?

— Меч-то в маши… в повозке остался.

Хильда расхохоталась, не так, конечно, громко, как вот только что — выпь, но тоже не очень-то тихо:

— Плохо, конечно, но что ж поделать? Добудешь себе другой, на то ты и вождь!

Рад махнул рукой:

— Ну, ясно, добуду… И все равно — было жалко.

Ночь таращилась вниз сверкающими гирляндами звезд, лилась лунным светом, дрожащим, зеленовато-прозрачным, призрачным. Выпь, наконец успокоившись, забила крылами; поухав, пронесся низко над камышами филин, да там же, в камышах, и схватил кого-то. Жабу? Мышь-полевку? Змею? Змея-то, конечно, куда как лучше мыши — и больше, и мясо мягче, вкусней. А что яд — так умеючи клювом по темечку тюкнуть — всего и делов-то.

Гать кончилась, зашуршала под ногами трава… вот и кусты, деревья, мох мягонький… Путники без сил повалились в него. Славно-то как, Боже, хорошо-то! Благостно этак, спокойно кругом, правда, не сказать, чтобы тихо. Летний ночной лес — место зверьем да птицей богатое, шумное. Вон, снова кто-то, крыльями замахав, пролетел, вот писк чей-то раздался. Не убереглась мышь… а может — суслик. А вот — чики-ри… чики-ри… — сверчок.

Хильда восстановила силы быстрее, заворочалась, уселась, дотронулась до мужнина плеча ладонью:

— О, Христородица-дева, какие ж мы с тобой мокрые да грязные. Тут ведь реченька рядом — вымыться бы.

— Вот прямо так, в темноте, и пойдем? — заленился Рад. — Снова хочешь в болотину ухнуть?

Юная женщина капризно повела плечом:

— И все же. Негоже благородным людям в грязи бысти!

Сказав так, схватила мужа за руку властно и резко:

— Идем! Князь пожал плечами — идем, так идем. И в самом деле — чего в грязи-то валяться?

Супружница шагала уверенно, будто всю жизнь только по болотам и шастала, причем — исключительно ночью. Отводила руками кусты, останавливалась, прислушивалась к чему-то.

— Слышишь, милый? Рыба плеснула!

— Ага… лягуха в болотной жиже прыгнула, комара схватила. Ч-черт! Как же кусаются-то, гады! А ты еще купаться предлагаешь — сожрут!

— Не сожрут. Мы, как из воды вылезем, вонь-травой намажемся. Комары да мошка ее страсть как не любят.

— И я — не очень-то…

Позади, на болоте, с грохотом лопнул наполнившийся дурно пахнувшим газом пузырь. Князь оглянулся:

— Ого! Болотники-то уже тачку дареную завести пытаются. Флаг им в руки!

— Чего делают?

— Да так… Милая, а ты там, в трясине-то, не боялась? Ну, неужели вообще никакого страха не чувствовала?

— Боялась, — помолчав, тихо призналась Хильда. — Но поначалу только. Как увидела, что болотники повозку нашу себе утащили, так и поняла — отпустят они нас, на донышко не утянут.

И как это все в ней уживалось? Вера в Иисуса Христа (пусть в виде арианства, отрицающего единосущность Христа и Бога-отца и необходимость отделенной от всей остальной общины Церкви) спокойно соседствовала с уважением к «старым богам» и вот, даже — к болотным духам. Впрочем, чего удивляться-то? Любого — почти любого — современного человека возьми — он будет вполне искренне считать себя православным и при этом носить чисто языческие амулеты со знаками Зодиака. Ходить на Пасху в церковь — и не соблюдать посты, а из всех многочисленных церковных символов знать только крашеные яйца.

Готы, да и не только готы, а и многие недавно принявшие христианскую веру народы все же не забывали своих старых богов. Не хотели забывать, как официальная церковь не билась.

— Нет, точно рыба! Князь скривил губы:

— Ты еще скажи — какая! Форель или хариус?

— М-м… хариус слишком хитер, чтоб сейчас из воды прыгать, а для форели, пожалуй, — мелковата, — подумав, промолвила Хильда. — Уклейка или подъязок. Но речка — точно там есть. Да ты слышишь — журчит!

Вот теперь наконец-то и Рад услыхал шум близкой реки, а супруга, проворно юркнув в кусты, уже спустилась вниз, к излучине, на песчаный пляжик.

В лунном свете серебрились, играя на перекатах, волны, а сразу за ними, под обрывом с раскоряченной черной сосной, мерцал отражениями звезд омут.

Туда и нырнули… Ох, и водичка же оказалась! Холодная! Зуб на зуб не попадает. Впрочем, вскоре привыкли.

— Давай — до того берега и обратно, — вынырнув, азартно крикнула Хильда.

Рад улыбнулся, сверкнул зубами:

— Да что тут плыть-то? Ну, ладно, давай.

Нанырялись, накупались, наплавались, юная княгиня даже выстирала одежду, развесила на кустах — сохнуть.

— Эй, родная, а не поторопилась? Что же мы — голыми на сырой земле спать будем?

— А хоть бы и так, ночка-то теплая. А на холме травы густые, высокие… Да и ветерок — комаров-мошку сдует.

— На холме говоришь… Господи, что ж у тебя мурашки по коже… Замерзла, милая?

— Замерзла. Погрей… Не здесь, на холме… побежали!

Набегались, упали в траву — высокую, теплую, мягкую… Ах, как она щекотала плечи, как пахла… горьковато — лавандой, и сладко — клевером, и еще — пряно — иван-чаем, ромашками.

Не говоря больше ни слова, Хильда накрыла губы супруга своими, обняла, улеглась сверху. Рад прижал любимую, провел рукой по не успевшим еще высохнуть волосам, по атласным плечам, по спине, по шелковым бедрам… Славно стало, томно… страстно.

Шуршала трава, срывали жаркие поцелуи губы… едва слышное дыхание… стон… Вспыхнувшая — нет, ни на секунду и не угасавшая — страсть разорвалась в головах ядерным взрывом! Таким, что позавидовали и звезды.

Они так и уснули, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, улегшись на простыне из пахучих медвяных трав, укрытые бархатным покрывалом теплой юной ночи. Легкий ветерок приносил запах полыни и далекого, разожженного кем-то костра. А может, это был просто запах селенья.

Радомир проснулся первым, распахнул глаза и тут же зажмурился от бьющего солнца. В голубом утреннем небе уже парил, высматривая добычу, коршун, где-то пел жаворонок, бабочки выводили хоровод летним легоньким разноцветьем, а вот прямо над головой прогудел-прожужжал шмель. Ж-жу-у-у-у!!!! Как будто истребитель на форсаже пронесся.

Как красива была Хильда, молодой человек и взгляда не мог оторвать от спящей юной красавицы, от этих губ, розовых и блестящих, от опущенных ресниц, черных, длинных, пушистых, от волос, струящихся по земле водопадами белого золота… А грудь? А стройные бедра? Да есть ли еще хоть кто-нибудь красивее на свете?

— И что ты на меня смотришь? — Хильда приоткрыла левый глаз, пустив в мужа яркую голубую стрелку.

Ранила… ранила прямо в сердце. Убила…

— Какая же ты у меня красавица! Юная женщина улыбнулась:

— Я знаю. Скажи — именно такой ты и видел меня в своих снах?

— Да, родная моя, именно такою!

— То есть — нагой, да?

— Гх-м… — Рад закашлялся, словно бы подавился чем-то, и супруга стукнула ему по спине кулаком.

— Ишь, раскашлялся. Ну, что? Платье наше, верно, уже и высохло… Пора домой, к своим!

К своим… Знать бы еще, где их искать. И самое-то главное — есть ли они вообще здесь? Прорвались ли путники? Туда ль, куда надо, попали? Родион помнил — когда в прошлый раз уходили, стоял четыреста пятьдесят третий год. Лето. Или ранняя осень. Как-то так…

Эх, дел-то предстоит сколько! Найти своих, собрать дружину, вернуть бургундскую корону Аттиле. Мертвому Аттиле. В гроб ее положить, что ли? Наверное, так. А для этого следует отыскать могилу, что очень и очень нелегко. Люди полторы тысячи лет искали — так и не нашли. Может, не там искали?

Вскочив на ноги, Хильда бросилась вниз, к кустам, оглянулась:

— Платье-то высохло. Высохло… Только…

Натягивая тунику, Рад увидал валявшиеся в траве под кустом мокрые бумажные листки. Книжка. Та самая, про чуму, что вернул доктору Юре Дима, а Родион решил прихватить с собой, сунул за пазуху — авось пригодится. Может, пусть еще немного просохнет на солнышке… на бережку…

— Любый… — тихо произнесла Хильда, и что-то в ее голосе заставило князя напрячься.

— Что случилось?

— Смотри. Там! На берегу, невдалеке от излучины, что-то белело. У самой воды, на мокрых, тронутых мхом, валунах.

Переглянувшись, супруги подошли ближе. Князь наклонился, протянул руку… Мертвые змеиные головы! Ожерелье жреца.

— Оберег Влекумера-навия, — задумчиво произнесла Хильда. — А вон и следы. Смотри-ка! Он от когото бежал, петлял, словно заяц. Даже потерял ожерелье. И кто за ним гнался? Наши? Чужие?

— И те, и другие могли.

Вот то-то и оно — и те, и другие. Кто? Хорошо бы знать, иначе небезопасно тут.

— А вон и кровь, — присмотревшись, юная княгиня опустилась на корточки, рассматривая притоптанную кем-то траву.

Родион присел рядом:

— Где ты кровь видишь?

— Вон… на ромашках. Свежая. Не так и давно запеклась — день, два. Скорее всего, вчера.

— Ага-а-а… — задумчиво протянул молодой человек. — Значит, нашего навия Влекумера еще и подстрелили, подранили. А может, и убили — да бросили где-нибудь рядом труп.

Согласно кивнув, Хильда посмотрела вдаль:

— Может, и убили… Да только не навия. Где кровь, а где оберег? Где те следы, а где — эти? Не-ет, убили-то тут другого… Не убили — ранили. Вон, след-то кровавый по всему берегу тянется.

— Пошли-ка, посмотрим, — решительно махнул рукой князь.

— Пошли… Постой, — супруга хлопнула мужа по плечу и, когда тот обернулся, протянула ему… финку с наборной зэковской рукояткой. — Вот, возьми кинжал… заместо меча.

— А ты?

— Ты же меня защитишь! — лукаво улыбнулась красавица. — Да и оружьем ты владеешь куда-а как лучше.

— Кто бы говорил! — Родион тут же вспомнил закопанных на пустыре «бычков». Об этом же, по всей видимости, подумала и княгиня. Улыбнулась ясно, словно солнышко, засмеялась:

— Ой, ну и дурачки же попались. Вражины, да — но совсем уж безмозглые. Надо же — кинжал мне показать! Да еще и положить его рядом. Дурни! Поделом и смерть.

— Поделом, — согласно тряхнул головой Радомир.

Пройдя по кровавому следу вдоль реки, они свернули на неприметную тропинку, скорее даже — на звериную тропу, судя по остаткам висевшей на колючих кустарниках грязно-серой волчьей шерсти. Именно там, на листьях, и виднелись кровавые пятна, маленькие такие, едва заметные, Родион ни за что не заметил бы, как бы не Хильда. Уж та-то — своего времени дочь и весьма достойная!

Пройдя по тропе с полсотни шагов, супруги услышали стон. Раненый — кто бы он ни был — находился где-то рядом и, верно, стоило ему помочь… или хотя бы взглянуть.

— Кто здесь? — в донесшемся из зарослей краснотала голосе чувствовалась такая дикая боль, что Рад невольно замедлил шаг, а затем и вовсе остановился, едва только выглянув из-за веток.

Едва только увидев лежащего в траве человека… полуголого окровавленного мужчину, все тело которого покрывали ужасные струпья. В груди его торчала стрела, и было хорошо видно, что жить несчастному оставалось уже недолго. Впрочем, и без стрелы он не протянул бы долго. Родион это понял сразу, как только незнакомец закашлялся, сплюнув пенистую кровянистую мокроту… кишмя кишевшую болезнетворными палочками чумы!

Нет, конечно, никаких палочек молодой человек воочию не видел, их и востроглазая Хильда бы не увидела — чай, не микроскоп. Не видел, но точно знал — они в этой слюне есть! И — в огромном количестве, если верить прихваченной у доктора книжке. Ну, а как же? Зачем же их, его и Хильду, позвал Влекумер-навий? От черной смерти всех соплеменников спасти, от чумы, значит. Ну, вот она, чума-то!

— Отойди! — повернувшись, князь с силой оттолкнул супругу и не терпящим возражения тоном добавил: — Уходи и жди меня на берегу.

Что-то было в его тоне такое, что заставило гордую княжну молча повиноваться. Откинув упавшую на лоб прядь, Радомир облегченно перевел дух и, посмотрев на умирающего, спросил:

— Кто ты? Чьего ты рода?

Второй вопрос значит в эти времена куда больше первого… особенно — сейчас, для Рада.

— Урмак… Урмак Шишкарь… из рода Старого Ардагаста, что из луговых кулишей… Мое селение… — несчастный снова закашлялся, сплюнул. — Селение…

— Знаю род Ардагаста. Славный род. В твоем селении уже умерли все? — тихо поинтересовался князь. — Отвечай! Ну же!

— Все… один я… вот… — подняв голову, Урмак тут же уронил ее на грудь… повернулся — его начало рвать, все той же кровавой мокротой…

— Они знали, откуда я… — отдышавшись, продолжил несчастный. — Знали… хотели убить… а я думал уйти… не ушел…Только хуже… хуже… хуже… Убе-е-ей меня ради Сварога и Сварожичей, ради Семаргла, светлого Хорса ради. Перуном Громвержцем заклинаю — убей! Уоу-у-у-у…

Он жутко мучился, это было ясно и полному невежде, и уже не хотел, да и не мог, ничего говорить. Только хрипел, плевался… Что ж…

Молодой человек вытащил из-за пояса нож — наборную финку. Убогое оружие таящихся в ночи татей! С такой не выйдешь один на один — ударишь исподтишка, по-воровски, гнусно. Не оружие — падаль. Не жаль…

Ухватив финку за конец лезвия, Радомир, не особо целясь, метнул… Уроки, данные еще старым сигамбром Хлотарем (не последним воином в войске Аттилы-рэкса), не пропали даром. Узкое лезвие, хлюпнув, вошло в сердце. Урмак Шишкарь из рода Ардагаста Старого даже не дернулся. Просто закрыл глаза, словно бы от страшной усталости. Действительно ведь — устал.

— Спи спокойно, славный воин Урмак, — промолвив, князь задумчиво посмотрел в небо. — Хорошо бы тебя закопать, а еще лучше — сжечь, чтоб ни росомаха, ни волк, ни какой-нибудь мелкий зверь не взяли вместе с твоей плотью чуму, не разнесли по округе.

Закопать… Чем только? Оставалось одно — хорошенько запомнить место и послать из селения людей. Людей. Если они еще там есть, в селении. Влекумер-навий много чего нехорошего говорил. Хотя мог и соврать — запросто.

Немного не дойдя по тропинке до берега, Радомир вдруг споткнулся. Да что там споткнулся — кто-то ухватил его за ногу!

Враг! Кто еще может таиться здесь, в зарослях? Кулаком ему в ха…

— Это я, милый. Господи, Хильда? Что она тут…

— Что ты тут…

— Жду тебя. Предупредить. На том берегу реки всадники. Показались — и сразу пропали, спрятались за деревьями.

Рад вскинул голову:

— От кого спрятались? От тебя?

— Если они меня заметили, нам не уйти, — напряженно кивнула супруга.

Радомир крепко сжал ей руку:

— Посмотрим. Пойдем-ка к гати. Чужаки вряд ли в болота сунутся.

Не обращая внимания на колючие, рвущие туники и больно царапавшие кожу на руках кусты шиповника, молодые люди, обойдя холм, пробрались к опушке леса, за которой виднелась знакомая и такая родная трясина. Увы, поглотившая такой хороший автомобиль, даром, что старый.

Сейчас, в солнечных ярких лучах, тронутых прозеленью густого подлеска, жуткая смертоносная трясина казалась веселой лужайкой, этаким английским лужком, полем для гольфа или крикета. Выходите-ка, уважаемые джентльмены, поиграть!

Гать, кстати, была не так уж и заметна, но вот сейчас Радомир точно знал, как и куда идти. Во-он на ту березу! Даже и слега не понадобится.

— Они слева, — подвернув голову, быстро шепнула Хильда. — Прячутся за можжевельником.

— Справа — тоже, — князь прищурил глаза. — У чахлых берез. Трое… Нет, четверо. Все — пешие. Куда они дели коней?

— И зачем вообще спешились?

— Значит, знают, куда мы будем бежать. И знают дорогу — гать.

Юная княжна сверкнула глазами — словно бы взорвалось осколками небо:

— Что же, это — свои?

— Надо проверить, любовь моя. Надо проверить! Добежать до гати успеем… Кабы не стрелы…

— Не будут стрелять, — Хильда дернула головой. — Кусты да деревья мешают.

— Тогда — вперед! Все равно другой-то дороги нет. Ты — меж берез, я — ракитником. Рванули!

Супруги переглянулись и, словно почуявшие след гончие, резко сорвались с места, со всех ног бросившись к трясине. Похоже, нынче это была их единственная защита. Враги — а в эту жестокую эпоху всех чужаков априори следовало считать врагами — тут же и проявили всю свою сущность. Выскочили из зарослей, погнались следом, потрясая короткими копьями и топорами.

— А ну, стойте!

— Лови их, лови!

— Слева заходи, слева!

Мелькали перед глазами невысокие елки и вереск. Зачавкала под ногами болотная жижа. Еще рывок… и — вот она — гать! Родная.

— Сунуться — они за нами не сунутся, — на бегу успокаивал сам себя Рад. — Себе дороже. А вот стрелами вполне могут достать. Если подсуетятся.

Гать петляла, скрывала беглецов кривыми деревьями и камышами, так, что в какой-то момент, оглянувшись назад, князь с удовлетворением отметил, что теперь их уже и стрелами не достанут. Ни его, ни — тем более — ушедшую вперед супругу. Не достанут.

А вот — фиг!

— Пригнись! — упав лицом в гать, громко закричала Хильда.

Рад уклонился, услышав характерный свист стрел. Стреляли где-то впереди. С мыса! Но… как они туда попали? А так и попали — по гати! Значит… знали? Получается, так.

— Эй, вы окружены, поднимайтесь! — послышался торжествующий крик. — Поднимайтесь же, вам не уйти!

И сзади, и спереди, по гати торопливо пробирались вооруженные копьями воины, даже слева — казалось, прямо по трясине — шли. Ага… похоже, там была отвертка на маячивший у дальнего берега островок, поросший мелкими сосенками. А Рад и не знал, надо же. Впрочем, болото располагалось ни на чьих землях — на меже, между родом Радомира и другими родами. Много кто мог о гати знать, да и достроить ее могли запросто, или вообще — перестроить за какой-то своей надобностью.

— Поднимаемся, милая, — повернув голову, негромко произнес князь.

Хильда дернулась:

— Сдаемся, что ли?

— Пока… А там посмотрим.

И правда — пора уже прикинуть, что к чему, оценить ситуацию. Радомира, к примеру, очень сильно интересовало — кто все эти люди и откуда они здесь взялись?

— Зря платье стирала, — укоризненно покачав головой, юная женщина поднялась на ноги.

Рад глянул на нее и не смог удержать улыбку — слишком уж забавно выглядела супружница. Грязное, буровато-серое платье, такие же бурые щеки, в волосах — ряска. Русалка, а лучше сказать — настоящая болотная ведьма. Впрочем, молодой человек понимал, что и сам сейчас выглядел ничуть не лучше. А ведь в эти суровые времена именно по одежке и встречали, без всяких скидок на обстоятельства — болото — не болото, и грязь — не грязь.

— Вяжи их, парни! — подбежав, скомандовал высокий юноша с редкой рыжеватой бородкой и небольшими усиками. Одет он был так себе — рваная, штопанная местами туника из простой сермяги, поношенная шапка, отороченная беличьим мехом, старым и уже порядком таки полысевшим. На ногах — плетеные из кожаных ремней башмаки — поршни, широкий охотничий нож за поясом, а на перевязи — меч. Похоже, неплохой меч, судя по украшенным золочеными фигурками зверей ножнам, скорее всего — готский. А парень-то сам из словен — это по говору ясно. Однако не все словене друг другу друзья, кровная месть частенько меж родами случается. Узнать бы поскорей — чьего они рода?

Пока вязали, пока вели — по едва заметной и, вероятно, недавно положенной гати — на островок (тот самый, с сосенками), князь пристально всматривался в пленивших его воинов — а их внешний вид мог сказать многое. Человек с дюжину — всего-то! — правда, это может быть просто небольшой охотничий или разведывательный отряд, все — молодые парни, старшему — с рыжей бородкой — лет, наверное, двадцать, остальным — от четырнадцати до двадцати, некоторые вообще выглядели отроками. Одеты точно так же, как и вожак, — в рубища, у многих сквозь прорехи зияла кожа. Мало кто в поршнях, большинство — в лаптях, а кое-кто из младших и босиком. Волосы у всех нечесаные, руки — в цыпках… этакий одичавший пионерский лагерь. И оружие — обычные охотничьи, без всяких изысков, луки, рогатины, кое у кого за поясом — топор, опять же — самый обыкновенный, которым и дрова и черепа вражьи одинаково сподручно рубить.

С любопытством разглядывая своих конвоиров, пленники шагали молча, не их воля была выспрашивать, да и невместно — Радомир с Хильдой все ж люди знатные, а эти? Кто их знает? Голь перекатная. Скорее всего, из разных племен сброд. У одного по вороту и подолу рубахи — уточки вышиты, так у тех, что у широкой реки живут, делают, у другого — забавный травяной узор — цветики-семицветики — так у лесных родов принято, у третьего… у третьего вообще — волк, как у готов. Сброд! Сброд! Бродники. Кто ж еще-то?

А не напугать ли их? Давно пора бы!

Между тем, гать наконец кончилась, и пленники вступили на твердую почву небольшого, окруженного непроходимой болотной трясиною островка, вблизи имевшего вполне жилой вид — меж соснами прятались крытые лапником шалаши и землянки. Рядом, на небольшой полянке, уютно горел костер, у которого хлопотали двое пареньков лет по двенадцати. Ни одной женщины видно не было, что вызвало вполне обоснованные опасения Рада. Князь тревожился за супругу.

— В поруб их, — подойдя к костру, распорядился старший. Потом тут же передумал и махнул рукой. — Нет. Сначала допросим.

Говорил он, смешно растягивая гласные, как делали люди равнин — «в по-оруб», «допро-осим».

— Как скажешь, вождь. — Один из конвоиров, резко схватив пленника за плечо, развернул его лицом к старшему.

Этот уже говорил без всяких вывертов, так, как привык Радомир. Ну, точно — сброд. С миру по нитке.

Усевшись на старый пень, как видно, специально притащенный на островок — для пущей важности, рыжебородый недобро глянул на пленников и наконецто соизволил поинтересоваться их родом-племенем. Раньше-то не сообразил, некогда было.

— Я — Радомир-князь, из славного Доброгастова рода! — гордо вскинув голову, заявил молодой человек. — А то — супруга моя, Хильда. Скорей развяжите нас… наш род силен и властвует в этих местах.

Слова Рада неожиданно вызвали смех — совершенно искренний и детский.

— Ха! — выкрикнул кто-то из младших. — Эта замарашка — жена князя?

— А сам-то князь! Хорош — видали?

— Этак и я князем прозовусь! А что? Одежка у меня такая же грязная.

— Цыть! — прикрикнув на своих, рыжебородый сурово глянул на пленников. — Советую говорить правду. Хотя… могу сказать ее и за вас, — вожак скосил глаза на своих соратников, видимо, в предвкушенье чего-то такого, что еще больше поднимет его авторитет, заставит уважать еще более.

Он даже поднялся на ноги, положив руку на меч — постарался, чтоб всем были хорошо видны богато украшенные ножны. М-да-а, что и говорить — оружие знатное. Не по Сеньке шапка!

— Слыха-ал я о Доброга-астовом роде и про Раадомира-князя ведаю, — медленно промолвил вожак. — Только Ра-адомир-князь с супругой своею еще во прошлое лето сгинули без следа. А селение Доброгастово давно уж пусто — мор давно всех повыел.

— Как это — пусто? — озабоченно переспросил князь. — Что еще за мор?

— А то ты не знаешь! — собеседник неожиданно ухмыльнулся и продолжал дальше уже много жестче: — Посейчас много таких, ка-ак вы, шляется. В выморочные селища заходят, оружье, платья берут, потом выдают себя за лучших людей, а сами — бродяги. Не похож ты на князя, а уж про эту замарашку и помолчу… — осклабившись, рыжебородый посмотрел на своих. — А может, отмоем ее, парни? Попользуем, перед тем, как…

— Эй, эй, — поспешно оборвал его Рад. — Что это вы собираетесь с нами сделать? Предупреждаю — это наша земля!

— Молчи лучше! — гневно сплюнул вожак. — Убийцы! За что вы убили славного Урмака? Что он вам сделал?

Урмак? Князь задумался и побледнел. Ну, конечно — тот самый, чумной. Так что же — выходит, за ним и Хильдой следили давно? Ай-ай-ай — плохо дело.

Рыжебородый, щелкнув пальцами, приказал:

— Друже Борич, расскажи всем, как было дело?

Радомир закусил губу: на ровную площадку, меж пнем предводителя и горевшим костром, вышел молодой, лет пятнадцати-шестнадцати, парень, настолько похожий на Хильду, особенно — издалека, что князь поначалу принял его за брата-близнеца собственной супруги, ежели таковой бы у нее имелся. Черты лица, тонкие руки, рост и, главное, волосы. Такие же длинные, прямые, цвета белого золота, словно жемчужносерые облака в прояснившемся после бурного дождя небе. Глаза вот только серые, а в остальном… Хорошо, что Хильда была сейчас в болотной грязи.

Волнуясь, Борич быстро рассказал о том, как следил за «грязным здоровяком» (Рад даже покоробился — ничего ж себе, обозвал!) и его девкой. О том, как «они преследовали Урмака, шли за ним по тропе»…

М-да, наверное, со стороны именно так все это и выглядело.

…они же и подстрелили его, ранили.

А вот это — враки!

…а потом «грязный здоровяк» добил несчастного «гуннским ножом».

Хм — гуннским. Скорее уж тогда — финским.

— Ты взял нож, Борич? — тут же переспросил главарь.

— Я послал за ним Гостоя, брата.

Сам же преследовал «здоровяка». Рыжебородый повернул голову:

— Гостой, покажи ножик!

— А вот! — выскочивший на поляну парнишка — маленький, русоволосый и грязный — с гордостью вытащил из-за пояса финку: — Борич-брате разрешил мне оставить ножик себе!

Слушавший всю эту глупую похвальбу Радомир прикрыл глаза от ужаса. Ой, дураки… Во, придурки-то! Чума ведь, Господи! Мальчишечка этот, Гостой, точно уже инфицирован… а может, и все остальные.

— А теперь я расска-ажу, зачем вам понадобилось убивать Урмака, — отпустив жестом руки Борича с Гостоем, вожак уселся на пень. — Вы выследили его у реки, шли по пятам, думая, что несчастный Урмак приведет вас в селение. В выморочное селение, где вы рассчитывали поживиться, как, видно, делали уже не раз! Вы хорошо видели, что боги уже отметили Урма-ака черной печатью смерти, и надеялись, что он приведет вас в свой дом. Но он не привел. И тогда вы захотели взять то, что, может быть, есть у него — хоть что-то, не зря же следили, шли. Гнусные побирушки! Шака-алы! Урмака мы похоронили там, у реки… а вы умрете здесь! Хотите знать, как? Мы еще не выбрали… но скоро выберем и вам, конечно, расска-ажем.

Закончив речь — надо признать, для своего времени весьма грамотную и эмоциональную — вожак бродников повелительно махнул рукой:

— В по-оруб!

Четверо воинов… хм, воинов, обычных парней… подхватили пленников под руки, кинув в сырую землянку с мощным накатом из толстых стволов и массивной дверью… даже, лучше сказать, крышкой — крепкой, сколоченной из толстых досок. Задвинули, навалили сверху тяжелый валун. Развязавшись, Рад попробовал было приподнять — да где там! Люк не поддался ни на йоту.

Даже Хильда хмыкнула:

— Зря стараешься — камень-то, поди, вчетвером ворочали.

— Да хоть вшестером! Эти-то доходяги.

— Хорошо хоть, вместе нас держат, — прошептала юная женщина.

— Да уж, вместе куда веселей, — князь прищурил глаза.

— Веселей, — согласилась супруга. — И думается куда как легче. Ты того парня, Борича, приметил?

— На тебя который похож? А глаз твой востер, милая.

Пленники быстро осмотрели свое узилище, а, поскольку было довольно темно (солнечный свет проникал лишь сквозь не столь уж и широкие щели), то и обшарили буквально каждую пядь. Под ногами хлюпала вода, что и понятно — кругом-то болото — во весь рост не выпрямиться даже Хильде, не говоря уже о князе — он-то вообще парнем был рослым. Как его местные бродники прозвали-то? «Грязный здоровяк». Молодой человек хохотнул.

— Ты чего смеешься? — дернулась Хильда.

— А славно мы влипли!

— Не вижу ничего славного. Думать надо, как выбраться отсюда да поскорей. Казнь нам придумают лютую.

А вот в этом Рад ни капельки не сомневался. Уж конечно, просто так, на елке или сосне, не повесят, заставят помучиться, чего-нибудь этакое учудят. Во-первых, потому что подростки вообще по натуре народ жестокий, а во-вторых — и в главных — рыжебородому главарю утвердиться надо! Ну, и заодно — немного развлечь свое сопливое воинство.

— Эй, вы там! — заглянул в щелку какой-то пацан. — Знаете, какую смертушку примете? Корнованием вас будут казнити, вот!

Рад, конечно, тоже мог бы сказать, какую смерть примут все эти мальчики, и уже очень скоро… Кстати, довольно лютую — чума-с!

— Попить чего-нибудь принеси, малахольный!

— Корнование… — Хильда невольно содрогнулась. — Сосну высоченную к земле пригнут, подкопают немного корни… потом под эти корни — нас, связанных. Сосну отпустят, и…

— Дальше можешь не рассказывать, — передернул плечами князь. — И без того, поверь, жутко.

— Я это к тому, что нам быстрей соображать надо! Хм… быстрее. Кто бы спорил-то? — А девку — так сперва вымоем, а потом… ц-ц! — притаившийся снаружи парнишка аж языком прищелкнул — то же еще, эротоман юный, насильник. Ага! Не ушел поганец, подслушивал… Ладно…

— Борич этот… — не очень громко, но, вместе с тем и так, чтобы было достаточно хорошо слышно, протянул Радик. — Я ведь из их рода знал многих. На борах они жили, у реки.

— Откуда ты знаешь, что…

— Тс-с!!! — князь приложил палец к губам и тихо шепнул: — Поддакивай, люба.

— Знал и Келагаста, и Ятвига, Витенега с Дорогобугом, Славок, Радов, а девки… какие там были девки! Грудь — во! Веселые.

— А я охотников тамошних встречала, — на голубом глазу (а ведь действительно — на голубом!) поддержала Хильда. — Медведя, Волка, Рысь… так их звали, кажется.

— А я и парней многих знал — Окуня, Ерша, Налима… То-то этот Борич мне таким знакомым показался. Да и старшой их… Из его рода я, верно, тоже многих знавал. Поговорили бы, может, кого и вспомнили бы.

Радомир точно знал, какие имена перечислить — самые распространенные. К тому же, раз Борич — значит, род на борах жил, а боры — на западе, у широкой реки — значит, и охотники, и рыбаки… супружница тоже не дура, сообразила быстро.

Рад закусил губу — информационную бомбу вбросили. Теперь осталось лишь ждать, что из всего этого выйдет. Ждать и немного — чуть-чуть — подготовиться. Веревочки примастырить, а вот тут, в песке — камушек остался, а на стеночке жердь прилегает неплотно… вытащить. Все, все в ход пойдет. Как говорит старинная английская пословица: «Используй все, что под рукою, и не ищи себе другое».

Интересно еще — кому доложит мальчишка? Вожаку? Или Боричу? Или — им обоим вместе? Может, правда, и вообще никому ничего не сказать, хотя — зачем тогда подслушивал? Главарь послал? А зачем ему? Он даже и слушать-то пленников не стал, сам за них все высказал, как в старинном советском фильме «Неисправимый лгун» главного героя начальник. Значит, не главарь, скорее всего — собственная инициатива, любопытство взыграло — такой уж возраст. А говорит парнишка — привычно, гласные не растягивает. И Борич не растягивает. А вождь для них по крови — никто, человек временный, просто главарь шайки, сброда…

— Эй, вы там? Что про боры говорили? Ага! Не прошло и года! И произнесли-то — не «бо-оры», не «гово-орили»…

Неужто, сам Борич пожаловал?

— Воды принеси. Больно уж пить хочется.

— Да и поесть бы не худо, — вздохнув, добавила Хильда.

Князь усмехнулся: действительно — и поесть.

— Ждите…

А парень-то — кто бы он там ни был — говорил не очень громко. Таился? Внимания сотоварищей на себя обращать не хотел? Услыхав удаляющиеся шаги, Радомир припал глазами к щелке, всмотрелся… За спиной уходящего парня развевались светлые локоны… Он! Тот, кто и нужен! Борич!

— Та-ак… что там у нас рядом с узилищем?

— В двух десятках шагов на восход солнца — становище, шалаши да землянки, — деловито, словно старавшийся угодить взводному новобранец, отрапортовала Хильда. — Рядом с ним — поляна, костер — там они все сейчас и сидят. На вершине сосны, той, что у гати — гнездовье.

— Что еще за гнездовье? — не понял молодой человек.

— Ну, сторожа там — двое с луками. А внизу — кострище, видать, по ночам костер жгут. Мышь незамеченной не проскочит.

Ишь ты, заметила, востроглазая. А Рад вот, даже внимания не обратил, вокруг-то осматривался внимательно, да, а вот головы не поднял. Так и понятно… Родион вдруг вспомнил старый, еще до армии, случай, когда с одним из старших приятелей-туристов решали, где бы выпить прикупленное по случаю пивко. Прямо на улице? Как-то стремно. А прятаться особо не хочется — погодка стояла клевая, да и девчонок знакомых ждали. Вот приятель и предложил сесть прямо в виду главной улицы, на горушку. Радик вначале замялся — как так? У всего городка на глазах! А приятель-то и объяснил, что не на глазах вовсе. «Вот ты, Радик, когда по улице идешь, часто голову вверх задираешь? Нет? И я — нет. И все так же».

Точно вот так и здесь, с «гнездом» этим, вышло. А Хильда-то все усмотрела… как и любой житель этой эпохи.

Значит, у выхода с островка — часовые, наблюдательный пост!

— Ага, идет, — обернулась от щели княжна. — Во-он из-за можжевельника вышел. Не видно, чтоб нес чего-то. Ни котелка, ни…

Послышались быстро приближающиеся шаги, сверху что-то загремело… Борич откатывал камень? Один? Впрочем, если использовать в качестве рычага слегу — почему бы и нет? Вот только, как он этот валун назад вкатит? А так же, как и скатил — рычагом, слегою. Однако ну и дисциплинка у них: захотел с пленниками поговорить — пожалуйста. Пацан захотел — пацан сделал. Да откуда тут дисциплине взяться, разве что только от сырости? Чай, не воинское подразделение, а так, непонятно кому подчиняющийся сброд, где авторитет вожака держится только на силе.

— Пейте! В небольшую щель опустилась худенькая рука с плетеной баклагой…

Радомир тут же схватил неосторожного юношу за запястье, резко на себя дернул… еще раз, еще… Не отпуская врага, отодвинул крышку. Затянув вражину внутрь, для верности ударил в челюсть. Парнишка обмяк.

— Переодевайся! — живо бросил молодой человек, сам же осторожно выглянул наружу.

Никого, ни единой живой души поблизости не было — даже у костра на полянке никто не сидел, да он и потух уже, костерочек. То еще воинство… Кто-то — видно было отсюда — даже дрыхнул в кустах, на мху, не хватило терпения добраться до шалаша или землянки. А что — после сытного-то обеда… До сих пор на всю округу такой дух стоял — просто текли слюнки. Особенно — у голодных пленников.

— Я их отвлеку, а ты давай, по гати, через болото, — выглянув из кустов, князь поднял голову, угрюмо обозревая устроенный на старой корявой сосне пост. Двое с луками. И гать перед ними внизу — как на ладони.

— Милый, давай вместе уйдем!

— Вместе тогда и погибнем, а так… Ведь Влекумер для чего-то нас звал. Истр и все наши где-то рядом, ты их, родная, сыщи, а я уж тут продержусь как-нибудь.

Хильда кивнула — понимала супруга с полуслова. В короткой тунике, с крепкой рогатиной на плече (ее-то и использовали в качестве рычага) — светлые локоны кое-как ремешком кожаным стянула, — вылитый Борич, ежели издалека глянуть. Да и не только издалека. Лишь бы не окликнули, ничего не спросили — голосто девичий тонковат. Ладно — у супружницы ноги быстрые.

— Готова, милая?

— Угу.

— Да поможет нам Господь!

Перекрестившись, молодой человек отошел в сторону, за сосну, шагов на десять, подобрал с земли коряжину, примерился и швырнул прямо в «гнездо».

Двое юнцов — те еще часовые! — обернулись сразу. Эх, дурни, сразу видать, не заставляли их господа сержанты по ночам устав гарнизонной и караульной службы учить! А то бы знали, что с кем-либо разговаривать часовому строго-настрого запрещается. Ишь, шеи вытянули, птенцы. Швырнуть в них, что ли, камешек поувесистей? Хотя бы одного-то запросто можно сшибить. Однако другой тут же тревогу поднимет. Опасно… да и луки у них, а стреляют даже такие вот юнцы — с детства.

— Ветром, верно, сук высохший ото-орвало. «Ото-орвало», угу… вожака землячок.

— Вон с той сосны. А второй слова не растягивает. Первый — «землячок» — обернулся.

Конец ознакомительного фрагмента.